От автора
Хочу выразить искреннюю признательность за помощь в написании книги Яне Сенькиной. Ее литературный опыт и художественная виртуозность сделали роман ярким и живым.
Также хочу отметить словами благодарности Макса Благоразумова, чей выразительный писательский талант помог придать роману динамику и насыщенность действием.
Огромное спасибо всем моим подводным и наземным бадди, именно вместе с ними в многочисленных поездках родилась и окрепла та самая дайверская философия бадди, которая описана в этом романе.
Все иллюстрации к книге выполнены замечательной художницей и преподавателем Юлией Калугиной и ее учениками (Ларичева Валерия, Козеев Владимир, Ананьева Дарья, Голованова Полина, Невежина Кира, Сапожков Иван, Свиридова Александра). От всей души благодарю за уникальные работы.
Отзывы
Роман автобиографичен, это невозможно не заметить. Но грань, где личные переживания автора переплетаются с художественным вымыслом, абсолютно неуловима. Ткань повествования идет плавно, без стыков и швов, что рождает чувство доверия к автору. Особенно это важно в теме, раскрывающей способность человека противостоять ударам судьбы, когда человек ослаблен и физически, и социально: через инвалидность, приобретенную из-за любимого дела. Вообще роман изобилует жизненными ситуациями, когда герой испытывает удар с той стороны, что была для него опорой и источником силы, – любви, дружбы, бизнеса, любимого увлечения. Но автор не бросает своего героя в глубине бездны: каждый имеет шанс на спасение, и поможет нам вера в незыблемость ценностей, связывающих людей. Выбор дайвинга как фона, на котором проходит духовный рост героя, дает автору богатые возможности для ассоциативных связей и ярких аналогий. Профессиональный бэкграунд автора в дайвинге, живой язык делают эти отсылки яркими, объемными, убедительными.
Дмитрий Князев,основатель «Open Water Challenge Project»
Я знакома с автором книги уже восемнадцать лет, более того, все эти годы мы активно сотрудничаем: мы коллеги в области любительского дайвинга. Не перестаю удивляться и восхищаться энергией Дмитрия, его отношением к жизни, работе и окружающему миру. Могу сама себе позавидовать, что у меня длительные партнерские отношения с таким мыслящим, искренним и любознательным коллегой. От всей души желаю, чтобы книга нашла своего читателя, а Дмитрию хочу пожелать реализации всего задуманного и даже пока еще не задуманного. Удачи!
С уважением и восхищением,Ирина Береснева,директор Российского Центра PADI
Роман «Дайвер» будет интересно прочитать всем любителям подводного плавания разного уровня. Много полезной информации. Книга очень хорошо написана, сам сюжет динамичный и захватывающий, и вам не захочется прекращать чтение до конца.
Ахмед Габр,рекордсмен мира по самому глубокому погружению с аквалангом.18 сентября 2014 года в Дахабе он установил мировой рекорд погружения: 332,35 метра
Нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием.
Ф. М. Достоевский
Пролог
Привет, Барбара!
Я машу ей рукой, но она неподвижно лежит на дне в дайверском снаряжении, покрытом серым илом. Тело двадцатилетней девушки в изломанной позе, а над ним надгробием – проржавевший за семнадцать лет баллон, не сумевший поддержать в ней жизнь. Глубина сто четырнадцать метров, над телом – свод всемирно известной Арки Blue Hole[1] в коралловой стене Красного моря. Фантастические оттенки синего, крошащиеся уступы камней, одиночество без стаек тропических рыб, оставшихся выше, – завораживающее погружение в глубину. Рыбы обглодали конечности тела, выступающие из гидрокостюма, голову не видно из-под жилета – зато погружение в Блю Хол воплотило ее мечту о глубоком дайвинге. А сегодня сбывается и моя мечта: я на месте притяжения всех технических[2] дайверов планеты, в подводной могиле самой Барбары Диллинджер. Одно дело – смотреть видео в интернете с дивана, другое – увидеть воочию то, что недоступно взгляду большей части человечества. Страх и исследовательское любопытство, торжество победы над собственной природой и исконное чувство зверя перед опасностью смерти смешиваются во мне прямо сейчас.
В голове вдруг – классика, Гамлет с черепом бедного Йорика: «Я знал его, Горацио… А теперь это само отвращение…» Быть или не быть? Разумеется, быть! Барбара мертва, а я жив; ошибки, роковые случайности или мистика привели к смерти здесь, в Блю Холе, больше сотни «самоотверженных» дайверов – а я имею опыт, знания и силы. Я собираюсь взять от жизни все, что только в ней есть, даже то, что она отдает неохотно и далеко не всем. Смотрю на подводный компьютер, расчетное время всплытия – час тридцать четыре.
И тут я будто попадаю в ледяное течение… нет, это не течение, это меня начинает трясти до судорог, кончики пальцев уже будто в снегу! Вода двадцать шесть градусов, погружение на сто четырнадцать метров у меня заняло лишь одиннадцать минут, так что реально замерзнуть я не мог.
Поднимаю большой палец вверх – знак для инструктора Саши (он – профессиональный технарь с огромным количеством глубоководных погружений, мой давний друг и отличный бадди[3]), что хочу всплывать. Поддул компенсатор плавучести[4], поднимаюсь; вода все светлее – недаром Блю Хол носит свое название, Арка снизу смотрится окрашенной во все цвета синего спектра, от темно-фиолетового до аквамаринового. Первые шестьдесят метров подъема – двенадцать минут, затем короткая остановка на смену стэйджа[5] с новой газовой смесью. Это не быстро, это нормально, основное время уходит на последние метры. Планирую, что проведу полчаса на пятиметровой отметке, как мы спланировали с Сашей, – безопасность технического дайвинга, – буду, скучая, рассматривать все тех же ярких рыб, дышать практически чистым кислородом, девяносто девятым найтроксом[6], окончательно освобождая кровь от накопившегося азота. Но мне становится холодно до безумия! Дрожь уже конвульсиями проходит по телу, кончики пальцев и ступни онемели. Зря я все-таки надел такой тонкий костюм, надо было запастись неопреном потолще, да и капюшон с перчатками были бы не лишними, все-таки почти два часа под водой – не сорок минут… Здесь любая ошибка дорого стоит, а у меня по жизни их более чем достаточно. Инструктор Саша тем не менее все время рядом и невозмутим, как обычно. Он посматривает на подводный компьютер, контролируя график всплытия, но я уже подумываю покачать ладонью – стандартный знак дайверов, что со мной что-то не так. А вдруг просто замерз в своем неопрене-трёшке[7] и мои сомнения смешны? Стыдно показать себя профаном! Стараюсь отвлечься от ощущений, пока удается…
На пятидесяти резко посветлело, отчетливо виден свод коралловой Арки, на рифе появились яркие краски. Рыбы, которых все больше, создают контраст яркими пятнами на синем, и скоро в глазах начинает рябить – от мелькания живности или от каких-то перебоев, все яснее различимых в организме… Подступает тревога. Непрекращающаяся дрожь меня сильно беспокоит; разум подсказывает, что запасов газовых смесей и времени на всплытие с избытком, но тело кричит о другом! Уверенный в своей силе воли, я заставляю себя идти по графику: на пятнадцати метрах поднимаю со дна заранее оставленный в начале погружения баллон с новым газом; задерживаюсь на декомпрессионную остановку; усиленно отвлекаюсь от идиотски субъективного желания пулей взлететь вверх, к теплу и солнцу.
…Меня уже непрерывно трясло, а стэйджи висели на мне гирями, но я дошел до отметки пять метров, нашел зеленый загубник регулятора[8] и переключился на кислород. Уже были видны обычные туристы, плавающие с маской и трубкой. Мне оставалось отстояться на этой глубине еще пятнадцать минут. Надо было бы протянуть еще немного; компьютер[9] и все оборудование обещали нормальное всплытие, но я решил выбираться из мечты, внезапно обернувшейся для моего тела ледяной тюрьмой. Барбара словно стояла перед глазами. Скрестив на груди сжатые в кулаки руки, я показал Саше, что замерз. Затем поднял большой палец руки вверх – всплываю. Инструктор показал, что я дурак, – ну, такого знака нет, он просто недовольно покрутил пальцем у виска и остался досиживать положенное время. А я вылез на кораллы, протискиваясь среди купающихся шебутных арабских малышей. Тут же подошел Джаз (эта кликуха моему школьному другу Ромке досталась благодаря пристрастию к стилю музыки, перешедшему по наследству от отца). Он ждал, грелся, перебирая только что купленные веревочные фенечки[10], и давно наблюдал за мной в прозрачной воде:
– Егор, ты че, как ты?
А у меня ломка! Ломка, словно бьют битой по плечам и суставам – так, что на лежак я не укладываюсь, а падаю от слабости. Тело будто ватное; тепло и солнце не помогают согреться, судороги и дрожь просто переходят в неконтролируемые конвульсии. Что тут скажешь??
– …Очень хреново…
Ромка помогает стащить гидрокостюм в надежде, что под египетским солнцем я быстрее согреюсь. Водитель Ахмед, местный араб лет шестидесяти, который знает по-английски всего несколько фраз, подходит – я вижу его как в тумане и все равно замечаю беспокойство по тону, мимике, жестам:
– How are you?[11] – шамкает беззубым ртом, а меня будто затягивает в воронку вопросов без ответов. Могу только красноречиво крутить головой. Ахмед быстро говорит по-арабски, указывая пальцем прямо на меня. По его жестам понимаю, что у меня big problems[12]. На коже проступают синяки (вот они, удары битой… битой глубоководного давления…) и капиллярная сетка! На руках и ногах просто локальный апокалипсис!
– Закину снарягу в машину. Лежи пока. – Джаз хватает спарку[13].
Ахмед тоже берется тащить стэйджи, но я понимаю, что надо ждать Сашу. Ему еще отстаиваться на пяти метрах. Прикрываю глаза и… надо мной с озабоченными лицами склоняются уже и Саша, и Джаз, и Ахмед:
– Ты вырубился. Видишь нас нормально?
А я их вижу туннельным зрением: по краям все расплывается, четкость только по центру. Еще и губы будто в песке. И конвульсии не становятся легче.
– Роман, Егору надо срочно в госпиталь в барокамеру! Посмотри, кожа пошла пятнами, похоже на кессонку! Достань баллон с кислородом, пусть по дороге дышит, хоть немного азота вытащит из крови.
Темнота… Вспышка – едем в машине, Джаз откидывает свою вечно лезущую в глаза русую челку и прижимает кислородную маску к моему лицу: «Все будет хорошо, Дайвер. Держись!» – и мир снова гаснет…
ГЛАВА 1
«Я входил вместо дикого зверя в клетку…»
За 3 месяца до Барбары
Завтра должен быть суд. Лежу на тесной шконке[14], точнее, не лежу, а, как говорят в тюрьме, тусуюсь с боку на бок: из-за металлических пластин основания кровати вся спина и бока ноют. По первости эта боль на матрасе, который чуть толще простыни, была вообще нечеловеческая; теперь, спустя два месяца в СИЗО, быт стал получше. Пытаюсь читать, не обращая внимания на духоту, бесконечный гул голосов и тусклый свет: нас в камере девять человек. Хата[15] по местным меркам нормальная, в ней внешняя чистота и порядок в плане отношений благодаря смотрящему Мише. По общению Миша – свойский парень, тощий невысокий балагур лет пятидесяти со спокойной улыбкой и тихим голосом, который невольно заставляет прислушаться. Вот только я допускаю, что с той же улыбкой при случае он может и зарезать. Сейчас Мишаня слушает ленивый разговор любящих пожаловаться на судьбу зэков – на сей раз страдают об отсутствии водки.
– Че, мучаетесь без чистой? А я не пью, и знаете почему? – он входит в суетливый разговор не торопясь, как лайнер в бухточку, полную шныряющих в разные стороны судов.
Нагловатый Череп с соответствующей кликухе «прической» пытается не поддаться на провокацию:
– Миша, да тебя даже брали пьяным, я помню, как тебя в камеру с перегаром завели!
Но Миша уже встал на рельсы собственной риторики:
– Потому что алкоголь вреден здоровью. Поэтому пью, только когда нальют, – а сам вред здоровью ближнего наносить не стану. Вот и угощать не приходится, и самому затариваться не надо.
– А-ха-ха… Ну ты, Мишаня, выступил! – гул становится громче… Иезуитские сплетения словес среди зэков всегда актуальны и делают демагога выше в глазах камеры.
Эпоха братков и воров в законе давно закончилась. Народ в камере – в основном наркоманы, и хотя сидят за разное, но все понимают, что настоящая причина одна. И истории у всех по большому счету под копирку: сначала обносят до нитки свой дом или дом родителей, потом ищут, где урвать на стороне. Неадекватность: употребляющим безразличны и репутация, и мораль, мысли только о дозе. Сидят больше за кражи, покупку и сбыт наркотиков. До грабежа и убийств обычно не доходят, так как на этом, как правило, и попадаются.
Есть, правда, и исключения. В нашей камере это я и Павел Николаевич. Мы экономические. Мой «коллега» – полноватый солидный мужчина сорока восьми лет из Нижнего Новгорода с лицом, которому добавляют наивности голубые глаза. Его пригласил знакомый в столичную турфирму коммерческим директором на хороший оклад. Через полгода бухгалтер сбежала, прихватив со счета деньги за шестьсот шестьдесят шесть – и смех и грех – туристических путевок. Генеральный директор скрылся, дабы не попасть под раздачу, а Павел Николаевич уехал обратно домой: работы-то не стало. Через некоторое время ему звонит следователь: не могли бы вы, мол, дать показания. Конечно, в чем вопрос, ведь Павел Николаевич – законопослушный гражданин и ни в чем не виновен… Павел Николаевич сидит уже год, пока идут бесконечные судебные заседания, ибо «кто-то же должен сидеть».
Ну и я. Меня тоже подставил бухгалтер, но ситуация была интересней. Бизнес – производство светодиодных светильников – я наладил, он работал самостоятельно, и я с полной уверенностью в завтрашнем и послезавтрашнем днях катался по миру со своими увлечениями. А бухгалтер в это время прокручивала свои махинации и сдавала левые отчеты с такими ошибками, что мне насчитали штрафы с громадными, миллионными пенями. Так что к моменту суда я чалился уже два месяца под следствием. Все счета и имущество семьи арестованы «вплоть до погашения задолженности», бизнес скован по рукам и ногам. В ходе следствия слышал, как поговаривают: я – первый случай, чтоб закрыли в СИЗО экономического за неуплату налогов. Обычно – просто штраф; есть вероятность, что постарались конкуренты. Такие вот оказались у меня «судии неправедные». Но жена моя, умничка Лара, сумела продать часть имущества и все погасила. Так что суд завтра, по уверению адвоката, снимет с меня обвинения…
– Егор, не порть зрение, все читаешь и читаешь… Я дошик[16] возьму?
– О чем речь, конечно.
Миша аккуратно достает из моей передачки пакетик вермишели и ставит кипятильник. Все четко. Никто без разрешения чужого не берет, даже если это простая формальность. Взять без спросу – значит скрысятничать, что, в зависимости от контекста, может повлечь довольно серьезные последствия для виновного.
– Да вы все не стесняйтесь, берите. У меня завтра с утра суд. Адвокат говорит, стопудово оправдают.
Еще пара рук потянулась к пакету с необходимыми всем продуктами: дошиком, пюрешкой быстрого приготовления, – переданному адвокатом и собранному, наверно, Ларисой, а Миша хитро прищурился:
– А знаешь, как определить, когда адвокат врет?
– Нет.
– У него губы шевелятся. – Все загоготали, Миша расплылся, довольный. – Но все равно, братан, желаю удачи и фарта!
Я тоже улыбнулся, но возразил:
– Вот мой адвокат не врет, мы с ним друзья со школы, а друзья не предают…
Шутили беззлобно, обидеть меня никто не хотел, да и удачи пожелали от души: я тут на хорошем счету по всем понятиям. Во-первых, не барыга, то есть не торгаш, а мужик-производственник. Ну а во-вторых, с тех пор как заехал, второй месяц грею[17] камеру, делюсь передачами. Они разрешены не часто, и родные или знакомые передают их не всем. А на одной баланде[18] не выживешь. Поэтому здесь рады всему: чаю, сахару, грохотулькам[19], продуктам быстрого приготовления, тем более любому шоколаду и печенюшкам. Мне близкие люди передают даже сигареты для ребят, хоть я сам и не курю; вообще сигареты здесь – практически местная валюта и особо ценятся среди зэков.
Лязгнул замок, кого-то завели.
– Здоро́во!
– Джа-а-аз, ты, что ли! А говорил, что хрен посадят! – Гомон и возгласы послышались с разных сторон. Кто-то из арестантов узнал знакомого по воле.
– За что?
– Гарик, да ты как маленький. На красный свет дорогу перешел, вот и приняли.
Я не сразу поднял голову от единственной книги, пронесенной мною в камеру (да и то от нее по правилам казенного заведения пришлось оторвать картонную обложку). Неопрятная и бесцеремонная дама – тюремный библиотекарь – на все мои пожелания смогла выделить от щедрот «казны» лишь «Айвенго». Вальтер Скотт появился в круге моего чтения в ходе следующего диалога:
– Тихонов, тебе книга!
– Так это не мне. Я просил духовную литературу. Православные книги.
– А это что, не книжка? Какая тебе разница, что читать?! Тоже что-то старинное. Забирай!
К концу второго месяца в СИЗО «библиотекарь», а точнее, надзирательница с обязанностями по разносу книг, все-таки принесла мне три «экземпляра» о духовной жизни. А вот добротное лаврское издание труда профессора Осипова «Бог» я берег все эти недели как зеницу ока. И теперь перечитывал фрагмент его рассуждений о бытии Божием, не мог оторваться от самобытных жизненных примеров, – но оптимизм и бесшабашность вошедшего привлекли внимание. Голос был смутно знаком. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы узнать Ромку, друга детства! Та же русая челка, что со школы лезла ему в глаза, те же карие глаза с лукавинкой, острые скулы. Невысокий, в майке, расстегнутой рубашке и джинсовке поверх, он стоял на входе в хату, засунув руки в карманы брюк и, видимо, не зная, куда податься. На груди – характерная текстовая татуха (в школе ее не было), но слов пока не разобрать.
– Здоро́во, Ромик!
Остолбеневший и, видимо, уже отвыкший от своего имени, новенький уставился на меня широко открытыми глазами, как будто увидел чудо.
– Егор? А ты как здесь?!
Спрыгнув с пальмы[20], я моментально оказался рядом, и мой дружеский хлопок по плечу звонко разнесся по хате. А Джаз нормально так похудел с тех пор, как мы не виделись…
– Руки помой, здесь так принято, с гигиеной все строго. Миша тебе шконку выделит, познакомишься со всеми, потом и мы пообщаемся.
Миша разместил Ромку не в самом лучшем месте, объяснил правила проживания в хате и оставил его осваиваться в доме нашем общем.
А я задумался, пытаясь вспомнить, как так получилось, что не видел друга детства столько лет… Учеба у кого где, работа, бизнес – нашу дружную школьную компанию давно раскидало. Пока я женился, пока открыл завод, пока осваивал для себя экстремальные увлечения – похоже, и наших ребят жизнь тоже закрутила так, что мы давно потеряли связь.
После первых отрывистых фраз, после того как Ромка-Джаз разместился на шконке, мы уединились для нормального разговора.
Который начался, конечно, с паузы.
– …Джаз – здесь уже зачетная кликуха.
– Сам вкинул, – довольно сообщил Ромка. – Помнишь, в детстве вы меня тоже так называли? Родители пластинки крутили, а я потихоньку их собирать начал. И инструментальную, и вокал покупал. Синатра, Армстронг, Джерри Ли Льюис – коллекция нормальная. Всегда в наушниках с джазом хожу.
– Да, до сих пор помню, как у вас в гостях мы случайно поцарапали винил из отцовской коллекции. И как мы потом его наказание исполняли: целый день протирали пластинки бархоткой, подклеивали картонные упаковки от винила, протирали аппаратуру. Привил он нам бережное отношение ко всему, что связано с музыкой…
Приятные нотки воспоминания проснулись во мне. Повисла пауза, и тут я заметил необычную тишину в хате вместо привычного гула. Спустя мгновение все вернулось в прежнее русло, а любопытные сокамерники продолжили игру в домино со своими тюремными прибаутками.
– Класс! А откуда местный контингент знаешь?
– Ну Егор… Я нарик. Большинство из них тоже. Пересекались на воле.
Я завис на тягостной паузе. Действительно, фигура у Ромы для наших лет была щупловатой, глаза – покрасневшими, кожа – желтовато-сухой. Джинсовку он не снял – это тоже примета, ведь зависимым от веществ из-за суженных сосудов всегда холодно. К камере с наркоманами я привык, смирился с моментом судьбы и старался извлечь для себя из ситуации жизненные уроки. Общение с людьми, чья судьба подчинена одной-единственной страсти – кайфу, – показывало мою собственную жизнь в ином свете, заставляло задаваться вопросом: чему же подчинена она? Но вот Ромка только что признался в своей вечной страсти к джазу, довольно сложному феномену культуры, – и уже оказывается, что по жизни он сам деградирует? Тот почуял напряжение:
– Слушай, на нижнем этаже СИЗО в камере холод собачий – жесть, я промерз, никак согреться не могу! На этом карантине можно умереть раньше времени: я уже полотенцем голову обмотал, уже прыгал, приседал, а меня еще и ломает без дозы!
– Наша «екатерининская» тюрьма при царице еще построена, стены полуметровые. Да, это капец. Я в хате два ноль был, там и грязь, и холод, и все гадости мира. Вот как так можно: человек же ты, не животное, нет – раз хата временная, мусорят, плюют на пол, чисто скотный двор. И полумрак, толком не почитать. Аж передергивает, как вспомню…
– Во как! И я в два ноль был! Зато тут уже веселее. Жить можно. Егор, жизнь-то одна. Я знаю, что ты скажешь: мол, наркота – вред для здоровья и все такое. А что не вред? Курево? Выпивка? Зато живу в кайф и радуюсь жизни. А сколько этой жизни отпущено – мне без разницы. Прожить сто лет скучно – вообще не жить. Мне свобода важнее.
– Знаешь, рассуждения о свободе своеобразно звучат в тюрьме.
– Это пока. А я в целом про жизнь. Делаю что хочу, поступаю как хочу. Живу как хочу. Вот ты как? Небось зависишь от всяких там «есть такое слово – «надо»» и чувства долга? А зачем? – опять с вызовом откинул он челку с глаз.
Всегда так делает, когда уверен в себе. А я, как в школе, пошел после такого на попятный – старый инстинкт, не иначе:
– Да… наверно… Ладно, а как ты вообще устроился? Кто по жизни?
Он рассказал, что был отчислен с третьего курса медицинского, а следом за ним выкинули из универа и его супругу, которую Джаз забавно звал Викусей. С Викой они уже десять лет были женаты, она его обожала и именно благодаря такой влюбленности следовала за ним во всем. Увы, в случае Ромки это означало созависимость, они употребляли вместе. Семь лет перебивались случайными заработками или «химичили» – чистили магазины. Этакие Бонни и Клайд. Всю эту информацию Джаз рассказывал мне спокойно, даже монотонно – тут его тихий голос мало отличался от Мишиного. Словно он тоже говорил о законах, понятиях – но уже своих. И оценки из внешнего мира ему были уже безразличны.
– Работа – дом, тухлые лица, поставь галочки на достижениях: квартира-машина-дача-дети, иначе ты «не на уровне»… Душа у меня отдыхает, никому я вреда не приношу – ну буржуям-бизнесменам разве, так им и надо.
– Можно быть в тюрьме своего «хочу». В тюрьме своих желаний, тем более если они сводятся только к удовольствию тела и разрушают душу. Наркотики освобождают от реальности, да? Но она все равно возвращается. А есть что-то в твоей жизни, что приносит людям радость?
Тут Ромка в свою очередь замолчал – теребит рукав и шмыгает носом. Вот с детства у него эта привычка, когда его что-то или кто-то напрягает. Потом посмотрел в окно, а может, на решетку окна и с каким-то блеском в глазах скромно ответил:
– Да, есть. Я иногда играю на гитаре живую музыку в клубах, кафе. Платят копейки, но я это делаю с удовольствием и для людей. И я, и мои слушатели вместе отдыхаем душой.
Ладно, что-то я разгорячился. А еще про мирный дух размышлял. Мне не показалось, что я читаю Роме проповедь: все-таки и про исповедь в тюрьме, и про нашего священника я сходу ему рассказывать не стал, но обозначил свою позицию. Потому что если не я, то кто из встретившихся ему, особенно в камере, скажет, почему действительно так разрушителен грех? «Не участвуйте в бесплодных делах тьмы, но обличайте», – говорит апостол Павел. Раньше я читал духовную литературу время от времени, кое-что запомнил, да и в храм заходил, но изредка. Собрался перед самым СИЗО, уже почувствовал Божию благодать, стал привыкать к молитве как душевной радости, – и вот тюрьма. Зато в камере я стал серьезно задумываться о вещах, стоящих вне обычной парадигмы существования, вне его привычек, пока погружался в бесконечную пустоту тюремной жизни:
«…а я опять задумчиво бреду
с допроса на допрос по коридору
в ту дальнюю страну, где больше нет
ни января, ни февраля, ни марта».
Чтобы не исчезнуть в этой «дальней стране», я молился про себя, лежа на шконке и иногда в стакане[21], когда на допросы водили, – чтобы не делать свой духовный мир показным и не раздражать других. Сделал зарядку и молитву привычкой, как умывание и завтрак, – это спасало. (Вместо гантелей использовал пакеты, набитые полуторалитровыми бутылками с водой.) Много размышлял о значении милосердия, о том, что и переубеждать человека, склонять его к доброму нужно только с сердцем мирным, любящим ближнего. Святитель Феофан Затворник сравнивал обличение с ножом, поскольку действовать им опасно.
– А давай чайку? – я показал глазами на свою передачку с ароматными разноцветными пакетиками.
– А заварной есть? Я бы лучше чифирнул[22], здесь хоть так расслабиться, а то у меня… отходняк, – не успел договорить Ромка, как расчихался раз десять подряд, аж до слез. – Это отходняк у меня, кумара, – повторился он, вытирая нос.
А мне стало и смешно и грустно от вида бедолаги.
– Заварной возьми в пакете на общем, рядом с кипятильником стоит.
– Пойду, – Роман, нахохлившись, но скрывая недовольства моей позицией, пошел к кипятильнику на край комнаты, огибая сидящих за дубком[23], громко и однообразно хлопающих по столу игроков в домино.
А я откинулся на шконку, глядя в потолок. Вдыхаю медленно и глубоко, затем ровный выдох, по старой дайверской привычке… и в этом положении тела, закрыв глаза, представляю светло-бирюзовую спираль воздуха, уходящую из глубины на поверхность моря. Мир, созданный Богом, прекрасен – пусть сейчас я в этом застенке, его создали люди, слабые, несовершенные. Но глубины человеческой души тоже могут быть удивительны, как и глубины вод: смотришь и только поверхность видишь, а внутри и рыбы, и растения, и сам свет, проходящий через воду, – прекрасны… В мою душу снова приходит покой, стихает злость. Эти воспоминания на меня всегда действуют успокаивающе, как медитация при погружении под воду.
Времени-то сколько прошло с юности! Друга больше, чем Ромка, у меня не было: все из-за детской истории со спасением на воде. Помог он мне однажды, как никто. Институт, бизнес… Партнеры друзьями так и не стали. Дружили семьями, ходили друг к другу в гости. Дежурно громкие фразы, глянцевые краски жизни – блеск авто, сияние белозубых улыбок. Не поссорились ни разу. Где вы все теперь, ребятки? Осталась еще тусовка экстремалов – «лучших друзей», это по названию кафе, где мы обычно собираемся. Но их подробностями из СИЗО не хотелось грузить, да этим особо никто и не интересовался. Еще Юра, как раз мой адвокат и третий наш с Джазом друг детства, но у него профессиональный холодок ко всему, сложно его понять еще со школы. Ромка, зараза, спорщик, но все-таки он такой свой, родной. Да и как ему не спорить – только встретились, а я ему сразу свою систему координат двигать начинаю. Он, наверно, в своем печальном окружении привык к другому образу жизни. Интересно, когда он сопротивление-то встречал последний раз?