Янмэйская охота. Том I

Моя благодарность адвокату Владу Каланжову за правовые консультации по делу весьма важного для сюжета подзащитного

Монета – 1

Октябрь – декабрь 1774 г. от Сошествия

Мелисон (королевство Шиммери)

Если покинуть Лаэм, столицу шиммерийских королей, через северные ворота и двинуться в сторону Пентаго, то под колесами расстелется Белый Тракт – лучшая дорога на Юге, а может, и во всей Империи. Он вымощен шестиугольными плитами песчаника, так плотно подогнанными, что ни одна травинка не пробивается в стыки. Белый Тракт пересекает горы с тем изящным искусством, с каким опытный мужчина завоевывает сердце барышни: огибает слишком острые неровности рельефа, избегает крутых подъемов и резких провалов, идет наверх столь плавно, что впору и вовсе не заметить. Спустя полдня езды остановишься на обочине, спрыгнешь с телеги размять кости – и ахнешь: Лаэм уже остался далеко внизу, и ты глядишь на него с высоты птичьего полета.

К закату второго дня пути в фургоне (либо к концу первого, если верхом) можно достигнуть Малого Перевала. Лошаденки подустанут к тому часу, а время будет самым подходящим для ужина, холодного чая и мягкой постели, потому вполне разумным покажется сделать остановку на ночлег. К услугам тех путников, кто внемлет голосу разума, здесь, на Малом Перевале имеется целая дюжина гостиниц и трактиров разного пошиба, а также конюшня, винный погреб, шляпная, мастерская сапожника и уютный бордельчик «Венок незабудок». Утолив все возможные желания, ты сладко уснешь, а с рассветом продолжишь путь. И не найдется у тебя мотива, чтобы спустя милю свернуть с Белого Тракта на запад по узкой дорожке. Вряд ли ты ее и заметишь – так она завалена осколками камней и так заросла острой жесткой травой, что впору принять за обычный разлом между скал. А если даже заметишь, то какой резон будет тебе – сытому, свежему и целеустремленному – сворачивать с Белого Тракта? И ты продолжишь путь, не узнав того, что двумя милями западнее в укромной долине лежит Мелисон – пригожий городок виноделов.

Люди, живущие там, говорят со смешным горским акцентом, не носят шляп, шевелят губами, когда приходится сложить в уме числа, и никогда никуда не спешат. Лаэмцы считают мелисонцев тугодумами и в голос смеются над ними, если встретят на базаре. По этой причине мелисонцы не любят ни лаэмцев, ни базары. До недавнего времени Мелисоном владел славный барон Монат-Эрлин. Но все три года правления владыки Адриана осень в Шиммери выпадала исключительно солнечной, и виноград набирался излишней сладости. Славный Монат-Эрлин, который терпеть не мог полных женщин и сладких вин, лишился любви к своему владению и выставил его на продажу. Городок Мелисон с прилегающими виноградниками приобрел славный граф Огюст-Римар, Третий из Пяти. Граф совершил покупку только ради дохода, а не для жизни в этакой глуши, и потому отказался купить вместе с городом старое поместье Монат-Эрлинов. Барон продал поместье отдельно, само по себе. Оно было не ахти каким товаром: большой дом в захолустье, подобно слишком ревнивой любовнице, приносит мало удовольствия и много мороки. Потому барон Монат-Эрлин отдал его за скромных четыреста эфесов анонимному покупателю. Рьяный лаэмский делец, бывший посредником при продаже, так измучил барона торгами, что Монат-Эрлин почел за счастье быстро и без вопросов подписать купчую. Строка для имени покупателя осталась пустой, посредник позже сам заполнил ее, выведя: «Славный Хорам Паулина Роберта». Осенью года Северной Вспышки новый владелец въехал в поместье Монат-Эрлинов.

Поначалу к купцу Хораму со свитой в Мелисоне отнеслись настороженно. Чего еще было ждать от жителей маленького городка в укромной долине? Женщины сторонились чужаков, дети глазели издали и чуть что убегали, мужчины говорили с такою обстоятельной вежливостью, за которой ничего внятного нельзя было расслышать. Если чужаки показывались на мелисонском базаре, местные назначали умеренную цену, чтобы не дать повода для спора. Если чужаки заходили в кабачок, завсегдатаи как по команде прекращали сплетничать и принимались обсуждать погоду. Словом, никакой дружбы между обитателями Мелисона и свитой славного Хорама не предвиделось, как, впрочем, и вражды. Однако любопытное обстоятельство переменило ход событий.

Вышло так, что Хорам переезжал в Мелисон не за раз, а в несколько заходов. Первым днем он прибыл всего на двух телегах: в одной помещался сам Хорам, его спутники и три сундука, а в другой – бесформенная куча тряпья да еще громадная плетеная корзина. Ясно было, что для жизни на новом месте этого багажа не хватит. Что такое три сундука на четверых человек? А тряпье это – только на простыни порезать, а корзина – вообще непонятно кому нужна, слишком уж большая. И верно: один из людей Хорама тут же уехал назад в Лаэм, а спустя неделю вернулся на двух телегах с новой поклажей. Но груз этот оказался вовсе не тем, что требуется для жизни. Дюжина сувоев шелка, четыре бухты веревок, непонятный станок с колесом, сосуды с краской – зачем все это, спрашивается? Может, Хорам хочет открыть швейный или красильный цех? Тогда ему нужно испросить разрешения у мелисонских старейшин, иначе совсем никуда не годится! Мастер Корнелий, носящий шарф бургомистра Мелисона, так встревожился от внезапной угрозы своему авторитету, что два дня собирался с духом и на третий сказал Хораму:

– Славный, если волею богов вы желаете поговорить о швейном деле, то я не имею ничего против того, чтобы обсудить это с вами.

Хорам ответил в том духе, что швейного дела он не знает и беседовать о нем не может. Мастер Корнелий ушел, глубоко оскорбленный, и два часа обсуждал с трактирщиком, как хорошо было раньше, при старом бароне.

А помощник Хорама опять уехал в Лаэм, и вернулся через неделю с новым странным грузом. Теперь в телеге помещались три связки книг, саквояжик с писчими принадлежностями, несколько заколоченных ящиков и ученого вида старичок. Добрые жители Мелисона терялись в догадках: как это может пригодиться для швейного цеха? В книгах что – выкройки? А в ящиках? А старичок зачем? Скверным портным он будет, при его-то зрении! Бургомистр Корнелий снова счел нужным побеседовать с Хорамом, зайдя на сей раз с другого конца:

– Коли человек делает что-нибудь, то ему надо гордиться своим делом, а не держать его в постыдной тайне. Это так я думаю, а если вам угодно не согласиться, то вы можете сказать, как оно по-вашему.

Хорам согласился, но Корнелий не сумел понять, с чем именно. Ушел растерянный и всерьез задумался написать барону Монат-Эрлину, чтобы тот выкупил поместье обратно.

– Клянусь Софьей и Еленой, я непременно напишу, если Хорам продолжит в том же духе! – сказал Корнелий трактирщику.

А хорамов прихвостень снова укатил в Лаэм. Жители тихого Мелисона с дрожью ждали его возвращения. Что творил Хорам в своем поместье – оставалось загадкой. Ничего похожего на швейный цех там не возникло, и от этого становилось еще тревожнее. Мало того, что лаэмские зазнайки задирают носы у себя в Лаэме, так теперь они явились в Мелисон творить здесь свои делишки! Как можно терпеть такое?! Четверо самых видных городских дам выставили ультиматум бургомистру Корнелию: он обязан что-нибудь предпринять! Если в ближайшее время Корнелий не совладает с Хорамом, то винить ему придется только себя.

Когда прибыл очередной груз для славного Хорама, Корнелий пошел на решительные меры: велел констеблю остановить телеги и тщательным образом обыскать. Констебль смешался: никогда прежде ему не доводилось кого-либо обыскивать, поскольку горожане ничего не скрывали. Но, движимый чувством долга, он набрался смелости и сдернул мешковину с груза.

– Что я вижу?! – вскричал он от возмущения. – Вы везете вино в город виноделов! Противу всех правил, законов и воли богов! Вопиющее кощунство!

Констебль ожег огненным взглядом хорамова слугу.

– Вас может оправдать лишь одно: если это вино – плохого качества и не ровня нашему.

Он потянул пробку, чтобы удостовериться, но помощник Хорама сдержал его руку:

– О слабый рассудком защитник закона, если ты опробуешь эту жидкость, то злодейство и произвол расцветут буйным цветом на улицах Мелисона, ибо это не вино, а кислота.

– Кислота?!

– И весьма едкая, именно потому на сосудах изображены недвусмысленные черепа, которые ты почему-то обогнул своим взглядом.

– Нарушение! – возопил констебль. – Ради покоя горожан, я должен арестовать груз!

– Если ты служитель закона, то должен исполнять его волю. А воля закона такова, чтобы ты делал то, что в законе написано. Вот и скажи мне, где написано, что в Мелисон нельзя ввозить кислоту?

– Эээ…

Констебль призадумался. Насколько он знал, ни в одном кодексе, действительно, не содержалось запрета на кислоту, ибо никто прежде не пытался ввозить в город этакую дрянь. Как же поступить, если совесть требует одного, а закон – иного? Пока констебль обмозговывал вопрос, помощник Хорама приказал извозчику, тот хлестнул лошадей и укатил.

Это уже было слишком! Это было до такой степени слишком, что бедный бургомистр Корнелий утратил сон. Он видел лишь два объяснения событиям: либо лаэмцы хотят отравить виноградники Мелисона, либо прислали кислоту сюда затем, чтобы избавиться от нее, вроде как выбросили. В любом случае налицо грубые оскорбительные происки, и как бороться с ними – Корнелий не знал. Барон Монат-Эрлин продал городок и больше здесь не властен. Новый хозяин, граф Огюст-Римар, ни разу не показался в Мелисоне, а бургомистру воспитание не позволяло слать письма незнакомому человеку. Жаловаться шерифу Лаэма на лаэмцев – безнадежная затея. Своими силами выдворить Хорама из города? Но как выдворишь, если он купил поместье? Всякий знает: город – это одно, а поместье – другое.

В отчаянье Корнелий пошел за советом к священнику. Добродушный отец Элизий жил согласно одному принципу: боги благостны, мир устроен справедливо, потому жди – и все само образуется. Так обычно и говорил, когда у него просили совета. Выслушав рассказ бургомистра, отец Элизий спросил:

– Ты знаешь свое место в мире?

– Конечно, – ответил бургомистр, подергав конец шарфа.

– Усердно трудишься?

– Еще как.

– Получаешь удовольствие от своих или чужих страданий?

– Да какое удовольствие! Извелся уже с этим приезжим шельмецом!

– Развиваешь свое тело и разум?..

Так отец Элизий прошелся по всем двенадцати главным заповедям. Получив благочестивые ответы, он сказал:

– Вот видишь, мастер Корнелий: ты – хороший человек, живешь порядочно, следуешь писанию. А значит, боги о тебе позаботятся, и все наладится со временем.

Это успокоило бургомистра, он вернулся домой и сладко уснул, а наутро узнал, что все уже начало налаживаться.

Извозчик, что доставлял Хораму странные грузы, на обратном пути завернул в трактир выпить. Он и раньше туда захаживал, но прежде трактирщик избегал с ним говорить, ибо извозчик был лаэмцем. Теперь же происки Хорама зашли так далеко, что трактирщик не сдержал любопытства:

– Как поживает твой наниматель? Не жалеет ли, что съехал из Лаэма?

– Туда ему и дорога, – задрал нос извозчик. – У нас никто по нему не скучает.

– Но разве сам он не лаэмец?

– Хорам – лаэмец? – извозчик расхохотался. – Из него такой лаэмец, как из курицы – птица!

А прежде-то этот факт не подвергался сомнению! Хорам богат и приехал из Лаэма – значит, лаэмец, кто ж еще? Но теперь слова извозчика зародили сомнения, и горожане взялись за следствие. Кто таков Хорам и его свита? Откуда появились?

На сей счет сперва опросили слуг Хорама, когда те приходили в лавки за покупками. Затем Корнелий с трактирщиком съездили вместе на Малый Перевал, навели справки у тамошних торговцев и хозяйки борделя. Отец Элизий ради общего блага не поленился даже отправиться в Лаэм и потолковать со знакомым священником. Каждое новое известие все больше радовало добрых жителей Мелисона.

Начать с Хорама. Вовсе он не лаэмец и даже не южанин. Прибыл с севера – кажется, из Короны. Там, на родине, случилась с ним трагедия: умерла не то жена, не то альтесса. На севере часто кто-нибудь умирает. В Лаэме бедолагу тоже не приняли – подняли на смех за две чудаческие покупки. А раз лаэмцы над ним смеялись – значит, хороший человек. Над мелисонцами эти зазнайки тоже смеются.

Потом, девушка Низа. Никакая не шиммерийка, приглядись внимательней – сразу поймешь. Кожа смуглая, живот плоский, глаза миндалем – явная шаванка! Ее привезли в Лаэм на продажу, как пленницу. Она этим гадам-лаэмцам так надерзила, что хотели ее в море выкинуть. Одному, говорят, откусила ухо, другому чайник на голову надела – ай, молодец! Несдобровать бы Низе, если б не Хорам: вовремя выкупил ее и увез.

Затем мастер Гортензий, истопник. Он изобрел небесный корабль – тряпичный шар, что летает по воздуху и носит людей. Дурная выдумка, неясно, зачем оно надо. Но лаэмцы из-за шара сильно разозлились, кто-то даже лишился мужской силы – а значит, изобретение не пропало зря. Чем меньше лаэмцев родится на свет, тем спокойнее будет. Добро пожаловать в Мелисон, славный мастер Гортензий!

Последний – Онорико-Мейсор, он же Рико-сводник, который привозил Хораму всяческие грузы. Уж этот – как есть, чистый лаэмец. Женат на белокровной нахалке, родил двух гадких лаэмчат. Но одно обстоятельство оправдывало Рико в глазах горцев: он так обнищал, что был выгнан из дому собственной супругой. А нищий лаэмец – совсем не то, что богатый. На нищего всегда приятно посмотреть!

Вот так за неделю расспросов Хорам со свитою превратились из идовых слуг в добрых и честных людей, чуждых всякой лаэмской мерзопакости. Бургомистр так устыдился своих прежних подозрений, что улучил момент и сказал Хораму:

– Славный, я должен поделиться с вами выводом, к коему пришел путем размышлений. Неважно, откуда человек приехал, а важно – каков он есть внутри себя. Коль это правда, а это она, то мне ничего не остается, как испросить у вас прощения.

Хорам ответил:

– Не стоит беспокойства, мастер Корнелий, я вовсе не в обиде.

А затем пригласил бургомистра на примирительный обед. Кроме Корнелия, приглашен был трактирщик и отец Элизий, все вместе с супругами. Еще неделю назад они побоялись бы войти в поместье, где творятся темные дела. Теперь же дамы сгорали от любопытства, а мужчины предвкушали отличную беседу.

Обед состоялся теплым осенним днем. (Как раз в тот день далеко на севере генерал искровиков разбил армию нетопырей, но мелисонцы, конечно, этого еще не знали.) Прошел обед, как и ожидалось, в дружеской обстановке, с интересными разговорами и добрыми шутками. Покинув поместье, гости поделились своими наблюдениями.

Мастер Корнелий сказал:

– Так вот зачем понадобилось столько ткани! Они, значит, строят новый большой шар. Этаким шаром можно будет половину лаэмских мужиков обессилить!

Жена мастера Корнелия сказала:

– Я думаю, он с нею не чих-пыхает. У нее глаза дикие, а у него – грустные. Он, поди, ее боится.

– И правильно делает! – согласилась жена трактирщика. – Она шаванка, ей что не так – схватит нож и тяп. Но этот Рико липнет к ней глазами, как голодный к колбасе.

Трактирщик сказал:

– Если спросите меня, то я отвечу: Хорам разбогател недавно. Лакеев только двое, и те новые, лошадей своих еще нет, пожитков горстка, но имение купил. Повезло славному!

– Вот и наоборот, – возразила жена отца Элизия. – Совсем ему не повезло, бедняжке. Почему он сюда приехал? Потому, что на Севере стало не жить. А почему на Севере плохо? Потому, что война, и любимую его убили, и дом сожгли, наверное. Потому он и с Низой не того-сего: тужит по супруге, несчастненький.

А отец Элизий сказал:

– Главное, что он хороший человек: трудится как может, живет по заповедям. Боги о нем позаботятся, и все наладится.

Все согласились с этим, и никто даже не вспомнил нераскрытую тайну: зачем же славному Хораму понадобилась телега кислоты?

* * *

Хорошо ли тебе живется, Хармон Паула?

В последнее время Хармон любил задавать себе этот вопрос. Проснуться на мягкой перине далеко после рассвета, накинуть теплый халат, взять чашечку чаю, выйти на балкон. Вся долина – как на ладони: ратуша с диском солнечных часов, церквушка со звонницей, белые домики под черепичными крышами, возле каждого – цветничок и два деревца для тени. Налево от городка – пенистая речушка и оливковая рощица, вдоль речушки аллейка, чтобы гулять; направо от городка – пестрые шатры базарчика, он работает раз в неделю, но шатры стоят всегда, можно посидеть в тени, выпить винца. А вокруг всего – горные склоны, покрытые лоскутами виноградников, а на дальнем, самом крутом, пасутся козы. Все-все видно, поскольку поместье стоит на возвышенности. Его поместье! Хармон Паула Роджер – помещик. Каково?

Хорошо ли тебе живется, Хармон Паула? Прекрасно, как у Софьи за пазухой.

Большой дом, будь он поновее, впору было бы назвать дворцом. Все как полагается: колонны, арочный вход, балконы, фонтан перед входом (правда, неисправный). Вот только драпировка на стенах сплошь пожелтела от солнца, да паутина всюду – пара лентяев-слуг, нанятых Хармоном, не поспевает за трудолюбием пауков. Но это ничего, зато мошек не будет, а драпировку со временем можно поменять. Да фонтан починить, чтоб журчал. И еще, может, павлина завести – пускай себе шастает по саду, хвостом сверкает. Тогда выйдет настоящий, безоговорочный дворец. Дворец Хармона Паулы!

Слуг, конечно, надо побольше. Сейчас только два лакея да кухарка – не справляются. Нужна еще пара горничных, дворецкий и конюх. Будет же у Хармона своя конюшня, не все ж наемными извозчиками ездить. В обновленном дворце да с полным штатом слуг, да с фонтаном, да с павлином – вот когда роскошная жизнь пойдет! Но и сейчас такая, что стыдно жаловаться.

Еще и город виноделов – только подумать! Виноградники Монат-Эрлина… когда-то в Южном Пути кто-то угощал его с этаким пафосом: «Опробуйте, сударь: Монат-Эрлин, урожай шестьдесят шестого года». А теперь выйди в город – и в любом кабачке, да что там, в любом доме, купишь этого самого Монат-Эрлина по цене чуток дороже простого элю. Нужно завести собственный винный погреб. Тем более, что погреб-то есть – огромный, прохладный, всем необходимым оборудованный. Только наполнить его разнообразными винами, и в любой день можно будет заказать согласно настроению: «Сегодня хочется чего-нибудь сладкого. Принеси-ка мне, дружок, черного муската восьмилетней выдержки». Хорошо же!

Со всех сторон хорошо, как ни взгляни. Одна только крохотная печаль: скучновато, занять себя нечем. Хармон привык колесить по свету, а дорога, даже знакомая, всегда поставляет неожиданности. Тут размыло, там построили, здесь воры, там коровы… Выходит так, что всякий день не похож на предыдущий, потому жизнь кажется наполненной. Кроме того, дорога – это дело: приехал – выполнил. Здесь, в Мелисоне, иначе. Все дни на одно лицо: Хармону хватило месяца, чтобы это понять. Люди одинаковые, говорят все об одном, приезжих нет, приключений не случается, даже погода стоит равномерная: ведь в Шиммери зимы не бывает, как наступила осень – так и длится до весны. И дела тоже нет, если разобраться. Небесный корабль – это ведь не Хармона дело, а мастера Гортензия. Хармон лишь снабжает его необходимым.

Но и тут нечего ныть, ведь на самом деле не так и скучно. Для начала развлекли Хармона горожане: заподозрили невесть в чем и учинили слежку. А он ради забавы не стал развеивать подозрений – наоборот, напустил туману. Всполошил весь городишко и со смехом потом наблюдал, как мужики пялятся, а дамочки прячутся, а бургомистр тщетно ищет управу. Дальше, когда Хармон уже примирился с местными, то наслушался от них новостей. Принц Гектор пошел в Литленд бить шаванов – об этом здесь говорили много, и все были уверены, что Гектор одержит блестящую победу, ибо никого могущественней принца горожане попросту не знали. Для Хармона же куда важней была другая новость: оказывается, герцог Ориджин, брат Ионы, поднял мятеж против владыки. Поскольку Южный Путь встал на сторону Короны, то герцог разбил путевские войска и занял Лабелин. Для Хармона это было приятно с двух точек зрения. Во-первых, слава богам, что он сейчас не в Южном Пути! Во-вторых, коль у Мориса Лабелина отняли столицу, то теперь он уж точно не станет искать Хармона-торговца, даже если заметит подделку Предмета. Словом, нельзя сказать, что в Мелисоне не бывает новостей – по меньшей мере, иногда доходят новости внешние.

Также неверно и то, что у Хармона нет дела: есть же небесный корабль! Да, строит Гортензий, но деньги-то выделил торговец, так что дело, считай, его. И развивается оно, надо сказать, весьма бурно.

Давеча в Лаэме Хармон сказал Гортензию:

– Хочу приобрести ваш аппарат, чтобы совершить полет в Фаунтерру.

Гортензий, хотя и мечтал продать проклятущий шар, все ж не сдержал грустного смеха:

– Славный, видите ту гору? Если долетите до нее без посадок, то считайте себя любимцем богов.

– Я имел в виду, – уточнил Хармон, – что вы надлежащим образом переделаете шар. Если, к примеру, возьмешь шлюпку, то не проплывешь больше мили, но если купишь галеон, то легко обойдешь весь Поларис. Вот и сделайте для меня галеон, а не шлюпку.

Гортензий предположил, что Хармон насмехается, и обложил его витиеватым ругательством, основанном на любовных связях ишака с гиеной. Низа посмотрела на Гортензия так, как умеет лишь она: круглыми чистыми детскими глазами.

– Мы вас очень просим, мастер.

– Я заплачу, – добавил Хармон.

– Много? – недоверчиво буркнул Гортензий.

– Сколько понадобится.

– Дв… триста эфесов! – бросил Гортензий, чтобы покончить со спором.

– По рукам, – ответил Хармон.

Позже оказалось, что новый шар стоит не триста эфесов, не двести и не четыреста, а Праматери знают сколько. Изобретатель понятия не имел, как «сделать из шлюпки галеон», лишь надеялся, что с тремястами золотых что-нибудь придумает.

– Понимаете, славный, – объяснял он Хармону уже в Мелисоне, на этом вот балконе, – наша главная беда – это ветер. Морское судно может идти под углом к ветру за счет того, что сила ветра суммируется с силой воды. Куда будет направлена сумма – зависит от положения парусов и киля. Но небесный корабль не касается воды и целиком зависит от силы ветра. Значит, какие ни сделай снасти и паруса, полетим строго туда, куда ветер, и не иначе.

– Значит, дождемся, чтобы ветер дул в сторону Фаунтерры, и…

– Эх, славный Хорам, если бы в мире все было так просто, то мы бы лежали в тени, а спелые фрукты падали нам в рот. Первым делом, ветер никогда не дует точно на Фаунтерру. Бриз направлен на север, то бишь, понесет нас в Надежду, а не в Корону. Вторым делом, ветер меняется. Это в Лаэме он южный, а перевалим первый хребет – станет очень даже западный. Попадем не в Надежду, а прямо в болота Дарквотера, там и булькнем вместе с шаром. Ну и третьим делом, едва воздух в шаре остыл, так полет и окончен. По опыту, это миль десять-двадцать. Взять с собой дров не выйдет – лишняя тяжесть.

– Тааак, – хмыкнул Хармон. – Имеешь изобретательские идеи?

– Думать надо. Без мысли только куры несутся…

Гортензий принялся думать, и Хармон старался думать тоже, хотя ему это давалось с большим трудом. Вся хармонова смекалка была о том, как поладить с людьми. Иметь дело с неживой материей, типа ткани и ветра, торговец совершенно не привык. Одно, правда, сумел измыслить:

– Вместо дров можно взять горючее масло. Купим самое чистое. Ничего, что дорого – зато оно по весу легкое, а тепла дает много. Сможем взять запас в полет.

Гортензий согласился: идея неплоха, но остальных проблем не решает. Как быть с направлением ветра?

Здесь неожиданно помогла Низа. С тех пор, как мечта о полете овладела ею, девушка любила смотреть на облака. Когда ветер нес их, Низа представляла себя сидящей на облаке – и хрупкая улыбка трогала ее уста. Низа почти не говорила о своих мечтаниях, она вообще говорила мало, но однажды выронила:

– Какие тяжелые! Несут в Степь дожди. Полететь бы с ними….

Гортензий буркнул:

– Скорее, в Литленд. Восток от запада не отличаешь.

Но вдруг подхватился, наслюнявил палец, поднял кверху.

– Святые ишаки! Ветер от высоты зависит! Здесь дует на восток, а вверху, где облака – на запад!

Для проверки совершили полет. Раскочегарили идовский костер, надули шар так, что чуть не лопался, и поднялись на целых полмили. И Низа, и Гортензий вернулись в полном восторге: девушка – от самого полета, мастер – от открытия. Все-таки можно менять направление полета – нужно выбрать правильную высоту! Хармон довольно потирал руки. Хотя додумался Гортензий, а подсказала ему Низа, но все делалось на деньги торговца – а значит, открытие принадлежит Хармону. Пускай так и запишут в научных книгах!

Кстати, книги скоро понадобились. Ясно было, что нужно менять высоту полета, но неясно – как. Взлетит шар на столько, на сколько позволит сила горячего воздуха. А если надо опуститься – что делать? Выпустить часть жара? Но тогда уж обратно ввысь не взлетишь. Тепла горящего масла не хватит, чтобы набрать высоту. То есть, лететь придется так: с утра повыше, потом пониже. А если нужный ветер дует как раз наоборот – утром внизу, вечером вверху?

Некогда в молодости мастер Гортензий посещал открытые лекции в университете Лаэма и читывал книги в библиотеке. Помнил с тех пор, что существует некий очень летучий газ, который редко встречается в природе: чуть возникнет – сразу улетит, и нет его. Если наполнить шар этим газом, он будет лететь лучше, чем от жара, и топлива не понадобится. Как зовется газ и где его добыть – Гортензий не помнил. Рико взял у Хармона денег, отправился в университет и привез кипу книг обо всех возможных газах, а заодно – видного магистра-алхимика, чтобы уж наверняка. Магистр был урожденным лаэмцем, к тому же благородным, потому первым делом высмеял городишко, Хармона с Гортензием и всю их затею. Но Рико тоже был урожденным лаэмцем и восемь лет прожил с белокровной дворянкой, так что умел общаться с этой публикой. Он выдал метафору, витиеватую как планы царедворца. Из нее магистр понял, что платят ему не за насмешки, как комедианту, а за знания, как советнику владыки. Он смилостивился и выслушал задачу. Выслушав, снова принялся хохотать. Конечно, спали его солнце, магистр знает летучий газ. Газ зовется водородом и подходит небесному шару, как страусу седло. Во-первых, водород легко проникает сквозь материю и в шаре не удержится. Во-вторых, его сложно получить, а в-третьих, он чертовски горюч. Зажжешь под таким шаром костерок – и моргнуть не успеешь, как обнимешься с Ульяной Печальной. Рико соорудил новую метафору с тем смыслом, что если бы путь ученого был легким и гладким, алхимиками становились бы ленивые холопы, а не лучшие умы королевства. Магистр принял словесное поглаживание и сказал:

– Положим, водород можно удержать, если пропитать материю особой смесью – в этой книге найдете ее состав. Положим, добыть водород можно из кислоты и железных опилок – в той книге есть описание реакции. Но что делать с горючестью – ума не приложу.

– А зачем вообще нагревать водород? – спросил Хармон. – Он ведь и холодный полетит, верно?

– Полетит всенепременно, а как вы на землю спуститесь? Горячий шар садится, когда остывает. А водородный будет летать до конца войны, вы там умрете от голода.

Хармона передернуло.

– Нельзя ли что-нибудь выдумать?

– Как показали святые Праматери, выдумать можно что угодно. Но в данном случае – зачем? Кораблем вы дойдете до Фаунтерры дешевле и надежней, чем шаром, еще и груз привезете. Так в чем научная ценность вашей работы?

Хармон Паула еще не заполнил свой погреб, но уже запасся парой бочонков отличного винца – без них слишком скучно было вечерами. Он сказал магистру:

– Я имею в наличии вещество, которое стимулирует размышления о научной ценности. Предлагаю провести реакцию взаимодействия с этой жидкостью.

К утру один из бочонков опустел, а решение было найдено. Ну, не решение как таковое, но путь, ведущий к нему. Магистр уехал, весьма довольный приемом и оплатой, и прислал взамен себя студента. Тот хорошо разбирался в алхимии и как раз нуждался в теме для зачетной работы – вот он и получит тему, и поможет Гортензию.

Затем Рико привез кислоту и алхимическую посуду, и работа пошла полным ходом. Вот тогда Хармон впервые приуныл.

До сей поры он принимал живое участие в изобретении – пускай мало помогал, но много говорил и во все совал нос, так что был занят. Теперь Гортензий и студент сами знали, что делать, в разговорах с Хармоном совершенно не нуждались. Заходя в их мастерскую, он пугался от острого запаха, шипения, бульканья. Не знал, куда себя пристроить, и Гортензий аккуратно спроваживал его:

– Кислота – опасная штука, славный. Лучше поберегись, тебе еще детей плодить.

Хармон уходил, и, хотя понимал правоту магистра, но все же расстраивался. Прежде он всегда трудился и всегда мастерски, его помощники и близко не стояли к его искусству торговца. Теперь вот нанял людей, и ничегошеньки в их делах не понимает, только и может, что платить за все.

Ну да ладно, Хармон Паула, ты лучше скажи: хорошо ли живешь?

Уж явно не плохо. Многим на зависть.

Что скучновато – не беда. В конце концов, лучшая забава – люди. Вот и развлекайся ими!

А людей рядом с ним было трое. То есть еще были слуги и кухарка, но Хармон уже вжился в роль богача и не считал слуг за людей. Хозяин фургона еще мог брататься с конюхом или кухаркой, но хозяин поместья – нет уж. Так что спутников имелось при нем трое.

Самым болтливым был, конечно, Онорико. Хоть весь день бы рта не закрывал – слушай сколько угодно. Историй много знает, в основном про женщин, так это и хорошо. Всегда ж приятно о дамочках послушать! А к Хармону так и лезет в друзья – голыми руками бери.

Но, видно, что-то поменялось в душе торговца. Нечто неуловимое, не сразу замеченное, однако важное. Неохота была слушать Рико. Он – хороший парень, добрый, бойкий, говорит забавно… но лишен чего-то существенного. Слова говорит – что воду льет: журчать журчит, а смысла мало. Характер показывает – а его сразу весь видно, характер-то. И что странно: всю жизнь Хармон ездил с такими людьми – простыми, понятными, – и никогда не жаловался. Но теперь – повернулось в душе… И вместо разговоров Хармон все больше соскальзывал в воспоминания. Там, в прошлом, был граф, ради любви отдавший святыню; была графиня, сотканная из воздуха и кристаллов льда; был отец Давид – не то подлец, не то святой; был брат Людвиг с его пыточными машинами; был труп Молчаливого Джека… Каждый из них заставил потрудиться душу Хармона, каждый вызвал бурю чувств – хороших или скверных – и сотню раз вспоминался потом. А Рико… тьма сожри, отвык Хармон от простых парней! В скелете Молчаливого Джека было больше тайны, чем в целом Онорико-своднике. Даже в камзоле, снятом со скелета, – и то больше. Даже Джоакин Ив Ханна, пускай тоже казался простым, но нашел достаточно сердца полюбить целую герцогиню. Рванулся вдаль, за несбыточным… Глупо, – думал тогда Хармон. А теперь что-то щемило… Где теперь глупец Джоакин? Сгинул, наверное. Не зря война…