От редакции
Незадолго до своей трагической гибели в июле 1922 года Симон Аршакович Тер-Петросян, известный под партийной кличкой «Камо», передал для редактирования своему другу Ираклию Георгиевичу Капанадзе, бывшему преподавателю русского языка и литературы Третьей тифлисской мужской гимназии, рукопись книги воспоминаний о Иосифе Виссарионовиче Сталине, земляке, наставнике и товарище по революционной борьбе. Камо не очень хорошо владел русским языком (когда-то Сталин был его репетитором по этому предмету) и понимал, что его воспоминания, написанные на русском, нуждаются в профессиональной редактуре. По плану Камо его воспоминания о Сталине должны были стать своеобразным подарком к 45-летию Сталина, но этому плану не суждено было осуществиться. После гибели Камо рукопись и отредактированный ее вариант остались у Капанадзе. Можно только предполагать, почему Капанадзе не передал ее вдове Камо или в какое-то из издательств для публикации. Вероятнее всего, Камо просил не передавать отредактированного варианта никому, кроме него самого, и Капанадзе не считал себя вправе как-то распоряжаться рукописью. Рукопись и ее отредактированный вариант после смерти Ираклия Капанадзе в 1974 году вместе со всем его архивом перешли к дальней родственнице Тинатин Давидовне Майсурадзе (своих детей у Ираклия Георгиевича не было). В 70-е и тем более в 80-е годы в СССР не было возможности для публикации воспоминаний о Иосифе Виссарионовиче Сталине. Если в 70-е его роль в истории СССР и всего мира просто замалчивалась, то в 80-е, на волне так называемой «гласности», имя вождя всячески очернялось. После развала СССР в Грузии сложилась обстановка, в которой также не могло быть речи о публикации воспоминаний Камо. В городе Гори, на родине Сталина и Камо, был закрыт музей Камо, звучали требования о закрытии музея Сталина, а в Тбилиси неизвестные вандалы дважды оскверняли могилу Камо в Пушкинском сквере, что вынудило родственников Камо перенести его прах на Вакийское кладбище и захоронить его рядом с могилой родной сестры Джаваир Аршаковны Хухулашвили (Тер-Петросян).
Ценный архив мог погибнуть на чердаке дома, в котором жила Тинатин Майсурадзе, умершая в 2013 году, если бы не группа местных энтузиастов-историков, собирающая материалы о старом Тифлисе. Найдя воспоминания Камо, они пытались опубликовать их в Грузии, но ни одно из современных грузинских издательств не проявило интереса к этой поистине бесценной хронике революционной эпохи, следствием чего стала публикация воспоминаний в нашем издательстве. Как говорится, нет худа без добра.
Мы выражаем глубокую признательность Мамуке Гелашвили и Николозу Беридзе за то, что они спасли от гибели и сделали достоянием общественности воспоминания Камо. Ценность этих воспоминаний в том, что они касаются юных лет Сталина, наименее освещенного периода его жизни, и в том, что автором их является не просто современник вождя, а его друг и соратник по революционной борьбе, пламенный революционер, которого Владимир Ильич Ленин называл человеком «совершенно исключительной преданности, отваги и энергии».
Предисловие
По совету Максима Горького некоторое время назад я начал писать автобиографию. Писатель из меня никудышный, но Горький убедил меня в том, что это не важно – для истории важны факты, а не красивые фразы. Я начал писать, но очень скоро бросил это дело. Не от лени, а потому что понял, что сначала я должен рассказать о моем старшем товарище, человеке, который открыл мне глаза и привел меня в революцию – о Иосифе Сталине. Скоро ему исполнится 45 лет – круглая, хоть и не совсем, дата. Я решил убить одним выстрелом двух зайцев – сделать подарок моему товарищу и рассказать о том, что он сделал для революции. Сам он никогда о себе не рассказывает, никогда не хвастает тем, что он сделал для дела революции и продолжает делать. Не такой у него характер, но из-за человеческой скромности не должна страдать историческая правда. Некоторые другие революционеры, называющие сейчас себя «ближайшими соратниками Ильича», не сделали для революции и сотой доли того, что сделал Сталин. Но они на виду, их имена и портреты печатаются в газетах каждый день, а о Сталине вспоминают редко и немного. Он и сам не считает, что делает что-то особенное, и не любит похвал в свой адрес. Никогда не забуду, как он отчитал меня, когда я сказал, что Ленин – мозг революции, а Сталин – ее руки. «Революция делается руками народа, а не отдельных личностей», – ответил на это Сталин и потребовал, чтобы я больше не говорил «такой чуши». Я знаю, что революция делается руками народа, но я хотел сказать о том, что организаторский талант Сталина принес делу революции столько же пользы, что и гений Ленина.
Если потомки станут изучать революционную историю только по газетам, то у них может сложиться превратное мнение о многих революционерах. Скромные будут недооценены, а болтливые хвастуны будут выглядеть так, будто без них никакой революции не было бы. Поэтому я согласен с Горьким – каждый революционер должен поделиться своим личным опытом. Из этих маленьких кирпичиков-воспоминаний будет создана новая история человечества, правдивая, народная история. Но рассказывать надо не о себе, а о самом важном, чему был свидетелем. Самое важное на моем революционном пути это то, что я был соратником Сталина, что под его началом я вырос из мальчишки в борца революции и был свидетелем многих его дел. Не каждому в жизни выпадает удача встретить такого учителя.
Кроме большой исторической цели, есть у меня и маленькая личная цель. Хочется сделать моему товарищу и учителю хороший подарок к его юбилею. Предвкушаю, как он удивится, когда увидит книгу о себе, написанную мною, не только его соратником, но и земляком, человеком, который знал его с детских лет. Придется мне вспомнить правила конспирации, чтобы мой подарок оказался сюрпризом, о нем до поры до времени никто знать не должен. В первую очередь – сам Сталин. Чего доброго, он потребует от меня бросить это «пустое занятие» и заняться «настоящим делом». Мысленно отвечаю ему: «Нет, Иосиф, это совсем не пустое, а очень нужное и важное занятие, ведь сам ты о себе никогда ничего не расскажешь. Люди, которые до революции один раз организовали стачку[1], теперь считаются «видными революционерами» и «близкими соратниками Ильича», а о твоих заслугах толком никто не знает». После Октября стало хорошо видно, кто с какой целью примкнул к делу революции. Оказалось, что среди товарищей есть и такие, кто руководствовался сугубо личными мотивами. Понимая, что победа коммунизма неизбежна, они заранее позаботились о своей карьере: вступили в партию, старались быть ближе к Ленину, изображали кипучую деятельность. Сталин никогда не думал о личном и никогда не притворялся. Да и как мог думать о личном человек, который много раз смотрел в глаза смерти? Он не раз рисковал жизнью ради общего дела, но относился к этому легко и просто, как купцы относились к издержкам, которых невозможно избежать, разным утрускам. Если без этого в деле не обойтись, то стоит ли вообще обращать на это внимание? Главное – сделать дело, принести пользу партии, революции и народу. Я сейчас не стану касаться того, какую пользу делу революции принес Сталин. Я напишу об этом подробно. Ради этой цели и задуман мой труд. В предисловии я просто хочу подчеркнуть разницу между Сталиным и многими из тех, кого сейчас называют «ближайшими соратниками» Ленина без реального на то права. Соратник – это тот, кто борется наравне, плечом к плечу, на равных. Моя совесть не позволяет мне назвать себя соратником Ильича, но я с полным правом могу назваться соратником Сталина. И я горжусь этим.
Можно сказать, что я дважды познакомился со Сталиным. Первое наше знакомство произошло в детстве. Иосиф на четыре года старше меня и, кроме того, держался всегда очень серьезно, поэтому я воспринимал его как взрослого. Во время второго знакомства я увидел революционного деятеля, человека, способного повести за собой массы. Это произошло весной 1901 года во время первомайской демонстрации в Тифлисе. Иосиф[2] выступал перед рабочими, большинство которых было много старше его, но все они слушали его с таким вниманием, как будто он был старшим. В тот день мой товарищ открылся мне с новой, удивительной стороны. Столько лет прошло, а впечатления этого майского дня свежи в моей памяти так, будто все было только вчера. Но начну я свой рассказ не с этого дня, а с нашего детства в Гори. Чтобы понять человека, надо знать, где он родился и вырос.
Детство в Гори
На первый взгляд наши семьи (моя и Иосифа) были разными. Но только по социальному положению. Я родился в семье купца, принадлежавшего к потомственному священническому роду[3]. Иосиф родился в семье сапожника, отец которого возделывал землю в Диди-Лило[4]. Во всем остальном наши семьи были похожи. И мой отец Аршак Тер-Петросов[5], и отец Иосифа Виссарион Джугашвили были жестокими домашними тиранами, пьяницами и никчемными людьми. На Кавказе издревле существует культ отца. Отцов, и вообще старших, принято уважать, слушаться их и т. д. Отцами гордятся. Когда встречаются два кавказца, они первым делом говорят друг дружке: «Я – сын такого-то». К сожалению, ни я, ни Иосиф своими отцами гордиться не могли. Мы их стыдились. Я, наверное, стыдился больше. Виссарион Джугашвили тиранил только своих домашних, а мой отец вдобавок издевался над своими работниками. У него в конторе в воздухе витали злоба и ненависть, словно какая-то черная пелена. И такая же пелена была у нас дома. Мне было одиннадцать лет, когда я впервые заступился за мать. Отец ударил меня, а затем потребовал, чтобы я в знак прощения поцеловал ему руку. Я прокусил ему руку до крови. То была моя первая победа в борьбе за справедливость.
Виссарион Джугашвили был хорошим сапожником. Одно то, что он смог выбиться из подмастерьев в мастера[6] на фабрике Адельханова[7], говорило о многом. У Адельханова работали знатоки своего дела, потому что платил он больше других. Возможно, если бы Виссарион остался у Адельханова, он поднялся бы и выше – до старшего мастера, но горийский армянин Барамов, приходившийся дальней родней моей матери, переманил Виссариона и еще нескольких адельхановских сапожников на свою новую фабрику в Гори. Барамов наобещал всем переманенным золотые горы, но на деле заработки у всех оказались много хуже, чем в Тифлисе. С горя Виссарион начал сильно пить и вымещать всю злобу на своей безответной жене. Будучи трезвым, он хвастался тем, что, будучи сыном простого виноградаря, в совершенстве освоил сапожное ремесло и выбился в мастера. Когда напивался, кричал о том, что его все обманывали – Барамов, Адельханов и даже родные отец с братом. Отец, по словам Виссариона, отдал все свои сбережения старшему сыну – Георгию, а ему самому не дал ничего. На полученные от отца деньги Георгий открыл духан где-то в Манглиси[8] и богател, а Виссарион пьянствовал и беднел. Как только Виссарион заводил речь об отце и брате, его несчастная жена Екатерина бежала прятаться к соседям. Якобы причиной порчи отношений Виссариона с отцом была его женитьба на Екатерине, которая отцу не нравилась. Жена и сын были ответчиками за все несчастья, которые происходили с Виссарионом. Иосиф был единственным ребенком в семье. Два его старших брата умерли в младенчестве.
Мой отец был не лучше, чем Виссарион Джугашвили. На людях он старался держать себя в руках, но дома превращался в дикого зверя – кричал, унижал, пускал в ход кулаки. Прислуга не соглашалась наниматься в наш дом за обычную плату, а просила двойную, потому что бешеный характер отца был известен всему городу. Отец невероятно гордился своей принадлежностью к образованному духовному роду, но в нем самом этой образованности не было ни на грош. Купить за рубль, продать за полтора и вдобавок обсчитать на рубль – вот и все его образование. Отца уязвляло то, что он, потомок священников, вынужден заниматься торговлей. В этом он видел ущерб своему достоинству. Предрассудок, но этот предрассудок очень дорого всем нам обходился. Чуть что, отец начинал упрекать мать, меня и сестер в том, что он «уронил свое достоинство» ради нас, то есть торгует, чтобы нас прокормить. Попрекать куском хлеба было любимым занятием моего отца. Надо сказать, что это был за «кусок хлеба». Все съестное в нашем доме делилось на две категории – для гостей и для домашних. Гостям – самое лучшее, домашним – что похуже. Во время отъездов отца на наш стол стараниями матери перепадало что-то из «гостевого довольствия». Вернувшись, отец обнаруживал «растрату» (у него все было подсчитано) и устраивал матери выволочку. Стоило представить, что последует за лишним куском алани[9], так этот кусок в горло не лез. Товарищи часто подшучивают над моей любовью к сладкому. Я на это всегда отвечаю: «Не наелся в детстве, приходится восполнять этот ущерб сейчас».
Не удивляйтесь, читатели мои, что я начал свой рассказ с мелких домашних дел, и не думайте, что я хочу пожаловаться на своего отца. Жаловаться не в моих привычках. Я начал свой рассказ именно так с двойной целью – хотел показать, что мы со Сталиным росли в схожей обстановке и что обстановка эта была такой, что в нас очень рано пробудились обостренное чувство справедливости, ненависть к произволу и угнетению и потребность защищать людей от произвола. Детство – это первый и очень важный этап формирования личности человека. Кто знает, кем бы я вырос, если бы отец баловал меня и потакал всем моим капризам? Возможно, я стал бы типичным представителем буржуазии. Незавидная участь!
Среди книг, которые я всегда вожу с собой, в моей маленькой «походной» библиотеке есть «Детство» Горького с надписью автора. Возможно, что потрясение, произведенное этой книгой, и побудило меня писать обо всем откровенно, ничего не приукрашивая и не упуская ничего важного.
Иосиф Джугашвили впервые прославился на весь Гори после случая с лавочником Васадзе. Дело было обычным для обывательской среды. Виссарион Джугашвили, к тому времени живший в Тифлисе, а в Гори к семье наведывавшийся лишь изредка, несколько раз брал в лавке Васадзе товары в долг. Взятое записывалось в особую книгу, где на каждого должника была выделена своя страница. В подтверждение должник расписывался или просто ставил крестик рядом с записью. Виссарион расписывался. Он был не просто грамотным, а, можно сказать, образованным человеком. Образование свое он получил самостоятельно, благодаря любви к чтению. К месту Виссарион мог прочесть стих из «Вэпхисткаосани»[10] или из Библии. Обширными были его познания и в грузинской истории.
В момент погашения долга лавочник на глазах у должника зачеркивал в книге то, за что уже было заплачено. Несколько раз, воспользовавшись тем, что Виссарион при уплате долгов был сильно пьян, Васадзе ничего не зачеркивал. Разве торгаш может не обмануть, если ему представится случай? Когда все обнаружилось, произошел скандал. Виссариона, громко доказывавшего свою правоту, забрали из лавки в участок. Екатерину, пришедшую усовестить его, Васадзе прилюдно оскорбил. Одиннадцатилетний Иосиф, увидев, что мать вернулась домой в слезах, отправился к Васадзе. Чем мог кончиться спор одиннадцатилетнего мальчика и сорокалетнего мужчины? Подзатыльниками и пинками, которые бы получил мальчик, вступившийся за мать и отца. Но вышло иначе. После разговора с Иосифом Васадзе отправился в участок и сказал, что он ошибся в расчетах и Виссарион ему ничего не должен. После этого он вместе с Виссарионом пришел к нему домой, чтобы помириться с Екатериной. Никто не знал, что произошло между Иосифом и Васадзе. Оба никому ничего не рассказывали. Весь город был заинтригован, поскольку признавать свою неправоту было совершенно не в характере Васадзе. Много лет спустя я вспомнил про этот случай и спросил у Сталина, что же тогда произошло. «Ничего особенного, – ответил он. – Я пообещал поджечь лавку, если Васадзе не исправит то, что он сделал. Васадзе понял, что я не шучу. Вот и все».
В детстве мы с Иосифом не дружили, мешала разница в возрасте, а просто знали друг друга. В Гори все друг друга знали, это общее свойство небольших кавказских городов. Затем наши пути на время разошлись. Иосиф поступил в духовное училище[11] и перестал участвовать в мальчишеских играх. Будущему священнику это было не к лицу. Окончив училище, он уехал в Тифлис, где поступил в семинарию. В детстве, когда видишь творящуюся кругом несправедливость, невольно становишься религиозным. Бог кажется воплощением высшей справедливости, заступником всех угнетенных и обездоленных. Я был очень религиозным мальчиком и даже пел в церковном хоре. Не по принуждению пел, а по собственной воле. Потом все изменилось, я стал материалистом, еще сам того не сознавая. Начал задавать на уроках Закона Божьего вопросы, от которых преподаватели приходили в ярость. В конце концов из-за этих вопросов меня исключили из училища, к огорчению моей несчастной матери. Мать моя была необразованной, но понимала значение образования и очень хотела, чтобы я стал образованным человеком – инженером или доктором.
Отец мой относился к образованию пренебрежительно. «Читая книги, капитал не наживешь», – говорил он. Одно время он сильно расстраивался из-за того, что Бог послал ему такого никудышного наследника, как я (других сыновей у отца не было). Меня не привлекал подсчет барышей в конторе и прочие «прелести» купеческого дела. Я мечтал о чем-то великом, грандиозном, хотел сделать для людей что-то такое, чтобы мое имя прославилось на века, хотел стать героем. Обычные мальчишеские мечты, не более того. Кумиры мои менялись как перчатки. То я восхищался Александром Македонским, то Наполеоном, то Гиго Читадзе[12]. Сейчас я должен признать, что Читадзе был единственным достойным человеком в этом ряду.
После того как меня исключили из училища[13], я задумался о военной карьере. Мне хотелось сражаться за освобождение моих соотечественников-армян, стонущих под турецким игом. В Гори у меня был единомышленник – Миша Паписов. Мишу не исключали из училища, поэтому он пошел в военные по прямой дороге, поступил в Тифлисское юнкерское училище[14]. У меня же не было другого выхода, кроме как идти в вольноопределяющиеся. Отец не возражал. Он к тому времени махнул на меня рукой и говорил, что из меня наследник, как из ишака скакун. Да и наследовать уже было нечего. Отец мой разбогател на поставках продовольствия и фуража для армии. При царском режиме это было очень прибыльное дело. Цены намеренно завышались, вместо хорошего товара поставляли всякую дрянь, а интенданты за взятки закрывали на все глаза. Всем было хорошо, кроме бедных солдат и лошадей, которых вместо хорошей еды кормили черт знает чем. Интенданты постоянно менялись. Кто-то, сделав состояние, благоразумно уходил сам, кого-то выгоняли с позором. С очередным подполковником отец не сумел найти общего языка, и поставщиком вместо него стал его конкурент купец Оганов. Отец разозлился и попытался отомстить Оганову. Способ мести у всех купцов был одинаковым – начать торговать по дешевым ценам, себе в убыток, лишь бы только переманить к себе всех клиентов конкурента и тем самым разорить его. Все зависело от того, у кого туже мошна. Отец думал, что у него, но оказалось, что у Оганова. В результате трехлетней борьбы мой отец из «уважаемого» купца, ворочающего большими делами, превратился в лавочника. С горя он начал пить, а от пьянства дела шли все хуже и хуже. Закономерное дело. От меня отец хотел лишь одного, чтобы я убрался куда подальше и не мозолил ему глаза. В армию так в армию, да хоть к самому черту. Отца заботила другая мысль – успеть выдать моих сестер замуж, пока он окончательно не разорился.
В Тифлисе у меня жила тетка Елизавета, родная сестра матери, вышедшая замуж за тамошнего купца Бахчиева. Мать рассказывала, что, когда они выходили замуж, все считали, что ей повезло, поскольку мой отец в ту пору был богаче Бахчиева. Но со временем все изменилось. Отец разорился, а Бахчиев разбогател. Родные сестры и братья очень часто бывают непохожи друг на друга. Мать моя была тихой, робкой, забитой женщиной, полностью подчинявшейся своему мужу-тирану. В доме Бахчиевых правила моя тетка, державшая своего мужа под каблуком. Стоило ей только с выражением сказать: «Гево-о-орг!» (так звали Бахчиева), как муж отвечал: «Все что ты хочешь, Лиза-джан». В теткином доме я жил, как в раю. Тетка жалела мою мать, жалела меня и уговаривала меня оставить мысли о военной карьере и поступить в семинарию. Но я был непреклонен: хочу быть военным, хочу освобождать соотечественников вместе с Мишей Паписовым! Забегая вперед, скажу, что оба мы не сумели исполнить задуманное. Миша погиб в японскую войну под Мукденом, а я стал бороться за освобождение всех угнетенных, а не только армян, из националиста, которым я был в молодости, превратился в интернационалиста.
Вскоре после приезда в Тифлис мне пришлось вернуться в Гори – слегла мать. Она давно уже чувствовала себя плохо, но не лечилась, списывала все то на усталость, то на плохую погоду. А когда слегла, то угасла за считаные недели. После смерти матери тетка забрала к себе меня и мою младшую сестру Люсине. Она хотела забрать всех пятерых[15], потому что на нашего отца не было никакой надежды, но неожиданно воспротивился ее муж. Сразу пять ртов на шею? Как можно! То, что мы с сестрами после смерти матери практически осиротели совсем, потому что отцу не было до нас дела, в расчет не бралось. Мне приходилось не раз видеть, как бедные люди в схожей ситуации без слов брали в свою семью и пятерых, и шестерых детей, но у бедных людей и богатых купцов разные взгляды на жизнь. Тетке потребовалось три месяца, чтобы уговорить мужа взять остальных племянниц.
Со смертью матери мое детство закончилось. Началась взрослая жизнь.