000
ОтложитьЧитал
процедурах.
– Нет, Ришка умничка, она Юляшу катает по двору в коляске, я ее первой у подъезда с коляской оставляю, потом одеваю младшую и спускаю ее, потом сама, быстро одеваясь, выбегаю, – стараясь успокоить мужа, я докладывала распорядок наших вылазок с детьми на морозные прогулки. – около магазина она с ней стоит, все купить успеваю, не переживай за нас, родители твои приходили играть с детьми, иногда остаются. Все хорошо, только тебя нет, – придав своему голосу интонацию большей уверенности, рапортовала я.
– Я всегда рядом, что ты, просто ты меня не всегда видишь, но слышишь, и это плюс, – весело отвечал Андрей.
***
Инта, декабрь, 1997 год
Зима. Вечер. За окном тихо падает снег. Погода словно создана для горячего чая, уютного пледа и красивых сказок для прижавшихся ко мне дочерей. Новогодняя суета словно дает возможность ощутить переход в иное состояние и время, изменить обыденную жизнь на короткий срок. В процессе праздничных хлопот происходит важная вещь: ты словно переносишь ту красоту, что живет в тебе, в мир, окружающий тебя. Совместные приготовления с детьми к праздничным дням делали ожидание приезда Андрея домой желаннее. Его радостные сообщения о хорошем самочувствии подпитывали нашу веру в чудо и в ошибку поставленного диагноза.
Вопреки не раз слышанному мной выражению о ночных звонках, предвещающих что-то очень зловещее, для меня они означали долгожданную возможность поговорить с мужем. Андрею разрешали звонить по межгороду из сестринской лишь в вечернее время.
Дочери, умаявшись, сопели рядом, разместившись по обе стороны моих бочков, припрятав свои от волчка, на ночь обязательно устроив небольшую возню вокруг и попробовав все способы растянуть время до засыпания, после чего, окончательно утомившись, сладко посапывали рядом.
«Скоро Новый год, и он обязательно изменит нашу жизнь», – думала я, разглядывая звездное небо в ожидании падения звезды, надеясь загадать желание.
***
Междугородний звонок раздался после обеда на следующий день.
Я не сразу поняла, кто и что мне говорит. Мужской голос в трубке показался мне знакомым, кажется, я его уже слышала в клинике, где проходил лечение Андрей.
– Москва на проводе. Вы жена? Кто-то еще есть с вами? Не молчите, нет времени, у меня операция, ситуация критическая, кто поедет принимать решение? Вы или кто? Алло!
Раздался грохот. Дети уронили елку. Маленькая Юлия, улучив момент свободы, доползла до нее и попробовала встать, опираясь на ель. Карина, пытаясь поднять дерево с вцепившейся в нее младшей сестрой, уронила все это еще раз, уже вместе с так и не разжавшей руки Юлей. Слившись голосами в одну тональность, они с одинаковым ритмом затянули заунывное «Мама-а-а-а».
– Мамочка, ты чего, не плачь, – вытирая мне слезы, сказала старшая дочь.
Младшая с поцарапанной елью мордашкой, всхлипывая, жалась ко мне.
– Не плачь, моя «дорогушечная», – обнимала мое лицо Каришка.
Последнее слово было новым в лексиконе дочери и часто применялось не только по отношению ко мне, но и к увиденным на рынке желанным вещам, от кукол до сапог.
– Ничего страшного, не плачь, моя милая, Юляшка тоже не пострадала, только елка страдалица, хорошо, что не успели шары повесить, да, мамуль? – Ришка заискивающе заглядывала мне в глаза.
– Завтра придут к вам в гости бабушка и дедушка, они хотят провести с вами несколько праздничных дней, – вытирая слезы, сообщила я дочерям и покрепче прижала их к себе.
«Вагонные споры – последнее дело», – как пелось популярной группой прошлого столетия, особенно если это Новый год, табличка маршрута «Воркута – Москва» и набившая оскомину песня в динамике «Владимирский Централ, ветер северный» как подарок на очередной день рождения, проведенный в поезде.
***
Москва, январь, 1998 год
Золотой скальпель украшал стол заведующего отделением. Он нервно теребил пальцами по столу и старался не смотреть мне прямо в глаза.
– Дочь, значит, вторая? Девочки – это хорошо, они всегда ближе к матери, подмога и опора. Здоровенькие дети – это счастье. Здоровье – это вообще самое главное счастье, я это понял еще во время учебы, остальное так, упражнения жизни в разных тренировках себя на свое «хочу».
– Жалко, что за здоровье нужно так много платить, – выпалила я в ответ, вспоминая, как выяснилось о продаже нам втридорога копеечного средства от тошноты после химиотерапий.
– Как знать, платить или расплачиваться. Хотя я не люблю эти модные психологические «прихваты», развели теорию замысловатости, вот еще тоже… Устал гонять из больничного вестибюля умельцев травами переломы лечить и ухо отрезанное заговорами обратно приставлять.
Врач явно нервничал, не зная, как завести тему. Я же сжалась до размеров спичечной коробки и закупорила себя, словно бутылку пробкой, стараясь не допустить к себе уже давно осознанную мной и отложенную в долгий ящик мысль о реальном положении дел.
– И – никто не виноват, никто, слышишь, девочка, мать девочек…
Вены были уже у него плохие, да и все ему пояснили в прошлый раз, вообще удивительно, как он долго продержался еще. Сейчас разговор о другом. Соберись, потом будешь себя жалеть и страдать, все потом, сейчас он в реанимации, и он «ждет». Решение принимать тебе, тут нет правильного варианта. И не верь в басни о чудесах, чудо вы уже получили, никто не говорил о времени его действия. В легкие метастазы пошли активней, и он об этом знал, знал с самого начала. А тут ты беременная, он нам запретил говорить с тобой… Сейчас началась гангрена стопы. Если говорить об ампутации – то выше колена, хотя хорошо бы еще выше, но в его случае… Вот тут надо расписаться, ждали вас и так эти дни, теряем время… Выбирайте, операция бесплатно, все остальное в этих размерах. – Он протянул мне листочек с цифрами. – Можно, конечно, попробовать с томами сводов и положений в руке получить законные преференции от бесплатной медицины, но вы это уже попробовали в начале, думаю, ума хватит действовать, а не искать причины.
– Хотите морошку? – Я вытащила из сумки банку с законсервированными ягодами. – Мы ее осенью собирали вместе с Андреем.
– Подписывай, дочка, подписывай, иначе он не протянет и недели, да и… Ты живи, не считая, просто рядом живи эти месяцы, просто живи рядом. Это тоже жизнь. Она вообще имеет разные формы, это только мы их наделяем навязанными смыслами и установками, распределяем по категориям, а в жизни все намного проще, поверь.
***
Как же холодно в вестибюле перед операционной!.. Словно в морозильной камере. Может, это из-за постоянно открывающихся грузовых лифтов, в которых, словно на непрекращающемся конвейере, провозят, вывозят до и после операции пациентов. Какая-то параллельная Вселенная, этот центр на Профсоюзной с его операционной.
За окном шумит огнями город, яркие окна витрин и домов словно соревнуются в праздничном убранстве. Как будто новогодняя иллюминация продлевает день, который, как правило, менее солнечный и светлый в это время года.
Двери, ведущие в операционную, распахнулись, и из них появился очередной, накрытый пеленкой, «страдалец». Я жадно всматриваюсь в верхнюю часть накрытого пеленкой тела: голова открыта, значит, живой. Из-под простынки выскальзывает рука, и я вижу знакомое обручальное кольцо на пальце лежащего на каталке человека.
«Да не угадывал я с размером, запомнил, как забегали к твоей подруге, работающей в ювелирном отделе. Видел, как ты расстроилась из-за больших размеров дефицитных колец, вот и врезалось в память».
Я вспомнила, как в начале наших встреч с Андреем тем жарким интинским летом, опаздывая на очередные посиделки, мы забежали в ювелирный магазин, в котором работала моя подруга, припрятавшая для меня вожделенные и очень модные колечки под звучным названием «поцелуйчики»41. К сожалению, оставленные размеры мне не подошли. «Надо же, а он запомнил!» – вспоминала я, подходя ближе к лежавшему на каталке человеку, машинально трогая на руке свое обручальное кольцо.
***
Инта, июль, 1991 год
– Молодежь, кольца у вас будут? – Работник ЗАГСа быстро осмотрел нашу пару, очень выделяющуюся среди торжественно ожидающих своей очереди на разрешение называться мужем и женой.
– Будут, а как же! – Андрей, словно зашедший в дорогую лавку Гаврош, выудил из кармана золотую мужскую печатку и золотой женский перстенек в форме продолговатой печатки и, с гордым видом оглядев присутствующих, положил их на хрустальный держатель42.
– Переодеваться будете? Дать время, или вы следующие? – оглядев мой трикотажный вязаный костюм и спортивный костюм Андрея, продолжила свой допрос слуга Гименея. – Ну, допустим, у невесты белый цвет, еще куда ни шло, но красные штаны жениха… Спортом, что ли, пришли заниматься?
– Это «Пума», что вы, – чуть саркастически, но при этом улыбаясь, произнес Андрей. – Давайте уже расписывайте нас, и мы не будем своим присутствием омрачать торжественный бал остальных пар, а то еще передумают, ожидая, – засмеялся он. – Да и гости вон незваные заждались, – он ткнул пальцем в угол, куда-то за спину регистратора гражданских актов.
Женщина, словно большой пингвин с ярко-красной лентой через плечо, медленно развернулась всем телом и, зычно вскрикнув, спряталась за дверь.
Ожидающие невесты подхватили ее вопль в разных тональностях. Визг был настолько сильным и многоголосым, что невесть откуда взявшаяся мышь заметалась по коридору зала ожидания, заставляя невест, подхватив юбки, взгромождаться на стулья. Не всем удавалось это сделать быстро, мешала основная деталь в конструкции свадебных нарядов – пышная фата.
– Вот, а надела бы ты тоже спортивные штаны, справилась бы еще результативней. Слезай, скалолазка моя, – Андрей, заметивший мое молниеносное восхождение на стоявшее рядом кресло, подал мне руку.
– Почему у нас такие странные обручальные кольца? – только и смогла произнести я, поправляя сбившуюся юбку.
– Это спрашивает меня девушка, идущая в ЗАГС в трикотажном белом костюме и салатовых туфлях? – заулыбался Андрей.
Туфли… Во времена талонов брачующиеся получали «свадебный подарок» от государства. После того как молодые подавали заявление на создание новой ячейки общества, им выдавали талоны для новобрачных. Талоны можно было отоварить в одном специальном магазине с расширенным ассортиментом: костюмами для мужчин, как правило, в одном цвете, с рубашкой в одни руки; мужской или женский парфюм советского производства; свадебное платье и обручальные кольца, чаще всего одного размера и фасона; талон в парикмахерскую… Но самым роскошным подарком от государства во всем представленном многообразии были дефицитные женские туфли, которые после свадебного торжества надевались по случаю больших праздников, являясь предметом зависти подруг и сослуживцев.
Возле магазина для новобрачных торчали граждане без определенных занятий. Они скупали излишки талонов от не подошедших по размеру вещей будущих молодоженов, цепко следя за выходящими из магазина счастливцами с обувными коробками. Нам «повезло»: вся предлагаемая текстильная продукция была или мала, или велика, включая и пресловутые свадебные кольца. Оставшиеся два одиноких флакона фабрики «Новая заря» были уже отложены для более удачливых посетителей магазина, и на просторах пустых полок сиротливо стояли две обувные коробки.
– Две пары осталось, – отрапортовала стоящая за прилавком скучающая продавщица. – Будете брать? Через десять минут закрываем на обед, – вальяжно достав верхнюю коробку, сообщила нам она.
Я, уже мысленно представляя себя настоящей невестой в белоснежных туфлях, в предвкушении открыла ее – и… – о боги! – наткнулась на вырвиглазного ядовито-зеленого цвета туфли.
– Уж лучше бы тогда мыльницы, – недоуменно сказал Андрей. Но вариантов не было. Так в них и расписались.
***
Москва, январь, 1998 год
Трое суток, которые Андрей находился в реанимации, я провела в мучительном ожидании. Самые сложные и навязчивые вопросы выедали меня пустотой ответов на них: как я ему скажу, что он без ноги? как он это воспримет? как такой большой спортивный человек вдруг вынужден стать беспомощным и слабым? как он мог не рассказать о реальном положении дел со своим здоровьем? зачем нам нужны были тогда эти дурацкие новогодние подарки? как?.. как?.. как?..
«Как же я не люблю новогоднее время», – стучало в голове азбукой Морзе.
Послеоперационный блок можно было посещать десять минут, да и то лишь, чтобы посмотреть через стекло на спящего, резко осунувшегося мужа. Все остальное время, в ожидании, когда Андрей придет в себя, я проводила в холле больничного вестибюля до его закрытия, потом бродила по вечернему городу и тянула время до момента, пока заступившие в ночную смену сердобольные медсестры не запустят меня в знакомый процедурный кабинет с лаконичным названием «клизменная», на кушетке которого я коротала ночь.
Выходя на рождественские улицы ночного города, я словно оказывалась в другой реальности. В преддверии праздника московские власти, словно соревнуясь в оригинальности, не скупились на электрические гирлянды и фигуры, обильно украшая витрины и аллеи парков. Приветливо освещенные праздничным убранством окна многоэтажных домов напоминали мне маячки для спешащих домой горожан.
– Надя? – какая-то бабушка около подъезда окликнула меня.
Я и не заметила, как, выйдя из клиники, машинально оказалась возле дома нашей московской квартиры. В свое время, мечтая о ней, мои родители, оплатив первый кооперативный пай43, отправились поднимать Крайний Север. Хорошо, когда идеология страны покорителей северных широт совпадает с простыми человеческими желаниями заработать к рождению долгожданной дочери квартиру. В нашей с отцом истории временное после смерти мамы стало постоянным.
– Как ты живешь, детка? Отца твоего я иногда вижу, приезжает обновлять ваши документы, жив ли он, здоров? Давно не видела с тех пор, как пять лет назад въехали к вам новые квартиранты. Хорошие люди, спокойные. А я по другую сторону лифта проживаю, дети забрали за внуками доглядеть, – бабулька поправила пуховой платок. – Тебя я помню, маленькую, привозил отец поначалу, ремонт делал в квартире, я за тобой приглядывала на детской площадке во дворе. Да, горе-то какое… хорошая женщина была мамка твоя, ты на нее лицом схожа, чисто копия, я сразу признала. А ты в девках или замужем? Детки есть?
– Есть, две дочери и муж, – сказала я, открывая дверь ей в подъезд. – Давайте помогу донести ваши сумки, – перевела я тему, уходя от дальнейших расспросов.
Проводив любопытствующую старушку до лифта, я, обойдя дом, какое-то время пристально вглядывалась в окна квартиры, где должно было пройти мое детство. Возможно, живи я здесь, иначе бы сложилась моя юность, все перспективы и проблемы можно было бы уложить в более ровную канву на старте жизни. Но также, возможно, я не встретила бы Андрея, и класть эти вещи на весы сравнения было невыносимо. В чужих, когда-то родных мне окнах горел свет, за шторами виднелась украшенная елка. Зажглись гирлянды, и собравшаяся за столом семья окунулась, наверное, в свое нехитрое житейское счастье, свободно расположив его в пространстве, предназначенном для чужой, несбывшейся семейной истории.
***
Послеоперационные палаты конца прошлого столетия в России были ярким отражением перестроечного выкорчеванного мира. Денежные вливания в бесплатные медицинские льготы не могли кардинально изменить ситуацию в одной из самых упадочных медицинских отраслей – онкологической.
Сидя в вестибюле больничного здания в ожидании возможности навестить Андрея, я с интересом разглядывала выходящих, словно из преисподней, людей. Наблюдая за эмоциями на их лицах, я уже могла определить, что их может ждать и какой путь они выберут.
Как сложится судьба тех, кто, весело сбегая по ступенькам, обнимает ожидающих родственников? Воспользуются ли они этой удачей? Поставят ли ее, как статую, на корму своего корабля жизни? Смогут ли поплыть против ветра, наперекор всем обстоятельствам, или, оберегая себя, будут дрейфовать по течению? Что ждет тех, кто, выходя, отводит глаза от вопросительных взглядов близких? Найдут ли силы начать выплывать, таща свой погрязший в прибрежном иле баркас к воде, в надежде поднять свой парус?
И лишь лица иных были красноречивее других: они уже понимали, что лодку не поставить на воду, но оставшийся скарб на ней надо разобрать – успев оставить память. Есть ли смысл цепляться за вещи и прочие материальные ценности, за изжившие себя отношения, когда на кону так мало времени для сортировки?
***
Москва, январь, 1998 год
Андрей сидел на инвалидной коляске. Казалось, будто он поджал одну ногу под себя, согнув в колене – эта его привычка садиться так за стол всегда меня веселила: ну как можно есть в таком положении, разве это удобно?
– Вот видишь, теперь ты меня не спросишь о неудобстве, – с улыбкой пытаясь развернуть ко мне коляску, произнес Андрей. – Вот новый мой каретт, садись, прокачу!
Он явно пытался шутить, пристально вглядываясь в мое лицо, словно ища ответы на мучавшие его вопросы. Ответы, на которые я отвечала ему каждый день, сидя у его постели в реанимации, разговаривая с ним в надежде, что он слышит меня. В те дни я, словно клещами, вцепилась в него своими словами поддержки и веры, как будто держала канат над пропастью, на котором, ухватившись с другой стороны, висел мой муж. Мне было все равно – в каком состоянии он мог выползти на равнину из бездны.
***
– Какая ты смелая, или словно не понимаешь ничего, – видя, как мы собираемся на прогулку в больничный парк, полушепотом бубнит раскладывающая таблетки старшая сестра. – Ты диагноз-то его хорошо прочла? – приблизившись ко мне вплотную, шепчет, не унимаясь, она.
Я упорно отвожу взгляд в сторону. Андрей, как всегда, рассказывает веселые истории, собирая вокруг себя пациентов из других палат:
– …Ну и, радостный, захожу я домой с этой желанной коробкой, вырванной и выстраданной в очереди за выброшенным дефицитом. Помнишь, Бульк, как мы тогда хохотали?
– А то! – с азартом подхватываю я. – Было весело, мы эту коробку потом всем гостям показывали, как иллюстрацию к твоей доверчивости. Как ты сразу не посмотрел в нее?! Ехал с ней трое суток из Москвы в Инту, радостно упаковав в чемодан.
– Что было-то в вашей коробке? Заинтриговали, – неожиданно спрашивает старшая медсестра.
– Были в ней, – тоном гусляра-сказителя говорит Андрей, театральным взглядом обводя слушателей, – чудесные осенние мужские туфли немецкой фирмы «Саламандра»! Шикардосные, слов нет, но было одно «но»: обе туфли на одну ногу! – хохочет муж.
Вместе с ним заливается в смехе набитая новыми друзьями-пациентами палата.
– Вот бы сейчас в самый раз подошло, а ты выкинула все, жена! Не домовитая ты! – продолжает смеяться Андрей.
Старшая сестра неожиданно обнимает меня за плечи.
– Приходи позже чай к нам пить в ординаторскую, я пироги принесла.
***
Выписывать нас пришел заведующий отделением. Накануне, во время ночного дежурства, он остановил меня в больничном коридоре и, долго подбирая слова, что-то пытался сказать о ситуации в медицине, в стране и прочие очевидные вещи, происходящие на тот период в России.
– Не переживайте, – оборвала его я, – вы сделали что смогли, я все понимаю, спасибо за возможность дополнительного времени.
– Только его будет немного, очень немного, Надя, но ты справишься, это я вижу, – бросил на прощание доктор.
***
Дорога на Север с человеком после ампутации – то еще приключение.
Но нам везло на хороших людей, в том числе и на попутчиков, любезно суетившихся вокруг нашей пары – прыгающего на костылях молодого человека и субтильной девушки с чемоданами в руках. Если государственная система безжалостно гнала нас, урезая льготы и не обеспечивая минимальных человеческих условий, то людская cердобольность, присущая нашему народу, в большинстве случаев
не давала потерять веру в лучшее.
Соскучившиеся дети, оставленные на попечение любезно согласившихся присмотреть за ними родителей Андрея, скакали вокруг нас, словно заводные игрушки, наперебой стараясь захватить внимание так давно отсутствующих родителей. Маленькая Юля не понимала произошедших с отцом перемен и с удовольствием прыгала у него на руках; старшая, Карина, с удивлением первые минуты рассматривала скачущего на костылях по дому отца.
– Я тебя очень сожалею, – обняв Андрея, приговаривала восьмилетняя дочь, принося ему сотворенные за время отсутствия поделки.
Свекровь тихо плакала.
На следующий вечер после нашего приезда его родители засобирались обратно в Ростов Великий. На прощанье украдкой, чтобы не слышал сын, свекровь шепнула мне:
– Обязательно надо было калечить? Других решений на было?
Я не нашлась что ответить.
***
Инта, июнь, 1998 год
Я все чаще приходила к мысли, что было ошибкой привозить Андрея в Инту. И не только по причине того, что наша квартира превратилась в зону отчуждения, но и потому, что здесь наши и без того небольшие шансы выжить практически сводились к нулю.
– Девушка, я вам в сотый раз повторяю, он уже получил свою долю вместе с родителями в Ростове Ярославском, что вы еще хотите, – передо мной сидела начальник отдела по распределению жилищных субсидий для северян. – По документам все как положено – трехкомнатная квартира на трех членов, прописанных в ней, что непонятно вам? Вот его подпись на соглашение в пользу родителей, вот дата и число. Не морочьте мне голову, – зло выпалила, тыча мне в лицо
бумагами, госслужащая.
– У моего мужа рак, – тихо произнесла я, – пару месяцев назад ампутировали ногу, – я положила медицинскую карточку мужа ей на стол, – он в больнице подписал… Наверное, не понял, как будут обстоять дела…
– У вас жилье есть? – более спокойно спросила служащая.
– Единственное – однокомнатная квартира, вот думали, что на расширение и переезд… двое детей у нас… – со слезами на глазах продолжала мямлить я в ответ, понимая несправедливость положения, дополнительно обрушившегося на нас.
– Ну, так вот ее и продавайте, пока последние шахты не закрыли, и цену хорошую выручите, что-то в средней полосе прикупить сможете, – понизив голос, заговорщически произнесла начальница.
«Надо ехать в Брянск», – крутились мысли у меня в голове. Там есть областной онкоцентр, там помогут, если не вылечиться, то хотя бы дать нам больше времени.
Я приняла решение продать квартиру, ту самую однушку, подарок Андрея, в которой мы были так счастливы. Тогда квартиры на Севере еще ценились, да еще и в новом доме с улучшенной планировкой. Чтобы собрать контейнер и погрузить туда все наши вещи и мебель, нужны были деньги. Но все сбережения давно осели в карманах московских врачей. В отчаянии я отправилась к руководству концерна, под чьим началом находилась и шахта, в которой некогда работал Андрей. Как загнанный в угол зверь, я бегала по узким извилистым кабинетам и агрессивно, где-то даже с помощью угроз, выбивала из неповоротливых чиновников причитающиеся мне выплаты и пособия. Мне уже нечего было терять, надо было увезти Андрея и детей любой ценой.
***
Ростов Великий, август, 1998 год
Получив предложение от родителей Андрея остановиться на время поиска квартиры в Брянске у них, мы с радостью его приняли. Я могла спокойно оставлять мужа и детей, периодически выезжая в Брянск для просмотра предложенных вариантов жилья. Полученный пятый этаж в ростовской квартире не был помехой для моего мужа, упорно отказывающегося садиться в инвалидное кресло. Он достаточно ловко научился спускаться на костылях, иногда перепрыгивая через две ступеньки. Конечно, все наши прогулки по ближайшим улочкам были спланированы с учетом расставленных лавочек, на которых можно было сделать короткую передышку.
Лето выдалось необычно жарким, изнуряющим для этой местности. Вечером приходила долгожданная прохлада, и мы выбирались на улицу. Старшая дочь с деловым видом бывалой няни катила коляску с мирно спящей сестрой. Андрей травил анекдоты, перепрыгивая через дорожные камни, держась за костыли. Я наблюдала за его показными трюками, понимая, насколько сложно они ему даются. Прохожие при виде нашей процессии отводили глаза.
При всей кажущейся легкости, бытовое существование Андрея было для него невыносимым испытанием. Вся напускная независимость давалась ему непросто: несмотря на былое атлетическое здоровье и занятия спортом, ходить на костылях ему было сложно. Но это не отразилось на характере моего мужа, он не сдавался. Старался не навредить окружающим, не «утопить» их в сожалении и чувстве вины, живя так, словно ничего не произошло.
Самым любимым занятием для мужа были наши поездки на озеро Неро. Купание давало Андрею возможность не нуждаться в опоре. Живописное озеро с его ожерельем храмовых построек, словно православная Мекка, придавало ему сил.
***
– Вот черт, – услышав эту фразу, я вынырнула из блаженного расслабленного бытия и дум под звон церковных колоколов, раздающийся над озерной гладью, окутавший меня, словно дымкой.
Андрей, балансируя в воде, явно что-то искал, разглядывая дно озера вокруг себя. Занырнув несколько раз, он с надеждой вглядывался в водоем – было видно, что он чем-то расстроен.
Я, взяв костыли, пошла ему навстречу, зайдя по колено в воду.
– Крестик оборвался, как же я так? – сокрушался муж. – Вместе с цепочкой…
Выбравшись из воды, он сел на берегу, вглядываясь в даль.
– Хорошее, конечно, место для такой потери, – продолжил он. – Жалко, памятный очень.
Я давно не видела Андрея таким задумчиво-грустным. Воздух словно замер, жара расплавила последние капли кислорода на Земле. Закат постепенно одевал озеро в ярко-красные цвета. Скоро наступит долгожданная прохлада.
***
Сочи, август, 1993 год
– Давай, давай быстрее, как всегда, опоздаем! – кричал Андрей, перескакивая через лужи, держа под мышкой дочь.
Летний сочинский ливень застал нас врасплох. Выйдя из дома нарядными для предстоящей процедуры неизвестного нам обряда, мы за считаные минуты превратились в мокрых котов, которых по неожиданной случайности облили водой из таза, выплеснув ее из окна.
– Поспешаю-ю, – вторила я мужу, держа босоножки в руке, с удовольствием шлепая по лужам и стараясь не отставать.
Во дворе сочинского храма вчерашние пионеры и комсомольцы, выстроившись дружными рядами, как на Первомай, готовились к таинству Крещения.
В начале девяностых прошлого столетия креститься стало очень модным. Сбросив эмблемы оков «серпа и молота», народ массово начал украшать себя нательными крестами, сменив красные косынки на православные платочки, и демонстративно потянулся к утраченным истокам предков.
Пополнив ряды страждущих стать новыми прихожанами и получив свечи в руки, мы прослушали пятиминутный курс для родителей о том, что ждет нас, как все будет происходить, ну и самое главное – где надо все оплатить. Настоятель церкви зачитал нам по бумаге, словно устав новобранцев, правила и своды; храмовая старушка сунула листы с молитвой в руки и велела повторять за батюшкой.
Мы выстроились в плотные ряды перед чаном с водой.
Настоятель храма зачитывал имена, люди выходили вперед и получали свою порцию освящения. Кто был мал ростом, того с головой окунали в чан; взрослых просто обливали.
Неожиданно, когда процедура была уже в самом разгаре, выяснилось, что нашей семье для участия в этом таинстве не хватало дополнительных «свидетелей», то есть собственно крестных. Оказалось, мать и отец формально не имеют права быть крестными своего ребенка. Но даже если в постперестроечную эпоху на это могли бы закрыть глаза после произведенной оплаты, то мимо того факта, что я была некрещенной, пройти уже не могли.
Выступить в роли крестного решил Андрей, уловив из краткой лекции информацию о возможности иметь по одному крестному любого пола и быстро купив три нательных крестика всем нам.
– Крестная мать должна не просто обладать знаниями, но и быть окрещенной и просветленной, – ворчала храмовая служительница, стоя под боком и отчитывая меня голосом партработника за несоответствующую длину юбки и яркую гамму моего платка. – Где это видано, чтобы ребенка и жену крестил отец! – возмущалась она, имея в виду моего мужа.
– Так всех он крестит, ваш отец, – оправдывалась я, подразумевая, конечно, батюшку.
Откуда было взять эти ритуальные знания нам, бывшим комсомольцам и пионерам, только снявшим святыни кумачей и в срочном порядке вливающимся в новые реалии?
– Родному ребенку и жене крестным быть, – не унималась главная по правилам. Видно было, как человек встроился в новый формат, не забыв прихватить с собой казенный менторский голос.
– Так ведь всем он отец теперь родной, – я искренне не понимала суть проблемы.
– Вставай в строй с ребенком рядом, заодно там и окрестят, – с досадой махнула рукой храмовая служительница.
Местный батюшка был крайне изумлен, но постарался не подать виду во время службы, когда в качестве единственного крестного родителя для двух особ женского пола в центр гордо вышел мой муж, словно артист одной роли в камерном зале.
– Конечно, так не положено, – произнес, останавливая нас после действа, батюшка. А потом, помолчав и пристально разглядывая нас, добавил: – Хотя вам это не помешает, кто там знает, как надо, идите с Богом.
И мы побежали на пляж, счастливые, веселые, с нательными крестиками на шеях, мало что понимающие в тот момент, кроме того, как нам повезло, что все получилось и что теперь можно отмечать новый государственный праздник Пасху с полным основанием и ощущением причастности.
***
Ростов Великий, август, 1998 год
– Хорошо как звонят, словно поют, – произнес Андрей, удобнее размещаясь на пляжном полотенце и оглядываясь.
Не так давно стайка местных мальчишек-рыбачков, видя, как муж, прыгая на одной ноге, без костылей спускается к воде, подбежали к нему помочь. После этого случая я выбирала места более укромные, острее понимая – каково это, быть не как все, отличаться физиологически. Вообще быть иным сложно. И дело не только в том, что ты слаб и уязвим, преодолеваешь простые для окружающих вещи с усиленным героизмом, ты еще всегда под пристальным вниманием, словно под лупой. Люди с интересом наблюдают за тобой, подбадривают и в большинстве случаев помогают, словно откупаются от собственного страха. Страха попасть в аналогичную ситуацию.
***
Брянск, август, 1998 год
Я не играю с государством в лотерейные билеты, изначально понимая, как устроена система наперстков, но, к сожалению, государственная система моей Родины не давала шанса на отказ сыграть с ней в занимательные игры времен перестройки. При всей внешней вариативности этих игр, в них рано или поздно прослеживался одинаковый сценарий: все счастливые обладатели ваучеров и прочих новых схем разбогатеть сталкивались в процессе этой игры в пирамидки с невозможностью перехода на следующий уровень, к вожделенной наживе.