Проклятие Эдварда Мунка

Глава 1

1

Кристиания^[1], 1879 год.

Он напился допьяна! Иначе как можно объяснить, что на Карл-Юханс-гате,^[2] возле круглого здания стортинга,^[3] напоминающего толстяка с короткими ручками, показалась хитрая мордочка тролля.

Эдвард Мунк замедлил шаг и потер глаза. Тролль противно хихикнул и исчез в постаменте одного из каменных львов, установленных у фасада.

«Надо поесть», – решил Эдвард и заторопился домой, в Гренланд.^[4] Хотелось баранины в капусте или мяса на палочках. Дразнящие запахи неслись из ресторанов, наполняя рот слюной. В карманах штанов, как обычно, не было даже нескольких эре. Домой…

Он миновал Кафедральный собор, взмывающий в ослепительно-синее небо восьмигранным шпилем. Пробрался через суетливую толпу у Центрального вокзала. Пару минут поглазел на витрину рыбной лавки. В корзинах вздрагивала жирная сельдь и превосходный лосось.

– Заходите, у нас есть свежая треска, – вкрадчиво произнес вдруг появившийся за спиной приказчик.

И тут же замялся, разглядев потертый плащ Эдварда.

Юноша гордо вскинул светловолосую голову и, пошатываясь, зашагал вперед. Почему-то ему вспомнились строки из «Старшей Эдды».^[5]

 
Меньше от пива
пользы бывает,
чем думают многие;
чем больше ты пьешь,
тем меньше покорен
твой разум тебе.
 

Когда-то отец любил читать им эдды и саги. Когда-то все было по-другому. Когда была жива мама…

На глаза навернулись слезы. Но ведь это было! Вот они сидят у камина. На коленях мамы устроилась Ингер, еще совсем малышка. Отец возится с Андреасом и Лаурой. А он, Эдвард, не отходит от старшей сестрички Софи. Потом отец раскрывает книгу, Эдвард слушает «Песню о Нибелунгах» и вместе с тем не может отвести глаз от бледного лица матери. Как она красива! Гладко зачесанные черные волосы подчеркивают белизну тонкой шейки, в карих глазах светится такая любовь, жарче, чем огонь в камине. Она юна и прекрасна. Серое лицо отца уже вспахали морщины, мамочка кажется его дочерью. Внезапно ее грудь сдавливает кашель, мать прижимает ко рту платок, и отец умолкает.

– Все в порядке, Кристиан, – говорит мама, пытаясь спрятать платок в узкий рукав черного платья. Но папа, отложив книгу, перехватывает ее руку. Эдвард с ужасом видит красные пятна на белом батисте.

Отец отворачивается к окну, где виднеется узкая полоска моря, сдавленного белыми скалами, и глухо произносит:

– Лаура, тебе надо отдохнуть.

Эдварду становится страшно. Так страшно, что он, сжимая в руке ладошку Софи, крадется к спальне матери и, приоткрыв дверь, слушает ее неровное дыхание. И опять кашель и предчувствие чего-то непоправимого…

Ее лицо в гробу было спокойным и безмятежным. Казалось, она спит. Исчезла даже тонкая складочка на лбу, делавшаяся резче, когда батист платка окрашивали кровавые пятна.

– Нет, мамочка, не уходи! Не надо!!!

Эдвард, рыдая, вцепился в края гроба. Отец, заставив глотнуть горькой микстуры, запер его в комнате, и Эдвард не видел, как уносили мамочку из их потемневшего дома.

Мамочка ушла. Но смерть и горе остались в Гренланде.

Костлявая, неумолимая старуха с цепкими властными пальцами. Она вырвала из семьи Софи. Его сестричку Софи, чистую, невинную…

Господи, если ты есть! Если все то, о чем твердит замусоливший Библию отец – правда, то почему, за какие грехи ты забрал Софи?

Ты есть? У тебя, должно быть, полно других дел. И ты не видишь, как съежилась у окна Лаура. Сестра смотрит на морскую гладь, но ничего не замечает и никого не узнает, ее глаза пусты, разум погружается в темноту.

Отца тоже больше нет. Того отца, которого он помнил и любил – веселого, придумывающего сказки и читающего эдды. Осталась тень, высохшая, почти бесплотная. Даже странно, что тень отбрасывает еще одну тень, в огоньке свечи неровно прыгающую по стенам. Сгибающуюся в раболепных поклонах. Отец все время молится. Зачем? Что толку от этих молитв?

Эдвард толкнул тяжелую дверь с табличкой «Доктор Мунк» и горько усмехнулся. Доктор? Разве помог отец маме, Софи и Лауре? Никто не поможет, когда к горлу тянется холодная костлявая рука.

Человек, с которым задумавшийся Эдвард столкнулся на лестнице, думал иначе. Его лицо освещала надежда. О, эта вечная надежда обездоленной нищеты! Он подобострастно поклонился, приветствуя Эдварда, тот вяло кивнул в ответ. Одет высокий худощавый мужчина был так же бедно, как и большинство пациентов отца. Денег с них папа никогда не брал. Жили впроголодь.

В сырой гостиной было сумрачно. Пошатываясь, Эдвард приблизился к стоящей в углу постели брата. Лицо Андреаса горело от лихорадки.

– Ему будет лучше…

Ингер подошла неслышно, поставила на комод стакан воды. С годами сестра становилась все больше похожей на мать. Та же стройная фигурка в складках черного платья, гладко зачесанные темные волосы.

– Отец дал ему микстуры, жар спадет. И опять… Папа заставил его петь лютеранские гимны… – она прижалась к его плечу, но сразу же отшатнулась. – Эдвард! Ты пьян!

– Где Карен? – хрипло спросил он, в глубине души зная ответ на этот вопрос.

Конечно же, не ошибся.

Ингер тихо сказала:

– С отцом.

Сердце закололи ревнивые мысли. Тетя Карен опять с отцом. Что делает она в его комнате? Карен, нежная, добрая – после смерти матери она взяла на себя все хлопоты по дому. Она зажгла любовь в его душе. Но зачем ей шестнадцатилетний мальчик? Карен нужен отец. А разве он сможет сделать ее счастливой? Тени не приносят счастья…

На ужин Карен подала флатбре^[6] с молоком. Эдвард быстро расправился с едой и поднялся, намереваясь пойти в свою комнату, но отец, равнодушно изучавший стену столовой, вдруг остановил его.

– Сынок… Ты бы подумал… В Норвегии столько водопадов. Я хочу, чтобы ты стал инженером. Ну что это за занятие – живопись? Художники живут в грехе, – он сделал глоток молока и упрямо повторил: – Ты бы подумал.

Эдвард отрицательно покачал головой. Что тут думать? Он все решил. Когда он становится за мольберт – ему делается легче. Да, ему всегда легко давалась математика, но только картины – то, что по-настоящему его волнует.

– Кристиан, у мальчика способности, – вступилась Карен.

Его даже не обрадовала ее поддержка. Мальчик. Ну конечно. Она никогда не узнает, как он мечтает прикоснуться к ее тонкой щиколотке. Белая полоска кожи между подолом платья и домашней туфелькой. У него комок застрял в горле от нежности. А Карен вязала у камина и ничего не замечала!

Ингер обвела присутствующих торжествующим взглядом и интригующе произнесла:

– Завтра к нам придет плотник Пульсен.

Отец вопросительно вскинул брови.

– Он заболел?

– Нет, – лицо Ингер слегка порозовело от волнения. – Он придет, чтобы… купить картину Эдварда!

Хмель окончательно выветрился из головы молодого человека. Первый покупатель! Его картину кто-то купит! Даже не верится…

– А он богатый, этот Пульсен? – спросила Карен, потрепав Эдварда по затылку.

Ингер кивнула. Может ли быть бедным человек, купивший своим дочерям муфты из тюленьего меха? Он богат, очень богат.

Весь вечер Эдвард провел как в горячке, разбирая работы. У него будут деньги. Может, набраться смелости и пригласить Карен выпить стаканчик вина?

Но на следующий день плотник Пульсен так и не пришел…

2

Ну, вот и все. Стеклянно-бежевые шторы из легкой органзы мягко опускаются на свежевымытый пол. Кипенно-белую скатерть выгодно оттеняют благородно потемневшие серебряные приборы. И теплый огонь свечи в пузырьке-лампадке обещает: будет все. Романтический ужин. Беседа взахлеб. Утолить бы эту жажду. И все про себя рассказать. Узнать его, понимая – он мой, тот самый, единственный. От кухни до спальни – два шага. Они их сделают? Или не стоит торопить события? Все-таки приличные девушки сразу в постель не прыгают…

Карина Макеенко метнулась к духовке и озабоченно распахнула дверцу.

«Показалось. Жаркое не подгорело. Это специи пахнут, чесночок. Все должно быть на уровне», – облегченно подумала она, поливая мясо светло-желтым жиром, булькающим на сковородке.

Карина выключила плиту, прошла в ванную. Легкий халатик спикировал на пластиковую корзину для белья, и безжалостное зеркало отразило все недостатки тридцатипятилетней женщины. Тонкие тусклые русые волосы до плеч. Глаза – если бы они были темно-синими или лесными, зелеными. Увы: серые, невыразительные. Длинный острый носик и ниточка губ. На пластическую операцию – Карина горько вздохнула – денег не хватило, не с учительской зарплатой такие операции позволять. Губы – да, они были более пухлыми. Но опять-таки не с ее доходами каждые полгода делать инъекции. К сожалению, от чудодейственного препарата не осталось и следа. Не губы – ниточки, тонкие, бесцветные. Складки, бугорочки – на талии, на бедрах. Вот где объема более чем достаточно. Он ничего этого не видел. У нее высокий рост, тонкие кости. В маскировке одежды целлюлит незаметен. От кухни до спальни – два шага. Они их сделают, и он увидит складочки, и…

«Не надо паниковать раньше времени, – приказала себе Карина, вставая под теплые упругие струи душа. – У меня свидание. Настоящее. Почти первое, пьянка на третьем курсе с последующей потерей девственности, горечью выкуренных сигарет и неловкими объяснениями не в счет. Все будет хорошо. Все просто. Есть я. Значит, должен быть он».

Он очень долго не хотел находиться. Возможно, его взгляд скользил по потоку текущих в переходах метро людей. Что он видел? Ее волосы собраны в хвост, классическое пальтишко, очки, потрепанный портфель с тетрадями учеников и собственными записями. Заговорить с Кариной? Познакомиться? Не случалось. Не происходило.

А как же ей этого хотелось! Чтобы было к кому торопиться после работы. Рассказать: директриса, подумать только, сущая стерва. Ученики – девятый класс, взрослые же люди – напустили в сиденье стула воды. Она присела, разумеется, и на светло-серой юбке затемнело двусмысленное пятно. А как хорошо ужинать вместе! Радоваться, что за окном разливается темнота, а в квартирке – ну и пусть «хрущевка» – тепло, уютно, пятно от торшера на потолке… Исчезает… Потом стать толстой. Наполниться новой жизнью. Тридцать пять. Господи, что же все так быстро! Неужели она так и не узнает, как это – когда ребенок толкается в животе, а счастливый отец, замирая, прикладывает к нему руку?

Гора не идет к Магомету. Таймер времени щелкает равнодушными, похожими один на другой, днями. Надо действовать. Знакомые знакомых – пройденный этап. Это не они. Точнее, его среди них нет. В этом Карина убедилась, обойдя всех холостяков «на выданье». Вечера «Кому за тридцать» исчезли под обломками Советского Союза. Клубы не подходили по многим причинам. Нет нарядов, чтобы прилично выглядеть. И нет уверенности, что он окажется там – во вспоротой прожекторами темноте, среди грохочущей музыки и крашеных грудастых блондинок.

Директриса – стерва стервой – надоумила. Ее муж номер один, как персидский кот – вечное дополнение к дивану. Исчез вместе с проржавевшими «Жигулями». Теперь Татьяну Матвеевну после работы встречает муж номер два. На серебристом «Ситроене». Бизнесмен. Эффектный мужик, легкий загар, сексуальная небритость, и на пару лет, между прочим, моложе директрисы. Пойман – девчонки после педсовета рассказали – во Всемирной паутине.

Сама Карина поостереглась бы размещать объявление на сайте знакомств. Но – «Ситроен», загар и такое обожание в направленном на Татьяну Матвеевну взгляде. Чем она, Карина Макеенко, спрашивается, хуже?

Решилась, но все равно откладывала это дело, косилась на компьютер, выдумывала все новые и новые предлоги, лишь бы отсрочить. Проверила сочинения. Катюша, умничка, так раскрыла образ Наташи Ростовой – прямо слеза навернулась. Иванов, разумеется, опять переписал учебник. Потом – вечный Федор Михайлович, «Преступление и наказание». Выучен почти наизусть – а все-таки освежила в памяти, пролистала, к каждому уроку надо готовиться тщательно. Поэтому перечитала. Испугалась. Озноб прошел по плечам – а если ее одиночество и есть наказание за преступление? Ее преступление, тяжкий крест наказания… Не думать, забыть! Она ни в чем не виновата. Умолкни, совесть!

Карина почти не помнила, как отвечала на вопросы анкеты и создавала специальный почтовый ящик для переписки. Стыд туманил глаза, щеки пылали.

Какое унижение – первый отклик. Как удар хлыста наотмашь по мечтам. «Предлагаем эскорт-услуги состоятельным дамам. Поскольку ваше объявление размещено на сайте знакомств, просим не считать это письмо спамом». Второе послание не лучше. «Одинокий мужчина ищет женщину для нечастых встреч на ее территории. Чистоплотность и порядочность гарантирую». Мерзость, гадость! Где там кнопочка «delete»?

«Безумно устал быть один. Хочется простого: хороших отношений, душевного тепла, неравнодушия. Любви. Мечтаю иметь детей. Напишите мне, если вы ищете спутника жизни. Даст бог, мы найдем друг друга».

«Это он», – решила Карина. И долго боялась писать ответ. А вдруг птица счастья – создание пугливое? Как жить, зная, что она пролетала рядом, но испарилась, исчезла, и в ящике только письма с предложениями «мальчиков по вызову»?

Это был он. Ответ мужчины пришел буквально через час. «Жду вас завтра вечером в кофейне на Новом Арбате».

Полумрак кофейни раздражал. Карине все казалось – а вдруг это просто недостаток освещения? У него, стильно одетого, с безупречными манерами, оказалось на редкость невыразительное лицо.

«Это он, – убеждала она себя, с досадой отмечая: всем хорош мужчина, но теплая волна предвкушения счастья не теснит грудь. – Это он, он, он».

Сделав глоток красного вина, Карина решительно произнесла:

– Теперь моя очередь вас приглашать. Приходите ко мне в гости. Поужинаем, поговорим.

Его лицо осталось невозмутимым, только в приятном низком голосе послышалось оживление.

– С удовольствием…

Теперь вот все для него – и дразнящий запах жаркого, и новое платье, и изысканный макияж.

Проведя по скулам кисточкой с румянами, Карина удовлетворенно улыбнулась собственному отражению и бросила взгляд на часы. До прихода мужчины еще минут сорок, она как раз успеет накрасить ногти неярким бежевым лаком.

Звонок в дверь застал ее врасплох. Карина заспешила в прихожую, ушибла колено о стоящее у двери спальни кресло и отщелкнула замок.

«Маникюр испорчен», – подумала она, распахивая дверь.

На пороге стоял совершенно не тот человек, которого она ожидала увидеть.

– Что вам нужно?! – с возмущением воскликнула она. Так стало обидно за все сразу – за колено, за смазанные ногти. И запоздалое сожаление: не посмотрела в глазок. – Зачем вы пришли? Что все это значит?

Аккуратно закрыв за собой дверь, человек улыбнулся. В его руках мелькнул нож, и Карина, застыв от ужаса, наблюдала за неотвратимым приближением клинка.

«Не может быть, да что же это?» – метались мысли, и она видела себя со стороны: изваяние с расширенными глазами. Понимала, что надо бежать, кричать, но не могла сдвинуться с места. Первый ожог боли сдавил горло протяжным стоном, и сразу же чернота, безмолвная, тихая, проглотила Карину целиком и полностью…

Вытаскивая застрявший в груди нож, человек тихо выругался. В его руках осталась лишь рукоятка. Кровь на темной одежде была почти незаметна. И все же он быстро переоделся, сложил окровавленные вещи в пакет и нагнулся над Кариной. Смерть уже сковала черты ее лица, студила тело.

Из кармана убийцы выскользнул длинный узкий листок, упал в разлившуюся на паркете лужу крови. Кровавые брызги запачкали изображение – репродукцию картины норвежского художника Эдварда Мунка «Крик». Он это заметил, однако поднимать закладку не стал. В последний раз осмотрев распростертое на полу прихожей тело женщины, человек захватил свой пакет и осторожно закрыл за собой дверь…

3

Исключительный случай. Журналистка и писательница Лика Вронская проснулась задолго до того, как запрограммированный на шесть утра музыкальный центр взорвался темпераментной латиноамериканской песенкой. На соседней подушке безмятежно похрапывал бойфренд. Ее сладкое счастье, ее Пашка. Смешной вихор на затылке, полосатая тельняшка. Упитанный, как бегемотик. Самый лучший. В его любовь она кутается уже несколько лет. Очень теплое одеяло. Хочется верить, что так будет всегда.

Закончив лирические размышления, девушка выскользнула из постели и отключила музыкальный центр. Пусть Паша спит. Вообще-то она тоже любит понежиться до полудня в кровати. Работа, как говорится, благоприятствует. Самое главное и в статьях, и в книгах – писать с душой, сдавать вовремя. А уж когда их писать и когда просыпаться – дело десятое. После обеда Лика заезжала в редакцию, ходила на пресс-конференции и интервью, потом мчалась домой к компьютеру. В нем жили самые разные люди, которые любили, страдали и иногда убивали друг друга. Увы, закон детективного жанра. Нет трупа – нет детектива. Пик активности придуманных, но совершенно независимых и самостоятельных персонажей приходился на два часа ночи. А почему бы и нет, если потом можно вволю отоспаться?

Только вот сегодняшнее утро было особым. Нетипичным. Лика Вронская проснулась ни свет ни заря, чтобы отправиться в морг. Ее слишком долго не пускали в это учреждение, и теперь, получив то, к чему стремилась, она собиралась со скоростью реактивной ракеты.

Приняв душ и влив в себя большую кружку крепкого кофе, Лика слегка подкрасилась и уселась на угловой диванчик возле кухонного стола.

«Любимый, – написала она в блокноте. – На завтрак подогрей гречневую кашу и котлеты. Тарелка в микроволновке. Я поехала к родителям помогать перевозить вещи на дачу. Ремонт – это ужасно. Целую тебя, солнышко…»

Прикрепляя магнитом листок к холодильнику, она испытала легкие угрызения совести. Воспитана так – плохо это или хорошо – все время говорит правду. Вот такая она – Лика – с копной светлых волос, в джинсах и на высоких каблуках.

«Нет, формально я все-таки не вру, – рассуждала Лика, набрасывая легкую сиреневую куртку. – Ремонт родители действительно затеяли. Мусечка стала совсем невменяемая, говорить с ней не возможно ни о чем, кроме плитки и обоев. У папы важная спецмиссия. Защитить от строителей сделанные собственными руками антресоли. Мама столько лет его пилила, пока он совершил этот подвиг. Теперь аргументы о том, что в современных квартирах антресоли заменяют встроенными шкафами-купе, на отца не действуют. А вещи я действительно помогу перевезти на дачу. Просто чуть позже. Мне очень надо увидеть смерть. Но Паша так расстраивается, когда я лезу не в свои дела, что лучше ему ничего об этом не знать. Пусть пишет свои программы и ни о чем не беспокоится».

Ликины каблучки выбили звучную дробь по лестнице. В ноябрьских сумерках едва различимы сухие ошметки листьев, припорошенные снегом. Воздух прохладный, бодрящий, вкусный. Пять минут до стоянки, полчаса на дорогу – Лика посмотрела на часы, да, вполне успевает проскочить тягучие московские пробки – а потом она увидит смерть…

Строго говоря, смерть вблизи Лика уже видела и, к сожалению, неоднократно. Повздорив с редактором «Ведомостей» Андреем Ивановичем Красноперовым, она решила заняться написанием детективов, и в первый же вечер новой жизни ей довелось стать свидетельницей убийства бизнесмена Сергея Макарова, с которым она занималась в одном фитнес-центре.^[7] «Реальное происшествие лучше любой фантазии», – подумала тогда Лика и, описывая этот случай в книге, попутно «убила» еще двух клиентов того же фитнес-центра. С той поры она больше никогда так не делала. Рукописи не горят, они сбываются, и в цепи тех кровавых событий горе-автор чудом осталась жива.

Как там говорится: на ловца и зверь бежит? Не просто бежит – мчится. Лика хотела, валяясь на солнечном пляже Египта, обдумать новый роман и оправиться от пережитого.^[8] Побыть с Пашей, загореть, накупаться вдоволь. Видимо, мысль действительно материальна. Когда думаешь о трупах – они появляются. В соседнем номере роскошного «Aton`s Hotel» …

Но даже личный, зловещий и болезненный опыт казался Лике недостаточным. Она устала опираться на свои слабые представления о смерти, описывая ее на страницах книг, анализируя, что делают врачи, что чувствуют, как говорят. Безусловно, есть специальная литература. Но она именно для профессионалов. Куча терминов, сомнительное качество полиграфии, и как во всем этом разобраться – не понятно. Но разобраться нужно. Журналистский рефлекс срабатывал и при работе над книгами. Если чего-то не знаешь – не поленись уточнить. Пусть примут за зануду, зато не напишешь глупостей.

– Анжелочка, а газета?!

Лика вздрогнула. Погрузившись в свои мысли, она и не заметила, как добралась до стоянки. В окошке будки показалось заспанное лицо Викентьевича. Дедок всегда просил захватить для него свежий номер «Ведомостей» или новую книгу и сейчас предвкушал неторопливое чтение.

Лика зябко поежилась, холодный ветер пронизывал куртку.

– В машине, буду выезжать – передам, – она улыбнулась старичку и заспешила к своему небесно-голубому «Форду».

– Едем в морг, малыш. Судмедэксперты в постели не разлеживаются. Вскрытия начинаются в восемь утра. Домчишь меня?

Машина ровно урчала еще непрогретым мотором.

– Нет, – продолжила Лика свой разговор с «фордиком». Она не сомневалась: если с техникой общаться, то и машина, и компьютер будут работать намного лучше. – Сейчас нас с тобой точно никто не выгонит. Злобный дядька патологоанатом остался в прошлом.

Главный патологоанатом Аркадий Гудков в телефонном разговоре на интервью согласился сразу же.

– Нет проблем, приезжайте прямо сейчас. Пообщаемся, – небрежно бросил он и отключился.

Лика заторопилась, умоляла «фордик» побыстрее проехать пробку на Тверской, пребывая в полной уверенности – все у нее получится. Все узнает, выяснит, поймет, да еще и статью про дядьку хорошую напишет. Должен же и он что-то получить от проведенного ликбеза.

В кабинете Гудкова Лика сразу же извлекла из рюкзачка диктофон, блокнот и цифровой фотоаппарат.

– Скажите, а вы «Окончательный диагноз» Хейли читали? – наблюдая за ее приготовлениями, поинтересовался главный патологоанатом.

Вронская покачала головой. Первая – она же единственно прочитанная книга этого автора «Аэропорт» не вызывала никакого желания продолжить знакомство с его творчеством. Типичный американский писатель. На один абзац – семь глаголов «был». Может, это недостатки перевода. Но жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на выяснение маловажного вопроса.

– Я так понимаю, патологоанатомы проводят вскрытия людей, скончавшихся в больнице? – спросила Лика, нажимая на кнопку начала записи.

– Подождите. Выключите, – Гудков кивнул на диктофон. – Вы знаете, что такое биопсия?

– В общих чертах. Прижизненный забор ткани для исследования. Думаю, проводится, когда есть сложности с постановкой диагноза, при подозрении на злокачественную опухоль. А в чем дело?

Патологоанатом довольно прищурился.

– А что такое аутопсия?

Журналистка замолчала. Универсально-поверхностный мозг не выдал совершенно никаких ассоциаций.

– Всем спасибо, все свободны. Девушка, вы пришли к главному патологоанатому! Вы отнимаете мое время и не удосужились выяснить ровным счетом ничего о моей профессии. Идите в библиотеку. Прочитайте справочник по патанатомии и Хейли. А вот потом мы с вами поговорим! Собирайте вещички и на выход. Вы меня плохо поняли?

Глаза предательски защипало. Лика закусила губу и выскочила из кабинета. Только бы этот урод не увидел, до какого состояния он ее довел!

– Мне двадцать восемь лет! Я зам главного редактора. У меня две изданные книги. Я не обязана знать каждый термин для того, чтобы понять ситуацию в целом, – жаловалась она «фордику». Тот сочувственно гудел двигателем. – Так, еду в редакцию и пишу, что люди, имеющие дело с трупами, с живыми людьми общаться не умеют!!!

Вместо редакции Лика добралась до библиотеки. Взяла гору справочников и злополучного Хейли, все прочитала и позвонила Аркадию Гудкову, вооруженная даже значением слова «распатор».^[9] Кстати, аутопсия в переводе на нормальный язык переводится как «вскрытие». И стоило из-за такой ерунды закатывать истерику?

– Надеюсь, прочитанное пойдет вам на пользу. У меня нет никакого желания с вами общаться, – хмыкнул Гудков в трубку.

Она пару минут раздумывала, что предпринять. Есть знакомые в руководстве Минздрава. Всего один звонок – и главный патологоанатом станет белым и пушистым и все расскажет и покажет. Но смысл? Становиться на один уровень с человеком, которому нравиться унижать окружающих? Это будет не победа, а поражение.

«Что ж, надо идти к судмедэкспертам, – решила Вронская. – Ничего не поделаешь, придется отвлекать тех, кто занят в большей степени и более серьезными делами. Работа та же, что и у патологоанатомов. Только задачи разные. Судмедэксперты проводят вскрытия в том случае, когда есть сомнения в компетентности врача, „залечившего“ человека до летального исхода. Ну и насильственная смерть – их сфера деятельности. Мера ответственности выше, и не хотелось бы их отвлекать, но другого выхода нет».

На сей раз Лике повезло. Руководитель бюро судебно-медицинских экспертиз Борис Уткин оказался настоящим фанатом своей профессии.

– Посетить морг? Пожалуйста, – сказал он после увлекательного и содержательного интервью. – Сейчас распоряжусь принести вам халат. Он одноразовый. Выбросите потом.

Лика вздрогнула. Халат? Зачем?

Уткин пояснил:

– Вскрытий проводится много. И крови во время этого дела – море. Капнет на вас, одежду испортите.

И вот все готово. Халат в рюкзаке, «фордик» прогрет, можно отправляться в путь.

Шлагбаум почему-то не поднимался.

– Ах да, газета! – вспомнила Лика.

Она опустила окошко, протянула Викентьевичу припасенный номер «Ведомостей» и нажала на газ.