Смерть Ивана Ильича

Продолжаю открывать неизвестную для себя классику. Небольшая повесть Льва Николаевича Толстого, как ясно из ее заглавия, посвящена самому непостижимому процессу в жизни человека – смерти, той тонкой грани, отделяющей нас от мира мертвых, и всем сопутствующим ей страхам. И потому читать ее было тяжело не из-за описания физических страданий героя, Ивана Ильича (кстати, прототипом персонажа стал, по признанию самого автора, Иван Ильич Мечников, член Тульского окружного суда, скончавшийся от рака). В этом плане есть книги и произведения куда более страшные и жестокие, особенно если брать во внимание современную прозу (взять хотя бы тот же роман Никлас Натт-о-Даг – 1793. История одного убийства ). Нет, особенно жутко во время чтения книги становилось тогда, когда Л.Н. Толстой со свойственной ему прямотой и бескомпромиссностью, совсем не жалея своего героя, описывает его нравственные мучения. И во многом, думается, в повести нашли свое явное отражение и сложные отношения самого Толстого с верой и христианством. Иван Ильич страдает ведь не только от болей: он тяжело болен уже несколько лет, боль стала его постоянным спутником. Нет, он, по-моему, более всего страшится того, что ждет его там, за этой тонкой гранью не-бытия (и ждет ли вообще)…Не оттого ли все эти вопросы (без ответа, естественно), а правильно ли он жил, как должно или нет…Эти мучительные бесконечные терзания и, словно в противовес, свет, сопутствующий смерти. Не удивительно ли: самое темное и мрачное предчувствие оборачивается чем-то светлым? В этом отношении мне толстовская повесть очень живо напомнила одну из любимых книг Олдоса Хаксли – Олдос Хаксли – Время должно остановиться . Там этот процесс умирания и перехода в новый мир обрисован автором гораздо детальнее и подробнее. Кто не читал, очень рекомендую, впрочем, как и книгу Толстого. Она странным образом не получилась депрессивно-меланхоличной. Напротив, она вышла какой-то реалистично-бытовой, жизнеподобной и даже жизнеутверждающей. Парадокс, но так и есть…

"Смерть Ивана Ильича" начинается в довольно ироническом русле. Поставив читателя перед фактом, что Иван Ильич уже умер, Толстой предлагает небольшой экскурс в его жизнь, чтобы читатель сам определился со своими эмоциями на сей свершившийся факт. И те беглые наброски жизни нашего героя, красочно изображённые автором, в общем-то не склоняют читателя к драматическим сантиментам. Опять же сцена прощания с покойным очень точно отражает отношение родных и близких к Ивану Ильичу: сослуживцы думают, где бы перекинуться в карты и за кем теперь останется его должность, вдова размышляет о размерах пенсии – их мысли далеки от сдержанных и меланхоличных дум о только что покинувшем этот мир человека.Жизнь Ивана Ильича, которой он так гордился, на самом деле оказалась пустой и никому не нужной. Карьера под конец жизни стала практически номинальной, богато обставленный дом отдавал безвкусицей человека, стремящегося к большим деньгам, которых ему не суждено иметь; амбиции ограничивались жалованьем в пять тысяч; а жена вдруг обернулась капризной истеричкой, от которой главный герой предпочитал сбегать на работу.Смерть подобралась неожиданно, в момент расцвета жизненных чаяний Ивана Ильича, окрылённого новым успехом. Вешая гардины, он упал. Так, несильно, только синяк остался. Он бы и забыл про него вскоре, если бы не начавшая терзать его боль. Болел он тяжело, страдая. Тупая боль не желала покидать его тело – с остервенением голодного хищника впивалась в лёгкую добычу, предчувствуя скорую смерть. В этом переломном моменте повесть заметно меняет общий тон, склоняясь в сторону мрачного экзистенциализма.Не физические страдания разъедают душу умирающего, но страдания морального свойства. Оглядываясь назад, Иван Ильич со злобой осознаёт всё лицемерие и ложь, которые окружали его всю сознательную жизнь. Толстой сознательно обрёк чиновника на адские муки, принижая потребительское отношение к жизни и стремление к шаблонным благам цивилизации. Но неужто так сильно провинился человек, который только лишь старался жить приятно?

Не надо это читать. Если вы счастливы, здоровы, влюблены – не надо. Если жизнь идёт по плану – не беритесь. Живёте в согласии с собой – ни в коем случае. “Смерть Ивана Ильича” – это уже литературная крайность, вернее нечто за пределами литературы вообще, откровение, завет или Слово. Жизнь отдельного человека, на месте которого мы легко можем увидеть себя, разбирается на корпускулы и соединяется вновь, чтобы бессмысленность и ужас бытия отразились на страницах с почти анатомической, медицинской наглядностью. Опасный и родственный религиозному путь деконструкции проходит вместе с героем пришибленный читатель.Здесь Лев Толстой в лучшей своей форме: после “Анны Карениной” и до религиозных трактатов, он находится в стихии своих любимых экзистенциальных размышлений, облечённых в мощные художественные образы, и совершенно неприлично возвышается среди писателей-современников. К чему размениваться на мелочи – разговор пойдёт о жизни и смерти. Умирает скучный судейский чиновник Иван Ильич, примечательный лишь своей почти показной заурядностью. Коллеги, такие же чиновники средней руки, и семья по нему скорбят строго в пределах необходимости. Неприятно, конечно, но не откладывать же из-за поминок партию в вист?! В конце концов, покойный много болел, а в последние дни кричал нестерпимо, через три стены слышно было, в общем, почтенные господа, к этому всё шло. Так что отдадим положенную дань, соблюдём, так сказать, приличия и покончим с делом. Все мы знали Ивана Ильича как порядочного человека. Рос он любимым сыном, по службе шёл гладко, с начальством на короткой ноге, и вообще – стремился пожить приятно. Случались недоразумения с женой, да порой в карьере заминки, но с кем такого не бывает?..Перелом наступил тихо, почти незаметно, в тот момент, когда Иван Ильич добился искомой должности и приступил к созданию своего маленького мещанского рая. Как герой рассказа Андреева “Большой шлем”, он потянулся за призом и умер на месте. Точнее сказать, умирал, и тут повествование из ядовитой сатиры на провинциальные нравы превращается в экзистенциальную притчу о раскаявшемся грешнике. Хочется думать, что все события болезни и угасания произошли в воображении падающего с лестницы Ивана Ильича, ведь последующие истязания его тела и муки разума кажутся душераздирающими даже по меркам кровожадной пореформенной литературы. Сравнение толстовского языка с мазком художника-реалиста неимоверно пошло, но трудно сказать иначе, сталкиваясь со всей этой пулемётной, гнетущей, неумолимой и удушающей чередой характерных деталей, внутренних монологов, обобщений, складывающихся в правдивую картину. Невозможно забыть шелест платья дочери Ивана Ильича, упорхающей на бал со своим усатым женихом, когда отец прикован к постели; или хлюпающий пуф под задницей чиновника, спешащего поскорей распрощаться с мертвецом; а запах изо рта жирной жены (!) Ивана Ильича – это ещё не запрещённый приём? Это ещё литература, или это медицина, патологоанатомия, вероятно?Ещё запоминающаяся деталь – пахнущие дёгтем сапоги буфетного мужика Герасима, покорно ухаживающего за больным Иваном Ильичём. Вряд ли случайно уделено столько авторского внимания “человеку из народа” и эмоциональной связи его с барином. Вот подлинная жизнь, думает Иван Ильич, без притворства и лжи, в природном состоянии. В следующем веке писатели непременно бы намекнули, что Герасим – ангел, облегчающий страдания, а нам и без модернистских кунштюков понятно, что жизнь “простого мужика” за пределами спальни умирающего вовсе не сахар. Ещё не написана чеховская “Палата №6”, где “человек из народа” представлен в виде животной вонючей массы, но уже тогда некоторая наивность, если не сказать натужная дидактичность, Толстого была очевидна.Как всегда, читая Толстого, восхищаясь его изобразительной мощью, мы с некоторым раздражением отмечаем покровительственные, поучающие интонации мудреца с парнаса Ясной Поляны. В “Смерти Ивана Ильича” появляется ещё одно качество – какая-то необъяснимая жестокость. Да, разумеется, конформизм, тяга к приятности, шаблонность жизни достойны осуждения. Но что, в конце концов, натворил такого маленький чиновник Иван Ильич, чтобы столь безжалостно деконструировать, буквально распиливать его сознание, обрекая на адские муки? Положим, многие юристы и впрямь попадут в преисподнюю, так зачем жарить их уже по пути? Неимоверно тяжело быть человеком, который понравится Толстому. Невыносима ноша духовного подвига самосовершенствования, который должен пройти каждый. Можно ли нам, Лев Николаевич, вместо постоянного воспитания идеальной души, хотя бы просто не совершать зла? Или нас тоже ждут страшные муки из-за недостаточности усилий стать хорошими?