Лишь одна Звезда. Том I

Перо

Конец июля 1774 г.

Фаунтерра и окрестности

Насыпь с рельсовой дорогой рассекает поле надвое, будто горный хребет. По сторонам от нее тянутся в два ряда клены. Их назначение – укреплять корнями насыпной грунт, а заодно скрывать от взглядов благородных пассажиров немиловидную крестьянскую возню на полях. Впрочем, и крестьянам ни к чему лишний раз отвлекаться от праведного труда, попусту глазеть на составы…

В кленовой тени параллельно рельсам идет колесный тракт. Он размыт дождями, разбит ободами телег. Колея такая, что если угодил в нее колесом, то уже не дергайся, кати себе куда все. Ложбинкой между трактом и рельсовой насыпью ползет ручей, едва живой от июльского солнца. Весною, надо полагать, он был полноводен и дерзок, ему даже достало сил подмыть дорогу: там, где два клена сошлись ветвями, образуя арку, обочина просела, оголив корни, вгрызлась ямой в полотно тракта.

В глинистой грязи на дне этой ямы лежит труп человека.

Пятеро живых, стоящие над ним, видят лишь его спину. Тщедушная спина, узкие плечи. Коричневый сюртук, белый ворот… то бишь, был белым прежде, чем пропитался глиной. На ногах чулки и бриджи, один башмак. Затылок торчит пеньком, волосы – пакля.

Пятеро живых определенно не знают, что делать с мертвым. Это явствует из вопросительных взглядов, коими они обмениваются. Двое в синих мундирах и бронзовых шлемах констеблей стоят возле тела, постепенно вгрузая сапогами в жижу. Они смотрят на покойника с нерешительностью и отвращением: ни малейшего желания извлекать его из грязи, переворачивать лицом к солнцу и видеть, во что оное лицо превратилось. Третий человек возвышается над констеблями, стоя на тракте. На груди его камзола – два серебряных копья, перечеркнутые пером, из чего следует, что он – помощник шерифа города Фаунтерры. Защитник права и порядка, важная птица. Его каменный подбородок вздернут, а губы твердо сжаты, без слов выражая мысль: то, что здесь творится, – непорядок. Это должно быть улажено немедля!

Двое его соседей одеты в штатское: высокий рыжий парень и темноволосый мужчина с проседью в висках. На поясе темноволосого кинжал, на лице – ироничная улыбка, совершенно неуместная в присутствии покойника. Темноволосый первым нарушает тишину:

– И все же, любезный Ферфакс, что мы, собственно, здесь делаем?

Ферфакс – так зовут помощника шерифа – указывает на труп.

– Мертвое тело, – констатирует он.

– Сложно с вами поспорить, – отвечает темноволосый. – Но зачем нужны мы – я и Рыжий? За каким чертом вы притащили нас сюда в такую жарищу?

– Найти убийцу, – бросает Ферфакс, хмурясь. Ему неприятно, что приходится пояснять столь очевидные вещи.

– Да-аа?.. А пять сотен констеблей больше не занимаются такой ерундой, как поиск преступников? К тому же, с чего вы вообще взяли, что этот несчастный убит?

Ферфакс делает паузу, чтобы одарить темноволосого презрительным взглядом, потом машет рукой в сторону насыпи.

– Бедняга выпал из вагона и скатился сюда. Но насыпь не такая высокая, чтобы убиться при падении. Стало быть, он умер еще в поезде. А если смерть наступила в вагоне, то как тело оказалось в ручье?! – Ферфакс победно вздымает палец к небу. – Его убили, господин Марк, а затем выбросили из вагона. Вот единственное объяснение.

Мужчина, названный Марком, убирает с лица малейшие признаки улыбки.

– Ладно, Ферфакс, я сформулирую так, что поймешь даже ты. Я служу в протекции. Наше единственное дело – обеспечивать безопасность его императорского величества. Мы не ловим преступников, не наказываем злодеев, не блюдем справедливость. Мы находим и убираем тех, кто угрожает Династии. Вот все. А теперь скажи-ка мне, какую опасность для Короны представляет труп этого несчастного?!

– Он был выброшен из вагона, – без промедления отвечает помощник шерифа. – Его величество трепетно относится к безопасности рельсовых дорог. А этот человек убит в поезде. Вы не можете пройти мимо такого! Его величество не простит вам подобной небрежности!

– Дурак ты, – бросает Марк. – Столица кишит шпиками и слугами альмерского предателя. Мы сбиваемся с ног, вылавливая их. Император в бешенстве: альмерец бежал, его шавки на свободе, суд не может состояться. А ты тратишь три часа моего времени, чтобы показать мертвеца в ручье?! Да плевать, выпал он из вагона, рухнул с дерева или грохнулся с луны! Это твое дело – установить причины смерти и найти убийцу. И только если убийца под пытками заикнется о Янмэй Милосердной – лишь тогда ты имеешь хоть какое-то право беспокоить меня! Идем отсюда, Рыжий.

Ферфакс кричит:

– Вы не можете так просто…

Но Марк уже шагает к карете. Рыжий – его помощник – нагоняет темноволосого и говорит:

– Постойте, чиф…

– Надоели дураки, – обрывает Марк. – А еще больше – лентяи. Люди шерифа не умеют ничего сложнее, чем ловить карманников на площади! Дергают нас, когда есть хоть малейший повод. Дело имперской важности – ну, конечно!

– Чиф, я хотел сказать, раз уж потратили время на дорогу, не взглянуть ли на тело? Хоть одним глазом – может, что увидим…

– Именно так я и поступал предыдущую дюжину раз.

– Позвольте, чиф, я сам погляжу. Всего пять минут! Прошу – просто подождите. А вдруг действительно что-то важное? Мало ли, как бывает… Все равно ведь приехали!

Марк с ухмылкой качает головой. Его помощник любит покойников. Мертвое тело – всегда загадка, – так считает Рыжий. Сам же Ворон предпочитает беседы с живыми людьми.

– Приятель, я хочу добиться развивающего эффекта. Если констебли не получат подсказок, то им придется воспользоваться собственными мозгами. А это, знаешь ли, бывает полезно.

– Но что, если они не справятся, чиф?

Марк уже вертит на языке очередную колкость, как тут замечает поодаль на дороге нечто любопытное. Ярдах в двадцати на юг, в направлении от города лежит в пыльной колее башмак. Лакированный, почти новый. Близнец того, что остался на ноге покойника. Марк поднимает его и задумчиво разглядывает. Наконец, говорит Рыжему:

– Ладно, вперед. У тебя есть пять минут.

И громче, помощнику шерифа:

– Вам повезло! Янмэй Милосердная только что явила мне видение. Святая Праматерь велела помочь вам.

Рыжий сбегает с тракта в ложбину, а Марк стоит наверху, поигрывая башмаком. Спустившись, смог бы рассмотреть больше. Но там, где дело касается мертвых тел, он скорее доверяет наблюдательности Рыжего, чем собственной.

– Ну-ка, переверните его…

Слышится чавканье грязи, сдавленные проклятья констеблей.

– Мужчина лет тридцати пяти, – Рыжий добросовестно озвучивает все, что видит. – Мещанин среднего достатка. Одет аккуратно, хотя не роскошно. Безоружен. Похоже, мертв больше суток, но меньше двух. Лицо синее, опухшее. Язык выпал изо рта. На шее борозда от удавки. Ясно, что его удушили.

Пауза, Рыжий оттирает грязь с рук мертвеца.

– На ладонях ссадины, два ногтя сломаны, рукав порван. Покойный сопротивлялся, старался вырваться из рук убийц. Также на ладонях следы… следы чернил или туши. Вероятно, незадолго до смерти он писал письмо, хотя и странно, что вода не смыла чернил.

Новая пауза – Рыжий осматривает карманы.

– Никаких денег нет, хотя, судя по одежде, несколько глорий он должен был иметь при себе. Очевидно, перед смертью жертву ограбили.

– Это все, знаете, прекрасно, – вклинивается помощник шерифа Ферфакс, – но у нас самих глаза есть. Пятна чернил, борозда на шее – это мы и сами видим. Безоружен, денег нет… Ясное дело: раз убили, то и ограбили! Ничего поинтереснее вы сказать не можете?

– Его убили не ради денег, – с некоторой обидой говорит Рыжий. – Удавка – не орудие грабителей. Нож или дубинка – это да.

– И все?.. Больше ничего не добавите?

Марк бросает Ферфаксу найденный башмак.

– Отчего же, добавим. Этот человек трудился в типографии Университета Фаунтерры. Преступники подкупили его, дабы кое-что узнать. Возможно, содержание книги, которая пока еще не выпущена. Позапрошлой ночью они приехали за ним в экипаже, усадили в кабину и принялись расспрашивать. Он потребовал деньги вперед, они заплатили. Он стал говорить, они слушали. Тем временем карета выехала за город и двинулась по этой дороге. Едва он сказал все, что злодеи хотели узнать, они накинули ему на шею петлю и задушили. Отняли обратно свои деньги, а заодно – и те, что были у жертвы. Затем выкинули тело в ручей. Их было двое, оружия при них не было. Карета темная, закрытая, со шторками на окнах, запряженная парой лошадей. После убийства поехали дальше на юг. Желаешь что-то еще узнать, господин помощник шерифа?..

Ферфакс таращится на Марка с насмешливым недоверием:

– Может быть, еще имена убийц назовете?

– Да ладно тебе! – фыркает Марк. – Узнайте хоть что-нибудь сами! Идем, Рыжий.

Парень вылезает на дорогу, спешит за начальником, на ходу вытирая руки. Спустя несколько минут они уже катят в сторону столицы. Исторгнув могучий рев, их обгоняет поезд с гербами Литленда.

– Едва окажемся в столице, пошли человека в типографию, – говорит Марк Рыжему, когда утихает гул состава. – Черновик последнего «Голоса Короны» – мне на стол.

– Думаете, это из-за «Голоса Короны» его?..

– Конечно! Из-за чего еще?..

– Да, чиф.

– Дневную сводку прикажи подать мне к обеду, в кухню. Похоже, другого времени прочесть ее не будет.

– Да, чиф.

– Сегодня до полуночи хочу увидеть таких людей: старших дознавателей по делу герцога Альмера – пусть явятся с докладами; алого капитана Бэкфилда, затем – Клемента и Дойла, и еще – секретаря Итана.

– Да, чиф. Позвольте заметить, с капитаном будут трудности. Он гонорист. Потребует, чтобы вы сами шли к нему…

– Нет времени за ним бегать. Предстоит прогулочка по темницам часа на два. Потом слушать дознавателей, потом читать сводки. Сделай так, чтобы капитан явился сам. В крайнем случае, скажи ему… кто там его Праматерь?

– Люсия.

– Так вот, скажи, что я купил суку и назвал ее Люсией. Капитан прибежит за сатисфакцией, там и поговорим.

– Да, чиф.

– Попробую поспать до столицы. Неясно, когда еще доведется.

Надвинув шляпу на глаза, Марк откидывается на спинку. Но вскоре приподнимает поле шляпы:

– Да, и вот еще. Ты молодчина, хвалю.

– За что, чиф? Осмотр тела?..

– Осмотр так себе, не обольщайся. Ты ничего не понял из того, что увидел. Но почуял, что это дело может быть важным, – и оно действительно может. Если так случится, получишь елену.

Рыжий снова благодарит, недолго молчит. Нерешительно спрашивает:

– Чиф, а не скажете ли, откуда… ну, как вы…

– Сам скажи мне.

– Ммм… вы нашли башмак. На дороге, но чуть дальше. Значит, они приехали в карете, башмак зацепился за порог и остался в кабине, когда выбрасывали тело, но потом убийцы заметили его и выкинули следом. Отсюда же ясно и то, в какую сторону ехали.

– Верно.

– Ну… Жертву удавили веревкой. Кинжалы или шпаги носят все, кому не лень, но вряд ли кто-то постоянно держит в кармане веревку… Значит, к убийству готовились. Беднягу сажали в карету уже с намерением убить. Чтобы не отмывать от крови кабину, в качестве орудия выбрали удавку.

– Дальше.

– Мертвец одет по-городскому, значит, садился в экипаж еще в столице. Зачем убийцы привезли его сюда? Не для того, чтобы спрятать тело: можно было бросить в Ханай или оставить в трущобах на окраине… Из этого ясно, что убийцы хотели поговорить с ним по дороге. Маршрут выбрали так, чтобы все больше удаляться от людных мест, а чтобы бедняга не видел этого, зашторили окна. Пока он говорил, был жив. Как только преступники услышали все нужное, задушили его и выбросили труп.

– И это верно.

– Что работал в типографии – наверное, поняли по чернилам на его руках… но ведь вы даже не посмотрели на пятна!

– И не нужно было. Вода не смыла пятна – значит, это типографская краска, а не чернила.

– Как вы узнали, что убийц двое и без оружия? И что карета темная, без гербов?

Марк усмехается.

– Ну, будь их больше да при клинках – он побоялся бы ехать с ними. А что до кареты, неужели ты подался бы на грязное дельце в белом экипаже с золотыми вензелями?

Он вновь закрывает глаза.

* * *

Когда человек старается что-то скрыть, он применяет стратегию. Полагая, что ложь – дело непростое и опасное, не позволяет себе действовать наобум, отдаться на волю случая, хотя это и было бы лучше всего. Он силится выстроить свою речь логично и связно, забывая о том, что в обычной жизни слова простого человека полны неувязок. Смертельно боится показаться странным, вести себя подозрительно, хотя кто не ведет себя странно на допросе?

Человек, старающийся что-то скрыть, планирует свои действия, как сражение. Он выбирает тактику, продумывает пути к отступлению и обходные маневры. Его мысли так упорно заняты планированием, что взгляд становится пустым или, напротив, мучительно сосредоточенным. По одному лишь этому выражению глаз уже можно понять, что человек лжет, и даже – о чем лжет. А тактик лжи имеется несколько.

Одни допрашиваемые принимаются говорить много и без умолку, о чем попало – важном и неважном, уместном или неуместном, во всех деталях, какие смогут припомнить. Такая тактика проста: в страхе человеку легче говорить, чем молчать. Безудержный поток речи смягчает отчаяние узника, а вот дознавателя, напротив, сбивает с толку. Что в этом потоке существенно, а что нет? Что запомнить, что пропустить мимо ушей?..

Другие лгут прицельно и изощренно. Изобретают сказку – как можно более гладкую, правдоподобную. Ее и выдают дознавателю, всеми силами стараясь, чтобы поверил. Люди крепкие порой готовы даже терпеть пытки какое-то время, а лишь затем – словно через силу, с болью в голосе, с ненавистью к собственному малодушию – начать излагать вымысел. Если узнику достанет хладнокровия, чтобы лгать напропалую, невзирая на боль и угрозы, дознаватель почти наверняка купится. Сам Марк, пожалуй, выбрал бы именно эту тактику.

Третьи упрямо молчат. Сурово, твердокаменно, наперекор всему. Когда становится невтерпеж, выкрикивают оскорбления, плюются ненавистью. К такому способу нередко прибегают дворяне, уверенные, что молчание не запятнает их чести, в отличие от вранья. Глупо. Молчание – слабейшая из тактик. Когда молчун сломается, он неминуемо скажет правду – такова уж природа. А ломаются в конечном итоге все…

Старик молчит. Собственно, не совсем старик: крепкий мужик лет пятидесяти пяти, ручищи здоровенные, как оглобли, шея жилистая, густые брови. Только волосы седые, как полотно, потому с первого взгляда он и кажется стариком. Дознаватель – Сэмми, бойкий парнишка, Марк взял его из беспризорников южной окраины – прохаживается вокруг мужика, поигрывая дубинкой. На голых голенях мужика и на ребрах, и на скуле красуются синяки. Естественно, узник обнажен. Как иначе?..

– Дедуля, ты бы не запирался, – говорит Сэмми, – оно тогда шустрее пойдет. Думаешь, я устану с тобой? Уж поверь: не устану. Рано или поздно, а ты заговоришь, как миленький… Куда повез герцога с игр? А? Давай, старичок, давай!

Сэмми проходит перед лицом деда, и тот, изловчившись, плюет в него. Промахивается, шипит проклятье.

– Сгинь во тьму, подонок.

Дознаватель замахивается дубинкой. Марк негромко свистит. Сэмми оглядывается:

– Чиф?..

Марк требует, чтобы подчиненные звали его так. Сударь – слишком обыденно; милорд или сир – слишком помпезно, да и какой он милорд?.. А «чиф» – значит «вождь» на старозападном наречии. Это хорошо подходит к его положению: Марк – не рыцарь, не лорд, не военачальник, но, тем не менее, вождь.

Марк пальцем подзывает Сэмми.

– Кто это?

– Джонас Холи Мартин, кучер герцога Айдена.

– Лжет?

– Молчит. Но скажет, ручаюсь! Будьте спокойны, чиф.

– Да я, как будто, и не волнуюсь, – пожимает плечами Марк, идет дальше вдоль череды допросных. Сзади слышится глухой стук, сдавленное рычание пленника.

Допросные соединяются меж собою толстыми дверьми. Их можно раскрыть настежь, тогда крики слышны даже с дальнего конца анфилады, еще и отбиваются эхом от сводов, приобретая некий мертвенный оттенок. Недурной эффект, весьма полезен для работы. Однако если кто-то из узников заговорил по делу, дверь следует немедленно закрыть. Соседям ни к чему слышать его ответы.

Марк переходит из комнаты в комнату, думая о скуке. Нет ничего скучнее бесполезной работы. Владыке Адриану нужны доказательства, и тем более они потребуются Палате… но сам Марк не видит в них никакого смысла. Его опыт говорит: доказать можно что угодно. Нанять свидетелей, которые скажут любые слова; подбросить улики, кого угодно оклеветать, очернить. Судьи верят доказательствам и словам свидетелей, публика обожает улики и обличительные речи… Марк доверяет лишь одному свидетелю: собственному уму. Единственная улика, которую нельзя сфабриковать, – это умозаключение. Единственное непогрешимое доказательство – логика. Все прочее – шелуха.

Марк проходит поочередно двух лакеев (один рыдает и молится, второй, кажется, лишился чувств), стражника (неумело лжет, дознаватель не верит ни единому слову), горничную (скороговоркой лепечет что-то, слезы ручьями по щекам и шее). Марк кривится. Мерзость – допрашивать девушку… тем более, безо всякой пользы. Дознаватель, однако, полон вдохновения:

– Вы только послушайте, чиф! Она слышала, а потом и видела, понимаете! Подсмотрела в замочную скважину…

Дознаватель с восторгом излагает, как кто-то из еленовцев переспал с кем-то из южных софиек. Еще в июне, во дворце, в гостевых покоях. Пересказывает подробности, какие запомнила горничная… Марк пропускает все мимо ушей.

– Запиши и отпусти ее, наконец. Когда уйдет, сожги запись.

– Что?.. Как?..

Марк ленится отвечать. В следующей допросной Хряк – сынок мясника – возится с посыльным герцога Альмера. Посыльный твердит, что не знал ничего о содержании писем, только доставлял и все, Праматерью клянусь! «Нет у тебя Праматери», – бросает Хряк и тычет посыльного раскаленным прутом. Тот, ясное дело, орет. Хряк жесток и туп. Он допрашивает ради удовольствия, а не для результата. Марк бы с радостью избавился от него, да только где возьмешь других? На эту работу такие, в основном, и идут.

Марк тычет Хряка под ребро:

– Составь полный список всех его поездок и адресатов. С начала июня по нынешний день. Это понадобится.

– Эээммм… чиф… я, эээ… – Хряк чешет затылок. Он с трудом пишет даже собственное имя.

– Трудись, давай, – говорит Марк и идет дальше.

Пустота, скука. Зачем вообще нужен суд? Айден бежал, владыка знает о его вине, и Марк знает. И сам Айден знает, что они знают, – потому и сбежал. Допросы, разбирательства – долгое, трудное, жестокое и совершенно пустое дело. Что бы ни постановили высокие судьи, имперские искровые войска все равно осадят Алеридан, а герцог со своим гарнизоном все равно станет биться насмерть, как раненый тигр…

Марк шагает обратно, в допросную с герцогским кучером. Все-таки седой дед интереснее прочих. Когда Ворон входит, Сэмми подхватывается навстречу:

– Все молчит, чиф. Но я справлюсь, обещаю!

Сэмми – еще не законченный подонок. Редкость для дознавателя.

– Постой-ка в сторонке. И послушай.

Марк придвигает табурет, садится, глядит в лицо седому кучеру. Тот отвечает на взгляд, сверкая ненавистью в зрачках. Занятно: на Марка он смотрит с большей злобой, чем на Сэмми, хотя Марк даже не притронулся к дубинке. Сэмми моложе, он почти годится кучеру во внуки…

– У тебя ведь нет детей, правда? – говорит Ворон узнику. Тот фыркает в ответ:

– Какое тебе дело?!

Но брови дернулись вверх – кучеру действительно интересно, какое Марку дело. Сэмми не спрашивал узника ни о детях, ни о нем самом. Лишь о его хозяине – опальном герцоге Альмера.

– Нет детей, но прежде были, – говорит Марк. – Ты – серьезный человек, обстоятельный. Обзавелся семьей, родил детей, а потом…

– Заткнись! Не суй свой нос, понял?! – рычит кучер.

Марк пожимает плечами:

– Ну, нет – так нет… Давай-ка я о себе расскажу. Моя дочурка – Лиззи – она знаешь, на кого похожа? На черного котенка. У нее волосы темные, как смоль, и глазища огромные, что монетки. Если ей любопытно, она смотрит вот так, не отводя взгляда, и чуть головку наклоняет. Говорит: «Пап, а пааап… ну скажи мне, почему солнце – оно то есть, то нету? Куда оно ночью девается?» И глядит, пока не отвечу. А когда слушает, то кончик мизинчика в рот кладет – вот так.

Марк показывает. На разбитых губах кучера висит очередное проклятье, но не срывается. Висит, висит. Узник глядит на Марка со страданием и горьким любопытством. Нежность Ворона к дочери причиняет узнику боль.

– Видишь ли, Джонас, – говорит Марк, – пока не родилась Лиззи, я не знал, как можно любить чужих детей. Ну, в смысле, они же тебе никто, с чего их любить-то? Но вот теперь переменилось. Когда вижу ребенка – так и хочется заговорить с ним, угостить чем-то, хотя бы просто по волосам потрепать. И в сердце теплеет. Верь или не верь, но теплеет. Если бы – спасите, боги! – Лиззи умерла, я бы нанялся служить господину, у которого есть маленькие дети. И всего себя им бы отдал… Ведь что еще светлого на свете осталось бы? Только они.

Кучер дышит тяжело и прерывисто. Марк понимает, что седовласый мужик пытается удержать в груди стон.

– У герцога Айдена, – говорит Ворон Короны, – трое детей. Малютка Альберт – милый, тихонький мальчонка. Среднему Альфреду уже пятнадцать, он прекрасно владеет шпагой и вовсю упражняется с рыцарским копьем. Ну, а леди Аланис – о ней и говорить нечего, это подлинная драгоценность.

Марк ждет момента, когда кучер не сдержится, и этот момент наступает при звуке последнего имени: узник тяжело вздыхает.

– Я соболезную, – говорит Марк, – сочувствую тебе, Джонас. Беда в том, что мне ведь плевать на твоего хозяина. Вина герцога доказана, ему не отвертеться. Я хотел говорить о леди Аланис – это ее судьба на повестке дня.

– Она невиновна! – кучер едва не срывается в крик. – Отстаньте от нее, отлепитесь! Ее светлость ничего не знала, ни в чем не участвовала! Ты говоришь, любишь дочку? Вот и скажи: ты бы впутал ее в ту мерзость, которой сам занимаешься?!

– Пожалуй, что нет… – неторопливо отвечает Марк.

– Так отстань от ее светлости! Делай со мной, что хочешь, хоть шкуру спусти, я тебе ничего о ней не скажу. И не потому, что упрям, а потому, что нечего сказать! Она ни в чем не замешана, ни в чем!

– Понимаешь, – Марк говорит с сочувствием, – дети растут быстро. Моя Лиззи еще вчера, кажется, ползала на коленках, и, чтобы встать, брала меня за палец всей ладошкой… А сегодня у нее на подоконнике нахожу грязный след. Почему бы? Да потому, что вылезала в окно. А это зачем? Затем, что какой-то мальчонка к ней прибегал – представляешь? Я это к тому говорю… с чего ты взял, будто все знаешь о леди Аланис?

– С того, что когда ее светлость хотела с кем увидеться, то всегда брала меня, вот с чего! И когда обидел ее один, то рыдала в карете, а я на козлах сидел и все слышал. Ее светлость очень редко рыдала, не тот она человек. Но если уж плакала, то в карете, а не дома – так, чтобы никто не слышал… один я, понимаешь?! И когда с подружкой своей северной секретничала, то тоже меня не стеснялась – сидели в кабине, шептались, я бы все слышал, если б захотел! И если злилась на кого, то велела мчать, как ветер, и я мчал, а ей было мало, и она лупила кулачком в стенку… А ты говоришь, не знаю ее!

Кучер медлит, переводя дух, а потом добавляет:

– Если уж так тебе нужна девица-заговорщица, то подумай про эту рыжую сучонку.

Марк приподнимает бровь, а Сэмми аж подается к узнику. Марк жестом велит ему молчать.

– Про рыжую?..

– Дочь Медведицы. Это с нее вся дрянь началась, из-за нее все пошло боком! Твой… – кучер мечет взгляд в сторону Сэмми, – твой сынок спрашивал, куда его светлость ездил с игр. Так я тебе скажу, куда. Эта медвежья сучка его шантажировала, вот куда. Она ему подкинула записочку, и милорд велел подать карету. Когда садился в кабину, то записку комкал в ладони и злился. А потом привели ее – эту рыжую. Она села, они поговорили. Конечно, я не слышал, о чем, хотя и мог бы. Потом она вышла – довольная такая. А его светлость – темнее тучи. Рыкнул: скачи давай. И мы поскакали. Знаешь, куда?

Марк качает головой.

– К Ушастому, вот куда. Это главный шептун его светлости. Ты не надейся, не поймаешь: Ушастый давно уже смылся из столицы. Поговорил его светлость с ним, а потом вызвал к себе капитана Дермота. Его-то ты знаешь: командир над герцогскими гвардейцами. Велел снова: скачи. Но не как попало, а так, чтобы мимо особняка Лабелинов. Понял? А проедешь особняк – встань на пригорке, оттуда хорошо всю усадьбу видно… Встал я, там они с Дермотом, значит, и беседовали…

– И что все это значит? – Марк невинно взирает на кучера.

– Дурак, что ли? – фыркает Джонас. – Рыжая сучка – дочь Медведицы! Она же северянка, ненавидит Лабелина! Нашла против его светлости какую-то дрянь и шантажировала, чтобы руками его светлости изжить Лабелина со света! Вот тебе заговорщица! Ее бери, а от леди Аланис отстань.

Марк улыбается.

– Чего скалишься? – зло фыркает кучер. – Не веришь, что ли?

– Напротив, очень даже верю. Ай да Глория!..

Марк поднимается. Сэмми пялится то на него, то на кучера, и все не может вернуть на место отпавшую челюсть. Марк аккуратно вынимает из ладони Сэмми дубинку.

– Ты этой штуковиной пореже пользуйся. Если хочешь в жизни чего-то добиться, вообще забудь про нее. Ага?..

– Чиф… да, чиф, конечно…

Сэмми, наконец, собирается с мыслями и принимается тараторить:

– Что прикажете, чиф? Мне изложить все в донесении, или вы сами доложите?

– Кому доложу?..

– Его величеству, конечно! Ведь это же… вы же, чиф, вы же просто сокровище выкопали! Как вам это удалось?! За десять-то минут! Дочь Медведицы покушалась на Лабелина – это же как гром будет!

Марк усмехается:

– Забудь, чепуха.

– Как? Почему?..

– Да потому, что Лабелин жив. Глория сперва выпустила в него стрелу, а потом одумалась и сама же перехватила. За что прикажешь ее судить? За ненависть к правителю Южного Пути? Ну, парень, если это – преступление, то весь Север Империи надо превратить в одну большую каторгу.

– Но, чиф, она же… что же нам, просто забыть?..

– Именно, Сэмми, в самую точку. Ты об этом забудешь сразу, как только я выйду из допросной. – Глаза Ворона Короны становятся неприятно серьезными. – А если вдруг когда-нибудь ляпнешь хоть слово – окажешься на месте этого кучера. Тебе ясно?

Дознаватель ошарашено кивает. Марк уходит, не сделав даже попытки объяснить свое решение.

* * *

Во дворце Пера и Меча проживает около тысячи человек, еще не менее пятисот бывают здесь ежедневно.

Император Адриан Ингрид Элизабет стоит на верхушке пирамиды. Ступенью ниже – его нареченная невеста леди Минерва Стагфорт, генералы Серебряный Лис и Уильям Дейви, а также советники из высшей знати: графиня Нортвуд, герцог Фарвей, граф Шейланд. Ниже – восемь министров; за ними – шестнадцать старших чиновников на имперской службе, в их число входит и Марк. Ниже – имперская канцелярия: могучая махина, склепанная из десятков секретарей, счетоводов, надзирателей, управителей, эмиссаров. Добрая половина постоянно находится в разъездах, контролируя дела в той или иной части Земель Короны, но вторая половина – здесь, во дворце, переписывает слова с бумаги на другую бумагу, а оттуда – на третью… Ступеньку под канцелярией занимает лазурная гвардия, на полголовы ниже стоит алая. Далее – жены, дети, братья и сестры, альтеры и альтессы всех, названных выше. Под ними лежит фундамент пирамиды – сотни слуг всех мастей: лакеи, конюхи, горничные, повара, привратники, прачки, садовники… Окинуть единым взглядом это грандиозное строение почти невозможно – сродни попытке сосчитать насекомых в муравейнике. Тем не менее, первейшая задача Марка – держать под наблюдением каждый отдельный кирпичик.

Он обедает в кухне южного крыла, вместе с челядью. Есть свои преимущества в простом происхождении. Будь Марк дворянином, не мог бы сесть за один стол с поварятами и служанками… и лишился бы полезнейшей возможности слушать все, о чем болтает эта братия.

Марк ежедневно раздает несколько елен серебром многочисленным шептунам. У него имеются шпионы среди гвардейских оруженосцев и конюхов, среди писарей канцелярии, генеральских адъютантов и графских слуг, среди любовниц чиновников и горничных нареченной невесты. Марку удалось купить двух человек из свиты Фарвея и одного – из свиты Шейланда (этот почему-то обошелся особенно дорого)… Тем не менее, все платные шпионы вместе взятые приносят едва ли больше сведений, чем досужая болтовня слуг за обедом.

К тому же, в кухне южного крыла весьма вкусно кормят: как никак, объедки со стола самого владыки. Сегодня – салат из перепелиных яиц с маслинами и виноградом, форель в сливочном соусе, пироги с пряным шиммерийским сыром. Остальные девять блюд уже расхватали: Марк явился слишком поздно. Слуги давно покончили с обедом и закрутились в вечерней кутерьме. Кухню наполняют запахи ванили и корицы, тертого яблока и яичного крема, мандариновой цедры, сахарной пудры и еще не пойми чего чертовски аппетитного. Готовится императорское чаепитие.

– Их величество изволят чаевничать наедине с госпожой, – сказала повариха Берта, выставляя на стол лакомства, которые приберегла для Марка. – А госпожа любят сладенькое, вот и стараемся. Уж она порадуются сегодня, пальчики оближут!

Марк улыбнулся в ответ:

– Не сомневаюсь в твоих талантах, Берта.

– А то! Ведь это, знаешь ли, не просто так, а дело чести. Сладости будут, каких госпожа у себя там на Севере в жизни не нюхали!

– Затронут авторитет Короны? – понимающе кивнул Марк, уплетая сырный пирог.

– Не только авторитет, дорогой мой, а и сердечный интерес, так то!

Берту несказанно радует мысль о том, что его величество наконец-то женится. Повариха вряд ли хоть раз видела леди Минерву Стагфорт, однако заочно обожает ее, называет не иначе как во множественном числе. Кого попало их величество не выбрали бы, так то.

– Приходи сюда к полуночи – ахнешь, какая вкуснятина будет!

– Благодарю за приглашение…

– Пф! Не «благодарю», а возьми и приди! И барышню приводи, если нашел… – Берта досадливо скривилась. – Хотя, какая у тебя барышня!.. От тебя не дождешься.

– Ммм… угу… – мурлыкнул Марк с набитым ртом. – Почему в полночь-то?.. Так поздно?

– Как у их величеств закончится – так у нас начнется.

– Ясное дело, но чаепитие начинается в девять. Думаешь, продлится долго?

Берта подмигнула:

– Так ведь они вдвоем с госпожой будут, без никого больше. Куда им спешить, коли они вдвоем, а?

Вот вам и выгода кухонных бесед! Даже от поварихи можно узнать полезное.

– Постой-ка, Берта. В протоколе значились еще приглашения для графини Нортвуд и генерала Дейви. Я его нынче утром своими глазами читал.

– Читал – перечитал, тоже мне!.. – фыркнула Берта. – Людей слушай, а не бумажки читай. Медведица отказалась, голова у нее. А генерал решил, что третьим быть не годится, и тоже, значит, извинился. Их величество ужинают наедине с госпожой.