В каждом человеке есть солнце.
Только дайте ему светить.
Сократ
© Мария Свешникова, 2022
© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2022
Фотография на обложке использована по лицензии Shutterstock
Запертый космос
– Вынь наушники, в них ты орешь как на партсъезде. Женька спит. Если узнает, что мы с тобой снова ночами трещим, от меня уйдет, – умудрялся кричать шепотом в телефонную трубку школьный подельник по преступлениям мелкого калибра.
– Саш, ну как можно ревновать к лучшей подруге, которая живет за тысячу километров? Смешно, ей-богу. – Я отошла в тихий угол зала ожидания и сбавила громкость. В тот день в Хитроу яблоку упасть было негде.
– Когда-нибудь ты влюбишься и поймешь…
Он рвал беседу на клочья неудобной правды. Двадцать один год подобных оказий мне удавалось избегать, если не считать досадного недоразумения с Дэвидом Бэкхемом. Спасло только то, что он быстро женился на тощей певице, а бабушка всегда говорила, возведя указательный палец к небу (ну или потолку), что нормальный мужик – не псина, на кости не бросается. А на фига нам такой? Мы нормального подождем. И, заев юношескую печаль дюжиной вареников с картошкой, я отправилась в комнату сдирать постеры упавшего в моих глазах футболиста.
– Хватит с меня неприятностей за последние пару недель. – Мне вспомнилось, с каким трудом я пассатижами вытягивала из кирпичных стен оставшиеся от постеров гвозди. – Никаких влюбленностей! И так проблем хватает.
Меня, как и сотню-другую таких же неудавшихся эмигрантов, приглашали заполнить салон самолета и отправиться восвояси на родину.
– Ты что, встречаешь кого-то в аэропорту? Кто на этот раз прилетает и экономит на отеле? – Сашка ожидал услышать очередное знакомое имя. Пока погода была летной, а воздух открытый, как космос, я безотказно принимала в гости большую половину класса.
– Саш, я возвращаюсь! Насовсем, – наконец констатировала факт, который казался пластмассовым муляжом, но никак не правдой. Глаза стали влажными, главное – не зарыдать в голос.
Благо в этот момент проснулась его Женька и начала бубнить, что он ее ни в грош не ставит, спать не дает. Хорошо хоть голос мой не расслышала.
– Я думал, ты решила там остаться, пока все в мире не уляжется, – дивился он такому повороту событий.
– А ты планировал не заводить серьезных отношений и жениться на мне, когда мы оба отчаемся.
– Так я и не нарушал обещанного.
– Подлый лжец. Я помню, как ты у меня списал изложение и на разборках не сознался, – решила я внести нотку юмора в реквием по мечте.
– Маш, а на самом деле чего стряслось?
Я не умею сообщать людям о смерти – это как стоять на паперти и требовать к себе жалости. Ну что изменила бы фраза «Саш, у меня умер отец»? Еще не умею говорить о проблемах в семье: учитывая шаткое состояние мировой экономики, мама не сможет сама оплачивать мое обучение. А всего год до диплома. Да и гневаться на геополитику – дело опасное, тут до кровавой резни пара неточно сформулированных предложений. Поэтому я умолчала, что мне отказались продлять визу просто потому, что я русская. И моя фамилия такая же простонародная, как у многих чиновников, попавших под санкции. Да, был вариант перевестись в Нью-Йоркскую киношколу, но я не прошла конкурс и могу только опуститься на два курса ниже по лестнице высшего образования, а это вызвало бы тотальный дефолт в рамках нашей семьи.
Вы когда-нибудь возвращались туда, откуда мечтали выбраться и, что самое интересное, таки выбрались? И когда прошли зону языковой турбулентности, настроили планов и раскатали губу, оказывались у разбитого корыта? Как только стал космополитом, сидишь за ужином, где присутствуют все этносы и религии, но это вас ни на толику не разнит, а потом бах – цепочка мировых катаклизмов, смерть отца и все многолетние старания стать человеком мира насмарку.
Я снова русская. И сейчас мне от этого грустно. Будто выведенное лазером, вытатуированное, как у породистого стаффордшира, клеймо на загорелой коже проявилось. И нет варианта скосить под дворнягу, что бредет своим маршрутом. Придется оправдывать породу.
Мама запретила мне прилетать на похороны отца. Мы ссорились до хрипоты и проклятий. Она боялась, что меня не пустят обратно. Да и, наверное, хотела, чтобы я запомнила отца живым. Но как итог – цитадель Шекспира, Байрона и Камбербетча меня все равно исторгла, будто эмбрион с поломкой в генах.
Забавно: единственное решение, принятое моими родителями обоюдно после похода в загс, – сделать из меня драматурга в Туманном Альбионе. А до этого ни в чем не сходились. Когда купили новую кровать с коваными ножками в начале 90-х, до того поссорились, что та стояла ребром в коридоре несколько месяцев. Все началось в день выписки из роддома – надо было как-то меня уже обозвать. «Орущее недоразумение» в свидетельстве о рождении тогда нетолерантное общество вряд ли бы оценило.
Папа топил за Иру (так звали его первую любовь), мама – за Марину (слишком любила Высоцкого). Как вышла Маша, никто не понял, даже бабушка, написавшая на всех бумажках, положенных в шапку, «Анна». В честь Ахматовой (не Карениной, если что).
С мамиными взглядами на жизнь мы спорили всю дорогу, а особенно с ее полетами к Богу, о которых она рассказывала на каждом семейном собрании (видимо, поэтому вся наша семья и разбежалась по разным континентам). Випасана в Керале, айауаска в Перу, регрессолог на быстром наборе и даже друг-батюшка в подмосковном монастыре, которому она для проформы каялась в инакомыслии, а после в трапезной за чашкой малинового компота пересказывала содержание четырехтомника Антаровой, кормила чавашпрашем и делилась псевдонаучными исследованиями о пользе кундалини и пранаямы, – все это точно описывало то, кем стала моя мама. Некогда филолог и заядлый атеист. Перед тем как сказать, что отец скончался от инфаркта, она около часа рассказывала мне про Санта-Муэрте и народы вроде балийцев, которые почитают смерть, радуются, когда она приходит. Ибо смерть есть великое освобождение души.
Впервые мама соприкоснулась с «небом», когда ей делали ножевую биопсию. В тот год мне стукнуло четыре. Под предлогом командировки в Баку она отправилась в Центр акушерства и гинекологии РАН, где ей и вкололи стандартную дозу анестезии, не рассчитав точное количество, а мама у меня хрупкая, тоненькая, как береза на патриотических пейзажах. Раньше мне казалось, что шквалистый ветер способен унести ее в волшебную страну Оз и мне придется собирать фронт плюшевых игрушек, объявлять всеобщую мобилизацию и спасать целый мир в лице и теле моей мамы. Я даже составила список того, что мне может понадобиться, – туда входили шляпа-невидимка (шапка показалась мне банальным аксессуаром), ступа-самозванка, кошелек-самобранец и прочий реквизит, и в одном полку с шахматными фигурками я готова была спасать целый мир. Ведь меньше четверти века назад мой целый мир умещался в утробе матери. С тех пор, в отличие от большинства, моя мама не только не боялась смерти, но и с юношеским озорством ее изучала.
Я не зря сейчас вспоминаю эту историю, и вовсе не потому, что через двадцать часов я стану проституткой (да, такой спойлер), а потому, что перед взлетом самолета любой нормальный человек думает о смерти. Тем более когда коротал время в зале ожидания за просмотром свежего документального фильма о военных испытаниях государств, над территориями которых предстоит промчаться несчастному «боингу».
Позже рядом со мной уроженец Таджикистана перебирал четки и мелодично произносил «Аллах акбар» на взлете, что никого уже не пугало. Я бежала в Москву по сожженным мостам. Всего три часа, я даже не обожгла пятки.
Мой преподаватель по истории английской литературы посоветовал вязать, когда начинаешь думать о смерти, и вместо мыслей: «Для чего все это?» – наматывать нитки на спицы. Я пыталась смотать клубок ниток, который размотался на целый салон. Все русские смотрели на меня как на полную клячу, англичане же пытались помочь. Раскорячившись в поисках пушистого беглеца, уткнулась взглядом в ботинки такого же размера, как у папы, морщинистые руки с проявленными сухожилиями и обручальное кольцо, которое он не снял даже после развода, – все свидетельствовало о том, что это был он… Старый хрипловатый ирландец.
Неужели рейсы из Дублина тоже начали отменять?
– Thank you!
Насколько мне известно, в России девушка моего возраста с большей вероятностью принимает запрещенные вещества или позирует голой в чатах, чем вяжет. Так что я снова белая ворона. Нерусская русская. В очередной раз придется ассимилироваться.
Как-то одноклассница показала мне отдельный чатик нашей школы, где покинувших родину обзывали буржуйками или печками. Ведь все уверены, что жить в Лондоне – значит обязательно быть дочерью вора или жулика. Неправда. Отец платил за мое обучение из тех денег, что зарабатывал в театре и копил многие годы, добавлял средства, полученные им по наследству при размене квартиры троюродной тети Инны, вложенные в криптофермы, просто фермы и банки разной степени надежности. Мама превратила всех знакомых редакторов в литературных рабов, которые денно и нощно помогали ей писать детективы, почитаемые в глубинке. Она хотела стать второй Берберовой или Блаватской, но менять Королевскую школу искусств на ашрам как место моего обитания оказалась не готова. Волевым решением оставила себя в том жанре, который давно ей был чужд. Но умение жонглировать словами и мастерство не пропьешь.
Еще совсем недавно мы на пару с латиноамериканкой Миячче снимали небольшие апартаменты недалеко от железнодорожных путей в районе Хаммерсмит. То марширующие поезда, то громогласные болельщики мешали нам спать, и никакие беруши не спасали. Площади «небольших апартаментов» в Англии и по ту сторону Ла-Манша существенно различаются. Воспеваемая комиками квартира в 33 квадратных метра – это вполне себе просторные хоромы для студентов. Иногда мы неделями питались супом быстрого приготовления в пластиковых стаканах, чтобы позже урвать странные наряды именитых дизайнеров, которые моя бабушка мигом бы отправила на половые тряпки. Или пойти на концерт плохих парней в лице Пита Доэрти или Карла Брата.
И вот теперь я неделю наскребала деньги на билет на самолет, одалживая у всех подряд, потому что мама не могла вывести деньги со счета и разобраться с тем, как осуществить перевод. Мне пришлось сдать в секонд-хенд винтажный пиджак, пару сумок и решить этот вопрос самостоятельно.
Земля в иллюминаторе
В Москву я спустилась с небес пустой и растерзанной. Кто-то выпил меня, как утренний кофе.
Мама появилась такая лучезарная, как в детстве, когда я хотела спасать ее из страны Оз. С пепельными, чуть вьющимися на концах волосами, практически алебастровой кожей, окропленной веснушками, с серо-зелеными глазами и вздернутыми не домиком, а просто-таки альпийским замком бровями – ее бы в поля ржи. Худая, в светлой рубашке из тончайшего шелка, она высматривала меня в толпе.
Рядом с ней, грузно положив подбородок на ее плечо, стоял мужчина. Мне доселе незнакомый.
– Привет, мама! Я твоя дочь! Приятно познакомиться!
Даже на расстоянии трех метров она не сразу заприметила во мне родные черты. Уставшая от сбора вещей и бюрократических нюансов, выглядела я потрепанно.
– Ты пьяна? – Мама потрогала мой лоб.
– Нет, констатирую факт, что мы не виделись три года!
Пока мир сидел в оцепенении от чумы, мы привыкли общаться дистанционно. Я вообще с трудом помню, когда меня последний раз кто-то обнимал, и потому от тактильных приветствий я чуть поежилась.
– А она у тебя забавная, в жизни приятнее, чем на фотографиях, – вставил незнакомец пять копеек в копилку бессмысленных и раздражающих меня фраз.
– Ты просто плохо меня знаешь, – вертко выскользнула я из почти случившихся объятий, понимая, что диалог носит состязательный характер.
– Это Эмиль! Мы с ним живем уже почти год вместе. Я тебе присылала фотографии, помнишь?
– Нет, ты мне не высылала. – Я резко зашагала в сторону выхода, всучив все четыре громоздких чемодана Эмилю.
– Ну или не тебе… Какая разница? Поехали домой. Интересно, Фима тебя узнает?
Фима – это поджарый лабрадор цвета горького шоколада, кобель и любимец семьи (не то что я). Нам его папа подарил шесть лет назад на Новый год, накануне их с мамой развода. Мне на радость, маме – в отместку. Чтобы не только санкции в нашей жизни присутствовали, но и ссанкции.
– Даже не обнялись при встрече. Что за холод в нашей семье! – бубнил Эмиль, утрамбовывая мой скарб в багажник. – По коням?
– Дай ей выйти из зоны турбулентности и вымыть из себя чай с лактозой, – с налетом сарказма подметила мама, – сама обниматься полезет.
– А ты мне вообще не семья. – Я засверлила Эмиля взглядом. – И мам, а с каких пор ты занялась усыновлением совершеннолетних детей?
Эмиль был лет на семь старше меня. Сын зажиточного азербайджанского фарцовщика и русской продавщицы из ГУМа. С практически пушкинскими бакенбардами и неприлично загорелый, он напоминал напыщенного франта.
Стоило нам усесться в салон и приняться за обсуждение будничного, как почти тотчас началась стандартная перепалка повзрослевшей дочери и молодящейся матери. А спустя пять минут молодящаяся просветленная мать предложила мне выйти в закрытое окно на полном ходу. Она была раздражена, что во мне нет ни толики радости от возвращения на родину, в отличие от спутника, которого, казалось, все это забавляло.
Хихикая и посмеиваясь, он напоминал по мимике отца. Я простила маму за эту слабость. Все мы пытаемся воскресить воспоминания. Никто же не возьмется обвинять диабетика, что он перешел на допустимый аналог.
В районе МКАД Эмиль занервничал, что опаздывает, посему он прямо из-за руля вылетел и, сверкая пятками, нырнул в ближайшую станцию метро. Мы с мамой остались вдвоем в машине. Наэлектризованный воздух вкупе с гробовым молчанием вдавили нас в сиденья. Поводы для полемики закончились, а раздражение лилось через край. В мире, где больше не осталось правых и праведных, мы были на стороне большинства.
Непременно хотелось чем-то занять руки.
– Можно я сяду за руль? У тебя же все равно страховка безымянная.
– Ты хотела сказать расширенная? – Мама включила аварийку, даже не удосужившись прокрасться на обочину. Все равно пробка. – У тебя права-то русские есть?
Я достала их из сумки.
– А слабó назвать точную дату моего рождения? – Я вновь нашла пространство, где можно пофехтовать упреками.
Мама справилась с этим. Даже вспомнила год. Так сменился третий за последние пятьдесят метров человек за рулем. Машина пошла по рукам, как девушка легкого поведения.
– Ты помнишь, что у нас правостороннее движение? – Мама безумно ароматно и со смаком закурила, заметив буржуйские сигареты, торчащие у меня из кармана.
– Правда, что ли? А я-то думаю, почему столько народу на встречке толпится? Штрафы, что ли, отменили?
На самом деле мне хотелось плакать. Столько раз я прокручивала в голове, как приеду домой победителем, буду бравировать именами режиссеров, названиями театров, где удалось поработать, хвастаться дипломами, привезу набухший чемодан дорогих подарков и редких артефактов, чтобы устроить близким праздник. А в итоге тоскливо поджимаю хвост.
– Вот что! – наконец разбавила молчание мама. – Летом ты потрудишься у меня. Ближе к осени Эмиль проект запустит – пойдешь к нему работать. Администратором или, может, продвижением займешься. Его армейский товарищ в Колумбию перебрался. Кофе возит. Хороший. Я пробовала. Вот и решили кофейню открыть. Но там пока ремонт. Так что будешь творить во благо отечественной литературы. В моем лице.
– Тоже мне Толстой. И чем я могу быть тебе полезна, королева детективов?
– Придумаем по ходу пьесы, а пока ты вполне могла бы вести за меня блог, такая с ним морока. Ну и помогать редакторам «рыбу» выстраивать со своим сценарным высшим…
– Оборванным высшим, мама, оборванным…
– Хорошо, со своим оборванным высшим ты вполне сможешь прописывать обстоятельства действия в моих книгах. Да, это черная работа, но надо с чего-то начинать.
Стыдно признаться, я не читала ни одной маминой книги. Знаю, что продаются неплохо. Больше в регионах. Когда-то благодаря крупным по тем временам тиражам мама смогла, продав бабушкину квартиру, перебраться в самый центр. У нас даже одно время комнаты назывались как те издания, на авансы за которые мы делали ремонт.
– Мам, других вариантов точно нет?
– А есть ты хочешь? Или как ты собираешься жить? В типографиях то стачки, то бумаги с гулькин нос из-за ситуации в стране. Мой доход снизился, я тебе даже наполовину прошлую жизнь обеспечить не могу. Придется взрослеть. Причем быстро.
– То есть опции всего две – либо носить кофе, либо быть твоим литературным рабом?
– Ты слишком грубо сформулировала. Это лишь начало. Многие великие сценаристы начинали с того, что носили кофе на съемочной площадке.
– Знаешь, зачем папа меня отправил в Лондон? Чтобы я никогда – слышишь, НИКОГДА! – не носила никому кофе!
– Ничего. Поносишь, не развалишься. Опустись с небес на землю!
Когда мама переходит на крик, то иногда у нее в уголках губ появляется капелька слюны. В детстве я протягивала ей салфетку, и мы переставали ругаться. Салфеток под рукой не было. Как и желания.
– Варианты всегда есть. – Мой оптимизм восстал из ада.
– Какие? Тебе хоть из одной компании ответили на резюме? Ты витаешь в облаках, думая, что кому-то нужны молодые дарования. Чтобы иметь все и сразу, есть только два пути: родиться с золотым половником во рту или переобуться в содержанки, что, в общем-то, близко по «содержанию». С первым ты пролетела. А панель всегда в твоем распоряжении.
– Вот оно как? То есть ты так оцениваешь мои перспективы? Ну хорошо…
Я вдавила тормоз в пол и остановила машину в самом центре пробки. Вышла под возгласы водителей других машин, которые лишь искали повод, чтобы на кого-то сорваться и ударить по клаксону. А мне было плевать.
– Хватит театра! Не устраивай МХТ. Садись в машину. Ты знаешь, что я тебя люблю.
– А еще я вижу, что ты в меня не веришь. Рабыня, официантка, панель. – На грудину будто чугунный утюг водрузили, каждый вдох – поднятая 50-килограммовая гиря. – Мы же на Ленинградке? – Продышавшись, я огляделась по сторонам. – Ее в девяностые называли панелью?
– Она самая. Только я прекрасно знаю, что ты никогда на подобное не решишься! Для этого тоже смелость нужна и трудолюбие! – крикнула она мне вдогонку, потом пересела на переднее сиденье, явно размышляя, каким аперитивом запить данный вид ссоры.
Суть дорожно-транспортных отношений в том, что всегда кто-то кому-то переходит дорогу. Что зеленый для одного, то красный для другого. И так будет вечно. Пока не зажжется желтый и участники этих странных отношений не пойдут на риск и не начнут решать, кто же из них прав, а кто лев.
Машины в правом ряду мигали поворотниками, как цветомузыка. Меня прельщал средний, он никуда не сворачивал с пути. От проспекта исходил жар. Каблуки тонули в раскаленном асфальте. Неужели привести с собой дождь – это такой немыслимый перевес багажа?
И тут, в очередной раз выдернув себя из недр дорожного полотна, я решилась. Решилась хоть раз в жизни ответить за собственные слова. Если что я и усвоила из воспитания, это то, что за сказанное надо нести ответственность.
От духоты перед глазами рябило; по моим подсчетам, до обморока оставалось несколько минут, и лучше в этот момент оказаться внутри машины с кондиционером. Я решила не рисковать своей вегето-сосудистой дистонией и двинулась в сторону пешеходного перехода, где весь ряд тормозил перед поворотом.
…Вдруг из замершего рядом автомобиля, чье боковое зеркало я беспардонно задела бедром, заиграл Патрик Вульф:
It’s you
Who puts me in the magic position, darling now
You put me in the magic position
To live, to learn, to love in the major key[1].
Неужели кто-то в Москве слушает брит-поп?
А какого черта и не наломать дров? Если верить отцу, то живем мы только один раз, и терять, собственно говоря, нечего. С другой стороны, если верить матери, мы живем бесконечный караван жизней, тогда тем более – почему бы не рискнуть? К тому же если весь мир думает, что русские девушки – проститутки по складу сознания, то я просто следую зову природы. Гены пальцем не раздавишь.
Трясущейся рукой я постучала в окно пассажирской двери. Водитель опустил стекло. Убавил громкость.
– Можно я у вас здесь посижу? – Я пыталась не смотреть на мужчину, управляющего транспортным средством.
– Зачем?
Не могу сказать, чтобы сухощавый мужчина с сизоватой проседью на висках испугался, скорее он был приветливо насторожен.
– Откройте, пожалуйста, быстрее, а то сяду в соседнюю.
Все-таки угроза – всегда самый верный способ манипуляции. Он снял блокировку с дверей и пустил меня в свой вечер.
– Что у вас случилось с музыкой?
– Приложение зависло. – Он показал мне, что следующий трек не подгружается. – Могу радио включить.
Он не придавал значения мелочам. Крепкая нервная система – это плюс.
Видимо, он тоже от чего-то бежал. Его грустный взгляд делил дорогу на дополнительные полосы движения. По радио играла заунывная песня на иврите. Толерантное отношение к тоскливой музыке – это минус.
– Интересно, о чем он завывает? – попытался затянуть меня в трясину бессмысленного диалога мужчина.
– Он поет о том, что если девушка согласится и пойдет вместе с ним, то он непременно сделает ее счастливой. Только ей надо довериться своему сердцу. – Я еле сдерживала гомерический хохот.
– Ты знаешь арабский? – поинтересовался водитель, не прочухав, что мой язык та еще секира и за словом в карман я с пеленок не лезу.
– Это иврит.
– Хорошо, поставлю вопрос иначе: ты знаешь тот язык, на котором исполняется эта песня?
– Нет, но если бы я вдруг решила спеть такую песню, то непременно вложила бы такой смысл. Подобной тональностью только липовые обещания раздавать.
Он оценил мою шутку и расслабил скулы.
– Куда тебе? – спросил он.
– А какие варианты? Из двух: к тебе или к тебе? – Я сказала это с такой уверенностью, как будто каждый день зарабатываю на жизнь эскорт-сопровождением и по сговору с ДПС захватила Ленинградский проспект.
Я улыбнулась. Едва спустилась с трапа – а уже мыслю в контексте 90-х.
Мужчине – простите, моему первому клиенту – оказалось около тридцати пяти. Поскольку он сидел, точный рост я определить не смогла, – макушку о люк не чесал, но и до педалей дотягивался с приличного расстояния. И пальцы на руках у него были аккуратные, но не холеные, отдающие жеманством. Он чем-то напоминал молодого Сержа Генсбура. Только стрижка покороче. И одеколон его тоже казался приятным. Но только я решила спросить название, чтобы записать и позже купить себе в единоличное пользование, как обнаружила, что телефон я оставила в сумке в маминой машине. Ни денег, ни телефона, чтобы отправить клич о помощи и скинуть геопозицию.
Из левого глаза предательски покатилась слеза. Я с самого детства плачу одним глазом. Непредумышленно.
– Что-то случилось?
– Нет, просто жарко, – Я всосала эмоции и продолжила играть роль девушки на одну ночь. Хотя хотелось бы девушки на одну жизнь.
– Хотите воды? – Он потянулся за бутылкой минералки.
– Нет, спасибо. Мне бы закурить.
– У меня в машине не курят.
– Не курят так не курят! – Я посмотрела на часы. Не смарт, обычные, со стрелками, что сообщали: Степашка в «Спокойной ночи, малыши!» скоро скомандует отбой.
Знаете, бывает такой сканирующий взгляд, как металлоискатель? Вот именно таким взглядом он окинул мои часы. Мне их мать отдала перед отъездом. После развода и до геополитического раздрая ей часто ухажеры дарили драгметаллы. Она же на запястье носила лишь красную нить, а на груди серебряный крест. Так что атрибуты зажиточных времен оказывались у меня в ушах или на руке.
Мне кажется, мой первый клиент сопоставлял факты и прикидывал, во сколько я ему обойдусь. За час.
Мы снова намертво встали в пробку, в этот раз уже на Страстном бульваре. Я решила, что это повод или хотя бы причина, чтобы выйти покурить, – все равно он далеко не уедет. Однако мой случайный встречный забрался одним колесом на тротуар и припарковался.
– Ну, рассказывай, почему ты села именно в мою машину? Ты же чем-то руководствовалась, совершая этот выбор? – Он резко перешел на «ты».
– Мне показалось, что ты бы заплатил больше всех.
– А как же дорогой внедорожник, что стоял рядом? Мне кажется, правильнее было бы сесть туда.
– Он же покрыт матовой пленкой. Комплексами за версту разит.
Я пощупала, не выпала ли пачка из заднего кармана, и вышла из машины. Все оставшиеся фунты я спустила в дьюти-фри на сигареты. Он последовал за мной.
– Как тебя звать-то?
– Марина! – Пусть будет так.
Вспомнив биографию Марины Цветаевой и хронологию ее похождений, я решила, что этот творческий псевдоним мне вполне подходит. Главное, не начать рефлексировать и страдать на постоянной основе.
Мы присели на горячий от солнцепека бордюр. Солнце слепило напоследок, готовое завалиться за горизонт.
– Меня, кстати, Макс зовут. Угостишь? – потянулся он к пачке.
– Ты же не куришь.
– Поправочка: в машине и дома не курю.
Я протянула ему пачку и зажигалку. Последний предмет он очень тщательно осмотрел, молча делая выводы. Раритетная золотая зажигалка, выпущенная в 1993 году и посвященная Элвису Пресли, мне досталась от отца. В 1998 году ею рассчитались с ним за гастроли в Братиславе, когда кассу театра обнесли. Он хранил ее как заначку на черный день, чтобы в любой момент сдать в ломбард и залечь на дно. Моим же знакомым я говорила, что купила китайскую подделку, дабы зазря не переводить пластик, покупая одноразовые. Только европейцы могут одновременно курить и заботиться об окружающей среде.
– Так куда поедем? Ко мне или ко мне? – Макс – теперь уже можно называть его по имени – изучал меня, как причудливый экспонат на выставке современного искусства. Пытался понять, что я являю собой, где подвох и что хотел сказать автор.
– Давай лучше к тебе. – Я отвела глаза.
– Не боишься? – Он прислонился ко мне плечом и чуть ткнул локтем.
– А должна? – отыгрывала я невозмутимость, понизив голос до контроктавы.
Он лишь усмехнулся. В конце концов, всем бы умирать от рук (и не только рук) таких харизматичных маньяков. Просто нуар какой-то.
– Мы поедем за город в мой дом.
– Ты меня изнасилуешь и закопаешь? Лопата же наверняка есть, – схохмила я.
– Первое вряд ли, второе – только по желанию. Ну или наоборот. Решай сама.
– Решила. Поехали. – Затушив бычок, я сканировала пространство на предмет урны.
– Обычно в такие моменты девушка спрашивает точный адрес и сообщает его по телефону вышестоящим. Теперь я поинтересуюсь, в чем подвох?
– А я сама по себе. И телефона у меня нет. – За неимением других опций я протолкнула бычок сквозь канализационную решетку.
– Одиночка, значит? Или, как там у вас говорят, индивидуалка?
Только не сдаваться! Как меня отец в детстве учил, сила воина в его безупречности. Думаю, данная теория применима и ко лжи.
Я вздрогнула от прикосновения Макса. Он с силой выдрал нить, на которой висела пуговица манжеты. Я задела ею, когда выкладывала багаж на ленту. Последние годы я перешла на капсульный гардероб и потому извечно была одета в джинсы разной степени узости и белые рубашки разной степени расхристанности. Сегодня все было ýже и расхристаннее, чем обычно. Но своему фирменному стилю последних лет в плане материи облачения я не изменяла.
– На. – Он протянул мне ее, потом положил эту чертову пуговицу с кричащим логотипом дорогого бренда по центру моей ладони. – В карман убери, приедем – пришьем.
Предвосхищая его вопросы, я начала отвечать:
– Рубашка – подделка. Стоит копейки – выкину, и все.
– Врешь, – продемонстрировал он свою наблюдательность, когда галантно открывал мне дверь.
– Почему ты так думаешь?
– Иначе бы ты выкинула пуговицу, но ты убрала ее в карман.
Я промолчала. Его взгляд кутал заботой, но открыто жалеть меня он стеснялся, хотя с самого моего появления учуял червоточину. Глядя на его фигуру, я наконец поняла, что такое сажень в плечах. И даже на глаз могу прикинуть, сколько это в сантиметрах.
Рядом с ним хотелось просыпаться. И быть может, даже засыпать. Так сложилось, что у меня в жизни было только двое мужчин, и оба вызывали отторжение за завтраком. А тут первый, с которым хотелось разделить утренний кофе, а не унестись прочь, в кокон одиночества. Но у моего персонажа такой сцены не прописано.
Однажды к нам в школу искусств приезжала ирландская драматургиня и борец за феминизм и феминизмы, и она рассказывала, что когда работала над пьесой про бомжей, то неделю провела в ночлежке и питалась на свалках города. Брызгая слюной, она призывала нас изучать все грани жизни, ибо иначе в словах нет правды. А где нет правды – там ложь. Кажется, я только что получила шанс опробовать на зуб первый сюжет. Да еще и получить деньги.
На Максе была измятая за трудовой день рубашка, которую он на долгом светофоре заменил хлопковой футболкой. Мы удалялись от центра города. Я чувствовала, как запахи наших духов смешивались в единый ольфакторный орнамент. Хотелось пить пузырящееся лето в красивых бокалах.
– Можно странный вопрос?
– Валяй. – Его губы растянулись в косой ухмылке.
– Если честно, я не знаю точно, сколько стоят мои услуги, но давай так: ты купишь бутылку самого дорогого шампанского, которое найдем в ближайшей винотеке, и мы с тобой ее выпьем на двоих.
– Ну просто натуральный обмен, новая форма товарно-денежных отношений в действии. – Макс расхохотался.
– Something like that. – Я, сама того не заметив, слетела на английский. По привычке.
– Хорошо. Но только самого дорогого. Чтобы больше не покупала подделок. – Он снова взялся за манжету рукава и пощупал ткань, пытаясь меня расколоть до правды.
– Спасибо.
– Больше ничего не хочешь?
Мы остановились возле энотеки с небольшой верандой, где можно продегустировать новые сорта.
– Хочу. Зиму вместо лета.
– Загранпаспорт с тобой? – Не дождавшись ответа, он выскочил из машины, которой перегородил запломбированную жильцами арку, и удалился за игристым.
Вернувшись, Макс протянул мне пакет. Я невольно увидела сумму, пропечатанную на чеке, и подумала, что не самую плохую идею заработка послала мне жизнь. Но почему-то вместе с шампанским в сумке я обнаружила упаковку бокалов.
– У тебя посуды нет?
– Там, куда мы едем, – нет.
За время его отсутствия несколько раз звонил телефон. Вернувшись, он заметил пропущенные, однако выходить перезванивать или писать сообщения не стал.
– Жена? – почему-то сорвалось у меня с языка.
– Какая разница? Не важно все это. Мы же с тобой про шампанское, а не про задушевные разговоры. Какая тебе разница, кто я? Но нет, не жена.
- Небо № 7
- Непрожитая жизнь
- Падающая звезда
- Холодный кофе, или Одиночество Офелии Коулман
- Коллекция поцелуев
- Артур, Луи и Адель
- Милая Роуз Голд
- Красавица
- Лунара
- Лавандовая ветвь
- Тун. Лето в розовом городе
- В ореоле тьмы
- Чижик из дома номер шестнадцать
- В одно мгновение
- Шестое чувство
- Сердце лета
- Телефонная будка на краю земли
- Рассказчица
- Цион
- Будь моим
- Заклятые в любви
- Разрушенный рыцарь
- Смена
- Причина остаться
- Держись от него подальше
- Мой хулиган
- Привычка ненавидеть
- Жизнь по обмену
- Стеклянный дом
- Валентин
- Будь моим (иллюстрированный)
- Валентин (иллюстрированный)
- 140 ударов в минуту
- На полной скорости
- Дом грозы
- Как проиграть в любви
- На волнах любви
- Королевы и изгои
- Фальшивый рыцарь