Последние истории

Ольга Токарчук получила Нобелевскую премию по литературе за 2018 год с формулировкой: «за воображение, с энциклопедической страстью показывающее нарушение границ как способ жить». Формулировка прямо скажем расплывчато-витиеватая)))Да и работы автора в большинстве своем не про жить, а про нежить..Конечно, по одной книге мало что можно сказать, зато можно точно утверждать, что вряд ли в ближайшем будущем я возьмусь за следующую книгу Токарчук.Нет, написано вполне неплохо, возможно даже хорошо, допускаю, что и вовсе талантливо. Но это не моя история. Не мой стиль и не мои сюжеты. От Нобелевского лауреата всегда ждёшь большего. А тут всё какое-то натужно-фальшивое, уж извините.."Последние истории" – это несколько зарисовок, связанных одними героями и одной темой, темой смерти. Некоторые люди умирают ещё при жизни, из них уходят все соки, жажда, страсть, порывы, они вроде и ходят по земле, но душа их медленно умирает.Очень депрессивно. Очень. Я могла осилить не более 10 страниц в день. Я понимала, что мне реально и физически становится плохо от такого чтения. Но я допускаю, что многим может понравиться эта книга, многие найдут в ней свой смысл и красоту, поэтому отговаривать от чтения не стану.

Я давно собиралась прочитать что-нибудь О.Токарчук, и хорошо, что наконец-то это случилось. Даже нет: «случилось» – не то слово, оно не отражает всех оттенков смысла, которые мне хочется передать. «Состоялось» – вот подходящее, потому что это было не просто чтение, а встреча, или, если хотите, маленькое жизненное событие. А события отличаются от всяких происшествий тем, что они оставляют след в душе, не дают себя забыть и способны изменить жизненные установки. Мне кажется особенно важным, что знакомство с автором началось именно с этой книги, потому что ее стилистика как нельзя лучше подходит выбранной теме. А тема – смерть, уход из жизни, который, хотим мы того или нет, составляет перспективу всякой жизни. Здесь три истории, по сути разных и связанных только темой, да упоминанием общих героев – матери, бабушки и внучки.Книга очень настроенческая. Не атмосферная, что уже превратилось в расхожий штамп, а именно настроенческая, она рождает настроение и одновременно должна попасть в резонанс с какими-то собственными эмоциональными интенциями читателя. Мне кажется, это непременное условие, как заветные слова, открывающие двери, или как предметы, указывающие сказочному герою единственно возможный путь. Смерть требует тишины, печали, уединения и недосказанности, а еще медленного чтения между строк, синхронистичного домысливания с опорой на собственные переживания-воспоминания, и все это есть в книге: и тишина зимы, и сумерки заброшенного жилища, и одиночество маленького острова, на котором умирают черепахи, и герметичность личных воспоминаний. Вместе с тем книга не бессюжетна и не является потоком единичного сознания, скорее, наоборот – она переполнена внутренним движением, энергией стремительно проносящихся мыслей.Вместе с героями ты попадаешь из зимы в лето, из конца в начало чьей-то жизни, из «права» в «лево» сделанных выборов, оставаясь все время в позиции молчащего соприсутствующего. Истории О. Токарчук рождают странное чувство вненаходимости собственного сознания: ты здесь, в сюжете, рядом с героем, думаешь вместе с ним, и в то же время ты не здесь и не с ним, а в стороне, сам с собой. Буддисты бы точно сказали: ты в бардо – в преддверии смертного состояния, в зазоре между жизнью и смертью, и ты с удивлением постигаешь: умирание – это искусство, требующее времени и сосредоточенности.Мне больше других понравилась первая история: Ида, попавшая в аварию, забредает в заброшенное жилище двух стариков, вместе с внуком устроивших хоспис для умирающих животных. На ее руках умирает собака. Я почти уверена, что многие при чтении эпизодов с собакой вспоминали, как уходили из жизни их собственные питомцы, какие странные переживания они испытывали, наблюдая их уход. И я совсем молчу об уходе близких, свидетелем которого многим приходилось быть. Смерть, как истина, всегда где-то рядом, и просто почувствовать рядом с собой разверзающиеся края Ничто, о котором говорят экзистенциалисты, – необыкновенный по накалу эмоций и очень человеческий опыт, облегчающий, как ни странно, мысли о собственной кончине.Средняя история слегка смешивает смерть с жизнью, рассказывая о неслучившейся в жизни Парки любви и пришедшей к ней только с кончиной Петро. Любовь, ты эмоция или когниция? – К нему, нелюбимому, адресованы ее воспоминания и вопросы. И переоценка жизненных ценностей. А в третьей истории смерть принимает обличье арьесовской «не своей», давая возможность жизни восторжествовать. Не случайно главные герои – бегущая от себя и любви близких Майя и ее десятилетний сын, а не Киш с его фокусами и стремлением поделиться остатками жизни. И, может, смерть, ты и вправду такой фокус-покус, после которого изрезанный на кусочки индийский мальчик снова будет цел и невредим?Очень по-своему. Очень по-женски. Очень психологично. Очень терапевтично. Очень тонко. Очень близко. Очень синхронистично.Очень понравилось.Очень.

Умирание начинается, когда мы живем не своей жизнью. Возможно, книга и об этом. Уверенности нет. Произведение требует кропотливого, аккуратного вхождения в него. Лучше получалось читать утром. Вечером, если не умолкли собственные эмоции дня, скользишь по тексту без углубления.Умирание, происходит не в старости, оно может начаться и в двадцать пять лет, например, после провала в супружескую жизнь. Все три рассказанные истории анализируют прошедшую жизнь.Две памяти о прошедшей жизни. Первая – так должно было случиться. Другая память – происшедшее в реальности, «событие, внешне похожее» на первое.«Чем больше зазор между двумя потоками воспоминаний, тем они мучительнее. Все удалось не вполне, получилось не так и по неведомым причинам оказалось ущербным и невыразительным.»Два противостоящих потока: «должно было быть» и «случилось». Противопоставляя их, человек постепенно убивает текущее, свое настоящее. Теряя себя, пытается найти маски, наряды, замену той утерянной жизни, предоставляемые культурой, например китч. Китч, как один из признаков умирания человека. Предлагаю оценить мысль автора в этом направлении:«Китч – пустое поверхностное подражание тому, что было реально пережито, открыто впервые и единожды. Китч – вторичность, копирование, мимикрия, пытающаяся использовать уже существующие формы. Китч – имитация чувств, паразитирование на элементарном, примитивном аффекте и наполнение его ограниченным содержанием. Любая вещь, притворяющаяся другой с целью вызвать эмоции, есть китч.Любая подделка – нравственное зло, поэтому китч опасен. Китч для человека страшнее всего, даже смерти.»Притворяться, лицемерить, не любить себя и других, отделиться от всех, подняться на гору, построить стену, замок, святость границ, а иначе неуверенность, хаос, потеря себя.«Однажды ночью, – говорит он, – граница передвинулась. И оказалось, что мы на неправильной стороне. А поскольку без границ человек жить не может, пришлось отправиться на их поиски. Границы нужны людям, как воздух. Если бы не границы, самые разные, мы бы растерялись – кто мы такие, что нам делать, как жить. Границы затем и существуют, чтобы показать: не всякую черту можно переступить»Одна из границ проходит между жизнью и смертью, другая, между «я» и «другие». Кто проводит эти границы, насколько они осознаваемы?В первой истории героиня исследует одну из границ, свое «я», как тело. Об измерении температуры градусником во время болезни:«В самой необходимости пользоваться специальным прибором для исследования собственной физиологии, ибо в силу неких возмутительных обстоятельств, по какой-то идиотской ошибке природы человеческое существо ничего не ведает о своем теле. Составляя вроде с этим телом одно целое и являясь им, тыча пальцем в грудь и именуя его „я“, мы понятия не имеем о том, что там, внутри, делается. Вроде бы чувствуем что-то – какие-то мурашки, головокружение и боль, прежде всего боль, но знание отсутствует, а ведь по логике вещей оно должно быть врожденным. Приходится по отношению к самой себе обращаться в предмет, вставлять в себя стеклянную трубочку, чтобы узнать, что происходит в собственной сердцевине.»Третья героиня углубляет эти исследования, ломая некоторые границы.«Что позволяет человеку видеть себя? Кто смотрит на него и на кого смотрит он? Кем на самом деле является тот, кого именуют „я“, – наблюдающим или объектом наблюдения? Невозможно, чтобы оба они были „я“, – нелогично, парадоксально. Это означало бы двойственность, а может, даже множественность человека.»Мысль направляется к «недвойственности» – адвайта, единство. Или остаемся в множественности, разобщенности, в хаосе деталей, на которых заостряет внимание вторая героиня. Также, вспомним начало моего отзыва о раздвоении памяти.Наскучив выслушивать монологи своих «я», можно обратиться к «ты». «Существуем ли мы в двух экземплярах, словно сиамские близнецы – коварный случай срастания спинами? <…>«Я» и «я» – их отношения туманны и загадочны.<…>А когда «я» обращается вовне, к «ты», внутренний театр монологов вынужден уступить место ритуальным диалогам.»Где «Я» и «ты», там «я» яростно отстаивает границы.«„Я“ попадает в зависимость от „ты“, вынуждено постоянно себя очерчивать, не теряя бдительности и трезвости. <…>Когда неуверенность становится нестерпимой, „я“ прячется под маски, иные из которых застывают, превращаясь в тюрьму. „Я“ всегда слишком приближается к „ты“, приходится отстаивать дистанцию, контролировать ее.Так что лучше сделать из «ты» «он», такие отношения наиболее безопасны, не позволяют «ты» подойти слишком близко.»Все три героини споткнулись на «ты» и перешли на «он» … в первую очередь к мужской части общества. Что это? Отступление, побег? Даже сын называется мальчиком, чтобы увеличить дистанцию.Приведу отрывок, который, по моему мнению, характеризует основную мысль прожитых героинями жизней.«„Я“ обязано быть прагматичным, сосредоточенным на собственной гладкой округлой поверхности, которая демонстрирует – да-да – свою форму окружающим, но прежде всего отражает внешний мир, не пропуская ничего внутрь. При том, что само способно осматривать объект со всех сторон, оценивать – принимать или отвергать. Одно уменьшать, другое увеличивать, регулируя восприятие. Превратить мир в „он“, чтобы можно было пользоваться им как вещью и перекидывать из руки в руку, словно мячик, колдовать, создавать и исчезать.»В этом, возможно, можно увидеть выход из замкнутой на себе округлой формы. Выход, считаю, автор демонстрирует на мужских персонажах. Добавлю, правда, что они же и причина ухода к обращению – «он». Поэтому роман не женский, а требующий синтеза, мужского и женского участия.Произведение читать не просто. Много смертей и описания процесса умирания. Предположу что их больше, чем я заметил. Это давит. С первого раза трудно правильно понять и оценить книгу. Поэтому мой отзыв, это только штрихи, попытка очертить границы произведения, отделить часть, чтобы можно было поделиться с другими.