© «Центрполиграф», 2022
Введение
Друг мира, неба и людей,
Восторгов трезвых и печалей,
Брось эту книгу сатурналий,
Бесчинных оргий и скорбей.
Шарль Бодлер
I
Рим эпохи императоров долго еще будет привлекать внимание тех, чья фантазия в значительной степени преобладает над холодным умом. Как приятно унестись в это далекое прошлое! Оно манит и влечет нас к себе, правда, туманными, но всегда грандиозными образами, в этот исключительный мир, где и злодейство принимает исключительно красивую форму. Даже Тацит, ярый республиканец и ум строго уравновешенный, и тот относится с известного рода симпатией к эпохе ближайших преемников Августа. Жестокости Нерона и его предшественников – исключая оклеветанного Тиберия – бледнеют перед блеском и особыми красками эпохи императоров. Она ослепляет, она заставляет закрывать глаза на многое, забывать горе, волновавшее тогда миллионы людей, слезы, лившиеся сквозь золото и пурпур.
Век Августа, одна из самых блестящих страниц в истории Рима, был золотым веком и для римской литературы. Со смертью первого императора началось измельчание талантов. Падение нравов идет рука об руку с падением литературы, в особенности истории. Авторов не только наказывают, но и жгут их произведения, один из видов кары, неслыханный до тех пор. При Нероне и Траяне мысль освобождается от оков, и римская литература дает своего величайшего историка, Тацита. Продолжателем его является талант несравненно меньший, но все же достаточно крупная величина, Гай Светоний Транквилл.
II
О его жизни мы знаем очень немногое, причем большинство сведений дает нам его друг, Плиний Младший. Лично о себе он говорит крайне редко.
В сражении при Бедриаке, стоившем Отону престола и жизни, в рядах отонианцев дрался трибун XIII легиона, некий Светоний Лет[1], имевший право носить тунику с узкой полосой, в противоположность трибунам-аристократам сенаторского происхождения. Этот Светоний и был отцом нашего историка.
Фамилия Светониев принадлежала к числу заведомо плебейских и ничем особенным не выдавалась. В истории Рима она не играла никакой роли, если не считать знаменитого полководца, Гая Светония Павлина, победоносно воевавшего в Африке и Британии и затем, подобно Светонию Лету, стоявшего за дело Отона. Светония Павлина ошибочно считали отцом историка. Последним Светонием, известным в римской литературе, был историк императора Тацита, Светоний Онтациан, живший в III веке. Есть, кроме того, Светоний, автор книги De animantium naturis. Но время его деятельности неизвестно.
Светоний-отец не изменил неженке и трусу Отону до конца. Он присутствовал при его последних минутах, и благодаря именно ему мог так драматично описать их его сын. Он уцелел во время устроенной Вителлием резни офицеров, преданных его сопернику; но о дальнейшей его судьбе мы не имеем никаких сведений.
Дед Светония, как мы можем думать, занимал какую-то должность при дворе, вероятно, незначительную. В биографии Калигулы[2] наш историк передает со слов деда рассказ, циркулировавший среди лиц, стоявших в непосредственной близости к императору.
Ни года, ни места рождения Светония мы не знаем. Никаких указаний относительно этого не встречается ни у него, ни у кого-либо из других писателей. Можно предположить только, что в год сражения при Бедриаке его еще не было на свете или, в крайнем случае, он родился в этот год либо в самом начале царствования Веспасиана, а по мнению Моммзена, даже в 77 году.
В этом можно убедиться из его слов. Так, он сообщает[3], что был еще молодым человеком, когда спустя двадцать лет после смерти Нерона, т. е. в 88 году, появился самозванец, выдававший себя за последнего представителя Цезарева дома. Рассказывая затем в биографии Домициана[4], каким притеснениям подвергались евреи в последние годы его правления, он прибавляет, что тогда был еще мальчиком, следовательно, не старше двадцати лет.
Вопрос о том, где он родился, продолжает оставаться открытым. Мнение Fuss'а, что родиной Светония была Цизальпийская Галлия, принадлежит к числу догадок и основано на том, что наш историк был другом Плиния Младшего, галльского уроженца. Вероятнее всего, что Светоний родился в Риме, где, как мы уже видели, служил при дворе его дед.
Его детские годы прошли в счастливое правление двух первых императоров династии Флавиев, и он с признательностью говорит об этой фамилии, которая не заставила страдать государство[5]. Юность его падает на годы царствования чудовища – Домициана. Но судьба уберегла его до старости, поэтому он мог, выражаясь его собственными словами[6], видеть, что преемники Домициана отличались «честностью и бескорыстием».
В молодости он, вероятно, получил превосходное образование и, быть может, учился в том, если можно так выразиться, университете, который основал в Риме Веспасиан, обеспечивший его при этом лучшими профессорами красноречия и научных предметов.
Любовь к литературным занятиям, по-видимому, и сблизила Светония со знаменитым Плинием Младшим. В остальном, по крайней мере, между ними было мало общего. Плиний был старше своего друга приблизительно десятью годами, выше его и по званию, и по положению, и по влиянию.
Но многосторонне образованный, высоко уважаемый императором и богатый Плиний, к тому же консул и затем губернатор Вифинии, недаром считался одной из самых светлых личностей своего времени. Это был мягкий и доброжелательный человек, благородно стремившийся ко всему прекрасному, – правда, не чуждый подчас мелочного самолюбия и самодовольства, вполне бескорыстно поддерживавший литературные таланты современников и, в случае нужды, охотно помогавший им своим кошельком, благодаря своему крупному состоянию. В его доме собирались все тогдашние литературные светила, поэты и остряки. Впрочем, здесь не всегда шла речь о литературе, Плиний никогда не отказывал и в нравственной поддержке, замолвив о том или другом лице словечко у императора. Сама хозяйка дома, Кальпурния, принимала живое участие в вопросах, касавшихся литературы.
Неудивительно, что поэт, оратор, писатель и замечательный эпистолограф заметил Светония. Между ним и Плинием начинается переписка, которой мы обязаны, как было сказано выше, большинству наших биографических данных о Светонии и в которой Плиний выступает в роли «отца Глейма».
В своих письмах Плиний рисует нам нравственный облик своего друга как человека и как ученого. Ему нравится его скромность и приятный характер, а равно его любовь к историческим занятиям и археологии. Вообще, из этих писем видно, какая тесная дружба связывала Светония и Плиния. Они дают друг другу советы и помогают в общих делах и частной жизни. Так, Плиний пишет[7] одному из своих приятелей, Бебию, чтобы он купил Светонию небольшой участок земли вблизи Рима и не переплатил за него. Из подробностей письма ясно, как трогательно заботился Плиний о своем друге.
Из другого, более раннего письма[8] мы узнаем, что Светоний занимался, между прочим, адвокатурой. Письмо это важно для характеристики нашего историка, благодаря ему мы видим, что Светоний, с такой тщательностью перечисляющий в биографиях императоров все чудесные явления, сны и предзнаменования, лично был страшно суеверен, как настоящий сын своего века. Он просит Плиния выхлопотать ему отсрочку разбора дела, так как ему приснился нехороший сон. Просвещенный Плиний пеняет Светонию за его суеверие, указывает на аналогичный пример в своей жизни, но в конце письма обещает выхлопотать ему отсрочку, если только он настаивает на ней.
Этим, однако, не ограничились заботы неутомимого Плиния о судьбе своего друга. В 104 году через Нератия Марцелла ему удалось выхлопотать Светонию место военного трибуна. Должность военного трибуна была тогда первою ступенью государственной службы. Но военная служба была, очевидно, не по душе мирному ученому, и тот же Плиний, после настоятельной просьбы Светония, со своей обычной любезностью согласился передать место трибуна его родственнику, Цезеннию Сильвану.
В 109 году Плиний должен был уехать в качестве наместника Вифинии и Понта. Светоний был в его свите, затем вернулся в Рим. Но общение между друзьями не прервалось. Плиний продолжает оказывать Светонию серьезные услуги заочно. Путем прямого обращения к императору он выхлопотал Светонию, не обладавшему материальными средствами и, по римским понятиям, голодному ученому, «права троих детей» (jus trium liberorum). С последними был связан целый ряд преимуществ и выгод, например, в деле принятия наследств. Брак Светония оставался бездетным, между тем лица, не имевшие детей, лишались права получения наследства после родственников или же, как это практиковалось тогда, после друзей. Только воля императора могла допустить отступление от закона.
В письме Траяну, относящемся, вероятно, к 110 году, Плиний горячо рекомендует друга своему повелителю. «Познакомившись с характером и наклонностями Светония Транквилла, одного из честнейших, порядочнейших и ученейших людей в мире, я, Государь, успел давно подружиться с ним и научился ценить его тем больше, чем ближе присматривался к нему», – пишет он цезарю[9].
Траян согласился исполнить просьбу Плиния, причем лично отвечал ему. Таким образом, благодаря Плинию материальное положение Светония могло значительно улучшиться.
Жизнь Светония мирно проходила в занятиях адвокатурой, грамматикой – некоторое время он содержал школу грамматики – и историей.
В полном смысле слова кабинетный ученый, scholasticus dominus, как называет его Плиний, он упорно отказывался от службы. Но, усердно работая над своей специальностью, он обладал прекрасным и редким в то время качеством – скромностью. Он ничем не заявлял о себе публично как писатель, в нем не было и тени честолюбия.
Через несколько времени его положение стало щекотливым. Плиний, вчуже хлопотавший о популярности Светония, без сомнения, много рассказывал о литературных занятиях своего протеже, пока, наконец, не решил напомнить ему о своевременности издания того или другого из его трудов. Светонию вменялось в обязанность оправдать слова о нем его друга и покровителя.
В одном из писем Плиния[10] мы читаем: «Постарайся, наконец, оправдать обещание, которое я дал в своих стихах нашим общим приятелям относительно твоих трудов. О них ежедневно говорят, их ждут с нетерпением, и, право, можно опасаться, что их потребуют судом. Я и сам не тороплюсь издавать свои вещи; но ты побил даже мою прославленную медленность. Перестань же мешкать, или берегись, что те самые работы, которых не в состоянии выманить у тебя лаской мои стихи, у тебя вырвут путем сатиры. Твой труд кончен и вполне обработан. От излишней отделки он ничуть не выиграет, а, напротив, проиграет. Сделай мне одолжение, издай свою книгу, сделай одолжение, чтобы я мог слышать, что труд моего милого Транквилла списывают, читают, продают! Справедливость требует, чтобы, раз мы так любим друг друга, ты сделал мне такое же удовольствие, какое доставил тебе я».
К несчастью, Плиний не подумал, что через тысячу восемьсот лет публика может заинтересоваться вопросом, какое именно произведение его друга ждали с таким нетерпением тогдашние литературные кружки. Плиний ни одним словом не обмолвился относительно заглавия труда Светония; но мы можем сказать наверняка, что речь идет не о знаменитых биографиях императоров. Автор издал их позже, когда Плиния уже не было в живых и когда его любимец, уже пользовавшийся влиянием, занимал при дворе Адриана место, мало напоминавшее о когда-то скромном ученом.
В 113 или 114 году скончался неизменный и бескорыстный покровитель нашего историка. Пришлось искать новые связи и знакомства, и выбор Светония остановился на близком друге того же Плиния, Гае Септиции Кларе. В своих письмах Плиний рисует его портрет такими же симпатичными красками, как и портрет Светония. По его собственному признанию, он не встречал более честного, более искреннего и более преданного человека[11]. Ему адресовано несколько писем Плиния. Но последний ценил и его литературный вкус. По крайней мере, по его настоянию он решил собрать и издать свои письма.
Сближение Светония с Септицием не осталось без результатов, но было роковым для обоих. В 119 году Септиций становится преторианским префектом, особой близкой к новому императору, Адриану, и в том же году меняется положение Светония. Многосторонне образованный Адриан чувствовал особенное влечение к истории и древностям и – сам поэт и писатель – не мог не заметить автора, пользовавшегося глубоким уважением за свои нравственные и личные качества и за свой талант. Он пригласил его к своему двору и дал ему место, казалось подходившее к Светонию более, чем к кому-либо другому, – место секретаря, так называемого magister epistolarum. В данном случае Светонию, вероятно, оказал большую услугу Септиций, разделивший и его судьбу.
Придворная карьера Светония оказалась непродолжительной. В 122 году Адриан уволил его в отставку вместе с префектом. Мотивы этой крутой меры объясняет нам известный историк Спартиан[12]. По его словам, Светоний вместе с Септицием нарушил придворный этикет, отнесясь с неуважением к императрице Сабине. По возвращении Адриана из Британии Светоний был смещен вместе с другими придворными.
Но приводимая Спартианом причина отставки Септиция кажется маловероятной. Можно еще допустить, что прямолинейный Светоний был плохим придворным и не сумел понравиться супруге Адриана, но не следует оставлять без внимания следующего. При всех своих положительных качествах Сабина отличалась отвратительным характером, вследствие чего ее страшно ненавидел царственный супруг, не раз повторявший, что развелся бы с нею, если бы был частным человеком. Именно ненависть к ней Адриана и привела к тому, что, умирая, он, говорят, заставил ее предварительно покончить с собою, чтобы она не могла радоваться его смерти. Поэтому можно согласиться с одним французским ученым, что Септиций был удален от двора, по всей вероятности, за любовную связь с императрицей и что на недостаток уважения к ней со стороны префекта император едва ли обратил бы внимание.
Как бы то ни было, на шестом десятке своей жизни Светоний сошел со сцены и должен был отдаться исключительно литературным занятиям. Его общественная деятельность кончилась.
Быть может, он молчит о ней под влиянием горького чувства и только вскользь упоминает о своей жизни при дворе, в биографии Августа[13].
Он умер неизвестно когда, в глубокой старости, в конце правления Адриана или, вернее, в первые годы царствования Антонина Благочестивого. В дошедших до нас литературных памятниках имя Светония упоминается в последний раз в письме Марка Фронтона молодому Марку Аврелию[14], будущему императору. Из текста письма, сохранившегося в искаженном виде, можно все-таки в большей или меньшей степени заключить, что Светоний пользовался уважением и при Антонинах.
III
Свобода от службы, наравне с трудолюбием и талантом, выработали из Светония плодовитого писателя-энциклопедиста, вроде Варрона или Плиния Старшего. Он и историк, и антиквар, и филолог, и историк литературы, преимущественно биограф и этнограф, и генеолог. Он scriptor curiosus, в том смысле, какой придавали этому слову древние римляне, – писатель старательный и добросовестный в своих изысканиях, добросовестный иногда до педантизма, но не умеющий отличить существенное от несущественного и еще менее способный к художественной отделке своего произведения.
Большинство его трудов, к сожалению, погибло. Некоторые из них были написаны по-гречески, например Περὶ δυσφήμων λέξεων ἤτοι βλασφημιῶν ϰαὶ πόϑεν ἑϰαστη. То же следует сказать про сочинение Περὶ τῶν παῤ Ἕλλησι παιδιῶν. Считать эти и некоторые другие произведения переведенными с латинского нет основания.
Одним из капитальнейших трудов Светония была история литературы в биографиях, известная под заглавием De viris illustribus. Это произведение состояло по крайней мере из четырех частей: De grammaticis, De rhetoribus, De oratoribus и De poetis. По мнению Моммзена, последняя книга делилась на два раздела, из которых в одном шла речь о лириках и эпиках, а в другом – о комиках, трагиках и мимографах. Roth думает, что в работу Светония входили и биографии юристов и философов, так что она состояла по меньшей мере из семи или восьми книг. Образцом Светонию могли служить подобные же труды Варрона, Сантры, Корнелия Непота или Гигина, не говоря уже о греческих авторах вроде перипатетика Гермиппа, каристийца Антигона, философа и теоретика музыки Аристоксена. Но цель, избранная нашим автором, была не так обширна. Он исключил из своей книги персон, прославившихся на службе военной или гражданской, и ограничился писателями в строгом смысле этого слова.
Его сочинение пользовалось глубоким уважением в древности и, вероятно, было в руках известного Авла Геллия. Блаженный Иероним, по его собственным словам, взял его за образец при составлении своего аналогичного труда De viris illustribus, где шла речь об известных христианских писателях, в добавление к книге Евсевия.
Если бы вышеупомянутый труд Светония дошел до нас, он значительно пополнил бы наши сведения об античной литературе. К несчастью, от него сохранились только отрывки, и то искаженные позднейшими вставками. Так, биографии Ювенала, Тацита и Плиния не могут принадлежать перу Светония. Говоря о грамматиках, автор не приводит отрывков из их произведений, а ограничивается почти голым перечнем имен, приправленным эпиграммами. В главе De rhetoribus также находим перечисление нескольких известных имен с биографическими заметками и двумя примерами контроверсий. Только местами проглядывает оригинальный текст, стиль, тон и манера Светония. Дошли отделы De grammaticis и De rhetoribus, да и то конец последнего утерян. Блаженный Иероним сохранил в своей хронике, кроме отдела De rhetoribus, несколько мест из De oratoribus и De poetis, хотя и в сокращенном виде. В последнем отделе почетное место занимает спасенная знаменитым грамматиком Элием Донатом биография Теренция, написанная весьма тщательно, плод усидчивого труда. Она может дать понять нам, как дорог был бы для нас потерянный теперь труд Светония, другие более обстоятельные жизнеописания – Горация (быть может, сохраненное Акроном, комментатором поэта) и Лукана.
Книга De viris illustribus написана, по-видимому, между 106 и 113 годами. Так, упоминаемый в ней софист Исей скончался в начале царствования Траяна, а смерть Юлия Тирона относится ко времени похода римлян на Дакию, то есть к 105 или 106 году.
Справедлива, быть может, гипотеза Рота, издателя Светония, что книга, которую так страстно хотел видеть изданной Плиний, и была De viris illustribus.
Рукопись этого произведения долго считалась утерянной, пока не была найдена в Германии около 1452 года и привезена в Италию, вместе с сочинениями Тацита, «Германией» и «Разговором об ораторах». Но и тогда этот манускрипт не содержал всего сочинения, а лишь его первую половину, и относился, вероятно, к XIII веку. Конец кодекса был в руках известного Секко Полентоне, скончавшегося в 1463 году. На памяти этого ученого лежало до новейшего времени пятно, смытое, наконец, с него гениальным Ричлем. Говорят, Полентоне сжег вторую половину кодекса из зависти, видя в Светонии конкурента его громадному труду De scriptoribus illustribus linguae latinae. Но в работе итальянского ученого нет решительно никаких следов заимствования из Светония и вообще из трудов известных писателей древности. Напротив, Полентоне цитирует авторов ничем не выделявшихся.
Но и тот кодекс, который заключал в себе первую половину произведения Светония, известный под именем Codex Henochianus, пропал. Он не был свободен от ошибок, все же его потеря была бы неоценима, если бы с него не сняли нескольких копий. Этих копий пятнадцать, и все они относятся к XV веку. Самый старый и лучший кодекс – лейденский – писан в 1460 году, кажется, в Неаполе, новейший берлинский – семнадцатью годами позже. Большинством кодексов владеет Италия. Несмотря на то что все списаны с первоисточника, они полны разночтений.
Первое издание отрывков книги De viris illustribus вышло в четвертку неизвестно где и когда, но, по-видимому, в Венеции, – около 1472 года. Второе издание относится к 1474 году и напечатано в Венеции, третье – лучшее из старых – во Флоренции, в 1478 году, тоже в четвертку. Эти три старых издания составляют величайшую библиографическую редкость. В тексте каждого есть разночтения, и все кончаются на слове cibo, как и новейшие издания. В 1508 году напечатал свое издание знаменитый Альд. Оно основано на сличении предыдущих рецензий, но в критике текста представляет значительный шаг вперед.
Другие сочинения нашего историка: 1) О греческих играх, со значительными отрывками; 2) О римских театрах и играх, в двух книгах, известных в выдержках; 3) О римском годе, утерянное, за исключением нескольких строк; 4) О «Государстве» Цицерона, сочинение, не дошедшее до нас, но, кажется, написанное в защиту Цицерона от нападок известного грамматика Дидима; 5) О названиях и значении обуви и платья; 6) О зловещих и благоприятных выражениях и их происхождении; 7) О римских законах и нравах; 8) О знаках, употребляемых в рукописях; 9) Исторический труд о последних годах республики, неизвестный по заглавию, но, судя по отрывкам, отличный от «Жизни двенадцати цезарей»; 10) Родословная римских дворянских фамилий; 11) О знаменитых куртизанках; 12) О телесных недостатках; 13) Об установлении придворных должностей; 14) О царях, в трех книгах; 15) Смесь (De rebus variis) и 16) Книга, известная под названием Prata, или Pratum, сочинение смешанного характера, с большими отрывками. Некоторые приписывают Светонию, вместо Тацита, «Разговор об ораторах».
Все эти сочинения погибли. Фрагменты изданы в первый раз знаменитым Исааком Казавбоном, в Женеве, в 1595 году, вместе с биографиями цезарей, и в исправленном и дополненном виде в Париже в 1610 году.
Об утрате исторических трудов Светония не приходится особенно жалеть, так как они были весьма посредственны.
К тому же его произведения, например «О царях», преследовали столь же исторические, сколько археологические цели.
Зато мы можем благодарить судьбу, что до нас дошло самое известное произведение Светония, его биографии двенадцати цезарей.
IV
Для того чтобы верно понять это произведение, его необходимо рассмотреть с двух сторон, во-первых, со стороны необыкновенного богатства подробностями и анекдотами, важными для истории нравов римского мира вообще, во-вторых, с литературной точки зрения, не вдаваясь в преувеличенные похвалы, – столь обычные еще недавно потому только, что Светоний принадлежит к числу классических авторов.
Как писатель, Светоний обладает всеми качествами, которые так драгоценны для историка и которые не всегда бывают соединены в одном и том же лице. У него есть необыкновенная точность и неутомимое прилежание в деле разыскивания деталей и изучения источников, горячая любовь к правде, добросовестность и беспристрастие, замечательное знание литературы, истории, нравов, обычаев, государственного устройства, законов и религии своего народа. К тому же его карьера сложилась весьма выгодно для его труда. Должность императорского секретаря была, правда, довольно трудная, тем не менее не требовала опытности в политике, вследствие чего ее занимали обыкновенно литераторы. Известно, что Август предлагал ее Горацию. На первый план выдвигалась стилистическая подготовка. Через руки императорского секретаря проходили ноты иностранных послов, причем он же отвечал на них. Его не могли миновать апелляции и запросы высших правительственных лиц и губернаторов. Он же был обязан сочинять ответы им и, кроме того, вести личную корреспонденцию императора. Светоний мог близко познакомиться со всеми архивами и государственными бумагами, по всей вероятности, даже с самыми запретными, никому до того не известными, например с письмами Цезаря и Августа или стихотворениями Нерона – и, конечно, не останавливался ни перед чем, чтобы добыть нужные для него документы. Прибавьте к этому его писательский талант, его простой и ясный слог, далекий от какого-либо парения и пафоса, но чуждый всякого риторического преувеличения.
К сожалению, при всех этих положительных качествах, без которых немыслим историк или, в крайнем случае, монографист, у него недостает одного – силы творчества. Впрочем, не одной только ее. У него не только нет искры творческого элемента, благодаря которому исключительно и имеют цену вышеупомянутые качества, – он не чувствует ни малейшего желания обрабатывать собранный им материал хотя бы по тем образцам, которые не раз могла дать ему древняя литература. Вероятно, он даже и не думал об этом. Вот почему его исторические монографии вследствие своеобразной системы их писания стоят особняком. Они резко контрастируют с сочинениями подобного характера, например, знаменитыми «Жизнеописаниями» Плутарха или «Жизнью Агриколы» Тацита.
С этой стороны Светоний оригинален. У него не было предшественников. В старинной исторической или биографической литературе не было таких трудов, которые он мог бы положить в основу своего сочинения. Он интересуется преимущественно частной и интимной жизнью цезарей; но анналы, куда он мог бы обратиться как к первоисточнику, посвящены главным образом рассказам о событиях политического характера. Труды Тацита и Диона Кассия доказывают всю бедность фактами из частной жизни императоров. На основании их нельзя написать биографий подобных Светониевым. Но оригинальность Светония, в связи с своеобразной обработкой им своего материала, и составляет один из крупнейших недостатков его произведения.
Она делает из него собирателя анекдотов, ходивших в обществе, – анекдотьера, как метко называет его Лагарп, литературных и иных пасквилей, ученого, который, запершись в своем кабинете, знает многое и мог бы знать все, но для которого в его жаркой любознательности, граничащей с педантизмом, все составляют частности, а целое ничто. Причина – незнание им жизни. Не без основания древность отказывает ему в месте в одном ряду с Титом Ливием, Саллюстием и Тацитом.
Нельзя не согласиться с мнением, что он был бы неоцененным литературным помощником для какого-нибудь римского историка более ранней эпохи, например для Саллюстия, Азиния Поллиона, Мессалы Корвина или даже Цезаря, которые обращались к историческим занятиям после жизни деятельной и богатой фактами. Занятия историей были тогда еще привилегией лиц высокого общественного положения. Эти римские аристократы когда-то исполняли обязанности консулов, командовали войсками, управляли провинциями, которые были значительно обширнее, нежели многие из современных государств, и управляли почти неограниченно. Прежде чем браться за перо, описывать исторические события и давать характеристику исторических лиц, они жили жизнью своего народа, совершая исторические подвиги. Ученый материал для их труда им доставляли отчасти их помощники, научные же деятели. В отношении Саллюстия и Азиния Поллиона эту роль исполняет один из ученейших грамматиков своего времени, Луций Атей Протекстат, заслуженно называвший себя Philologus, в отношении Цезаря – Гирций. А каковы были количественно материалы, находившиеся в распоряжении этих лиц, доказывает пример того же Капитона. В течение своей долгой жизни трудолюбивый ученый, бывший отпущенник и даже не римлянин, а грек по происхождению, собрал, по словам того же Светония[15], не менее восьмисот томов заслуживавших внимания материалов для работ Саллюстия и Азиния Поллиона!
Появлению в исторической литературе сочинений кабинетных ученых, «не делавших истории», не имевших ни высокого звания, ни влияния, мешало тогда многое, и прежде всего традиции. В последнем нас убеждают факты. Когда воспитатель знаменитого Помпея, редкий ученый и крупный талант, но все-таки не более чем грамматик и dominus scholasticus, вольноотпущенник Луций Отацилий Пилит, начал писать биографию своего питомца и его отца, он произвел целую литературную революцию. По крайней мере, Корнелий Непот говорил о Светонии весьма недвусмысленно: «Он первый из вольноотпущенников начал писать сочинение по истории, между тем как раньше исторические труды писали обыкновенно лица самых аристократических фамилий»[16].
Ничего подобного не было у Светония. Происходивший из мещанской семьи, обладавший скромными средствами, никогда не выступавший на широкую арену общественной деятельности в качестве чиновника или военного, почти всецело ушедший в свои занятия древностями и всю жизнь рывшийся в архивах, одинаково невозмутимо рассказывающий о самых крупных фактах из политической деятельности того или другого императора, как и о его скандалезных похождениях или кровожадности, несколько нелюдим и педант, он не может быть причислен к первоклассным литературным силам своего времени, несмотря на щедрые комплименты доброжелательного Плиния. Это скорее второстепенный или даже третьестепенный писатель. У него нет знания света – сама его жизнь бедна фактами – и людей, иначе ему удалось бы упрочить свое положение при дворе такого императора, каким был Адриан, с которым у него было много общего, много точек соприкосновения в любви к истории и археологии, между тем он берется писать биографии и характеристики лиц, принадлежащих отчасти к самым загадочным и замечательным во всей всемирной истории! Этот грамматик и ритор по преимуществу приступает к решению задачи, которая была бы по силам разве гению вроде Тацита!
Что ж удивительного, если он не только не решил бывшей пред ним мудреной психологической задачи, но и сделал ее еще труднее для понимания! Ему не помогли ни бесчисленные подробности в отдельных характеристических чертах описываемого лица, ни пикантные анекдоты и рассказы из области интимной жизни, ни все те подробности, которые мы знаем исключительно благодаря ему.
Виной всему система, которой он придерживается в своих монографиях.
Настоящий исторический писатель старается дать нам ясное представление о характере и всей личности изображаемого персонажа. Он следует за ним во всех стадиях его развития, начиная со дня его рождения, показывает его нам в связи с его временем, в его отношениях к среде, окружающей его в различные периоды жизни. При этих условиях изображение становится рельефнее. Оно оживляется подробностями, вносимыми под влиянием твердо установившегося нравственного воззрения. Их подкрепляет сила и глубина психологического анализа. Даже при скромных дарованиях автор старается свести все к главной цели – хочет сделать понятным для читателя изображаемое им историческое лицо, нарисовать его, как нечто целое, и объяснить, по возможности, те крупные противоречия, которые встречаются в исторических характерах, сопоставляя их.