Скитальцы океана

© ООО «Издательство «Вече», 2015

© Сушинский Б. И., 2008

© ООО «Издательский дом «Вече», 2008

Часть первая

Пираты всегда принадлежали к той отчаянной части человечества, высшим смыслом бытия которой становилась рыцарская преданность законам и традициям разудалого морского братства, а высшей наградой за риск, кровь да труды ее неправедные – корабельный саван и королевская виселица.

Автор

1

Шторм постепенно утихал, однако раскаты грома и порывы ветра все еще, волна за волной, накатывались на остров, угрожая растерзать его, как нарвавшийся на мель полузатонувший корабль.

Прислушиваясь к оглушительному грохоту прибоя, Ирвин Рольф чувствовал себя так, словно стоял не на скальном уступе у входа в пещеру, а на затерянном посреди океана спасательном плоту. Поэтому то, что он рассмотрел во время одной из вспышек молнии, показалось ему совершенно немыслимым. Ночное видение, океанский мираж, бред… все, что угодно, только не благостная явь: неподалеку от входа в бухту, чуть левее его, вдруг появилось… очертание двухмачтового парусника!

– Но этого не может быть! – охладил свое воображение охрипшим от влажных ветров, простуд и долгого, томительного молчания, голосом штурман Рольф. – Перед тобой – всего лишь мираж!

И все же следующей вспышки молнии он ждал, как господнего озарения, которое все не являлось и не являлось ему.

«Да не может быть в этой бухте корабля! – отчаянно убеждал себя опытный моряк, точно так же отчаянно рассчитывая на чудо. – Ни один капитан, будучи в здравом уме, пробиваться сквозь ее чертову горловину не решится! Тем более – в такую ночь!»

Сомнения могли терзать его целую вечность. Но уже через несколько мгновений после того, как штурман сумел-таки убедить самого себя в иллюзорности надежд, молния вновь осветила всю полузамкнутую, охваченную двумя почти смыкающимися горными грядами бухту. И то, что открылось Ирвину на сей раз, списать на ночное видение полуодичавшего от одиночества островитянина уже было невозможно: чуть левее выхода в пролив, в идеально укрытой от штормов гавани, действительно стоял огромный корабль! Только теперь Рольфу показалось, что он ошибся: парусник был трехмачтовым. Просто третья мачта предстала искореженной и завалившейся на корму.

«Дьявольщина какая-то… Или же, наоборот, знаменье Божье, – помотал головой штурман. – Буду считать, что знаменье!»

Теперь штурман уже не сомневался, что там, за черным саваном мрака, действительно скрывается корабль. Причем, судя по постройке, это был военный фрегат. Но откуда он здесь, в Бухте Отшельника, взялся?! Каким образом он мог войти сюда? Как при таком шторме экипаж сумел провести судно через пролив?! В любом случае, он, штурман Рольф, почитал бы за честь служить под началом капитана, который решился на этот заход, и иметь в своем распоряжении рулевого, который его осуществил.

Штурман мысленно представил себе невидимую отсюда, даже во время самых ярких вспышек молнии, горловину амфороподобной бухты. Узкую, извилистую, с береговыми уступами и прибрежными скалами… Бот, шлюп, небольшая шхуна – еще куда ни шло. Но трехмачтовый военный корабль! Из тех красавцев, которые лишь недавно начали появляться, да и то в основном у испанцев, португальцев да изредка у англичан…

Ему тут же захотелось закричать, объявить о своем существовании, докричаться до тех, кто оставался на борту фрегата, чтобы услышать в ответ… обычный человеческий голос. Всего лишь – человеческий голос. И все же, несмотря на обуревавшие его страсти, Ирвин сдержался.

«Не теряй голову, – вдруг сказал он себе, подчиняясь не эмоциям, а опыту и инстинкту моряка. – Будь осторожен. И вообще, сначала дождись утра. Ты видишь на борту фрегата хоть какой-то огонек? Нет! Ни голосов, ни огонька. Так не кажется ли тебе, галерник, что фрегат этот больше похож на “летучий голландец”, нежели на боевое судно? Поэтому дождись рассвета, выясни, есть ли на судне кто-либо живой, и, если есть, то кто он и как здесь оказался».

Впрочем, выдержки островного отшельника хватило ненадолго. Вновь мысленно нарисовав себе озаренную солнечными лучами горловину бухты, штурман смежил ресницы и, подставив лицо струям теплого ливня, несколько минут стоял так, время от времени нервно посмеиваясь и еще более нервно покачивая головой.

«Нет, галерник, – говорил он себе. – Ты слишком много времени провел на этом безлюдном острове в одиночестве, чтобы однажды ночью вот так, у самой твоей пещеры, появился корабль!.. Хотя за последние два месяца ни одного из них в этом закутке океана, хотя бы далеко на горизонте, не появлялось».

– Даже осененный сатаной «летучий голландец» не может оказаться здесь, пока на этом выступе скалы стоит такой безбожник и бродяга, как ты, – покаянно бормотал Рольф, уже почти успевший уверовать в то, что на остров этот Господь забросил его исключительно за грехи его тяжкие.

Но пока он томился в сомнениях, молния вспыхивала еще несколько раз, и воспаленному взору ошалевшего штурмана вновь и вновь являлся корабль, вместе с которым зарождалось щемящее ощущение того, что вся его островная одиссея, само одиночество его – кончились таким же странным образом, как и начались.

Ирвин даже подумал, что во время очередной вспышки небесного озарения стоит броситься в воду и, поскольку волна здесь небольшая – не сравнить с теми, что обрушивались на остров со стороны открытого океана, – доплыть до корабля прямо сейчас. Правда, днем он видел здесь плавники двух акул. Тоже, кстати, появившихся здесь впервые.

Но ведь в океане всегда рискуешь. Сама жизнь моряка – сплошной судный риск. И если бы этот морской рейд к борту фрегата удался, уже через несколько минут он блаженствовал бы в каюте корабля. В настоящей каюте, а не в той, в которую Рольф тщетно пытался превратить свою пещеру.

О том, чей это корабль: королевский, пиратский; под каким флагом он ходит и чем может завершиться неожиданный визит его, – об этом островитянину думать не хотелось. Хотя и понимал, что следовало бы.

2

Солнце уже склонялось к закату, но затянувшийся на палубе «Адмирала Дрейка» ожесточенный, на истребление, бой все еще продолжался. Он и начинался-то, когда в командах обоих пиратских кораблей было по каких-нибудь пятьдесят человек. Но теперь их вообще оставалось по горсточке. И моряки из многонациональной команды «капера»^[1], с самого утра преследовавшего «Адмирала Дрейка» и расстреливавшего его из орудий, теперь, уже сражаясь на обеих палубах фрегата, больше думали не о том, как захватить «англичанина», а как бы подостойнее оставить его.

И англичане, и «каперы» видели, как с северо-запада на стянутые абордажными крючьями корабли надвигается огромная, на весь небосвод, черно-фиолетовая стена урагана. И понимали, что охватившая все прибрежье островка, у которого происходила эта драма, почти штилевая зыбь, на самом деле была лишь суровым предупреждением о том Армагеддоне, который настигнет их уже через несколько минут.

Тем временем исход боя на фрегате решали совсем еще юный моряк Констанций Грей и шкипер-шотландец О’Ноллин. Это они, расправившись со своими противниками, которые уже было прижали их к бортовым орудиям, вырвались на верхнюю палубу и с яростными криками: «С нами Бог! Смерть каперам!» врубились в спины занятых сражением врагов.

Подхватив валявшийся под ногами толстенный брус, гигант-шотландец принялся орудовать им как двуручным мечем. «Ударом косаря» по ногам он валил противника на палубу, а шедший вслед Констанций Грей мгновенно вонзался в него зажатым левой подмышкой абордажным копьем или же разил короткой абордажной саблей.

Получив неожиданное подкрепление, загнанные в надстройки или прижатые к ним моряки «Адмирала Дрейка» вновь воспряли духом и ринулись на врагов, убивая, раня и оттесняя их к борту «Дракона».

– В бой, пираты! Вперед, любимцы смерти! – подбадривал свое поредевшее воинство раненный в плечо капитан «Адмирала Дрейка», которого моряки знали только по кличке Ро Лютый. – Вперед, святители Святого Роджера!

Матросы «Дракона» еще попытались сдержать натиск англичан у левого борта фрегата, чтобы не допустить их на борт своего корабля. Но последовавший примеру О’Ноллина бомбардир Вент тоже сумел вооружиться обломком тяжелого весла и принялся ожесточенно скашивать испанцев за борт. Вдвоем с шотландцем они очищали палубу «Адмирала Дрейка», как старательные косари – свою скудную, политую потом и кровью ниву; и, казалось, уже никакая сила не способна была противостоять им.

Увлекшись, они даже не обратили внимания на то, что юнге Грею пришлось остаться одному против рослого, оголенного по пояс бродяги, с остервенением, безо всяких фехтовальных приемов отмахивающегося от Констанция длинной драгунской саблей. Но самым жутким было то, что из-под парусины сваленной на палубу мачты выполз раненный в плечо «капер» и, приподнявшись, попытался помочь своему собрату. Однако именно он, по существу, и спас Грея.

Увернувшись от клинка, юнга захватил его за рукав куртки у рассеченного плеча, рванул на себя, проскочил под рукой и поначалу несколько мгновений играл с капером-«драгуном» в прятки, возникая то слева, то справа от «рассеченного», а затем, улучшив момент, толкнул его прямо под удар драгунского клинка.

Взревев от боли, «рассеченный», уже почти падая, все еще в ярости потянулся своим абордажным кортиком к «драгуну», но и на сей раз Грей опередил его, чтобы, полуприсев, из-под руки «рассеченного», возникнуть перед «драгуном». На мгновение взгляды их встретились, и это были взгляды людей, для которых схватка уже лишена была каких-либо ощущений страха или самосохранения, всего, кроме испепеляющей ненависти.

Живот «драгуна» оказался проткнутым саблей Грея почти в то же мгновение, когда «рассеченный» замертво повалился ему на грудь. Так, оба, они и рухнули на рею бизань-мачты^[2].

Опустившись рядом с ними на бочонок, Грей привалился спиной к остатку мачты и, совершенно обессилев, закрыл глаза. Он уже не видел, как, сраженный пистолетным выстрелом, упал за борт капитан «Адмирала Дрейка»; как, судорожно ухватившись руками за ванты, повис, истекая кровью, их корабельный кок Самуэль, как один за другим погибали еще несколько его товарищей.

Очнулся юнга лишь тогда, когда от мощного ураганного удара «Дракон» буквально взлетел над «Адмиралом Дрейком». Замерев от ужаса, Констанций проследил, как на несколько секунд огромный корабль, чуть ли не оголив свой киль, завис над фрегатом, да так, что, казалось, вот-вот рухнет на его палубу, чтобы вместе уйти под убийственную девятибалльную волну.

Когда же «капер» вновь опустился, теперь уже в провалье между волнами, палубы обоих кораблей огласились криками ужаса. Несколько пиратов тотчас же оказались между бортами, и уже следующая волна перемолола их там, как в огромных кошмарных жерновах.

Одни соперники все еще упорно сражались, другие, более благоразумные, забыв о вражде, упорно рубили абордажные канаты, стараясь как можно скорее рассоединить корабли, чтобы не дать погибнуть их обоим. А когда это наконец удалось, остатки экипажа фрегата дружно расправились с появившимися с нижней палубы тремя легко раненными матросами «Дракона», которые поднимались оттуда в ореоле «истребителей бомбардиров», и были уверены, что наверху их собратья уже празднуют победу.

Двоих пираты сбросили за борт, третьего, упорно сопротивлявшегося, сумели повалить и взять в плен. К мачте его привязывали уже тогда, когда с разных концов огромного фрегата стали доноситься крики: «Корабль дал течь! Две пробоины! Поднимать паруса! Идем к островку, иначе все погибнем!»

Преодолевая порывы штормового ветра, растерзанный «Дракон» стал уходить в сторону островка, у берегов которого, на виду у любопытствующих воинов-аборигенов, происходила вся эта пиратская трагедия. На «Адмирале Дрейке» тоже сумели поднять два паруса и направить фрегат в сторону Острова Привидений.

Как они поступят дальше, никто не знал, да и старался не думать об этом: может, удастся выбросить корабль на мель; может, повезет, и их шлюпки да спасательные плоты перенесут заблудшие души на твердь земную. Сейчас они молили Господа только об одном: чтобы тот как можно поближе подпустил их к этому островку.

Две пробоины в борту уже заставляли корабль крениться и наполняться водой, а посему в их распоряжении оставались считанные минуты. Однако спускать шлюпки прямо сейчас никто не решался. То, что творилось вокруг, напоминало сущий ад, заставлявший вздрагивать даже таких бывалых моряков, как Вент или Рыжий Горбун. Что уж говорить о Констанции Грее!

Не успели они преодолеть и половины пролива, как на океан снизошла кромешная тьма, и теперь пираты одновременно погружались в две бездны: ночи и океана.

3

Еще несколько минут ливневого дождя прошло в мучительном желании Ирвина вновь дождаться вспышки молнии. Когда же она – величественная, на полнеба – озарила Бухту Отшельника и прибрежную часть острова своим жертвенным огненно-голубым сиянием, штурман вновь, теперь уже совершенно отчетливо, увидел, как на фоне огромной отвесной скалы вырисовываются очертания большого корабля, одна мачта которого и в самом деле завалилась, а две другие восставали над черным овалом фрегата, как огромные кресты – над полуразверзшимися могилами.

Почти полгода Ирвин Рольф провел на этом острове в полном одиночестве, и этого было достаточно, чтобы научиться разговаривать с самим собой, как с навязчивым, порядком поднадоевшим, но неминуемым спутником, к которому, однако, штурман привык относиться со всем мыслимым благоразумием. С таким же благоразумием отнесся он теперь и к объяснению того, что открылось ему в бухте.

– Теперь ты, галерник, наконец убедился, что на бредовое видение посудину эту не спишешь. Она существует точно так же, как существуешь ты.

Несколько последующих вспышек молнии не только окончательно утвердили Ирвина Рольфа в мысли, что «летучие голландцы» и прочие видения здесь ни при чем, но и зародили подозрение, что корабль-то действительно без экипажа. Может, это и не древний полумифический «голландец», но экипаж почему-то покинул его.

Отсюда, с высоты площадки, на которую выводил один из двух выходов его пещеры, корабль казался очень внушительным, каким он и был на самом деле. Тем не менее, бывший лейтенант английского военного флота не сомневался, что шторм занес в бухту трехмачтовый фрегат, на котором, очевидно, не менее сорока орудий и команда которого могла состоять как минимум из двухсот человек.

Даже при спокойном океане заводить такой корабль в узкую, усеянную подводными рифами горловину бухты капитан, конечно же, не рискнул бы. Но северный ветер поднял уровень прибрежных вод, и корабль-«призрак» каким-то чудом пронесло между двумя скалами, вершины которых при незначительном волнении океана обозначались пенистыми водоворотами.

Если этот полупогибельный проход произведен по воле капитана, то человек, стоявший у руля, несомненно, должен прослыть не только выдающимся мастером своего дела, но и отчаянным фаталистом. Если же фрегат забросило в бухту уже неуправляемым, то это следует воспринимать то ли как знак высшего покровительства богов, то ли как хмельную шутку загулявшего океана, ураганный шторм на котором не утихал вот уже более суток.

«В любом случае этот скиталец морей обречен, – молвил про себя Ирвин. – “Скиталец морей”… – понравилось собственное определение. – Если когда-либо под твоим командованием окажется хоть какой-нибудь шлюп, назовешь его именно так: “Скиталец морей”. Но, очевидно, им станет не тот корабль, что оказался сейчас в бухте. Этот наверняка дожидается своего рокового часа с распоротым бортом или брюхом, и вот-вот затонет. Как в свое время затонул твой “Король Ричард”».

4

В последний раз взглянув на освещенный небесными громами корабль, Ирвин поежился под шквалом возродившегося ливня и неохотно вернулся в пещеру, старательно занавесив вход полуистлевшей, почерневшей от времени и стихий парусиной.

Первая «каюта» ее уже была наполнена влагой и океанской прохладой, зато вторая, тоже отгороженная пологом, показалась настоящим раем. Здесь, в возведенном Рольфом камине, еще тлел огонь, дым от которого уходил в специально расширенное отверстие-трещину, а ложе, устроенное на возвышенности и вымощенное сухой травой и шкурами, казалось королевским. Вдобавок ко всему, обрывки канатов штурвал, древняя рында да целый набор найденных на берегу амфор и впрямь создавали некую иллюзию то ли корабля, то ли хижины ссыльного моряка, для которого всякий предмет, напоминающий о паруснике или побывавший на нем, считался священным.

В островных владениях его была еще и хижина, которую Рольф возвел на горном плато, метрах в пятистах отсюда. Но однажды неподалеку от бухты причалило несколько пирог, и туземцы принялись прочесывать остров в поисках человека, разводившего замеченные ими с моря костры. Вот тогда-то лейтенант благоразумно перебрался сюда, в эту пещеру, обнаруженную им лишь благодаря трещине в скале. После того, как барон фон Рольф старательно заложил камнями и замаскировал эту трещину, входить в нее можно было только со стороны бухты. Но для этого следовало то ли подняться по почти отвесной приморской скале, то ли спуститься с вершины хребта по узкому карнизу. Туземцы хижину не тронули, зато почти двое суток подстерегали ее обитателя у подножия плато и протекающего неподалеку пресного ручейка.

Вряд ли они поверили, что объявившийся по соседству с ними чужеземец навсегда исчез из острова, а значит, вскоре могут появиться еще раз. Вот почему наполненные пресной водой кувшины, запасы провизии и свое оружие Рольф хранил здесь, в «штурманской каюте», в своей горной цитадели. Сюда же он спускался, когда начинались ливни, – а сейчас в этих краях, похоже, в самом разгаре был сезон «зимних» дождей.

Отгремел мощный раскат, и за стенами горной цитадели вновь воцарилась тягостная тишина. Гром, ливень, вой ветра, грохот прибоя – все как-то сразу затихло, однако штурман продолжал сидеть в кресле-колоде, мерно покачиваясь перед огнем, словно творил молитву или заклинание.

Несколько раз он настороженно замирал, прислушиваясь к тому, что происходит за двумя пологами его «храма», но всякий раз гасил в себе желание подняться и опять выйти на площадку. И не только потому, что понимал: во мраке ночи, без света небесных кресал, он вряд ли сумеет разглядеть очертания корабля. Его вдруг обуял предрассудный страх: если он выйдет сейчас, немедленно, не дождавшись, как решил ранее, утра, его парусник окажется всего лишь океанским миражом. И тогда вновь рухнут все его мечты, все надежды на освобождение из островного плена.

– Не торопись, дождись утра, – вслух убеждал себя Ирвин, полусонно глядя на едва освещенный угасающим пламенем полог. – Если корабль действительно вошел в бухту, значит, утром ты его обязательно увидишь. Коль суждено ему было оставаться на плаву до утра – значит, именно до утра он и продержится. Главное, что это не было видением: очертания борта, покачивающиеся мачты…

«Если корабль в самом деле окажется в бухте, можешь считать, что небо простило тебе все твои прегрешения, – размышлял он, смежив веки и раскачиваясь из стороны в сторону, словно уже находился на палубе фрегата. – Такой подарок оно способно преподносить либо великим праведникам, либо великим грешникам. На праведника ты, пусть даже и несостоявшийся пират, явно не тянешь. Но и, находясь среди тех, настоящих морских волков-грешников, тоже больше смахивал на непорочного юнгу».

Еще через полчаса Ирвин отклонил полог «прихожей» и всмотрелся в черноту ночи. Шторм окончательно утих. Листья нависавшей над пещерой и как бы прикрывавшей ее от посторонних глаз пальмы роняли последние капли давно прекратившегося дождя. Где-то далеко на небосводе зарождалось пока еще едва заметное зарево: то ли рассвета, то ли запоздалой луны.

Мужества подойти к краю площадки и взглянуть туда, где должен был находиться корабль, у штурмана уже не хватило. Хотя он несколько раз порывался сделать это.

– На рассвете, – суеверно остановил он себя. – Теперь главное – дождаться рассвета.

5

Проснулся он, когда солнце уже поднялось над скалистой косой, отделяющей бухту от океана, и лучи его озаряли штилевую гладь теплой небесной лазурью.

Где-то далеко, на северо-востоке, горизонт все еще оставался подернутым черно-багровым занавесом отступающего грозового ливня, однако над островом уже воцарилась райская благодать тепла и безветрия.

Лишь осмотрев покрытую редкой растительностью скалистую часть острова и две холмистые косы, так и не сумевшие дотянуться друг до друга за амфорой бухты, Рольф вдруг вспомнил о ночном корабле. Он вспомнил о нем, как вспоминают об удивительно правдивом, убедительном сне, просыпаясь после которого, очень хочется, чтобы все увиденное воплотилось в чудную явь.

Метнувшись к краю обрыва, Рольф взглянул туда, где – он точно помнил – стоял вчера корабль, но взгляд его скользнул по серовато-бурой поверхности прибрежного склона, по двум похожим на верблюжьи горбы холмам, по проливу, в левой части которого даже сейчас, почти в полный штиль, пенились подводными скалами огромные буруны.

Возможно, штурман так и решил бы, что фрегат – всего лишь ночное видение, если бы не крестовидная тень на водной глади. А такую тень могла оставить только мачта.

Быстро взобравшись на уступ, венчавший западный край площадки, лейтенант протиснулся между склоном и когда-то давно свалившимся сюда осколком скалы, и замер: корабль стоял прямо под ним, уткнувшись носом в полуоголенную отливом песчаную отмель. Штормовой дрейф и отлив определили то место стоянки корабля, которое может оказаться для него вечным.

Фрегат стоял, слегка накренившись на левый борт, и выглядел так, словно бросил якорь в уютной гавани. Получше присмотревшись, Рольф обратил внимание, что корма его едва заметно покачивается, а значит, все еще пребывает на плаву.

– Эй, на корабле, есть там кто-нибудь?! – крикнул штурман, так и не обнаружив на фрегате флага, указывающего на государственную принадлежность.

Судя по характеру постройки, можно было предположить, что сотворяли его на одной из испанских верфей как военно-торговый, хорошо вооруженный корабль. Появление здесь «испанца» сразу же уменьшило радость лейтенанта английского военного флота, хотя он и понимал, что «испанская» постройка судна еще ни о чем не говорит. Нередко команды кораблей отрекались от одного флага, чтобы перейти под другой, который, увы, нередко оказывался пиратским.

С минуту выждав, Рольф повторил свой вопрос, но и на сей раз ответом ему было кладбищенское молчание.

«И все же на “летучего голландца” он не похож! – заключил штурман, еще раз внимательно осмотрев фрегат. – Слишком нов и ухожен». Другое дело – эти пробоины в верхней части левого борта, следы пожара на приподнятой корме, которой фрегат был развернут к Рольфу, а еще – изорванные в клочья паруса и все прочее, свидетельствовавшее о том, что в шторм судно попало уже после боя, основательно потрепанным, с расщепленной снарядом мачтой.

Что-то подсказывало штурману, что не все скитальцы морей покинули эту посудину, а значит, надо выяснить, почему молчат и кто такие. Вдруг там еще остались моряки, с которыми можно будет выйти в море.

Вернувшись в пещеру, Рольф забросил за плечи лук и колчан с пятью самодельными, как и все прочее, стрелами, зарядил и сунул за ремень пистолет, а на бок приладил деревянные ножны с саблей. Он еще хотел было взять и ружье, но к нему не осталось ни одного заряда. Поэтому вместо него Ирвин сунул за ремень два прекрасных метательных ножа, сработанных некими арабскими мастерами. Брошенный пиратом, один из этих ножей когда-то вонзился в надстройку корабля в пяти дюймах от щеки барона. Зато второй он добыл сам, вовремя подстрелив упражнявшегося в метании по нему пирата.

Переметнувшись с помощью привязанного к ветке каната на уступ соседней горы, Ирвин довольно быстро перебрался на лесистый склон ее и, перебегая от дерева к дереву, стал приближаться к кораблю. Вскоре он оказался в такой близости от него, что, притаившись за небольшим замшелым валуном, сумел прочесть: «Адмирал Дрейк».

Именем этого адмирал-пирата англичане, конечно же, могли назвать только военный корабль. Однако во время своих блужданий по морям Рольф такого названия не встречал. К тому же на борту «Адмирала Дрейка» было не два ряда орудий, как положено на военном фрегате, а лишь по одному, то есть как на торговом или каперском судне.

Борт корабля находился в каких-нибудь двадцати кабельтовых от кромки берега. И все же спускаться к воде Рольф не спешил. Здесь, на возвышенности, он оставался как бы на уровне палубы, но за естественной защитой, недосягаем для тех, кто мог оказаться в каютах фрегата.

– Так это что, корабль мертвецов?! – не удержался штурман, подбадривая самого себя на решительную вылазку.

– Если он – корабль мертвецов, якорь тебе под виселицу, – вдруг послышалось в ответ мощное, утробное рычание, – то перед тобой один из них! Поднимись и поздоровайся!

Нет, такой громоподобный бас почудиться не может, в этом штурман не сомневался. Иное дело – кому, какому бродяге он принадлежит.

Рольф внимательно осмотрел палубу. Владелец густого, хриплого баса пребывал где-то на палубе или в надстройке, но, как ни напрягался штурман, обнаружить его так и не смог.

– Под парусиной я! – подсказал ему моряк. – Привязанный к остаткам поваленной мачты!

Рольф хотел было поинтересоваться, кто и почему привязал его, но вовремя убедил себя, что задавать сейчас какие-либо вопросы неуместно. Разглядеть же этого скитальца морей он тоже не мог: остатки мачты действительно покрывались растрепанным холстом посеревшей от времени и стихий парусины.

– Получается, что на корабле ты один?! – все же поинтересовался штурман, уже спускаясь к прибою и прикидывая, как поудобнее взбираться на борт «Адмирала».

– Если только эти драконы, якорь им под виселицу, увезли с собой всех раненых.

Плот, который Рольф строил в небольшой заводи неподалеку от пролива, был еще не завершен, однако его вполне хватило, чтобы пройти между бортом и берегом и причалить к баку «Адмирала Дрейка». Взобравшись на палубу, штурман обнажил саблю и, осторожно осматриваясь, приблизился к огрызку мачты.

Привязанный к нему моряк оказался могучим детиной. Огромный рост и густые заросли на голове, груди и оголенных плечах делали его похожим на косматое чудовище. Рольф и сам был под два метра роста, да и плечи напоминали увесистые булыжники, но рядом с этим гигантом он почувствовал себя как-то слишком уж неуютно и незащищено.

– Ты англичанин?

– Фриз^[3], якорь тебе под виселицу. Но пребываю на службе у английской короны. Что, не устраивает? Признаешь только англосаксов, всех остальных презираешь?

– Привязали тебя, судя по всему, недавно. – Освобождать пленника штурман не спешил. Хотелось присмотреться к этому человеку, понять, что он собой представляет, чего стоит и чего можно ожидать от него.

– Вчера, – нервно повел плечами гигант, пытаясь избавиться от каната.

– За излишнюю словоохотливость?

– За то же, за что высадили здесь, на Острове Привидений, тебя.

– Так это и есть Остров Привидений?! – тотчас же сменил тон Ирвин Рольф. – Именно так я как штурман и предполагал, но…

– Ты что ж это, даже не знал, где тебя высадили? – оскалился моряк. – И это я слышу от человека, именующего себя штурманом?!

Фриз совершенно не был похож на человека, который еще полчаса назад чувствовал себя обреченным. Этот моряк вел себя настолько самоуверенно и непринужденно, словно это не он, а невесть откуда явившийся англичанин, привязан сейчас к мачте, а ему лишь выпало решать судьбу пленника.

– Да, парень, это Остров Привидений. Наверняка тебе приходилось встречать здесь скелеты наших собратьев. Некоторые из них появляются и тенями привидений.

– Скелетов – да, здесь хватает, – согласился Рольф. – А вот с привидениями пообщаться не пришлось.

– Не посчастливилось, значит, привидениям. Когда-то здесь высадилась целая команда потерпевшего крушение торгового корабля, человек пятьдесят. И тогда туземцы прибывали сюда с соседних островов, словно на охоту. Пока не повыловили и не сожрали всех, кроме одного, чудом уцелевшего, который ушел на плотике в океан и был подобран каким-то морским бродягой. Замечу, что тогда остров все еще принадлежал к испанским владениям. Мне приходилось бывать здесь. В западной части еще сохранились остатки их деревушки и форта.

– И даже форта? – удивился Рольф. – Почему-то не обнаружил…

– Испанцы соорудили его на мысу, в южной части острова, между двумя каменистыми грядами. И камни под рукой, и сам форт как бы прикрыт и защищен и со стороны океана, и со стороны острова.

– Но теперь-то он принадлежит британской короне?

– И пусть только кто-либо осмелится усомниться в этом! Так что мы с тобой, висельник, оба на своей территории.

– Туземцам, правда, совершенно безразлично, кого пожирать, – обронил Рольф, вспомнив о том, какую охоту устроили в свое время эти аборигены на него, – но все же ощущение того, что ты на своей земле…

– Тогда что ты стоишь и смотришь на меня, как на обнаженную королеву Викторию? Может, все-таки окажешь любезность: перережешь эти чертовы веревки, якорь тебе под виселицу?!

Ирвин намотал на пальцы густую бороду моряка, подтянул вверх его подбородок и, подперев горло лезвием ножа, назидательно проговорил:

– Я – лейтенант флота его королевского величества. Корабль «Король Ричард», на котором я был штурманом, погиб в бою с французами. И ты, пират, будешь относиться ко мне так, как и должно относиться к лейтенанту флота его величества. Иначе я лично вздерну тебя на рее. Ты понял меня?

– А меня зовут Гуннар, – прохрипел детина, когда Ирвин слегка ослабил натиск лезвия и он смог двигать челюстями. – Гуннар Гольд. А еще в приличном морском братстве меня величали просто – боцманом Гунном.

– Гунн, говоришь? Удачное сравнение.

– Наконец-то оценил, якорь тебе под виселицу. Что тянешь? Разрезай веревки!

– Ты так и не сознался, что пиратствовал.

– Нам обоим будет лучше, если ты не услышишь моих признаний, лейтенант. И совесть у тебя будет почище. Разве я не прав, якорь тебе под виселицу?!

Смилостивившись, Ирвин уже поддел одну из веревок ножом, но в последнее мгновение задержал руку.

– Нет, лучше еще с полчасика постой на привязи. Так мне спокойнее будет осматривать корабль.

– Если бы я стал укорять тебя, то оскорбил бы.

– Почему вдруг – «оскорбил»?

– Потому что только что ты доказал: передо мной опытный моряк, – признал его правоту Гунн. – На твоем месте, попав на неизвестный корабль, я тоже не стал бы торопиться. Только не слишком долго разгуливай, стоять чертовски неудобно.