Ирюм

– 

Почему ты молчишь, Мирон? – Малаша вцепилась в его лицо руками, словно ища там правды, – Скажи, что любишь меня! Скажи, что сможешь сделать меня счастливой. Только не молчи!

Мирон отстранил от лица малашины руки, поцеловал их и перенес на свою грудь. Сказать ему было нечего. Душа Мирона наполнялась пустотой, а заплаканная Малаша, наклонившаяся на его плечо, вдруг показалась ему чужим человеком.

– Люблю я тебя, дуреха, – сказал Мирон, сам не зная, где правда. – Иначе, зачем пришел?

Успокоившись, Малаша крепко прижалась к груди Мирона.

– Миронушка, ты будешь меня любить больше, чем Самого Господа?

– Буду.

– Ты заберешь меня отсюда, и мы вернемся на Ирюм?

– Завтра же и выйдем.

– И нас никогда-никогда не найдут?

– Никогда.

Тут в дверь снова постучали. Малаша, уверенная, что в этот раз точно пришел Федор, отряхнулась, привела себя в чувства и поспешила открывать. За дверью блеснула желтозубая улыбка на красном скуластом лице – на Малашу смотрело дуло пистолета, за которым скрывался капитан Уручев.

– Принимай гостей, Малашка! – завопил на весь монастырь Степан, бесцеремонно вваливаясь в покои. – Сядь и не дергайся! – рявкнул он на Мирона, тыча в него пистолетом. – Вот и собрались, голубки. Вашего брата и ловить не надо – сам в руки идет.

– Не губи, Христом Богом молю! – упала в ноги Степану Малаша. – Сей же час уйдем, никто нас и не увидит. Чего хочешь проси.

– Чего хочешь? – усмехнулся капитан, забравшись с сапогами на кружевное белье, шитое рукою Малаши. – А что предложишь? Тряпки свои? – Степан указал на валявшиеся у окна пясла, – Эй, раскольщик, угомони девку свою. Кажись, окромя красоты, за ней шиша нету.

– Мы тебе денег дадим! – не унималась Малаша, – Знаешь сколько за двоеданскую икону дают?

– Видал я ваши иконы, – фыркнул Степан, – ими только печи топить.

– Мы тогда от тебя все ценное спрятали, – призналась Малаша, – а твоим солдатам, что не жалко отдали.

– Вот лукавые душонки! – капитан никак не мог сдержать смеха. – Так и знал, что облапошат честного человека. Как после такого вам верить?

– А ты не верь, – вступился за Малашу Мирон. – Тебе терять нечего. Коли не соберем для тебя денег, ты знаешь где нас искать.

– Сегодня знаю, а завтра вы в лес убежите, – теряя интерес, протянул Степан. – Ладно, хорош лясы точить. Больше чем, Сильвестр вы мне все равно не дадите, так что давай-ка, беглец, собирайся – в Тобольск твоя дорожка!

Мирон взглянул на Малашу, опрокинул стоявшую на подоконнике свечу и бросился на Степана. Тот легко перехватил руки нападавшего, поймал его на колено и отправил через себя. Мирон глухо взвыл от боли в переломанных ребрах и скатился по стене. Капитан уже копошился у окна, пытаясь найти свечу. Тут шея его загорела огнем – Малаша вонзила в нее вышивальный крючок. Озверевший Уручев отшвырнул ее, как назойливую муху, и, чертыхаясь, выдернул окровавленной крюк из шеи.

– Вот ведьма! – ворчал капитан, зажигая свечу. – Подстилка раскольничья.

Покои вновь залило тусклым светом. Степан только сейчас понял, что в борьбе обронил пистолет и резко обернулся. В трех шагах от него стоял Федор – на бледном его лице чернели угольки глаз.

– Не дури, Федька, – стиснув зубы прошипел капитан, отступая назад.

Федор начал взводить курок. Степан отскочил в сторону и бросил в монаха свечу. В покоях вновь повисла темнота. Федор, Степан и Мирон сцепились на полу: они толкались, рвали одежду друг друга, царапали лица и выдирали волосы. Малаша потихоньку выползла из своего угла и направилась к выходу – звать на помощь. Раздался выстрел. Все смолкли.

Мирон пробрался к двери и попытался ее открыть – ему что-то мешало. Федор отыскал свечу и запалил ее. У двери, в растущей лужице крови лежала Малаша: бездонные ее глаза горели синевой; золотые волосы струились, как колосья пшеницы; лоб прочертили смоляные брови; лицо ее успокоилось навеки.

Наступившее утро выдалось дождливым. Телега, на которой тряслась ржавая железная клеть с арестантами, увязла в грязи, не покрыв и версту пути от монастыря. Мирон всматривался в горизонт, лишь бы не видеть угрюмое лицо молодого монаха, скованного с ним одной цепью. Теперь ему было ясно, что ни згорелый дом, ни Авраамиев остров, ни смерть Малаши не сделают из него нового человека. Оставалось только одно – смириться с собой, как это давно уже сделал Федор.

Монастырь медленно просыпался: иноки спешили на службу; солдаты менялись в карауле; вороны оживленно перекаркивались, приветствуя новый день. Трубы опустевших изб монастырской округи одиноко торчали, тоскуя по печному теплу. Мирон закатил глаза к предрассветному небу, до крови закусив губу. Вместо солнца на горизонте зачиналась черная туча. Она бурлила, неуклюже переваливалась и брызгала грязью. Мирон ощутил, как земля под телегой встрепенулась от топота башкирской конницы. На монастырь надвигалась орда степняков, готовая сокрушить любого на своем пути. Мирон улыбнулся впервые за долгое время – он надеялся, что степь поглотит и его.