Бесконечная пропажа
Геологический молоток, с которым приходиться ходить постоянно в маршрутах, с каждым годом становился все тяжелее и тяжелее. Если только его надо было носить в рюкзаке, но когда ходишь один, без рабочего, в геологические маршруты, добавляется радиометр, обед, полевая сумка, геологический компас и навигатор.
Утром еще к этому тяжелому рюкзаку относишься нормально, с пониманием. Но после того как рюкзак начинается заполняться геологическими образцами и пробами, начинаешь ворчать. И чем больше аномалий попадается в маршруте, тем недовольное ворчание становится громче. С каждой встреченной аномалии требуется отобрать пробу на анализ, и с каждого обнажения взять образец. Я люблю находить неизвестные радиоактивные аномалии, ведь по статистике каждая десятая аномалия может перейти в ранг проявления урана, а в свою очередь, из нескольких таких проявлений может получиться месторождение. Но по иронии судьбы, не только я любил радиоактивные аномалии, но они тоже, с не меньшей любовью относились ко мне, попадаясь на моем пути в самых неожиданных местах.
Перед очередным выездом в поле я зашел в магазин и купил себе молоток. Надоело таскать с собой тяжелый геологический молоток старого образца. Этот новый молоток был в два раза легче старого, из хорошей стали, и я не мог на него нарадоваться
Работы нам хватало, и здесь раньше было открыто месторождение урана, но оно было одно, и мелкое. У нас был шанс найти в этом районе еще одно, но крупное. Это следующее месторождение искали геологическими маршрутами. Один из них был очень длинный – около пятидесяти километров длиной, и разбить его на части не было никакой возможности – места были глухие, безлюдные и без дорог. Пришлось хорошенько подумать, и я нашел выход. Мы пошли сразу двумя парами, чтобы на горном хребте разделиться и пойти каждый свои путем.
День был отличный и теплый. Машина нас высадила у горной речки, мы перешли ее вброд. Пришлось снять сапоги, кроссовки и закатать штаны. Вода в реке оказалась холодной, а дно было усыпано галькой, тоже холодной и скользкой. За бродом начиналась заросшая лесная дорога, по которой мы и пошли к горному перевалу. Дорога скоро так заросла, что мы ее потеряли, и пришлось идти через тайгу по азимуту. Координаты трегапункта, который был на перевале, был нам известен, и мы еще вечером забили эти координаты в память навигатора. Сейчас мы вчетвером шли по тайге, одним за другим, к этому трегапункту.
Я привык к треску радиометра, и когда покидал машину, сразу включал радиометр и одевал наушники. Мы шли по березовому лесу, с травой до пояса, я шел замыкающим и слушал негромкий треск. Иногда треск усиливался, я останавливался отметить навигатором это место, чтобы потом на обратном пути найти и отобрать пробу на анализ. Потом догонял своих, и снова слушал треск.
Молоток обычно путешествовал в рюкзаке рабочего. Но рабочий шел впереди, и я в начале маршрута достал его из рюкзака, и иногда колотил им по глыбам и валунам, которые встречались в густой траве. Пришлось нести его то в кармане, то в руках, это было неудобно.
Аномалий по дороге мне попадалось много, их надо было сразу отмечать навигатором. Когда я его доставал и отмечал очередную точку, молоток мне мешал, и я то бросал его на землю, то засовывал в карман. При этом надо было не отстать от группы. В такой спешке я стал забывать молоток, и приходилось возвращаться, и искать его в траве. В этом маршруте я с ним замучался – иногда его не мог найти. Я терял его, и находил снова раза три. После последней пропажи и находки догнал своих товарищей только на перевале.
Было около двух часов дня – время обеда. Мы вместе пообедали, геолог с рабочим пошли дальше, а я с рабочим пошел обратно – к машине. Я должен был дойти маршрутом до речки, потом сесть на машину, объехать горный массив, и встретить их у подножия горы. Там я когда-то уже побывал, и забил в обои навигаторы координаты точки, в которой должна состояться наша встреча.
Геологический молоток поехал обратно в рюкзаке – я боялся его потерять еще раз. Все интересующие меня глыбы и валуны я уже расколотил, и шел по своим следам, складывая образцы в рюкзак, который нес рабочий. Потом, уже на базе, в один вечер привязал к нему яркую красную ленту, и покрасил деревянную ручку в ядовитый зеленый цвет. После такой операции его можно было найти где угодно. В этом сезоне он раздумал снова теряться, и приехал со мной домой целый и невредимый.
Здесь, дома, он и сгинул, без следа. Я искал его всюду – в мастерской, в огороде, у дома, но так и не нашел. Лежит он где-нибудь, этот бездельник и отдыхает.
Будильник
По натуре я сова. Привык ложиться поздно и вставать ранним утром мне очень не хочется. Поздними вечерами у меня всегда рабочее настроение, думается хорошо, и я этим всегда пользовался, когда работал геологом. В геологии, особенно когда начинался полевой сезон, дни казались длинными, и протекали незаметно. Вечера – короткими и кончались быстро.
Подъем обычно был часов в семь утра, сначала надо было раздуть угли в костре, подбросить в него дрова, и поставить чайник, а когда он закипит, сделать на скорую руку чай. После кружки горячего чая, организм начинал просыпаться. А после утренней сигареты он уже был готов к водным процедурам в каком-либо ручье, или в речке. И после умывания в прохладной воде я уже просыпался окончательно и был готов к завтраку. По вечерам рабочий, который был дежурным по кухне, варил на следующий день завтрак и обед, готовил сухие дрова на следующее утро, и на этом его обязанности дежурного в этот день заканчивались, и переходили к следующему рабочему.
Каждый раз весной, когда надо было выезжать в очередное поле, я говорил себе, что буду вставать раньше – ну, часов в шесть утра. И каждый раз, после недели – другой, я возвращался к обычному подъёму в семь часов утра. На какие хитрости и уловки я не пускался, чтобы передвинуть побудку на шесть часов, ничего из этого не получалось.
В этом новом полевом сезоне я твердо решил вставать пораньше. Сезон начался по нашему плану в мае. Мы погрузили свое полевое барахло в наш фирменный автомобиль Газ- 66 с надписью большими буквами на обоих бортах «Взрывпункт», все рабочие заняли пассажирские места, я устроился с картой в кабине, и мы отправились в теплые края – в Челябинскую область. В конторе я зимой уже выбрал замечательное место для нашего палаточного лагеря по карте – рядом была река, а ближайшая деревня располагалась километрах в шести.
Мы доехали вечером и разбили свой лагерь у самой речки, рядом с железнодорожным мостом на уютной полянке среди ивовых зарослей. Поставили три палатки – одну большую, в которой я устроил свой штаб и склад продуктов. В другой стали жить рабочие, а в третьей женщины. Водитель нашего Газ – 66 не пожелал жить в палатке,– у него была своя отдельная квартира в машине, в будке красно-оранжевого цвета с пассажирским и грузовым отделениями. В отделении для пассажиров было два длинных сиденья, и на одном он спал по ночам, а на другом принимал гостей, и там же по вечерам стоял маленький переносной телевизор.
Я взял с собою будильник, чтобы пораньше – часов в шесть утра просыпаться и сразу же вставать. Он был очень большой, красивый, с двумя звонками. Самым громким будильником из всех, которые когда-то у меня были, и который я отыскал в магазине, среди тихих и слабых его собратьев. Поставил его на стол, рядом со своей раскладушкой, и завел его на шесть часов.
Спал я хорошо, без всяких снов и кошмаров, и внезапно проснулся от громкого звона. Этот будильник обладал громким голосом и перед тем, как я его в темноте нашарил на столе среди журналов и карандашей, он звенел долго на всю округу и разбудил всех. Перепуганные птицы улетели, рыба в речке спряталась в глубоких омутах, а из палаток и будки раздалась недовольные сонные голоса. Наконец, я отыскал его на столе и заткнул ему глотку. Воцарилась тишина. Спать уже не хотелось и пришлось вылезать из теплого геологического спального мешка. Я вышел на берег реки, покрытой утренним туманом, чтобы умыться, и после водных процедур начал греметь своей железной литровой кружкой, наливая в нее вчерашний чай из закопченного котелка.
Рабочий день начался. Дежурный тоже поднялся и пошел к костру, к своим кастрюлям и сковородам. Потом и все потянулись на кухню, где сначала позавтракали, потом нашли свои приборы и стали проводить с ними обычную утреннюю процедуру – проверку питания и контрольные замеры таблетки с радиоизотопом цинка. Я забрал тем временем топокарты из сейфа, аэроснимки, засунул их в свою полевую сумку, и занял свое место в кабине. Когда постучали по кабине, что все готовы, водитель завел мотор, и мы поехали на аномалии, которые в этот день надо было проверить. Целый день ходили парами с радиометрами, отыскивая эпицентры гамма-аномалий, отвлекаясь только на обед.
Приехали с работы вечером. Я поужинал и засел за своим столом, планируя следующий день, а когда геофизики закончили приводить свои журналы в порядок и построили планы изолиний аномалий, по которым сегодня ходили, они принесли их мне – на проверку.
Вечера проходили как обычно. Вытащили сеть, которую я брал с собой, для того, чтобы не тратить драгоценное время на рыбалку удочкой. Сеть мне одолжил отец, который зимой вязал сети в теплом подвале, где стоял котел, обогревая наш просторный дом. Водитель взял с собой резиновую лодку, чтобы эту сеть поставить. И каждое утро и вечером мы выпутывали из сети по ведру рыбы: линей, карасей, и чебаков. Варили уху, жарили эту рыбу, и экономили, таким образом, на тушенке. Рабочие и геофизике играли по вечерам в шахматы, смотрели телевизор, и когда он надоедал, доставали карты и до полуночи играли в тысячу.
Я заканчивал свою работу уже поздним вечером. На улице было уже темно, и я сидел в палатке с керосиновой лампой, разбираясь в журналах, картах и планах, которые мне принесли. Вдруг в палатку стали заходить по одному какие-то люди. Вошло человек пять, или шесть незнакомых парней и остановились посередине, осматривая меня и спартанскую обстановку в палатке. Я встал из-за стола, за которым сидел к ним спиной, сделал пару шагом и вопросительно стал смотреть на нежданных ночных гостей. Каждому из них было лет по семнадцать – двадцать. Потом спросил, у них, кто они, и с чем пожаловали.
На мне была тельняшка в голубую полоску – как у десантников, но с длинными рукавами, – я купил ее в магазине перед самым отъездом. Короче, я был похож на десантника, как две капли воды. И они замешкались с ответом, потому что не ожидали встретить человека связанного с армией, тем более в десантном тельнике. Они, видимо, рассчитывали на простого мужика, одетого в геологическую спецовку. С бывшим десантником они связываться не хотели. И поэтому один из них попросил у меня воды – напиться. Фляга с питьевой водой стояла у входа в палатке, я взял ковш, и угостил всех гостей водой.
Когда они все напились, то потянулись к выходу. Последний обернулся и спросил, где я служил. Мой приятель Володя служил в десанте – в Каунасе. И я назвал этот город. Для этого парня название ничего не сказало, и он вышел следом за всеми. Я проводил их и вернулся к своей работе.
Шел второй год войны в Афганистане. И эта моя полосатая искусственная футболка, похожая на десантный тельник, спасла меня от неприятностей, которые были готовы причинить мне местные парни.
Уже было глубокая ночь, и чтобы выспаться перед рабочим днем, надо было ложиться спать. Хотел посмотреть, сколько уже времени, но будильника на столе не было. Я посмотрел под стол, рассчитывая его увидеть там – он, наверное, упал со стола, когда я шуршал бумагами. Но его там не было. Не было его и во всей палатке, которую я обшарил в надежде его найти.
Дежурный, которого я спросил, тоже не знал где будильник. Потом сам найдётся, решил я и залез в спальный мешок.
Утром я проснулся, как всегда – в семь часов утра. Будильник так и не нашелся. Я еще поискал его, но потом забыл о его существование. Наверное, его утопили в речке рабочие, или геофизики, которых он вырвал своим громким звоном из цепких и ласковых лап морфея. Мне с одной стороны, было его жаль. Но он сам виноват – так разбудил моих подчиненных, что они приговорили его к смерти, и приговор тотчас же привели в исполнение.
Вечерний пикник
Стояло лето, погода была прекрасная для работы и отдыха в лесу. Мы продолжали искать мрамор на одном небольшом участке около города. Нас было трое – я, Сергей и Виктор. При помощи небольшого бурового станка мы бурили по коротким профилям неглубокие скважины. Нашей задачей были найти новые залежи мрамора. Но нам не везло.
Прошло дня четыре безрезультатных поисков. Я описывал керн, ходил в геологические маршруты, и однажды заметил, что у меня кончаются сигареты. Гнать машину в ближайшую деревню мне было невыгодно – буровикам надо было постоянно бурить, а на машине они перевозили бурильный станок и воду. Поэтому я решил совместить приятное дело с полезным, и пешком отправиться в деревню за сигаретами, и заодно пройти геологический маршрут. До деревни было не так и далеко, всего километров шесть.
Я взял молоток, полевую сумку, небольшой рюкзак, и после завтрака отправился в путь, держа направление на деревенский магазин. Он находился на окраине деревни, рядом с дорогой. Выбор в нем был небольшой – крупы, сахар, соль, консервы, и прочая незамысловатая еда, которой мне было не надо. Мне нужны были сигареты, но их не было. Я повздыхал, и стал думать, как быть. Не зря я же я сюда шел, чтобы, не солоно хлебавши уйти, безо всякой покупки. На одной из полок заметил водку. Денег, которые у меня были с собой, хватало как раз на одну бутылку, и безо всяких сомнений я ее купил, засунул в рюкзак, подальше от молотка.
Решил идти обратно другим путем, чтобы получился кольцевой маршрут. Я достал топографическую карту, наметил на ней места, в которые должен был попасть, повесил на шею компас и отправился. По дороге находил обнажения, описывал их и шел дальше к следующему ориентиру. Часа через три я уже подходил к нашей палатке. Вдалеке был слышен рев мотора,– это работала наша буровая установка. Мне надо было успеть сварить вкусный и сытный ужин для буровиков, которые к вечеру были усталыми и голодными. И я принялся за работу.
Когда с приготовлением ужина было покончено, я принялся за сервировку стола. Вытащил его из палатки, накрыл куском чистого брезента вместо скатерти, и стал расставлять тарелки для первого блюда, потом для вторых блюд и холодные закуски. В центре стола поставил бутылку водки в холодную родниковую воду и граненые стаканы. Все было в принципе готово, оставалось найти стулья. За неимением их в нашем хозяйстве, я нашел три больших сосновых пня, и поставил их вокруг стола.
Скоро послышался рокот мотора нашего ГАЗ -66, и из-за поворота появилась машина с долгожданными посетителями моего небольшого кафе. Когда они, наконец, подъехали, то сразу заметили большой накрытый стол, на котором не хватало места для тарелок и столовых приборов. В больших мисках плескался украинский малиновый борщ, в мисках поменьше остывали вторые блюда с большими кусками мяса, а в центре стояла, охлаждаясь, бутылка с водкой. Она сразу же привлекала всеобщее внимание.
Будущие клиенты мгновенно покинули свой автомобиль, быстренько умылись и заняли свои места за столом. Они были голодные, как волки, и я стал думать, что мало сварил борща и второго. Но все обошлось.
Мы сидели за столом в последних лучах солнца, ели замечательный вкусный борщ и время от времени поднимали свои стаканы. Начали тостом за наше здравие и продолжили тостом за хорошую зарплату. Наливали понемногу, чтобы водки хватило надолго. Когда наступила ночь, мы разожгли поодаль камин в форме стилизованного походного костра и продолжили пир. Вспоминали старых и новых друзей, которые тоже сидели где-то в палатках, или перед костром, старых и новых начальников, всякие случаи, участниками которых были. Когда последняя и единственная бутылка с водкой кончилась, к явному нашему неудовольствию, мы доели все, что осталось.
Успех моего предприятия был полный. Виктор, правда, в конце вечера и утром следующего дня сетовал, что было очень мало водки, и ее не хватило для ночного продолжения банкета. Он был высокий и крупный мужчина, не то, что я с Серегой. Чтобы его напоить допьяна, требовался не один ящик водки, отвечал ему я на его упреки.
Утром они снова отправились на свои скважины, поев на завтрак вечернего борща. Водки не осталось, и им пришлось довольствоваться горячим чаем. Работу надо было сделать, и в этом заключалась наша жизнь в этот день.
Галерея первооткрывателей
На входе в геологическое управление висели портреты геологов – первооткрывателей месторождений. Всех этих геологов я знал, с некоторыми работал, и всегда утром глядел на них, когда открывал дверь и шел на работу. Приятно быть первооткрывателем месторождения – можно получить внушительную премию, почет и уважение. Кроме всего прочего, если месторождение было очень нужное стране, то вокруг него могли построить город, и стать его почетным гражданином. Я проходил мимо этой галереи с портретами миллион раз и все сокрушался, что меня там, среди них, нет.
Закончился мой последний полевой сезон, после него была зима со сдачей проб в лаборатории, обработка полевых материалов и написание окончательного геологического отчета. Всем геологам нашей геологоразведочной партии уже было известно, что партию после сдачи отчета расформируют, и всех, кроме ведущих специалистов сократят, или переведут в другие партии управления.
В конце весны, когда отчет был написан, стало ясно, кого сократят, а кого оставят и переведут в другие геологические партии. Надо было готовиться к худшему – к сокращению. И зимой, на всякий случай, я стал к этому готовиться. Мое желание попасть в компанию первооткрывателей не пропало, но если гора не идет к Магомету, то Магомет должен сам пойти к ней. Это был хорошая пословица, и я решил, что пора мне самому предпринять шаги, чтобы попасть в эту галерею геологов – первооткрывателей.
На моем столе уже стоял компьютер, на котором работал с текстом глав для будущего геологического отчета и принтер. Я ознакомился с законами: кодексами, законом РФ «О недрах», постановлением правительства РФ о выплате поощрительного и денежного вознаграждения, инструкцией о выплате этих вознаграждений, и принялся писать заявки на открытые мной лично месторождений полезных ископаемых.
Две мои заявки касались месторождений кирпичных глин: месторождение Среднее Поле и Западно – Черданцевское. Я несколько лет партии работал над этим сырьем, когда в стране начался строительный бум, и организации, предприниматели приобретали импортные кирпичные линии. Им для этого требовалось сырье, и я для них искал новые месторождения, запасы которых еще не стояли на балансе. На этих новых месторождениях была проведена разведка, и глины по всем своим характеристикам подходили для изготовления кирпича.
Остальные три заявки были составлены на урановые руды. Одно будущее месторождение я назвал своей фамилией – «Тарасовское»: его я нашел в предпоследнем полевом сезоне на Полярном Урале. Второе «Газетинское» нашел в геологическом маршруте в 1996 году, и не сомневался, что буду его первооткрывателем. Третье называлось Фирсовское Северное, – я нашел его тоже в геологическом маршруте. Рядом было известное проявление урана, но мне повезло: нашел рядом с ним интенсивную, неизвестную гамма-аномалию, в пробах которого было промышленное содержание урана. Я посчитал, что это новый объект, и на него тоже следовало подать заявку.
Мой главный геолог был в курсе моих начинаний. Но я и не спрашивал у него никаких разрешений – по закону любой человек, геолог он или нет, может подать заявку на выявление признаков месторождения полезного ископаемого, или выявившего редкое геологическое обнажение, минералогическое, палеонтологическое образование. Просто никому не хочется начинать эту бодягу, связанную с бюрократией. За свою долгую геологическую жизнь я даже не слышал, чтобы кто-то из геологов хотел стать первооткрывателем по личной инициативе. Но почему-то мне не попробовать?
Я отдал все копии законов, постановлений и инструкций, связанных с первооткрывательством своему главному геологу – он, когда нашел месторождение урана, не являлся его первооткрывателем. И может, он последует моему примеру – подаст заявку.
Затем я сходил к начальнику геологической партии, в которой работал с кирпичными глинами и главному геологу этой же партии. Они с интересом прочли текст моих заявок, и пожелали мне успехов. Все заявки я послал письмами в Департамент по недропользованию по Уральскому Федеральному округу (Уралнедра), оно находилось на втором этаже нашего управления. А я сидел на третьем…
Как-то я даже не представлял себе, во что я ввязываюсь. Несмотря на мое знание законов, каждый чиновник старался сунуть мне палки в колеса, я в этом убедился очень скоро.
Сначала я получил письмо от заместителя начальника Уралнедра. Он мне сообщил, что на балансе эти два месторождения кирпичных глин не стоят, и отчетов о геологоразведочных работах на них в геологических фондах нет. Конечно, на балансе их не было – это совершенно новые объекты. Если бы они были на балансе, то значит, за их открытие геологи уже получили, как минимум премию. Я прочитал письмо несколько раз, но не стал писать жалобу, берег силы для урановых месторождений.
Моим именем названное рудопроявление тоже не прошло чиновников Уралнедра. Этот же заместитель написал мне, что надо обратиться в Тюменьнедра, на территории которое оно находиться. Я недолго думая, отправил заявку туда, и стал готовить лацкан моего парадного пиджака к значку первооткрывателя. Но все сорвалось – в своем письме начальник Управления по недропользованию по Ханты-Мансийскому автономному округу написал, что документы, которые я послал, не соответствуют одному из пунктов Правил выплаты денежных вознаграждений закона « О недрах», и им было принято решение об отказе в рассмотрении документов.
Выяснять, что у меня не так с документами, я не стал – Тюменская область была далеко, и ввязываться в долгую переписку с Тюменьнедра было себе дороже. Гораздо лучше было получить добро от Уралнедра, хотя бы на одну заявку. К Фирсовскому Северному проявлению у меня еще профессиональный интерес, – по-моему, с ним еще надо было разбираться. Оно было экзогенным,– уран адсорбировали растительные остатки: отложения болот, и всякие обугленные остатки. Когда в геологическом маршруте я нашел интенсивную гамма-аномалию, отобрал в эпицентре ее пробу на анализ. Материал пробы представлял собой почти черную массу – почвенный слой с остатками ила, сгнивших веток и тому подобное. Когда начальник отряда, геофизик, приехал туда после меня, и рабочий выкопал небольшой шурф, геофизик отобрал пробу, в которой было очень высокое содержание урана. Я потом, уже зимой посмотрел его документацию в паспорте аномалии, – и обратил внимание на цвет материала этой пробы. Материал был светло-коричневого цвета, то есть, это не были пойменные отложения ручья, в пойме которого находилась аномалия. Это, судя по цвету, была либо глина, либо кора выветривания подстилающих горных пород.
Чтобы сказать, наверняка, надо было еще посетить этот эпицентр и выкопать шурф поглубже, а еще лучше – несколько, или пробурить там неглубокую скважину. К моему глубокому сожалению, зимой уже не было на это времени – через несколько месяцев наша партия подлежала сокращению, а нам надо было еще написать итоговый геологический отчет.
И когда я получил от заместителя начальника Уралнедра, о том, что моя заявка на Фирсовское Северное рудопроявление урана отклонена по причине, что оно находится на ранее известном участке недр, я не стал оспаривать отказ и писать жалобу. Из пяти моих заявок осталась одна – Газетинское рудопроявление урана, и я был полон решимости добиться права на его открытие, стать его первооткрывателем: оно было совсем неизвестное ранее, и у меня был шанс. Поэтому, когда этот заместитель начальника Уралнедра объединил в своем отказе и Фирсовское Северное и Газетинское рудопроявление, я оставил первое рудопроявление в покое, а все свои силы бросил на Газету.
Теперь, когда я проходил мимо фотографий геологов-первооткрывателей, то стал обращать на их должности – они были все главные геологи объединения, начальники экспедиций или, на крайний случай, начальниками геологоразведочных партий. Среди не было никого из рядовых геологов, которым улыбнулась удача наступить на руду в геологическом маршруте, как мне. Они просто были организаторами работ, в ходе которых было найдено месторождение. В этой работе участвовали десятки или сотни специалистов – геологи, геофизики, минералоги и простые рабочие. Выявить вклад каждого в открытие месторождение было трудно, и первооткрывателем автоматически становился начальник этой той структуры – геологической партии, экспедиции, просто, по сути, менеджер.
Я вспоминал теперь, как трудно было стать настоящим законным первооткрывателем геологу, которая нашла первой якутские алмазы. Но ей еще повезло, в конце концов, не без посторонней помощи, стать первооткрывателем первого в России коренного месторождения алмазов – трубки «Мир». Мне еще предстояло за этот лавровый венок побороться.
Теперь, когда прошло более десяти лет со дня, когда я отправил свою заявку в Уралнедра, и я пишу этот рассказ, предо мною лежит целая стопка бумаг с отказами. Я писал не только в Уралнедра, а моего письма удостоился замминистра природных ресурсов и экологии Российской федерации. Получив очередной отказ, я обратился с жалобой сначала в прокуратуру своего района, и оно потом отправлено в генеральную прокуратуру в Москву.
Меня поражала настойчивость Уралнедра, которое мотивировало отказ всякими предлогами – то месторождение было уже известно, то обнаружено в уже известном районе, то ставилась моя роль в этом открытии. И когда я писал в Москву об этом нахальстве, московские чиновники отправляли все материалы снова в Уралнедра, а они снова придумывали новую причину, или повторяли старую и писали мне очередной отказ. В последнем, подписанном начальником департамента по недропользованию по УрФО, было вообще сказано, что моего личного участия в открытии не было, а абзацем ранее, в том же письме было написано, что мое личное участие составляло в фиксировании показателей прибора, и что это было только моей профессиональной обязанности, как геолога.
Летом 2011 года я поехал в экспедицию, где раньше работал, встретил там ведущего геолога, который был моим шефом в тот год, когда мне повезло, – я нашел Газетинское рудопроявление. Он был главным автором итогового геологического отчета, в котором он так и написал, что именно я нашел этот объект. Он после сокращения нашей партии работал ведущим геологом и занимался золотом в другой организации. Эта экспедиция нашла золото на севере нашей области, Москва выделила деньги на его оценку, он описывал керн и отбирал пробы из керна. Его кабинет был в десять раз больше, чем раньше, и он был рад меня снова увидеть. После того, как он показал мне образцы с золотом, я рассказал ему о том, как у меня продвигается дело с первооткрывательством.
Он слушал, а потом спросил, известна мне сумма денежного поощрения за открытие. Конечно, я знал, это была очень скромная сумма – десять тысяч рублей, но мне их было и не надо – мне было важно стать официальным первооткрывателем. Мне показалось, что он не одобрял мою борьбу с бюрократами, и считал это бесцельным времяпровождением. Кроме всего, он напомнил мне о минеральном составе урановой руды – из нее было экономически невыгодно извлекать уран.
Это мне было тоже известно из официального ответа московских руководителей Минприроды. В нем было написано, что рудопроявление не рассматривается как перспективный участок для постановки последующих геологоразведочных работ – оно имеет локальный характер не относиться к перспективному урановому геолого-промышленному типу. В заключение был сделан вывод, о том, что открытие месторождения при данном типе определения невозможно, и как следствие, департамент не может признать за мной факт открытия признаков месторождения.
В конце концов, я устал биться в каменную стену. Мне всегда отказывали и находили для этого все новые предлоги – будто в задачу бюрократов входило блокирование любой попытки доказать мою правоту и оспорить мое открытие всеми способами. После моей встречи с моим шефом у меня оставался лишь единственный способ – это обратиться в суд. Я знал отличного судью, на которого мог положиться, и она могла положить всех этих чиновников на лопатки одной левой. Успех моего судебного иска на сто процентов был гарантирован.
Но после долгих раздумий я отказался от этой гарантированной идеи. Не из-за того, что я не хотел судейского разбирательства с моими бывшими начальниками, а потому, что мною был бы сделан прецедент. Многие бы из геологов ринулись отстаивать свои права, тогда бы российский бюджет просто лопнул от количества денежных выплат. Это было табу в современной оркестровке – никому, без приказа сверху не присуждать первооткрывательство месторождений.
Я попробовал, и у меня ничего не вышло, к великому сожалению. Меня утешает лишь только факт, что в геологическом отчете без всяких проволочек, совершенно ясно написано, что именно я нашел неизвестную ранее радиоактивную аномалию, которая потом перешла в ранг проявления урана, что и явилось причиной постановки на этой площади геологических работ. В этих работах геолог Юра, который был со мной в первом геологическом маршруте, нашел еще одну, такого же типа аномалию, и она получила потом официальное название рудопроявления.
Трудно, к сожалению, отстаивать свои права на этом свете. Но это делать надо, так как в противном случае, все останется, как есть, а о тебя будут в дальнейшем вытирать ноги. Я не жалею, и всегда вспоминаю своего приятеля, тоже геолога, мудрого, как сто китайцев или евреев, что при находке камень сначала добывают, а потом кричат об этом на всех перекрестках. Но он не имел в виду радиоактивное сырье, а скорее всего, драгоценные камни, или золото.
Придется мне над этой замечательной идеей поработать, найти драгоценные камни или золото. Но заявку не подавать, а тайну унести с собой в могилу, как это уже сделали многие геологи или золотоискатели. Время на это у меня еще есть.