Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура

Barbara W. Tuchman

BIBLE AND SWORD

ENGLAND AND PALESTINE

FROM THE BRONZE AGE TO BALFOUR

Перевод с английского А. А. Комаринец

Компьютерный дизайн Г. В. Смирновой

Печатается с разрешения автора, Russell & Volkening, c/o Lippincott Massie McQuilkin и литературного агентства Synopsis.

© Barbara W. Tuchman, 1984

© Перевод. А.А. Комаринец, 2014

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

Предисловие

Истоки роли Британии в восстановлении Израиля, о которой пойдет речь на этих страницах, следует искать в двух мотивах – религиозном и политическом. Первый был долгом совести перед народом Библии, второй – имперской стратегией, требовавшей овладения его территорией. В 1917 г. в ходе войны с Турцией Британия оказалась перед самым щекотливым завоеванием всей своей империалистической истории. Она могла присвоить себе Палестину без оглядки на ее древних владельцев. Однако еще до вступления генерала Алленби в Иерусалим Британия сделала странный жест, ставший известным как Декларация Бальфура, объявив, что страна будет предоставлена поселенцам-евреям. Тем самым Британия добровольно брала на себя обязательства завоевателя по отношению к народу, не имеющему своего государства, что делало Декларацию новшеством в практике протектората. Хотя позднее политики, выступавшие за принятие Декларации, от нее отказались, она привела к уникальному событию – к воссозданию государства через более чем два тысячелетия после утраты им суверенитета.

Палестина, Святая земля, эта колыбель иудеохристианской цивилизации западного мира, имела за плечами слишком долгую историю, чтобы ее можно было «завоевать по рассеянности», как, согласно знаменитому афоризму, это произошло с другими территориальными приобретениями Британии. Она была полем сражений иудеев и ассирийцев, греков и персов, римлян и сирийцев, сарацин и франков, турок и европейцев. За Палестину было пролито крови больше, чем за какую-либо другую землю на свете. Для протестантской Англии, по словам лорда Керзона, она была не только «самым священным местом на земном шаре»¹, землей Писания, землей Крестовых походов, землей, «головой к которой всех нас опускают в могилу на кладбище». Но Палестина являлась еще и географическим перекрестьем Востока и Запада, мостом между тремя континентами, фокусной точкой имперской стратегии, областью, необходимой для защиты Суэцкого канала, пути в Индию и нефтяных полей Мосула.

Совершенно очевидно, что Палестина стояла на повестке включения в Британскую империю. Но почему, когда момент настал, Англия выступила с Декларацией Бальфура? Стратегическими потребностями империи этого никак не объяснить. Однако задолго до того, как Британия стала империей или даже морской державой, возникли и развивались связи с Палестиной по религиозным или духовным, сентиментальным или нравственным причинам, или, как их можно назвать, «коллективным культурным причинам». Среди них самым важным отдельно взятым фактором выступала Английская Библия и ее пророчества. Ведь эта Библия, представлявшая собой историю иудеев и пророка, которого они отвергли, была усвоена, по выражению Томаса Хаксли, как «национальный эпос Британии»². С того момента Британия, так сказать, одной ногой стояла в Палестине. Второй ногой она ступила туда по требованию логики империи, что стало очевидно во время Восточного кризиса 1830-х гг. и итог чему подвел один журналист в 1917 г., назвав случившееся «неопровержимой логикой развития военной ситуации на берегах Суэцкого канала»³.

Настоящая книга – попытка проследить эти два мотива, культурный и имперский, моральный и материальный, с самого их зарождения, иными словами следовать за Библией и мечом, пока они не приведут к Британскому Мандату. Мотив меча и империи проследить не трудно, поскольку он основан на бесспорных фактах географии, датах, битвах, договорах и политике силы. Моральный фактор уходит корнями в более зыбкую почву: мифы, легенды, традиции и идеи. Однако они сыграли не меньшую роль в истории и в поведении народов и их правительств. Как указал профессор Тернер, «история берет свое начало как миф» и превращается в «коллективную память», к которой апеллируют люди, «зная, что она даст оправдание их нынешним убеждениям и поступкам»⁴.

Если бы не традиции изложения событий в хронологической последовательности, данная книга была бы написана «вспять», как детективная история, начинающаяся с разоблачения и прослеживающая улики до исходного мотива. Этот метод позволил бы избежать впечатления, что описанные в первых главах обстоятельства в силу необходимости предопределили исход событий, разбираемых в последующих главах. Однако они не образуют неизбежной причинно-следственной связи. Многие другие страны были связаны с Палестиной те же узами, что и Англия. Франция сыграла большую роль в Крестовых походах, Реформация имела место и в Германии, которая так же глубоко, как и Англия, была индоктринирована Ветхим Заветом. Голландия гораздо шире торговала с Левантом и приютила евреев, когда их еще не допускала к себе Англия. Попытка свести в одной книге различные эпизоды, течения и влияния в английской истории, связанные с Палестиной, предпринята не для того, чтобы утверждать, будто каждый или каждое из них неизбежно вели к следующем, но чтобы показать, что все они сыграли свою роль в «коллективной памяти», стоявшей за событиями, которые со временем привели к спонсорству Британии в деле восстановления Израиля. До 1830 г. такой исход еще не рассматривался как неизбежный. Выход на сцену лорда Шефтсбери знаменует переломный момент, после которого события стали логично вести к Мандату. Вероятно, приобретение Дизраэли Суэцкого канала и Кипра в 1874–1878 гг. сделали физическое завоевание Палестины неизбежным. Так была пройдена точка невозврата.

И так вышло, что генерал Алленби вошел в 1918 г. в Иерусалим, одержав победу там, где потерпел поражение Ричард Львиное Сердце. Без этой победы восстановление Израиля так и не смогло бы стать свершившимся фактом. Но Алленби не смог бы одержать победу, если бы до него не попытался король Ричард, иными словами, если бы христианство не заложило основу стремления в Святую землю. Любопытная ирония заключается в том, что евреи вернули себе свой дом отчасти благодаря религии, которую подарили неиудеям.

Если в наше время Бивен сделал все, чтобы перечеркнуть Бальфура, то это один из тех трагических поворотов истории, которые невозможно стереть. Но с точки зрения конечного результата, которого добились для себя евреи, они, возможно, могут позволить применить к Израилю афоризм сэра Горация Планткетта относительно истории его собственной страны: дескать, «удел англичанина помнить, а ирландца – забывать»⁵.

На протяжении всей мировой истории любого, кто завоевывал или занимал Палестину, всегда ждала катастрофа – начиная с самих евреев. Политическая география этой страны всегда одерживала верх над ее правителями. Но теперь исходные хозяева вернулись, проклятие, возможно, выдохлось, и самая знаменитая земля в истории, возможно, однажды обретет мир.

Глава I
«Общепринятая сказка»

1. В поисках предка

«Причина, почему мы обратились к Палестине, в том, что это наша страна. Я уже так называл ее так раньше и отказываюсь называть какое-либо иначе»¹.

Эти слова принадлежат не еврею, а англичанину, доктору Уильяму Томпсону, архиепископу Йоркскому, и взяты из обращения к Английскому Фонду исследования Палестины в 1875 г. Далее Томпсон объясняет, что Палестина его страна, потому что была дана ему «законами, по которым я стараюсь жить» и «лучшим знанием, какое у меня есть». Разумеется, он имел в виду Библию, книгу иудейского народа и его пророков, которая со временем стала, по выражению Томаса Хаксли, «национальным эпосом» Англии.

На протяжении тысяч лет англичане обращались к Палестине в поисках своих предков, как лосось поднимается от моря к верховья рек, где родился. Задолго до того, как современная археология дала научный ответ, некая смутная расовая память притягивала их мысли на Восток. Самым ранним инстинктом человека всегда было найти своего предка – сначала, возможно, своего Творца, потом своего предка. С тех самых пор, как научился думать, человек строил о нем догадки, рисовал себе его образы, рассказывал о нем легенды. Образ предка, сформировавшийся у англичан, имел двойственную природу: с одной стороны, этим предком считали Брута, внука троянца Энея, с другой – Гомера, внука Ноя^[1]. Иными словами, он был продуктом античных легенд Греции и Рима и иудейских легенд Палестины, эмигрантом из Малой Азии, колыбели цивилизации.

В каком-то смысле создатели этого образа, сами о том не подозревая, были недалеки от истины. Столетия спустя портрет первых жителей Британии, разработанный антропологами на основании собранных данных о форме черепа, цвете волос и фрагментов кремня, показали, что – как это ни любопытно – предки англичан происходят как раз из той части света. Не вдаваясь в антропологические аргументы, можно сказать, что считается, что прекельтское население Британии было средиземноморского, если не собственно малоазиатского происхождения. Так что в настоящее время, с точки зрения научных изысканий, в роли предков британцев выступают как раз эти люди каменного века, чьи скелеты безмолвствуют во вскрытых археологами погребальных камерах.

Но кто они были и откуда взялись? Предвосхищая археологию, традиция возводит их к Малой Азии, к тому отдаленному, неопределенному месту, откуда Ной и его семейство начали заново заселять землю после Потопа. Разумеется, традиция – еще не научный факт, но научные факты не всегда есть под рукой. Когда истина, то есть проверяемый факт, недоступна, ее место должна занять традиция. Историк сэр Джон Моррис-Джонс определяет традицию как «изустный рассказ о том, что некогда происходило». Тем самым она становится, добавляет он, «источником сведений, которые следует учитывать и интерпретировать»². Как таковая, на поведение нации она обычно оказывает влияния большее, чем собственно факты. Прошлая история страны сказывается на ее настоящем – но только в том смысле, в каком видится историческое прошлое ее жителям. Ведь история, как резюмировал Наполеон, «не более чем общепринятая сказка».

Тем самым английская «сказка» начинается с традиций и легенд о Бруте и Гомере и их дедах, соответственно Энее и Ное. Действительно ли Эней жил в Трое, а Ной – где-то в Месопотамии, кто знает? Однако можно сказать, что реальные мигранты из стран, где предположительно проживали Эней и Ной, действительно заселили страны западного мира. Возможно, прекельты, изначально заселившие Британию, привезли с собой воспоминания или легенды о восточном происхождении. Тем самым «сказка» о Бруте – Гомере может иметь под собой столь же прочную основу, что и теории археологов, чьи выводы в любом случае не слишком от нее далеки.

Как бы то ни было, в начале англосаксонской эры, после второго обращения в христианство в VII в. «сказка» начала укореняться в сознании нации. Оккупация острова римлянами на протяжении первых трех веков нашей эры привила его жителям не только античную мифологию, но и новую религию с Востока – иудеохристианскую. Эта религия получила широкое распространение серди кельтов и достаточно укрепилась, чтобы выстоять и пережить и уход римлян в 410 г. н. э., и последующий наплыв язычников англосаксов. Но еще до того бритты, по крайней мере те, кто находились в непосредственном контакте с римской администрацией, выучили латынь и познакомились с Вульгатой^[2]. Самое раннее из уцелевших сочинений в истории Англии, написанное не римлянином, а бриттом, – «Epistle» Гильды^[3], – написанное около 550 г., свидетельствует о доскональном знании Ветхого Завета. Гильда повествует об ужасающих нападениях, которым подверглись его соотечественники со стороны саксов, ютов и данов, которых он сравнивает с ассирийцами и филистимлянами древности. После рассказа о каждой битве он приводит аналогию из Ветхого Завета и на каждой странице цитирует Пятикнижие, книги пророков или Книгу Псалмов.

Два столетия спустя Беда Достопочтенный, истинный отец английской истории, выдвигает осторожные предположения относительно происхождения англичан. Он возводит их предков к Скифии – этим словом античные географы называли регионы по берегам Черного моря. Тут, как считалось, пристал к горе Арарат Ноев ковчег и отсюда от потомства Ноя произошли все народы мира. Первыми поселенцами Британии Беда называет кимвров, или киммерийцев, которые пришли из тех мест. В поисках предков бриттов это племя, названию которого существуют сотни вариантов написания и которое мигрировало с Востока, можно встретить на каждом шагу. Согласно исследованиям современным антропологам, это вполне реальное племя пришло в Северную Европу вместе с тевтонскими племенами, часть его осела в Галлии, а часть в Британии³.

Беда не рассматривает «сказки» о Бруте и сыновьях Ноя. Впервые в роли предков британцев они появляются в труде загадочного лица; до нас дошли только его имя – Ненний – и его рукописи – «Historia Britonum»^[4]. Жил ли он в VIII или в Х веке, в Англии, в Ирландии или в Уэльсе, было ли два Ненния, или вообще это был кто-то третий, было предметом академических и малозначимых споров. Кем бы он ни был, Ненний оставил аутентичный манускрипт эпохи донормандского завоевания, в котором, по словам профессора Полларда, «не делается критического различия между деяниями драконов и деяниями англосаксов». Никто и не ожидал бы от Ненния, что он будет чрезмерно осторожен в высказываниях о происхождении бриттов, и Ненний выводит на передний план Брута, который, по его словам, дал свое имя Британии. Впоследствии эту идею с энтузиазмом пропагандировал хронист XII в. Гальфрид Манмутский, но менее восторженные историки предпочитали держаться авторитета Писаний и выбирали Гомера, одного из сыновей Яфета в Книге Бытия, среди которых поделили острова неиудеев⁴.

Реформация упрочила позицию Гомера как старейшего бритта в ущерб Бруту. С приходом Реформации Библия, как явленное слово Божие, стала высшим авторитетом, а Книга Бытия – единственным допустимым или даже мыслимым рассказом о происхождении человека. К приукрашиваниям Гальфрида, столь популярным в Средние века, стали относиться с подозрением. «Если найдем, что они смешаны с суевериями, – писал Джон Бейл, историк времен Генриха VIII, – то станем соизмерять их с Писанием и держать в уме греховность их времен». Ему вторил великий историк елизаветинской эпохи Уильям Кэмден, который попытался раз и навсегда разрешить вопрос о происхождении англичан. Отбросив Брута, он остановился на Гомере, который, по его словам, «дал происхождение и имя гомерианам, которые после стали называться кимврами или киммерийцами… Наши бритты, или киммерийцы, истинное и непреложное потомство Гомера. Таково мое суждение касательно происхождения бриттов или, точнее, моя догадка». Далее с осторожностью истинного ученого Кэмден предостерегает, что поиск первого предка может никогда не увенчаться успехом, «поскольку воистину те первые жители прячутся в столь темных глубинах древности, что весьма мала или нет никакой надежды вернуть прилежанием то, что столь много веков было погребено в забвении».

Начиная с Кэмдена, поиски предков превращаются в попытки сплавить воедино сведения, почерпнутые из Библии, и растущий корпус научных знаний о древних народах и их миграциях. К тому времени, когда столетие спустя после Кэмдена Мильтон взялся за написание своей «Истории Англии», Гомер под воздействием этого процесса начал превращаться из человека в племя. Мильтон называет «нелепой выдумкой» утверждение о том, что какой-либо конкретный сын Яфета мог поселиться в Британии, но без тени сомнения продолжает свое повествование в рамках традиции, дескать, после Потопа потомство Гомера заселило северные и западные острова. Теперь повсеместно полагалось, что это потомство и есть племя киммерийцев, чье название ученые выводили из имени «Гомер» в трактатах о преобразованиях в иврите, греческом и кельтском алфавитах.

Сегодня антропологи отметают язык как ниточку, ведущую в прошлое, и предпочитают следовать данным артефактов и костей. Они заявляют, что грамматические структуры и отмирание заимствованных слов являются критерием расового сродства. Они говорят, что ученые прошлых поколений, которые следовали за языком, а не за костями, шли неверной дорогой. Но они как будто не пришли к выводам, радикально отличающимся от выводов их предшественников, которым приходилось подгонять свои гипотезы под рамки Книги Бытия. В роли предшественника британских кельтов они просто заменили индивидуума Гомера на племя с Востока.

Беда, живший в самом сердце того, что мы окрестили Темными веками, нашел кимвров, и в свете современной антропологии кимврам позволено остаться, хотя Гомер сошел со сцены. Все это попросту наводит на мысль, что традиция, «изустный рассказ о том, что некогда происходило», не всегда уступает науке.

2. Финикийцы на Альбионе

Персонифицированный предок в лице Гомера или Брута – легенда. Но реальное звено между древним Альбионом и страной Ханаан было выковано во времена Моисея народом, который уже давно исчез с лица земли: финикийцами и прекельтами. Финикийцы Тира и Сидона были выдающимися мореплавателями и купцами античного мира. Не имея компаса и секстанта, они плавали по неизведанным морям и даже заходили в Атлантический океан. В Первой книге Царств рассказывается, как они водили триремы царя Соломона⁵ до самого Таршиша, как в древности назывался Кадис^[5].

Тяга британцев к старине заставила их ухватиться за этот народ и приписывать им то открытие Британии, то заселение Британии или по меньшей мере торговлю с ней. Хотя бесспорных доказательств не существует, финикийское звено вполне укладывается в пределы вероятного, но главное тут – не вероятность, а связь с известным народом античности и реальными фигурами из Ветхого Завета⁶, которая объясняет, почему за эту гипотезу так страстно ратуют британские историки.

Доказательства в пользу этой гипотезы строятся главным образом на олове, служившем основной плавильной присадкой в бронзовом веке. Олово добывали в Корнуолле. Как нам известно из Книги пророка Иезекииля, в VI в. до н. э. оно появилось на рынках Трира. Это олово, согласно Геродоту, писавшему в 440-х гг. до н. э., привозилось с островов под названием Касситериды – само слово не дает никаких географических зацепок, поскольку попросту означает «олово» на древне-греческом. Однако все античные географы после Геродота идентифицировали их либо с островами Силли у побережья Корнуолла, либо с самим Корнуоллом⁷.

Кэмден не только первым из историков нашей эры вывел генеалогию Гомера-кимвров-кельтов, он также первым заговорил о роли финикийцев в античной Британии. С возрождением интереса к античности в Европе XVI столетия английские ученые, следуя за Кэмденом, выкапывали малейшие упоминания об античной торговле оловом, и к немалому своему восторгу, обнаруживали, что благодаря этому самому олову Британия своим античным прошлым может сравняться с Древней Грецией, Троей и странами из Библии. Кембриджский ученый Эйлетт Сэммс так увлекся этой теорией, что написал книгу под названием «Древности древней Британии, выведенные из финикийцев», в которой доказывал, что «сам язык в основе своей, равно как обычаи, верования, идолы, чины и титулы древних бриттов явно финикийского происхождения».

Еще одним связующим звеном считают другой предмет монопольной торговли финикийцев – знаменитую пурпурную краску. Подкрепление эта гипотеза получила, когда на побережье Корнуолла и Девона были найдены свалки осколков раковин особого вида моллюсков, дающих краску нужного цвета⁸.

Но еще более значительными, чем олово и обломки раковин стали свидетельства в камне. Могучие и невероятные каменные монументы Стоунхенджа и Эйвбери, воздвигнутые неведомо как примитивными солнцепоклонниками Британии, имеют несомненное сходство со священными камнями, игравшими роль в поклонении ханаанитов различным местным богам. Пионер археологии Корнуолла, доктор Борлейз, проводя раскопки доисторических курганов своего родного Корнуолла, полагал, что «грубые обелиски», которые находят в Британии, возможно, воздвигнуты финикийскими купцами божествам своего народа, «поскольку известна пресловутая тяга ханаанитских народов возносить божественные почести подобным грубым камням». Это было написано еще в 1769 г.

Борлейз и ученые после него полагали, что финикийцы открыли Британию приблизительно в XIV в. до н. э.⁹. Любопытно, что приблизительно в это же время, по предположениям современных археологов, были воздвигнуты комплексы Стоунхенджа и Эйвбери¹⁰. Их строительство археологи приписывают, разумеется, не финикийцам или друидам, а племени культуры колоковидных кубков, одному из племен индоевропейской группы, которые с территории Западного Средиземноморья распространились на север и запад, пересекли Альпы и дошли до Британии приблизительно в XVIII в. до н. э., то есть в начале бронзового века. Эти крупнокостные кочевники, полагавшиеся главным образом на скотоводство, но знакомые с сельским хозяйством, имели круглые головы и строили круглые могильные холмы. В Британии они вытеснили более ранее население культуры неолита, которое (так удобно) имело головы вытянутые и строило вытянутые курганы. Археологи до крайности любят людей культуры колоковидных кубков, чью поразительную миграцию прослеживают по всей Европе по черепкам, металлическим пуговицам и пряжкам. Но как бы ни была высокоразвита культура этих кочевников, о них стало слишком поздно известно, чтобы они могли соревноваться за место предтеч в сознании читающих Библию масс. Захороненный в кургане скелет, сколько бы пряжек и кубков при нем ни находили, не столь привлекателен на роль предка, как правители древних Тира и Сидона^[6], столь знакомые по страницам Ветхого Завета.

Официально эта традиция была подтверждена и упрочена, когда президент Королевской академии лорд Лейтон получил заказ написать фреску, изображающую «коммерцию античности» на стенах Королевской Биржи в Лондоне. Там всем напоказ изображены чернобородые финикийцы, разворачивающие пурпурные ткани перед изумленными бриттами, которые в обмен предлагают им шкуры и слитки олова.

В 146 г. до н. э. борьба Карфагена и Рима за контроль над Средиземноморьем наконец завершилась победой последнего. С этого момента финикийцы сходят с исторической арены, и мирская власть Востока переходит к марширующим легионам Италии. Вскоре они станут хозяевами и Палестины, и Британии и выкуют новое звено между ними.