000
ОтложитьЧитал
Это эффект плацебо.
Я существую здесь только потому, что существует другой мир. Тот, что ждет меня.
В этом моя панацея, только вера в возможно несуществующие измерение и руки.
Когда человек появляется на этот свет, в каком-то другом мире он умирает.
Я умираю сейчас.
Меня качали. Теплые руки перешептывались, касаясь то здесь, то там. Это были самые мягкие прикосновения. Пока ты за телесной стеной, вовсе не бетонной или каменной, ты уязвим, как песок во время цунами. Эти руки понимали, что мне страшно. Трогали сказки всему телу. Это были мои первые улыбки. Потому что сказки людей ждущего мира – настоящие жизни отпускающих нас миров.
Эффект плацебо, когда… Понимаете, руки?
Я жду смерти, чтобы жить в ваших объятьях.
ребенок 3 / не танцуй
ради нас
и всего другого,
чего не будет.
пусть у меня будут крепкие нервы,
а у тебя по-прежнему теплые руки.
моему одиночеству, видишь ли, было суждено разделить нас пополам.
я боюсь быть разлюбленным.
но еще больше – разлюбить.
ради нас
и всего прочего,
чего никогда не случится.
пусть у меня будут сны по ночам,
а у тебя такие же бессонные ключицы.
ты лучше моего знаешь:
когда остаешься один
–
появляются мысли.
я бы стал крысой,
той, в лабиринте.
чтобы носиться-носиться-носиться
и
какого черта этот мир продолжает рвать нас на полушария?
или мы сами делимся?
(на части
или друг другом с холоднокровными незнающимидаженашегоимени.
а у нас оно одно
было).
не в этом суть.
я боюсь закрыть
без тебя
глаза
и не уснуть.
остановись.
выключи свет.
ложись ко мне.
только, ради всего неслучившегося,
не танцуй!
ребенок 2/ человек-с-сердце
Когда я родился, мама закричала, врачи пооткрывали рты и стали перекидывать меня из рук в руки, как желторотые угли: я был сплошным комком мяса, никаких рук, ног, ушей и всего прочего, что прирастает к телу самостоятельно. Я пульсировал кратером, переливался с бока на бок. За мной наблюдали, но боялись положить горизонтально, дабы не придавить сердце или не перекрыть дыхания. Повесили кусок за веревки, поливали молоком, но больше слезами и лекарствами.
Когда я подрос-когда магия медицины очутилась в артериях, пришла кожа. Я ей понравился, она осталась и привязывалась ко мне с каждым миллиметром все больше и больше.
Родители стонали от радости и чесали губами разрастающиеся куски розового на моем сердце, врачи хлопали в ладони и примеряли нобель.
После кожи одна за другой повылезали руки и ноги, повыпрыгивали тут и там зубы, ногти, волосы и ресницы. А я привык к простой жизни, когда ничего не нужно контролировать, кроме стука; когда не нужно ловить то правую руку левой, то левую правой, не надо переставлять ноги, обдумывая и спотыкаясь каждый шаг.
Я становился похожим на людей с каждым днем все выше и выше: смотрел глазами, говорил ртом, трогал руками.
А когда ты сердце – ты просто живой шар, единое целое, чувство. Чувство родилось с первым из близнецов Разум-Сердце.
Не смотря на схожесть с другими, весть обо мне шла на сердцебиение быстрее, и тело постоянно трогали пальцами-глазами и сразу же отбегали, будто боялись взорваться рядом.
Меня спрашивали: "интересно, твое сердце ростом с тебя? Ты и есть оно? Оно растет вместе с твоей кожей или осталось маленьким?". А я не знал. Но с рождения внутри ничего не изменилось, я не был пуст, мое тело пульсировало.
Сердце заполняло все, но не могло расти больше. Ему мешала натянутая упругая пленка человеческих взглядов и приклеенная ко мне оболочка.
Кожа стала обижаться на меня кусочек за кусочком и отворачиваться, люди в белом приносили больше и больше мазей и ампул. Родители плакали темнее, закрывая окна и входные двери от блестящих ртов.
Однажды один честный врач, уходя, улыбнулся: "ваш ребенок никогда не будет нормальным".
Мама рассыпалась на осколки, папа бросился ее собирать, я стал пульсировать тише.
– Что за реакция? Будто я вынес смертный приговор! – врач недоуменно остановился в дверях, посмотрел на меня и улыбнулся.
– Вы только что сделали это, доктор, – сказал в глухой паркет папа.
– Как! Но ведь это прекрасно. Это небесное существо. Ему не нужен разум, потому что он – сердце! Ваш ребенок – совершенство! – очки доктора, дрожавшие в такт каждой сказанной им букве, спрыгнули с носа и разбежались по паркету. Он подлетел ко мне, прикоснулся ладонью к северо-западной части моего тела. Я ощутил силу, ту бессвязно-искреннюю, которая ничего не умеет, кроме как искриться чувствами. Потому что больше ничего не важно.
Я содрал с себя кожу, отбросив с ней все наросты, и пошел от людей сердцем.
ребенок 1 / теория дыхания
Говоря глубоко, дело во вдохе.
Сумасшествие бездыханности.
Глубоко – это не низко, а высоко в другом месте.
Эверест, может быть, самая глубокая точка кита, доплывшего до самого невиданного дна. Вот это на самом деле глубоко. Не та точка в воде, где темно, как если вниз головой висеть всю жизнь, а точка на обратной стороне планеты, да настолько глубокая, что самая поднебесная.
Все совсем не такое, каким кажется/
Так распускается из омута цветок лотоса. Трусливая рыба всю жизнь видит тонкий стебель в толще пьяной воды, осмелившаяся выпрыгнуть – ловит чудо. Как вдохи, коротко-коротко, но
Ты совсем не такая, какой кажешься/
Так раскрываются легкие у новорожденного. В маленьком молчаливом существе срастается бесконечность и тянется к свету. Ребенок растет, но первый вдох, первый самостоятельный вдох – дольше и пронзительнее, чем будущая жизнь.
Я рождаюсь.
Ты расширяешься и толкаешь меня изнутри.
Понимаешь?
Я выдыхаю тебя.
Вот и вся теория.
