Полковник трех разведок

© Сушинский Б.И., 2021

© ООО «Издательство «Вече», 2021

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2021

ООО «Издательство «Вече»

http://www.veche.ru

Часть первая

Все приличные люди начинали в разведке – интригующее, но весьма спорное утверждение.

Генри Киссинджер

Москва. Ресторан отеля «Националь».

Апрель 1961 года

…Да, теперь уже окончательно стало понятно, что на условленную встречу «новообращенный» агент Алекс безбожно опаздывает. Однако весь опыт общения сотрудника британской разведки МИ-6 Гревилла Винна с русскими подсказывал ему: волноваться пока что не стоит, поскольку опоздание на пятнадцать, а то и двадцать, минут считается у них чуть ли не проявлением хорошего тона.

Причем походя бравадно брошенное русским оправдание: «Дела, знаете ли, дела!..» не имело ничего общего с извинительным объяснением джентльмена, смущенного собственной бестактностью. Скорее наоборот, всегда и во всех случаях оно таило в себе наглую демонстрацию перед иностранцем исключительной деловитости «предельно занятого человека», и служило неизгладимым признаком то ли пресловутой «широты русской души», то ли сугубо русского, с кровью и генами впитанного разгильдяйства.

Впрочем, время от времени посматривавшего на часы «крупного британского бизнесмена», каковым Винн должен был представать перед научно-техническим бомондом России, занимали сейчас не особенности русской национальной этики, а повадки сразу двух, пусть и конкурирующих между собой, русских спецслужб: Главного разведывательного управления Генштаба Вооруженных cил, и отдела внешней разведки Комитета госбезопасности при Совмине СССР^[1].

То есть все тех же приснопамятных ГРУ и КГБ, извечных кошмаров любой иностранной резидентуры. Тем более опасных, что в стремлении профессионально подставить друг друга эти спецслужбы нередко вмешивались в операции «соседней конторы», – срывая их, провоцируя агентов, организовывая дополнительные слежки и проверки… Словом, превращая мнимое сотрудничество в откровенную «подспудно-ведомственную», как любили выражаться по этому поводу русские эмигранты из «забугорных радиоголосов», войну компроматов.

Вот почему каждая просроченная минута появления в ресторане московского отеля «Националь» его нового подопечного, агента Алекса, стоила внешне сдержанному, почти чопорному британцу сомнений и нервов: вдруг что-то пошло не так?! Вдруг само это «вербовочное» рандеву проходит под «колпаком» агентов наружной слежки?

Винн прекрасно понимал, что вся операция находится на грани «арестного» провала. Следовательно, все еще пребывая при здравом уме и собачьем чутье, он уже сам обязан был свернуть её, но…

В том-то и дело, что встреча должна была состояться во что бы то ни стало. Ради нее он, собственно, и прибыл в Москву в составе группы «дружественных», как сообщала советская пресса, бизнесменов, жаждущих прямо сейчас, в апреле 1961 года, налаживать контакты с русскими научными учреждениями и предприятиями, в том числе – что придавало поездке особую пикантность – оборонно-технического комплекса.

И поскольку появилась эта делегация под очередной широкий пропагандистский жест правителя Хрущева: «Мы открыты миру – для мира и сотрудничества!», то и слишком навязчивого внимания спецслужб британские промышленники пока что не ощущали. Во всяком случае, не должны были ощущать. Все-таки речь шла о престиже СССР, «самой демократической страны мира», страны то ли «победившего», то ли просто «развитого социализма», а значит, следовало держать марку.

Судя по всему, на фоне этой пропагандистской шумихи, парни из ГРУ и внешней разведки КГБ получили жесткое указание: не мозолить глаза, не провоцировать, не наседать. Словом, не подставляться. И, похоже, что пока что эти волкодавы вроде бы ведут себя сдержанно. Вопрос: надолго ли хватит у них терпения.

Посетителей в этот предобеденный час в ресторане было не так уж и много. Другое дело, что они постепенно прибывали. А поскольку просто так, «с улицы», попасть в этот элитный ресторан интуристовского отеля ни один «простой советский труженик» не мог, то появление каждого нового то ли иностранца, то ли тщательно маскирующегося под него клиента сразу же порождало у Гревилла чувство некоего психологического невосприятия: «Это еще кто такой?! И вообще какого дьявола?!»

«Нет, в самом деле, – уже начинал понемногу нервничать британец, – не слишком ли здесь людно? И почему все-таки задерживается этот чертов агент-полковник, еще формально не завербованный, но уже известный «узкому кругу посвященных» британской разведки под оперативным псевдонимом Алекс?!»

Хотя, с другой стороны… Мало ли к кому и какой именно интерес может проявляться у него, британского подданного Гревилла Винна, владельца-основателя двух крупных компаний: «Мобайл экзебишен лимитед» и «Гревилл Винн лимитед». Причем компаний не фиктивных или сугубо декоративных, созданных исключительно ради агентурного макияжа, а вполне реальных, поддающихся любой глубинной проверке, а потому служивших ему почти что идеальным прикрытием.

Правда, хотелось бы верить, что у русского полковника тоже хватит ума подстраховаться хотя бы кивком головы своего шефа, маскируя встречу с англичанином попыткой то ли его, «буржуя проклятого», самым наглым образом завербовать, то ли самому столь же лихо подставиться под вербовку.

Впрочем, нынешний шеф Олега Пеньковского и не обязан был вникать во все тонкости «операций под прикрытием», к которым причастен этот полковник ГРУ. Выступавший к тому же с прошлого года в качестве, – не мог не воспользоваться своей записной книжкой британец, – «старшего эксперта, заместителя начальника Иностранного отдела Управления внешних сношений Государственного комитета при Совете Министров СССР по координации научно-исследовательских работ».

Винн десятки раз перечитывал это «должностное титулование», однако запомнить его так и не смог. По поводу чего всякий раз чертыхался, убеждая себя, что только русские способны не только придумывать себе столь безумные должностные определения, но и каким-то образом воспринимать их!

Другое дело, что в «подноготной» этой должности, особенно в последней части её – «по координации научно-исследовательских работ», как раз и скрывался тот буйный интерес, с которым шефы Винна бросили его на вербовку полковника Пеньковского. Причем оформлять это «привлечение к сотрудничеству» следовало немедленно, нахраписто, любой ценой. Не скупясь при этом ни на обещания, ни на «милый, дозированный» шантаж.

Словом, важен был результат, а все прочее в ходе этого процесса – значения не имело. Ничего не поделаешь, вся жизнь агента разведки проходит в двойной игре на фоне шпионских декораций. Причем чувствует себя при этом шпион, как пехотинец, застрявший во время артиллерийской дуэли где-то на нейтральной полосе, где никогда не знаешь, каким именно снарядом – вражеским, но открытым и явным; или же своим, но подлым и предательским, – накроет тебя в следующую минуту.

…Ага, вот и сотрудник британского посольства Чизхолм, со своей женой Дженет-Анной, уже здесь! Хоть какое-то прояснение ситуации. И вместе с ними – увешанный сумкой, двумя фотоаппаратами и диктофоном, – корреспондент газеты «Файнэшнл таймс». Ну что ж, их появление было предусмотрено планом окончательной, теперь уже официальной, вербовки Пеньковского. Мало того, в случае попытки его, Винна, ареста, эти люди обязаны были вмешаться и, самим присутствием своим угрожая советским спецслужбам громким международным скандалом, всячески привлекать внимание обслуживающего персонала «Националя» и его посетителей.

В самом деле, появление здесь корреспондента влиятельной зарубежной газеты, прибывшего специально для того, чтобы освещать работу в Союзе делегации представителей британских деловых кругов, должно было психологически давить на кагэбистов. И, несомненно, давило бы, если бы не доведи господь… Однако пока что главным персонажем конфуза становился он сам, Гревилл Винн, потому как полковника Пеньковского всё не было и не было. А требование шефов из МИ-6 звучало жестко: встреча должна состояться при любом раскладе!

Потом уж, дескать, как сложится, в зависимости от ситуации и возможностей агента. Но эта, первая, вербовочная, встреча сорваться не должна была. В конце концов, это он, Гревилл Винн навязал русского полковника и британскому резиденту в России, и руководству британской внешней разведки.

Москва. Конспиративная квартира в ведомственном доме Совмина. За день до встречи полковника Пеньковского с британцем

– Если я все правильно понимаю, полковник, у вас предвидится очередная командировка за рубеж.

– Судя по всему, предвидится. Только загадывать по этому поводу страшновато.

В этот раз «сексуальные услады», как по-домостроевски именовала их постельные развлечения сама Миледи, оказались какими-то нервными, суетными и, по существу, скомканными. Все предыдущие встречи эта степенная, ухоженная, с почти прирожденными аристократическими манерами женщина умудрялась превращать в некий салонный ритуал «в стиле парижских куртизанок».

Однако на сей раз Тамила Эдуардовна Курагина, как по паспорту именовалась эта рослая, прекрасно сложенная тридцатилетняя брюнетка, сразу же уловила «состояние души и плоти» своего партнера; только поэтому-то и позволила полковнику брать себя в походном темпе, как зажатую в подворотне дворовую пигалицу.

Впрочем, к чести Миледи, «подзаборный наскок издерганного, загнанного муштрой новобранца», в роли которого представал сейчас полковник, так по-настоящему и не возмутил её. Опытная «дива постельных подмостков», она прекрасно понимала: даже такие, вот, казалось бы, сугубо эпизодические секс-роли, в стиле театральных «кушать подано», тоже нужно отрабатывать профессионально и с полной отдачей.

– И как скоро эта самая поездка может случиться?

Курагина позволила мужчине отдышаться, а главное, пригасить в себе волну сексуального «похмелья», о муторных наплывах которого многие энтузиастки порно-фронта попросту забывают, эгоистично предаваясь собственной чувственности; и теперь старательно пыталась возвращать их разговор в сугубо деловое русло.

– В ближайшее время. Точную дату я не имел бы права назвать, даже если бы знал её.

– «Даже если бы знал» – вот как? Исчерпывающе. Но и я тоже не решилась бы требовать от вас точной даты, полковник. «В ближайшее время» – этим все сказано. Как принято говорить в таких случаях, я – «девушка с понятиями». Кстати, со мной вы можете быть предельно откровенным. Во всех смыслах, темах и… позах. Тем более что с некоторых пор мы с вами оказались приписанными к одному ведомству, отсиживаем свои трудовые будни в одном здании, а значит, коллеги. Причем теперь уже – не просто коллеги…

– Призыв к откровениям – это к чему? Пытаешься убедить меня, что на КГБ не работаешь?

Предложив Пеньковскому обращаться к ней на «ты», сама Курагина так и не решилась перешагнуть барьер вежливого чинопочитания, продолжая обращаться к своему новому мужчине на «вы» и через «полковника».

– Работаю конечно же, – с томной ленцой, закинув руки за голову, потянулась и поиграла мышцами оголенного живота Курагина. – Как и вы, полковник того самого ГРУ, в котором все те же кагэбисты тоже пытаются властвовать.

– Смелое признание.

– Я бы даже сказала: «мужественное».

– И какими же порывами душевными оправдано?

– Только желанием довести до вас, полковник: да, работаю, но не по вашу душу. Так что на этом фланге всё спокойно, диверсионного прорыва не предвидится.

– Хотелось бы верить.

– Если же в общем… У нас в управлении все друг на друга стучат – кто в ГРУ, кто в госбезопасность, кто в партком, а кто и во все три инстанции сразу. Причем стучат не зло, без изобличительного фанатизма, исключительно по долгу службы. Эдакое милое сообщество невраждующих сексотов^[2].

– Очень уважительное определение.

– Правда, одно уточнение: стучат все кроме меня.

– Почему «кроме»? Явный непорядок

– Обычно в подобных случаях я отвечаю гениальной отговоркой моей племяшки: «Потому что… – вот и все!». Но поскольку сегодня, во время пятой встречи, я почувствовала, что наши отношения могут оказаться значительно прочнее банальных «сексуальных услад от случая к случаю», отвечу обстоятельнее. В качестве «подсадной» в собственном коллективе я для конторы никакого интереса не представляю.

– Странно, один из сотрудников госбезопасности уверял меня в хмельном угаре, что существуют «потенциально диссидентские» коллективы со стопроцентным охватом внештатной агентурой. Можешь представить себе этот «террариум смертельно ядовитых сексотов»?

– Могу. Такие коллективы наверняка существуют. Не исключаю даже, что наш отдел – один из них. Просто парни из «конторы» почему-то решили, что роль «сексотихи» для меня мелковата. Как я уже сказала, в этой роли я не представляю для них интереса.

– А в качестве кого… представляешь? И заметь, это уже не просто любопытство.

– Поскольку все равно узнаете, решаюсь…

– Лучше всего, – перебил её Олег, – сразу же решайся на «чистосердечное признание, при явке с повинной».

– Настоящий интерес для конторы я представляю только в одном, но по своему уникальном, качестве – секс-агента внешней разведки КГБ.

Она сообщила об этом ровным, спокойным голосом, как сообщала бы о самой обыденной профессии. Другое дело, что самому Пеньковскому понадобилось несколько мгновений, чтобы как-то «переварить» его. Но лишь для того, чтобы малодушно уточнить:

– Что, так уж и «секс-агента»?

– Что для вас нового в этом термине, полковник? – интеллигентно окрысилась Курагина. – Что вас удивляет?

– Сам термин. Нам, в ГРУ, давно известно, что КГБ активно использует в своей работе, особенно с иностранцами, в туристических отелях и во всевозможных круизах «ночных бабочек»…

– Или «долларовых подстилок».

«А также «интуристовских профур», «негритянских блядюжек», «продажных вафлисток» и т. д. и т. п.» – мысленно продолжил перечень сальных, сугубо казарменных ярлыков полковник. Сама виновата: «не фик» провоцировать. Однако вслух произнес:

– Только не припоминаю, чтобы приходилось слышать такое выражение «секс-агент».

– Понимаю: для грушников оно звучит слишком интеллигентно.

– …Тем более – из уст самого секс-агента, – упорно пытался избежать конфликта Пеньковский.

И женщина благоразумно приняла его условия. Хотя и поразилась тому, что полковник удивился всего лишь термину, а не сути её занятий.

– Надеюсь, вводить вас в тонкости этой моей службы – необходимости нет?

– Ни в коем случае.

– Как и предупреждать о неразглашении.

– К черту формальности, – решительно объявил полковник.

– И не рассчитывайте, что стану тушеваться по этому поводу, а тем более – оправдываться.

– Не вижу никакого смысла. «Грудь на алтарь Отечества» каждый возлагает, как может.

– Точнее, в нашем случае, как прикажут. Да и возлагать на алтарь, нам, женщинам, приходится, извините за натурализм, не только, и даже не столько, грудь, – в самом деле, не стала ни тушеваться, ни оправдываться Курагина, – а совершенно другую часть тела.

– Воистину – излишний натурализм, – едва заметно поморщился Пеньковский. – Однако на связь со мной тебя толкнуло не призвание секс-агента внешней разведки?

– О, нет, на этой ниве я – исключительно по зову женского естества. Но пусть вас это не радует. Влюбленные женщины коварнее и расчетливее любых, самых изощренных секс-агентов. Впрочем, о наших связях в конторе пока что не знают, у них там и без меня проблем хватает. К тому же вы у нас человек сто раз проверенный и перепроверенный.

Произнеся это, Курагина включила настольную лампу на своей тумбочке, взглянула на часы и неспешно, грациозно, словно русалка из озерного мелководья, выбралась из греховного ложа.

– Труба зовет, бьют барабаны и боевые кони ржут. Или «ржат»? Словом, заговорились мы тут с вами, полковник. А мне пора… В душ я, как всегда, врываюсь первой, причем исключительно для освежения плоти, – бросила на ходу. – Более основательно займусь собой дома.

Пеньковский уже знал, что Тамила Курагина была незамужней и бездетной; а домом ей служила комната в «семейном» общежитии, в двух кварталах от их явочной квартиры. Другое дело, что там она – никогда и ни при каких обстоятельствах – мужчин не принимала. Если, конечно, верить ей на слово.

Москва. Военно-воздушный атташат при посольстве США.

Апрель 1961 года

Накануне встречи британца с Пеньковским в ресторане отеля «Националь» военно-воздушный атташе при посольстве США полковник Малкольм вызвал своего помощника в кабинет «для консультаций». Понимая, о ком пойдет речь, капитан Дэвисон явился к шефу с небольшой светлой папкой, на которой черной тушью было размашисто начертано: «Полковник ГРУ Олег Пеньковский. Объект повышенного интереса».

– Насколько мне известно, капитан, первая встреча вашего «объекта повышенного интереса» с британским агентом Винном, проходящим по нашей картотеке под псевдонимом Британец, намечена уже на завтра, на десять тридцать утра? – мрачновато прищурившись, проговорил атташе.

– Так точно, сэр. Если только она, встреча эта, в самом деле состоится…

– Тогда почему я не слышу воинственных призывов к штурмовому вторжению в ситуацию? – спросил полковник уже в таком тоне, словно бы пытался изобличить своего помощника в попытке скрыть от него сам факт подобных контактов. – Вы что, собираетесь упустить «языка», добытого не где-то там, в окопах «второй линии», а чуть ли не под стенами Кремля?! Нет, в самом деле, что в моих рассуждениях «не так»?

– Как я уже сказал, сэр, нет уверенности, что встреча вообще в принципе состоится. Но если все-таки состоится, нужно будет как можно скорее встретиться с Британцем.

– Или сразу же с русским.

– Что с нашей стороны выглядело бы некорректно. При любом исходе этой попытки союзники воспримут её как удар в спину, как проявление губительного соперничества.

– И правильно воспримут: соперничества так или иначе не избежать.

– Но даже Винн пойдет на встречу с нами лишь после того, как получит «добро» из Лондона, – вновь попытался Дэвисон урезонить «штурмовой» пыл своего шефа. – Если только получит его.

– И снова это ваше пресловутое «если». Не знал бы я вашего послужного списка – неминуемо задался бы вопросом: как такой человек умудрился стать разведчиком? Как это в принципе могло произойти?

– Сам иногда удивляюсь, как… – невозмутимо согласился с ним Дэвисон. – Война, знаете ли, сэр.

– …О да, война, которая, как не устают повторять русские, «все спишет»? На это рассчитываете, капитан? Так ведь напрасно.

Дэвисон тоже знал эту поговорку – про «всё спишет», и даже несколько раз пользовался ею, поэтому сразу же определил, что в данном случае Малкольм употребил её не ко времени.

– Прежде всего, сэр, для нас важно понять, – тут же попытался вернуть беседу в деловое русло, – кто кого во время этой беседы вербует: англичанин – русского или все-таки наоборот?

– Интересный поворот мысли, – благодушно улыбаясь, вальяжно развел руками полковник. – А ведь и в самом деле не исключено, что вербовать начнут Винна.

– Так вот, до тех пор, пока мы не убедимся, что вербуют все же русского, а не наоборот, мы будем рисковать всего лишь каким-то заштатным агентом британской разведки, а никак не дипломатическим статусом атташата и всего посольства, не говоря уже о стратегическом имидже ЦРУ.

Малкольм вскинул брови, на какую-то минутку замер и с почтенным одобрением повел подбородком. Он далеко не всегда решался признавать это, но как дипломат, как разведчик и вообще как личность, Дэвисон представал перед ним со всё большей внушительностью. Он помнил, что в конце войны, еще пребывая в чине лейтенанта, Дэвисон прошел основательную школу, работая под началом резидента Управления стратегических служб США (УСС, предшественницы нынешнего ЦРУ) в Швейцарии Аллена Даллеса^[3]. Теперь уже почти легендарного.

Мало того, он был лично знаком с начальником УСС генералом Уильямом Доновэном и в качестве адъютанта-референта, даже присутствовал на встрече Даллеса с Главнокомандующим союзными силами в Европе генералом Эйзенхауэром, будущим президентом Штатов.

Другое дело, что со временем Дэвисон, по какому-то странному случаю, впал в немилость руководства разведки, которое явно не спешило с повышением его в чинах и должностях, так что даже теперь, в 1961-м, он все еще ждал своего обещанного майорского чина. С которым тоже почему-то не торопились.

Впрочем, сейчас Малкольму было не до военных воспоминаний, к которым, – несмотря на то, что война завершилась всего лишь каких-нибудь пятнадцать лет назад, – многие теперь старались не обращаться. С появлением на горизонте «взбунтовавшегося» русского полковника Пеньковского и ему, и Дэвисону пришлось встряхнуться.

– И все же в это невозможно поверить, – швырнул на стол перед собой изъятую у помощника папку полковник авиации, который завершал войну на севере Италии, будучи всего лишь в должности командира авиационного звена воздушной разведки.

– Во что именно? – не сразу уловил ход его мыслей капитан.

– Человек, достигший такого положения в здешнем обществе и пребывающий под круглосуточным тройным колпаком, вдруг, ни с того ни с сего, подставляет себя под вербовку в качестве заурядного агента! Что в моих рассуждениях «не так», Дэвисон?

– К вашим рассуждениям, сэр, претензий пока что нет, и быть не может, – не стал тушеваться помощник атташе. – Однако мы пытаемся понять, сэр, что «не так» в мозгах и рассуждениях коммуниста-полковника Пеньковского. Что намного сложнее.

– В том-то и дело! Когда на территорию нашего посольства пытаются прорваться некие изгои «советской действительности», или непризнанные гении из числа диссидентствующей литературной богемы, – это еще как-то можно понять. Но что заставляет идти на смертельный риск этого «отщепенца», – как здесь называют подобных «агентов-самоубийц» русские пропагандисты?

– Насколько я понял, именно это мне и предстоит выяснить.

– Так выясняйте же, Дэвисон, выясняйте!

Малкольм воскликнул эти слова с таким азартом, что капитан поневоле взглянул на часы, однако, встрепенувшись, и себе, и шефу напомнил:

– Однако же встреча британского резидента с этим русским полковником, который проходит у них под оперативным псевдонимом Алекс, намечена только на завтра, сэр. Зато после этого шпионского рандеву многое прояснится. Правда, лично мне придется присутствовать на нем всего лишь дистанционно.

– Вот и возникает вопрос: почему «дистанционно» должны присутствовать именно мы, а не британцы? Ведь этот русский полковник, этот неиссякаемый источник всевозможной информации, вполне мог быть нашим агентом. Что в моих рассуждениях «не так»?

Вместо прямого ответа Дэвисон лишь молча поиграл желваками. Странно, что сам полковник до сих пор не выяснил, почему Пеньковский оказался под влиянием англичан, а значит, не уяснил для себя, что же в его, Малкольма, собственных рассуждениях действительно «не так». Только стоит ли говорить сейчас об этом?

Москва. Конспиративная квартира в ведомственном доме Совмина. За день до встречи полковника Пеньковского с британцем

Слегка приподнявшись, полковник провел женщину охладевшим, увядшим взглядом, и вновь опустил голову на подушку.

С Курагиной он познакомился чуть больше двух месяцев назад, в только что открывшемся тогда рядом с их общим офисом ретрокафе «Наполеон». Когда Олег «приземлился» там, женщина уже сидела за соседним столиком. Одна, но явно не чувствуя себя одинокой. Да такую женщину вообще трудно представить себе одинокой. Таких не бросают. Таких ищут, а найдя, благоговейно вымаливают у них ласки, как господней милостыни.

В самом деле – рослая, широкобедрая, но в то же время не грудастая; и вообще тело её, казалось, не ведает никаких естественных «излишеств» и никаких «нажитых» жировых складок, поскольку все оно, от голеней до плеч, было соткано из налитых мышц… К тому же Олег терпеть не мог сметанно-серого цвета кожи московских красавиц, с их вечной салонно-томной, болезненной какой-то усталостью.

Другое дело – европейское, с интригующим налетом «азиатчины», лицо Курагиной: полнощекое, не столько от солнечных «югов», сколько по самой природе своей загорелое; без морщин, а главное, без предательской синевы под глазами – этой «медицинской карточки» вселенского скопища гипотоников, ежедневно убивающих себя бесчисленным количеством низкопробного кофе.

Нет, решил про себя, Пеньковский, эта «кобылица» – не из тех, кто способен затеряться в табуне. К тому же в отличие от многих коллег своих, прирожденных циников, он умел ценить достоинства женщин, даже тех, которые много раз побывали с ним в постели и давно потеряли блеск первой свежести.

– Это лишь кажется, полковник, что перед вами толстушка-переросток, – ни в коей степени не жеманясь, с подростковой непосредственностью объяснила Миледи, в очередной раз перехватив оценивающий взгляд Пеньковского. – В действительности же, у меня такая конституция, строение то есть. Да и спортивные гормоны дело свое сделали.

– Успокойтесь, с конституцией у вас действительно всё в порядке. Всем бы так повезло… с конституцией.

– Осмелюсь предположить, что это кафе мало напоминает коммунальную кухню, излюбленное место доморощенных политиков, – мягко осадила его женщина. – И вообще создается впечатление, что поговорить вы намеревались не об этом, полковник.

– Потому что с самого начала хотел поинтересоваться: почему вдруг вы решили именовать меня «полковником»? – воспользовался Олег тем, что столики их располагались рядышком. – Я, как всегда, без мундира; к тому же мы абсолютно незнакомы…

– С удовольствием признала бы в вас хоть генерал-полковника, но, увы. Буквально неделю назад видела при полном параде. Обмундировывались все-таки, по случаю.

– Могу даже уточнить, по какому именно случаю – торжественного собрания ветеранов нашего фронтового корпуса. При такой оказии, сударыня, без эполет и георгиевских крестов не обойтись.

– Звучит убедительно, и даже слегка возвышенно. Это я – про эполеты и георгиевские кресты.

– Однако вопрос: как давно я нахожусь у вас под наблюдением?

– Успокойтесь: пока еще только под наружным и далеко не «под колпаком».

– Компромата не хватает, что ли?

– Ну, компромат – дело наживное. И потом в критической ситуации я всегда могу обратиться к вашему непосредственному шефу, начальнику отдела полковнику Неродову.

– Благороднейшей души человек.

– А кто бы усомнился?!

– На своего любимого заместителя, уже сейчас рассматриваемого в качестве достойной смены, у Неродова компромата быть не может.

– Не должно быть, – уточнила Курагина. – В потенциале. Нюанс улавливаете?

– А если без нюансов и по существу?

– Я дружу с секретарем-референтом начальника вашего управления Лидией Заветовой.

– Вот он – источник слива информации обо мне! – иронично воскликнул Олег. – Наконец-то мы вышли на давно внедрившегося в нашу систему «крота».

– Не берите грех на душу, полковник. Если о ком-то из нашего с вами окружения и можно отозваться, как о благороднейшей души человеке, так это о Заветовой. Не в пример многим сплетникам, трепачам и завистникам. Во всяком случае, о вас эта дама отзывается с искренним почтением.

– Она же и рекомендовала меня?

– В какой-то степени. Как-никак мы подруги. И даже возмутилась, когда однажды услышала, как, находясь в приемной, в разговоре с каким-то чиновником, ваш «вечный полковник», он же – «несостоявшийся генерал» Неродов саркастически парировал: «Ну, решением подобных вопросов буду заниматься не я, а мой несгибаемый заместитель Пень-Пеньковский». Заветова тогда пристыдила его: «Зачем же вы так, товарищ Неродов, – о полковнике-фронтовике, о котором даже некоторые маршалы отзываются с глубочайшим уважением?»

– И как же отреагировал на это Вечный Полковник?

– Оскорбился, естественно. Пытался «демонстрировать уязвленную гордыню», как любит выражаться сама Заветова. Но эта женщина тем и прославилась, что является ходячей энциклопедией слабостей, грехов, «пунктиков зависти» и всевозможных «скелетов в шкафу» всякого, кто когда-либо оказывался в приемной её шефа. А у Неродова их, грехов и пунктиков, – как орденов на парадном мундире маршала.

– Образное сравнение.

– Оно станет еще «образнее», когда вы узнаете, что в свое время зарубил ему присвоение генерал-майора не кто иной, как маршал Жуков.

– Тогда Неродову по-настоящему не повезло.

– После этого Вечного Полковника множество раз, праведно и неправедно, представляли, проталкивали и снова представляли к генеральским лампасам, но всякий раз на какой-то из инстанций происходил сбой.

– Неужто Жуков всё еще по-прежнему пытается?..

– Как случайно выяснилось, «маршал Победы» давно забыл о его существовании. Вроде бы при случае после напоминания вспомнил, но с величайшим трудом. И конечно же после того, первого, фронтового еще, вмешательства, никогда больше Неродовым не интересовался. Тем не менее, молва твердит, что над «престарелым полковником» всё еще тяготеет «проклятие маршала». И на должности этой он задержался только потому, что в свое время один добрый человек помог ему написать и защитить докторскую.

– На которую «маршальское проклятие», судя по всему, не распространялось.

– Следует полагать. Он недолюбливает многих, но вас особенно. Уж не знаю, какие там у вас сугубо служебные отношения, но, простите, «Пень-Пеньковский» время от времени слетает именно из его уст. Полагаю, что вы должны знать об этом.

Полковнику понадобилось немало выдержки, чтобы скрыть нахлынувшее на него раздражение. Однажды краем уха он уже слышал это презренное прозвище, но теперь стало известно имя человека, которому смело можно было приписать его авторство.

– В школьные годы я и сам умудрился сотворить несколько прозвищ. К тому же Неродов уже видит во мне несвоевременного преемника.

– И правильно видит. Не позволяйте ему забывать об этом, – воинственно отреагировала Курагина, а, перехватив удивленный взгляд полковника, объяснила: – Любой карьерный рост зиждется на «законах джунглей».

– Поучительно было услышать это напоминание именно от вас, Тамила Эдуардовна. Нет, в самом деле… С величайшим уважением отношусь к деловым, рассудительным женщинам.

– Приглянулись вы мне, полковник Пеньковский; если уж так, вскрывая карты. Правда, до сих пор гадаю: «К чему весь этот сонный бред любви? Что он способен предвещать?» Но, все амуры небесные – свидетели тому, приглянулись.

Они еще дважды встречались в «Наполеоне», но при этом всегда располагались за соседними столиками. А после того как впервые побывали на этой явочной, на два дня в неделю закрепленной за Пеньковским, квартире, вообще перестали встречаться где-либо на людях, решив, что самое время шифроваться, причем основательно, вплоть до глубокого подполья.