Письма

По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси АЛЕКСИЯ II

ПЕЧАТАЕТСЯ ПО ИЗДАНИЮ:

Творения иже во святых отца нашего Тихона Задонского: В 5 т. М., 1889. Т. 5

К читателям

Душа человеческая есть дух. Сего ради не чем иным, как токмо единым Богом, яко образ Божий Первообразным своим, удовольствоваться не может. <…>

Дух бо есть бессмертный, и потому не тленным и смертным веществом, но живым и бессмертным Божеством удоволяется.

Святитель Тихон Задонский. Из Писем Келейных (21)

Для многих читателей, впервые открывших книгу писем святителя Тихона Задонского, возможно, явятся неожиданностью архаичность слога и напряженный пафос ее первых строк. Но тот, кто даст себе труд вчитаться в эти страницы, скорее всего, будет покорен их силой, непосредственностью и пронзительной искренностью, удивлен тем, что письма, написанные в XVIII веке, более двухсот лет назад, так точно нашли своего адресата именно в нашем лице. Большинство из нас сейчас буквально пленено быстро меняющимся миром с его внешними эффектами, угрозами и посулами, с его кажущимися перспективами и грядущими новыми бедами. Призраки возможного обустройства своей тихой гавани навязчиво манят тех, кто еще не растерял свои силы в ходе борьбы за элементарное выживание. Мир обманом завлекает человека во все более активный бег по замкнутому кругу своих забот… И только в пору личных потрясений, болезней и потерь мы будто отрезвляемся от навязчивого многоголосья мнимых целей и оказываемся лицом к лицу с болью и томлением души – единственного, что в нас вечно. Множество вопросов роятся в нашем сознании, простых и в то же время, кажется, неразрешимых. Какова главная цель человеческой жизни? Почему каждый должен умереть и как быть готовым к смерти? Что ждет человека за порогом жизни и от чего зависит его судьба в вечности? Для чего дается нам страдание? Как переломить бесконечную череду забот, переменить свое внутреннее состояние и сердцем обратиться к Богу? Как победить свое малодушие пред Богом и людьми? В чем смысл искушений и как достойно их перенести? Как противостоять греху? Как бороться с отчаянием и унынием? Как спасти свою душу?..

Святитель Тихон обладал от Бога тем редким даром, который способен воспринять и достойно понести не каждый, – ощущением духовной реальности ежеминутно, во всех обстоятельствах жизни, напряженным вниманием к своей душе. Об этом свидетельствуют воспоминания его современников и его творения. «В сочинениях моих я старался о пользе и исправлении братии моей – христиан, а более в них душу свою унывающую поощрял к покаянию и подвигу благочестия»^[1],– пишет святитель.

«Ныне время терпения есть: потерпим убо ныне.

Будет время утешения, и тогда изобильно утешимся»

(Письма Посланные, 38)

Жизнь святителя Тихона пришлась на период междуцарствий – он родился в 1724 году, в царствование Петра I, пережил эпоху «дворцовых переворотов» и почил в 1783 году, в царствование императрицы Екатерины II. Это время переломное в истории России, тягостное и скорбное для Церкви – век секуляризации, начатой петровскими реформами, век насильственного переворота в русском сознании. По словам протоиерея Георгия Флоровского, в эту эпоху «поляризации душевного бытия России… русская душа раздваивается и растягивается в напряжении между двумя средоточиями жизни, церковным и мирским»^[2]. Государство уже чувствовало себя свободным от мнения Церкви. Откровенное западничество Петра, его стремление реорганизовать церковное управление по образцу протестантских стран и низвести Церковь до положения одного из государственных ведомств поставило ее в унизительное положение. Высокое мистическое предназначение Церкви было практически предано забвению, а ее бытие и деятельность рассматривались и оценивались преимущественно с точки зрения соображений государственной полезности. Упразднение патриаршества и введение синодального управления, политика, направленная на сокращение числа монастырей и окончательная секуляризация церковных владений при Екатерине II способствовали обмирщению национального сознания. В светской культуре господствовал рационально-просветительский оптимизм, упоение безграничным познанием природы и новой эстетикой человека-творца, с легкостью ставящего вечное на службу сиюминутному.

Реформы коснулись и одной из ключевых сфер для судеб общества – образования духовенства. «Эллино-греческое училище», открывшееся в Москве в 1685 году, вскоре преобразуется в Славяно-латинскую академию, получившую в 1775 году название «Славяно-греко-латинской академии». Выходцами из Малороссии и Польши повсеместно были учреждены школы латинского образца, широко открывшие двери для проникновения в Россию западной богословско-философской литературы, которая, несомненно, приучала умы к систематической мысли, но была чуждой православному мироощущению. Язык светской и церковной культуры XVIII века причудлив и странен для русского уха – в нем господствуют латынь и полонизмы, облекающие богословие того времени, словно легкое и фривольное западное платье человека, с риском для своего здоровья поспешающего за иноземной модой.

На фоне XVIII века личность святителя Тихона поражает, с одной стороны, своей беззащитной искренностью, а с другой – духовной силой и чистотой вероисповедания, пронесенной им через всю жизнь и, в конечном счете, позволившей его душе победить мир.

«…Сие было до пострижения моего в монашество… В месяце мае ночь была весьма приятная, тихая и светлая: я вышел из келии на крыльцо, которое на северную сторону было, и стоячи размышлял о вечном блаженстве. Вдруг небеса разверзлись, и там такое сияние и светлость, что бренным языком сказать и умом понять никак невозможно; но только сие было кратко, и паки небеса во своем виде стали, и я от того чудного явления более горячее желание возымел ко уединенной жизни»^[3]. Будущий архипастырь принял монашеский постриг в Лазареву субботу 1758 года с именем Тихон^[4], в честь святителя Тихона, епископа Амафунтского, а через несколько месяцев был рукоположен во иеромонаха и назначен инспектором Новгородской семинарии. Вступление на стезю послушаний ученого монашества – набравшего силу сословия нового времени – стало началом его стремительного восхождения по иерархической лестнице. Через год он уже архимандрит, настоятель Желтикова, а затем Отроча монастырей и ректор духовной семинарии в Твери, член Духовной Консистории.

«Я никогда не мыслил о важном сане… У меня были мысли непременно куда-нибудь удалиться в пустынный монастырь, пострищись в монахи и проводить уединенную жизнь»^[5],– говорил святитель своему келейнику Василию Чеботареву. Но Промысл Божий судил иначе. Всего через три года по принятии монашеского пострига, на 37-м году жизни, архимандрит Тихон был облечен саном и властью архиерея: при избрании в Синоде викария Новгородской епархии жребий трижды пал на него. 13 мая 1761 года в Петропавловском соборе совершилась его хиротония во епископа, а в феврале 1763 года указом императрицы Екатерины II он был определен на Воронежскую кафедру – одну из самых бедных и неблагополучных в стране. В Воронеж святитель прибыл из Москвы, где, по распоряжению императрицы, присутствовал на последнем заседании в суде над Ростовским митрополитом Арсением (Мацеевичем), который открыто противостоял политике императрицы, отстаивая неприкосновенность церковного достояния. Лишенный сана и священства, владыка Арсений был сослан на север в отдаленный монастырь, а в 1767 году расстрижен и под именем «преступник Андрей Враль» заточен в каземат Ревельской крепости, где и скончался через 5 лет.

Святитель Тихон был настолько потрясен процедурой лишения сана престарелого владыки, что испытал настоящее нервное расстройство: всю дорогу его мучили сильные головные боли, и даже спустя несколько месяцев по приезде в епархию он не мог служить литургию, так как временами терял сознание^[6]. Эти недуги будут сопровождать его всю жизнь. Он обращается в Синод с просьбой уволить его на покой по болезни, но получает отказ.

«Пастыри да будут единого духа и мысли со Христом: сие да мудрствуется в них, еже и во Христе Иисусе (Флп. 2, 5)»

(Письма Келейные, 99)

Никогда не помышлявший о высшей иерархической деятельности, святитель Тихон принял епископское назначение как послушание от Бога и старался исполнять его максимально добросовестно и полно. О трудах его на Воронежской кафедре написано немало^[7]. За четыре года и семь месяцев управления епархией усердием архипастыря возведен кафедральный собор, отреставрированы и обустроены многие храмы. Сознавая, что духовное и нравственное состояние народа в значительной степени зависит от правильного понимания своих обязанностей духовенством, основное внимание он уделял образованию клира. Святитель возродил Духовную семинарию в Воронеже, много сил и времени посвятил устроению двух духовных училищ; ввел строго уставное богослужение и требоисполнение; написал множество книг в помощь преподавателям, семинаристам и служащему духовенству, поучений монашествующим, окружных посланий, направленных на упорядочение церковной жизни и просвещение паствы. Благодаря его настойчивости и мужеству был искоренен один из самых порочных языческих обычаев в Воронеже – гуляние в честь языческого божества Ярилы. Святитель запретил применять телесные наказания к священникам и грубо обращаться с ними, он принимал непосредственное участие в судьбах многих служителей Божиих, уча окружающих относиться к духовному сану с должным уважением.

Ко времени вступления святителя Тихона на кафедру новые церковно-государственные отношения приняли уже вполне устоявшийся характер, но, судя по воспоминаниям о святителе современников, были неприемлемы для него. С самого начала своей архиерейской деятельности он тяготился ею. С юности он стремился к уединению, рассматривая уход от условностей официальной должностной деятельности как реальную возможность сохранить в себе дух истинного христианства. Он действительно жил по слову Божию и призывал других быть христианами не на словах, а на деле. «Не верит тот слову Божию, который не тщится по правилу слова Божия жития своего исправлять, – напишет он позже в одном из писем. – Како бо не будешь тщаться делать, что повелевается в Писании, когда точно веруешь, что Бог, Создатель и Господь твой, тебе тое повелевает?» (Письма Келейные, 16). Следуя представлениям об идеале епископского служения, святитель неизбежно входил в противоречия с окружающими. Многие его начинания по исправлению духовной жизни в епархии наталкивались на настоящее сопротивление властей. Пробить эту стену равнодушия и отчуждения было чрезвычайно сложно, почти невозможно. «От лучших людей Екатерининского времени мы знаем, какой опаляющий искус приходилось им проходить в искании смысла и правды жизни, в этот век легкомыслия и беспутства, чрез стремнины хладного безразличия и самого жгучего отчаяния»^[8] – пишет протоиерей Георгий Флоровский.

Его натуре вообще была чужда внешняя деятельность, его сознание не было политизированным, его ум – прежде всего ум нравоучителя, аскета и созерцателя. Он мыслил категориями вечности, ежеминутно переживая реальность как отражение совершающегося Божественного Промысла о мире и человеке, и среди административной суеты никогда не оставлял своего главного делания – молитвы и богомыслия. Неофициальная, келейная жизнь святителя являет нам образ простого монаха, каким он хотел быть в самом начале своего жизненного пути. В его келье – только самое необходимое, а порою нет и этого; здесь он ходит в лаптях. Он не любил, чтобы ему прислуживали, и делал все сам. Он мог проводить целые ночи в молитве и всегда следил, чтобы ум его не был праздным, – в редкие свободные часы читал Священное Писание и книги святых отцов или просил читать вслух келейников. Псалтирь и Новый Завет он знал наизусть… Святитель входил в частную жизнь своих пасомых, когда слышал о ссоре или вражде между людьми, любил общаться с простецами и говорил, что в разговоре с ними он находит себе некоторое успокоение…

Конечно, его деятельность на кафедре и последующее добровольное устранение от управления епархией не были открытым протестом против государственной политики по отношению к Церкви. Но сама его жизнь и отношение к святительскому служению были своеобразным внутренним противостоянием существовавшему порядку вещей. Именно благодаря искренности, твердости в вере и некоей наследственной праведности, которых всегда ожидает русский человек от лиц духовного звания, он принес своей пастве великое благо, которое не забывается со временем: люди стали свидетелями действительной жизни во Христе. Святитель Тихон послужил Господу и человеку прежде всего своим личным благочестием, и именно простому народу было дано почувствовать близость его души к Богу: «Богу пожалуется», – говорили об архипастыре воронежские граждане, увещевая кого-либо повиноваться его наставлениям^[9].

«Тако изыдем от мира, хотя и будем в мире, пока отыдем от мира»

(Письма Келейные, 22)

Постоянные административные заботы, которые никогда не оставляли архипастыря, превышали меру его сил и привели его в полное истощение. Святитель все более чувствовал, как он сам говорил, тяжесть епископского омофора.

«“Если бы можно было, я бы и сей сан с себя сложил, и не токмо сан, но и клобук и рясу снял с себя и сказал бы себе, что я простой мужик, и пошел бы себе в самый пустынный монастырь и употребил бы себя в работу, как-то: дрова рубить, воду носить, муку сеять, хлебы печь и прочее; но та беда, что у нас в России сего сделать не можно”. Также говаривал часто и об Афонской Горе: “Тамо многие наши братья, епископы, оставя епархии, живут по монастырям в уединении”. Когда же проездом бывали у него из Афонской Горы греческие архимандриты, он много с ними разговаривал о их монастырях и о монашеской жизни и с великим вниманием слушал их; когда же выходили от него, то он благословит их и скажет: “Прощай, возлюбленне, вот мой низкий поклон святым отцам, живущим во Афонской Горе; и прошу тебя, чтобы ты усердно попросил их, дабы они в своих святых молитвах поминали мое окаянство”»^[10].

В свой мучительно яркий и стремительный век он живет вне духа времени. Вне духа времени, но в Духе Божием. Это приближение к новой точке отсчета истории русской святости, к монашескому возрождению. В его лице как бы обозначились все стремления благочестивой русской души той эпохи. Её тоску по Афону утолит вскоре своей жизнью преподобный Паисий Величковский (1722–1794), ученый монах, который уйдет из Киевской Академии, где учился, будет странствовать и через молдавские скиты придет на Святую Гору. «Из латинской школы Паисий уходит в греческий монастырь. Это не был уход или отказ от знания. Это был возврат к живым источникам отеческого богословия и богомыслия… Это было возвратное движение русского духа к византийским отцам…»^[11]. Преподобному Паисию, как и святителю Тихону, было свойственно твердое сознание того, что главное для каждого человека – это устроение его духовной жизни. О тайнах Духа будет свидетельствовать в XVIII–XIX вв. преподобный Серафим Саровский (1759–1833), радостью о Боге преодолевающий тяготы и скорби мира. Он не учён, как святитель Тихон или преподобный Паисий, но начитан в святых отцах. Ум его «растворен» в Священном Писании. «Убогий Серафим» – та святая душа, чьи слова в успокоение своей души так желал услышать от современников святитель Тихон: «Истинная же цель жизни нашей христианской состоит в стяжании Духа Святаго Божьего»^[12]. Других целей нет. Все остальное – только средство к обретению Его. В XIX веке оптинский старец Макарий (1786–1860) предпримет издание святоотеческих переводов старца Паисия и его учеников, стремясь восстановить прерванную когда-то византийскую созерцательную и аскетическую традицию в русской литературе…

А пока, в XVIII веке, святитель Тихон уходит на Афон внутренний. 16 марта 1766 года он вновь подает прошение в Синод об увольнении на покой: «И доныне в той болезни нахожусь и уже в крайнюю пришел слабость, так что по своей должности и отправлять дел, которых по здешней епархии много и трудные, и мне по немощи моей несносные, и служить не могу»^[13]. Прошение остается без ответа. Через год, когда здоровье святителя еще более ухудшилось – так, что он не надеялся выздороветь и готовился к смерти, – он пишет прошение на имя самой императрицы. Эта его просьба была удовлетворена, и он удалился в Толшевский Спасо-Преображенский монастырь под Воронежем, а весной 1769 года переехал в Задонскую Богородицкую обитель. Там он поселился в небольшом домике, пристроенном к колокольне, где и прожил до конца своих дней.

Именно к этому сокровенному периоду относятся его лучшие творения, среди которых «Сокровище духовное, от мира собираемое» (1770), «Об истинном христианстве» (1776), а также Письма Келейные и Письма Посланные – два сборника, подготовленных для представления в Святейший Синод и названные так самим святителем.

«Разумей, что пишу…»

(Письма Посланные, 7, 14 и др.)

Письма Келейные — это плод размышлений святителя, которые он, облекая в эпистолярную форму, по словам митрополита Евгения (Болховитинова), записывал «в запас для будущих случаев или для неупущения…»^[14]. Несомненно, свои писания святитель рассматривал не только как средство утешения и обличения пасомых: он считал своей священной обязанностью просвещать их в вере. 123 письма, вошедшие в состав этого сборника, по всей видимости, объединены единством замысла. Можно сказать, что они похожи на пространный катехизис или на долгую задушевную беседу учителя с любимым учеником. Порядок расположения писем строго продуман. Исследователи отмечали, что «между отдельными письмами существует видимая связь»^[15]. Подобно духовному путеводителю, они последовательно ведут читателя от повествования о Домостроительстве Божием и о смысле человеческой жизни, о сущности христианской веры и христианского отношения к миру и к себе, об истинном богопознании и свойствах Божиих, через раскрытие Священной истории, к сердцевине христианской догматики, частным и общим вопросам нравственного богословия. Эпистолярная форма позволяет более доходчиво изложить истины веры; благодаря обращению к условному адресату, проповедь легче достигает ума и сердца человека: ведь любое слово, сказанное наедине, производит более сильное воздействие на собеседника.

Письма Посланные— это сборник посланий, в свое время действительно написанных и отправленных реальным адресатам: знакомым, пастырям, доверенным лицам, людям, обращавшимся за советом, по частным случаям и на злобу дня. Некоторые из этих писем, как видно из текста, являются продолжением ранее начатых бесед. С Письмами Келейными их роднит не только форма – в них много общего, вплоть до дословного повторения некоторых положений – того, что святитель считал особенно важным донести до сердца каждого человека.

Относительно точного времени написания этих двух сборников существуют разные точки зрения: исследователи неодинаково датируют их^[16]. Вместе с Письмами Посланными мы публикуем и Последнее слово святителя Тихона, которое он сам называл «малым письмецом». Этим прощальным словом начинается духовное завещание святого архипастыря, написанное им незадолго до своей кончины – 29 января 1782 года.

Письма святителя Тихона занимают свое место в традиционном для церковной литературы жанре эпистолярных посланий (к нему относятся послания святых апостолов, письма почитаемых святителем блаженного Августина и святителя Иоанна Златоуста и др.), естественная для писем дидактическая тенденция которых становится их основной функцией. Примечательно, что принцип эпистолярной стилизации Писем Келейных сознательно переносится святителем и на Письма Посланные: он, как отмечает митрополит Евгений (Болховитинов), отобрал для этого сборника послания, которые больше похожи на простое нравоучение, нежели на письма, лишив многие из них обычной эпистолярной атрибутики: приветствия, общих мест и датировки^[17]. Таким образом они практически утратили двусторонний характер, стали подобными стилизованным Письмам Келейным с их обращением к условному адресату. Это роднит их с произведениями жанра в античности, когда письма сочинялись как литературные произведения, а их стиль и композиция определялись риторикой (знаменитые образцы – письма Цицерона и Плиния Младшего.

«Вам советую… начать снова Святую Библию читать, с рассуждением разных Божиих дел, которые она тебе представит; и всегда поутру и ночью в ней поучаться, и Арндта прочитывать…»

(Письма Посланные, 31)

В этом письме устами святителя Тихона говорит век восемнадцатый, с его обращенностью к западной философской и мистической литературе: лютеранский теолог-мистик Иоганн Арндт (1555–1621) назван святителем сразу после Библии. Его книга «Об истинном христианстве» была весьма влиятельна в России в ХУПТначале XIX века. Не случайно одно из главных творений святителя носит то же название, что и книга Арндта. Не останавливаясь на характеристике и сравнении этих двух сочинений^[18], скажем только, что одной из отличительных черт Арндтова богословия является учение о единении души с Богом – та мысль, которой проникнуто мироощущение святителя и которую он стремился вложить в умы своих читателей. Смеем предположить, что это одна из причин того, что святитель Тихон придавал книге Арндта столь большое значение: в ней он нашел созвучное себе обращение к внутреннему человеку на фоне «внешнего любомудрия». Поистине, следуя основной идее своего произведения «Сокровище духовное, от мира собираемое», он выбирает и ставит на службу спасения души живые крупицы из того, что предлагает его век, в данном случае западная богословская традиция.

В другом письме святитель, призывая читателя постоянно внимать движениям своей души и следить за своими поступками, вопрошает: «Говоришь к Богу: услыши, Господи! Но сам не затыкаеши ли ушей ближнему твоему, просящему тебя?»(т. е.: не затыкаешь ли ушей (своих), когда ближний твой просит тебя?) (Письма Посланные, 9). Подобные обороты, копирующие латинский синтаксис, нередко встречаются в творениях святителя Тихона. Он сполна вкусил плодов латинской школы, сам преподавал риторику, и память его хранила множество цитат из книг латинских авторов. Но схоластика не затмила для святителя главного, чем он жил, – святого Божия слова. По словам митрополита Евгения, «главным источником <сочинений> было ему слово Божие, собственный разум, долговременная опытность и размышление. При том память его была столь твердая и обширная, что, будучи напитана прежним и давним учением и замечаниями, служила ему до смерти вместо многих книг. Замечательный пример своей памятливости показывал он наипаче во знании Священного Писания, коего текстам без затруднения сказывал он книгу, главу, а иногда даже стих…»^[19]. Действительно, его сочинения полны цитат и реминисценций из Священного Писания и гимнографии, которые, органично вплетаясь в ткань повествования, составляют с ней неразрывное целое.

В стиле писем чувствуется опыт преподавателя, умение систематически изложить суть предмета, выстраивая строго продуманную и ожидаемую композицию. Большинство посланий начинается с вопроса, оглашающего главную тему, и организуется в соответствии с правилами риторики. Стремясь упорядоченно и доходчиво донести до читателей истины веры, святитель даже прибегает к нумерации основных положений своего повествования. Текст изобилует риторическими вопросами, восклицаниями и другими приемами ораторской речи. Но в творениях святителя Тихона это перенесение элементов латинской школы на русскую почву выглядит совершенно органично: его учёность сиюминутно поверяется живым опытом, это проповедь, выстраданная жизнью. В жестких рамках схоластической формы – неожиданная для просвещенческого морализаторства XVIII века пронзительность искреннего чувства и гармония простоты. Это поэзия духа в традиции лучших образцов святоотеческой проповеди, и в первую очередь – столь любимого им святителя Иоанна Златоуста.

«И всяк живущий на земле есть путник»

(Письма Посланные, 15)

Несмотря на столь плотную основу, по которой выткано нравоучение святителя, современники отзывались о нем как о проповеднике для простого народа, отмечая особенную ясность и увлекательную простоту его слога. Действительно, его речь абсолютно прозрачна – он не заставляет читателя самого искать ответы на мучащие его сложные вопросы. Как малому ребенку, он снова и снова на самых близких и доступных человеку каждой эпохи примерах объясняет вечные истины. Во всех обыкновенных обстоятельствах жизни, во всех явлениях природы святитель находит указания на тайны веры. Он раскрывает высоту христианской догматики сквозь призму повседневности, непосредственно свидетельствуя об истинности слова Божия и реальности духовного мира, несравненно более реального и значимого для человека, чем наш скоропреходящий мир, в котором мы – лишь странники на пути в Отечество Небесное. «В образе святителя Тихона поражает эта его легкость и ясность, его свобода, – и не только от мира, но и в мире. Это легкое чувство странника и пресельника, ничем не завлеченного и не удерживаемого в этом мире, – «и всяк живущий на земле есть путник»… Но эта легкость завоеванная, достигнутая в болезненном искусе и подвиге»^[20].

Письма много могут рассказать о незаурядной личности автора. Желание дать духовное наставление и укрепить, напомнить человеку о главном исходит из личного опыта и потребности самого святителя, своей жизнью выстрадавшего эти строки к миру. Они – плод его размышлений над вечными вопросами.

Более того, эти письма обращены святителем не только к читателю, но и… к самому себе. В них явлено постоянное внимание святого архипастыря к малейшим движениям своей души. «Внимая себе самому, он даже самые благие свои мысли рассматривал так тонко, как могут видимы быть на руках черты и линии»^[21],– свидетельствует его келейник Иван Ефимов. «Внимай себе!» – обращается он и к нам, призывая каждый шаг свой поверять вечностью и заповедями Божиими.

Его послания – не только стремление к познанию законов Духа в человеке, изложение истин веры людям, но и постоянное утверждение в них себя. Вспомним еще раз его слова: «В сочинениях моих я старался о пользе и исправлении братии моей – христиан, а более в них душу свою унывающую поощрял к покаянию и подвигу благочестия». Святитель постоянно напоминает о своем соработничестве с читающим: «Уповаю, что еще хочешь знать о томжде и лучше известитися, что убедило Сына Божия, Господа нашего, приити в мир, воплотитися, страдати и умереть за нас, и я хощу в том поучитися и написати тебе, да и мне поучающемуся, и тебе слышащему всегда великое тое дело обращается пред душевными глазами» (Письма Келейные, 6); «Вслед Христа ходить не ногами, но сердцем должно, то есть итить путем тесным и крестным, сей бо есть путь Христов… Сим смирения путем и нам ити должно, когда хочем в оную страну приити; чего как себе, так и тебе от сердца желаю» (Письма Келейные, 53). И снова: «Помни и ты, душе моя, что ближнему твоему советуешь, и поступаеши ли по сему? Внимай себе!» (Письма Посланные, 9).

Письма святителя Тихона можно назвать автобиографичными. Конечно, мы не найдем здесь описания внешних событий его жизни – перед нами биография его души, скитающейся в дольнем мире по пути в свое Небесное Отечество. «Путники есмы, Отечество наше не на земле; землю, как путь, переходим, и все земное на земле оставляем, и едиными душами отсюда отходим. Сего ради о сем да помышляем и печемся, что душе нашей полезно, и с нею неотлучно отходит, и в Отечество входит» (Письма Келейные, 122), – часто повторяет святитель. И вопросы незримого адресата пастырю – отголосок его собственного поиска верного пути ко спасению, стремление помочь читателю преодолеть сомнения, которые пришлось победить ему самому.

«Буди милостив брату твоему, когда Бога хочешь у тебя милостива иметь… Сей есть христианский дух»

(Письма Келейные, 99)

Жизненный путь святителя был постоянным преодолением. С детства познав крайнюю нищету, он всегда старался благотворить страдающим людям. Почти всякий день, садясь за стол, он со скорбью вспоминал тех, у кого не было ничего. «И скажет: “Но горе мне окаянному!”»^[22]. Из воспоминаний келейников складывается впечатление, что помощь бедным и утешение скорбящих были самым приятным и органичным делом для его сердца. Он «милосерд был к нищете и убожеству – словом, все раздавал… он не только деньги, но и самое белье раздавал, а оставалось лишь то, что на себе имел; и хлеб, который присылали благодетельные господа помещики, но и того еще недоставало: он покупал еще и раздавал. <…>. Мало сего, даже и деньги занимал… <…> Он тот день, в который у него из бедных никого не было, крайне скучал, так что как бы о потерянии какой-либо приятной ему вещи печалился»^[23]. Нередко ему приходилось выслушивать от недовольных подаянием просителей бранные слова. Но он не только не оскорблялся, но, напротив, смотрел на них с улыбкой, как на малых детей. Иногда в ответ скажет: «Ну брани, брани больше» – и потом все-таки сжалится и прибавит к подаянию для того единственно, чтобы, удовлетворясь подаянием, проситель без ропота пошел от него»^[24].

Он рассылал пособия в богодельни и тюрьмы, особенно в значимые для человеческой души дни, как, например, в прощеное воскресенье, а иногда, переодевшись в простую монашескую одежду, сам посещал заключенных, подавая им вместе с милостыней и утешение духовное. Часто он поручал деньги своим келейникам или добрым знакомым для потаенной раздачи в других городах – Короцке, Валдае, Новгороде. Одно из публикуемых нами писем, к священнику с. Едрова Новгородской губернии (Письма Посланные, 41), написано как раз по такому случаю. Известно, что по ходатайству святителя был отменен смертный приговор многим участникам Пугачевского восстания, присланным в Воронеж на казнь. Будучи уже на покое, он употребил все свои силы и связи, чтобы избавить от смерти людей, вынужденных из-за нищеты прибегнуть к бунту. По просьбе святителя их брали на поруки наиболее добронравные люди^[25].

«Как свою честь ни во что вменяй, так за Божию честь до последней капли крови стой»

(Письма Келейные, 106)

Нередко святителю приходилось испытывать на себе клевету и злобу людскую. На него писали жалобы в Святейший Синод настоятели монастырей, которым уставные требования Преосвященного казались слишком тяжелыми, иноки, которым он указывал на нарушение правил монашеской жизни, и другие люди, воспринимавшие свой духовный сан как формальность. Наместник Задонского монастыря, в котором святитель жил на покое, видя его более чем скромную жизнь, подвыпив в гостях, говорил, что архиерей живет у него хуже монаха, а монастырские работники кидали ему вслед поленья, называя его ханжой. «“Богу так угодно, что и служители смеются надо мною; да я же и достоин сего за грехи мои, но еще и мало сего”,– говорил святитель; однако же улыбнется и скажет: “Ну долго ли мне обидеть их? Но не хочу никому мстить, прощение лучше мщения”. Он и служителям сим много делал благотворения: помогал сим хлебом, деньгами и прочим»^[26]. Со смирением он принял пощечину от вольнодумца, которому доказывал ложность его взглядов, и тем приклонил его на покаяние.