Ограбить Императора

Часть I. Саквояж Фаберже

Глава 1. Нежданные клиенты

Октябрь 1917 года

Большая Морская славилась как одна из главных фешенебельных улиц Петрограда и проходила от Дворцовой площади до пересечения Мойки и Крюкова канала. В ее шикарных особняках, раскинувшихся по обе стороны проспекта, селились исключительно состоятельные люди, ценившие роскошь и богатство. Улица состояла из бесчисленного количества магазинов, где можно было приобрести самые изысканные вещи. Например, в «Магазине платья и белья Флорана» продавалась модная одежда, доставленная из Италии и Франции. Немало было здесь и ресторанов, в которых можно прекрасно провести время с дамой и послушать цыганские романсы, а в знаменитом ресторане «Кюба» отведать заморских устриц.

Особенно много имелось на Большой Морской ювелирных магазинов, в том числе и самых известных мастеров России: Юлиуса Бути, Эдуарда Болина, Фридриха Кехли, Леопольда Цефтингена, продававших драгоценности, рассчитанные на самого избалованного клиента. Именно поэтому улица имела еще одно название, неофициальное, «Бриллиантовая». Но даже среди всех этих зданий, отличавшихся роскошью и стилем, выделялся особняк на Большой Морской, 24, в котором проживал король ювелиров Карл Густавович Фаберже, в нем же размещалось «Товарищество Карла Фаберже». Помпезное здание невозможно было спутать ни с одним другим, оно имело не только собственный облик, но еще и характер и через большие окна с высоты четвертого этажа покровительственно посматривало на суету городских улиц.

Прежде, в конце восемнадцатого века, здание принадлежало еврейской семье Адаров, также известных ювелиров своего времени. Изделия Иосифа Иодора, самого талантливого художника семьи, охотно приобретала царствующая фамилия.

Позже дом был продан другому ювелиру, англичанину Дючвеллу, ставшему невероятно модным в середине девятнадцатого века. Едва ли не каждая аристократическая семья Петербурга имела мельхиоровые канделябры или серебряные подсвечники с его клеймом. Но особым спросом пользовались золотые медальоны, украшенные изумрудами, которыми обменивались молодые люди в день своей помолвки.

А в конце девятнадцатого века этот дом приобрел у генерал-майора Золотова купец 2-й гильдии Карл Фаберже. Любивший изыск Карл Густавович решил произвести перестройку дома, и фасад оформили в стиле модерн. Здание так существенно отличалось от всех других, построенных на Большой Морской улице, что нередко можно было наблюдать толпы зевак, взиравших на фасадную лепнину и готические треугольные маковки особняка с откровенным восхищением.

На первом этаже величественного здания, украшенного полуколоннами из красного гранита, Карл Густавович поместил магазин под названием «Золотые и бриллиантовые вещи». А на остальных этажах расположились мастерские ведущих ювелиров фирмы, оснащенные самым передовым оборудованием. Карл Густавович обитал с семьей на втором этаже в пятнадцатикомнатной квартире, там у него был роскошный как по размеру, так и по интерьеру кабинет, нередко служивший ему и офисом, где он зачастую принимал самых уважаемых заказчиков.

Все ценности хранились в бронированном сейфе-лифте, изготовленном одной из самых надежных фирм по производству несгораемых шкафов, берлинской компанией «Арнхайм». Огромный, едва ли не с комнату, сейф находился под усиленной охраной тоже на втором этаже, а на ночь его помещали в каменный подвал под высоким напряжением. Код и местоположение ключа к обесточиванию сейфа знали только Карл Фаберже и его старший сын Евгений.

Предками Фаберже были французские гугеноты из Пикардии, бежавшие во времена Людовика XIV в Германию. Позже семейство перебралось в Лифляндию, бывшую тогда российской глубинкой. Основатель фирмы Густав Фаберже родился в Пярну, однако ювелирному делу обучался в Петербурге. Именно тогда он поменял фамилию Фаберг на более благозвучную – Фаберже, означавшую в переводе с латинского «мастер». Фамилия прижилась, и теперь ее носил не только сам глава дома, но и его сыновья.

Карл Густавович прошел в просторную гостиную и устроился в мягком удобном зеленом кресле с высокими подлокотниками, обыкновенно стоящем перед небольшим журнальным столиком из черного дерева. На краю стола лежала пачка свежих газет, которые хозяин дома неизменно просматривал всякое утро (даже при новой власти Карл Фаберже не изменял заведенным привычкам), после чего шел в мастерскую, размещавшуюся на третьем этаже, где трудились ювелиры. Правда, в последний год хороших заказов бывало крайне мало, да и сами клиенты как-то разительно изменились. Если в прежние времена по большей части изделия покупала императорская фамилия, то сейчас это были революционно настроенные матросы и откровенные бандиты. Поверх стопки лежал «Петроградский листок», и Карл Фаберже решил начать ознакомление именно с него. Развернув газету, ювелир натолкнулся взглядом на небольшую заметку в светской хронике:

«Бывший верховный главнокомандующий Николай Николаевич продал свой дворец на Петровской набережной на берегу Невы Министерству путей сообщения за 2 миллиона рублей. Цифра эта является весьма незначительной ввиду обширности занимаемого дворцом земельного участка и крупных надворных построек. Дворец продан без мебели, которая в настоящее время вывозится в Крым вместе с редкими коллекциями оружия и фарфора – прежней гордости великого князя».

Вздохнув, Карл Густавович отложил газету в сторону. С великим князем Николаем Николаевичем он был знаком накоротке. Высокий, лощеный, с невероятно прямой осанкой, князь производил благоприятное впечатление на всякого, кому удосужилось с ним общаться. Они познакомились, когда Николай Николаевич заказал в ювелирном доме Фаберже диадему для своей возлюбленной – Софьи Бурениной – замужней купчихи и матери двоих детей. Его страсть была настолько всепоглощающей, что он перестал скрывать ее даже от царствующего дома.

Влюбленных всюду видели вместе: на балах, в ложе Мариинского театра, в Летнем саду, прогуливающихся под руку. Об этой неожиданной и неравной связи судачил весь Санкт-Петербург. Поговаривали, что Николай Николаевич даже просил у царя разрешения на морганатический брак, и что тот, как бы в устной форме, разрешил им узаконить свои отношения. Великий князь уже стал готовиться к венцу, но самодержец вдруг неожиданно передумал.

В последний раз Карл Фаберже виделся с великим князем полгода назад, когда Николай Николаевич для своей нынешней жены, Анастасии Николаевны, урожденной принцессы Черногорской, заказывал шкатулку из темно-зеленой яшмы. Помнится, он был весьма печален и озабочен, что, вероятно, было связано с неудачами на Северо-Западном фронте. От прежнего лоска, столь ему свойственного, не осталось и следа – ему на смену пришли седые кудряшки, неряшливо выглядывающие из-под полевой фуражки, а усики, всегда лихо закрученные, вдруг обвисли и выглядели смешными…

Подошел слуга, Лев Федорович, прослуживший в доме Фаберже более двадцати лет. Все, от мала до велика, звали его по-простому – Лева, а то и Левушка. Черты мясистого лица были грубоватыми, резкими, какие нередко можно наблюдать у людей, познавших тяжелый труд, а щеки – с глубокими провалами, и на них отчетливо выделялись потемневшие морщины. На первый взгляд он производил впечатление невежественного человека, которого легче представить с метлой в руках, нежели прислуживающим в господском доме, где едва ли не с каждого угла выпирала фарфоровая роскошь. Но стоило тому только заговорить, как вся настороженность пропадала – от природы Лев Федорович имел невероятно мягкий голос. В доме его любили. И было за что! Левушка обладал уступчивым и добрым характером и преданно служил семье.

– Карл Густавович, – слегка поклонившись, произнес Левушка, – вам кофею принести?

– Кофей не надобно, а вот чай, пожалуй, в самый раз будет, – бодро ответил Фаберже.

По собственному опыту Карл Густавович знал, что тот не отстанет от него до тех пор, пока хозяин не согласится отведать какое-нибудь лакомое баловство.

– А вам как, с лимоном? – столь же любезно вопрошал Левушка, добродушно улыбаясь.

– С лимоном, – сдержанно и терпеливо сказал Фаберже, беря очередную газету. Порой казалось, что для Левушки не существует более главной задачи, нежели чем попотчевать хозяина.

– А может, с кренделями? – с готовностью продолжал Левушка и, поймав неодобрительный взгляд Карла Густавовича, добавил с поспешностью: – Марфушка нынче испекла кренделей с маком. До чего пышные удались! – Он восторженно закатил глаза. – Я сам три штуки съел.

– Ну, хорошо… Неси крендель, – слегка улыбнулся Фаберже.

– Вот и славно, Карл Густавович, с кренделями-то оно как-то повеселее будет газеты почитывать.

Карл Фаберже досадливо покачал головой: что с ним будешь делать! В своем желании угодить слуга порой бывал просто невыносим, но не запираться же в кабинете из-за такой малости!

Он взял «Биржевые ведомости», где на первой странице прочитал:

«Агентские телеграммы из Парижа сегодня сообщают о состоявшемся на полигоне в Венсэне расстреле известной танцовщицы Маты Хари. Пользовавшаяся таким неслыханным успехом, танцовщица оказалась германской шпионкой, работавшей в пользу немцев. Мата Хари была женщиной необычной красоты, с черными волосами и русалочьими глазами. Она не была чужда известной эксцентричности и нередко появлялась в Булонском лесу в сопровождении двух обезьян и трех котят…»

Свернув газету, Карл Густавович небрежно бросил ее на стол. Доброе настроение улетучилось вмиг! День начинался не самым лучшим образом. Что же в таком случае его ожидает вечером? Нынешнее революционное время едва ли не каждый день приносит новости, вот только все они отчего-то невероятно скверные.

С красавицей Матой ювелир познакомился в Париже незадолго до войны. Во Францию он ездил для того, чтобы обговорить детали предстоящего крупного заказа, сделанного банкиром Морганом. В свободный вечер Карл Густавович зашел в один из театров-варьете, расположенных на Монмартре, где выступала местная знаменитость Мата Хари. Ему обещали, что будет интересно. Несмотря на невероятно высокую стоимость билетов, зал был заполнен полностью. Большую часть публики составляли молодые элегантные французские офицеры, и со своей седеющей бородой он ощущал даже некоторую неловкость. Но когда тяжелые бархатные шторы, дрогнув, двинулись в разные стороны и на сцену в одном лишь купальнике со сверкающими блестками выбежала красивая гибкая женщина, Карл Густавович не только позабыл про свой возраст, но, кажется, и про все на свете. Громко, не отставая от остальных поклонников, слившись с ними в «неистовствующую публику», ювелир немилосердно хлопал в ладоши, когда на сцене разворачивалось очередное действо: стройная девушка то превращалась в танцовщицу из гарема турецкого султана, а то вдруг становилась вакханкой Древнего Рима…

После представления, набравшись смелости, Карл Густавович попросил знакомого офицера, сопровождавшего Мату Хари после концерта, познакомить его с танцовщицей. Женщина не стала томить его долгим ожиданием и приняла Карла Густавовича в своем будуаре. При общении она оказалась весьма милым человеком. Последующую неделю Мата Хари, позабыв про всех остальных кавалеров, провела в его обществе. Так что пребывание в Париже не показалось Фаберже скучным, и после переговоров с магнатом Морганом, продвигающихся невероятно трудно (тот еще скряга!), он спешил в небольшой загородный дом Маты, где во все часы находил радушный прием.

В какой-то момент страсть была настолько всепоглощающей, что Карл Густавович всерьез стал подумывать о том, а не поменять ли привычный образ жизни, где, кроме работы, мало что происходит, на более праздный – с чередой удовольствий, шампанским и танцами, при этом рядом с ним всегда будет находиться милое красивое существо. Только приезд старшего сына, Евгения, вдумчивого и правильного человека, заставил его отказаться от уже принятого было решения.

С Матой Хари престарелый Фаберже расставался чуть ли не со слезами. Девушке тоже было не по себе. Во всяком случае, ему очень хотелось в это верить, и только подаренный черный бриллиант, который он приобрел у индийского раджи для английской королевы, слегка растопил тоску ее сердца. Поцеловав Карла Густавовича на прощание, Мата сказала, что на следующее представление выйдет обязательно с черным алмазом, вот только никому не обмолвится о его происхождении.

Вернувшись в Россию, Карл Густавович в «Московских ведомостях» прочитал о том, что во время одного из выступлений Маты Хари парижане увидели на ее груди огромный черный бриллиант в форме слезы. В своем интервью, данном после выступления, танцовщица заявила, что посвящает свой спектакль уехавшему в Россию другу, а черный бриллиант – это застывшая слеза печали, выкатившаяся из глаз при расставании.

Как бы там ни было, но интервью Карлу Фаберже понравилось, и он долго хранил эту газету в деловых бумагах, где на первой странице была запечатлена Мата Хари в костюме индийской жрицы с бриллиантом на груди, исполнявшая танец живота. И скромно, всего-то отдельной строчкой, было указано, что стоимость черного бриллианта составляет один миллион франков.

Карл Фаберже считал, что имеет право на некоторые личные тайны, и секрет черного бриллианта был одним из них. Впоследствии известная ювелирная французская фирма оценила черный бриллиант в два миллиона франков. Однако это было не так. Об истинной стоимости бриллианта знал только Карл Густавович, а она составляла целых три миллиона!

Карл Густавович и далее не упускал Мату из вида. Правда, письма, которые он порой получал от нее, были лишены прежней огненной страсти, но неизменно радовали словами: «Как же я по тебе скучаю!» Иногда в газетах писали о том, что она разъезжает по Европе со своей новой программой, но всегда возвращается в свой любимый театр-варьете в Париже, где он впервые увидел ее в костюме сказочной принцессы. Друзья Фаберже, работавшие в Париже, сообщали ему о том, что Мата не скучает в его отсутствие, что у нее по-прежнему огромное количество поклонников и что танцовщица нередко появляется в обществе блистательных французских офицеров.

Следующее письмо, пришедшее три месяца назад, предвещало катастрофу – руководитель парижского филиала Жан Авеньяк написал о том, что после последних гастролей в Бельгии за Матой была установлена слежка, в результате которой выяснилось, что она является шпионкой германской разведки.

Карл Густавович закрыл глаза. Сложно было представить, что такое красивое и волнующее разум тело могут разорвать и изуродовать свинцовые пули.

– Ваш чай, Карл Густавович, – произнес подошедший Левушка и аккуратно поставил на стол стакан чая с лимоном в серебряном подстаканнике. В небольшой тарелке подал кренделя, обильно обсыпанные маком. Пышные, слегка коричневые, они и впрямь выглядели украшением стола.

Левушка ушел только после того, как Фаберже, откусив крендель, одобрительно крякнул:

– Просто великолепный! Таких я еще не откушивал.

Сказано было с преувеличением, но вполне достаточно для того, чтобы отправить верного слугу восвояси. С чаем было покончено. Последние глотки Карл Фаберже допивал едва ли не через силу, Левушка, как всегда, переборщил с сахаром. Хотелось верить, что это от большой любви к своему хозяину.

Вновь появился Левушка (Карл Густавович недоуменно посмотрел на слугу: неужели тот хочет предложить еще чаю?) и, остановившись в двух шагах, смущенно произнес:

– Карл Густавович, к вам пришли.

– Кто? – удивился Фаберже, не ожидавший в ранний час визитеров. О его привычке прочитывать утренние газеты знали не только его работники, но также ближнее и дальнее окружение, поэтому его старались не тревожить, а клиенты предпочитали встречаться с ним в мастерской.

Даже если возникал какой-то непредвиденный визитер, Левушка всегда находил повод, чтобы спровадить его восвояси, но в этот раз слуга выглядел обескураженным и крайне взволнованным. Карл Густавович слегка нахмурился и раздраженно произнес:

– Ты разве не сказал, что я сейчас занят и освобожусь попозже?

День явно не задался. Одна неприятность следовала за другой.

– Сказал, – виновато ответил Левушка, стушевавшись под строгим взглядом хозяина дома. – Но они настаивают, говорят, что уполномочены Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов.

– Ах, вот оно что, новая власть пожаловала. – Карл Густавович тяжело вздохнул. От этих представителей просто так не отделаешься. – Что ж, пригласи их в мой кабинет. Видно, настало время познакомиться с ней поближе… Ведь не в гостиной же мне разговаривать с представителями рабочих и солдатских депутатов.

Подхватив под мышку стопку газет, он поднялся и зашагал по длинной ковровой дорожке, уводящей в глубину здания. В огромном кабинете, больше похожем на зал, стены которого были отделаны дубовыми панелями, со стеллажами книг, заставленными до самого потолка, с тремя большими пальмами, разросшимися подле двух больших окон, Карл Фаберже чувствовал себя невероятно удобно и защищенно. Двойные толстые стекла надежно оберегали его покой от громыхания повозок, окриков патрулей, которых с каждым днем становилось все больше, хохота подвыпивших дам, оружейных и винтовочных выстрелов, погонь, да и вообще от всей новой власти. И вот сейчас, несмотря на все его попытки уклониться от встреч с ней, новая власть явилась сама. Весьма скверное предзнаменование. Где-то вдалеке дважды пальнула винтовка. Затем раздался чей-то отчаянный вопль, леденящей занозой уколовший селезенку, а потом вдруг разом все смолкло.

В дверь кто-то сдержанно постучал, и на громкое разрешение Фаберже в кабинет вошли два человека. Первый был одет в длинную кожаную куртку из грубой коричневой кожи, собравшуюся толстыми складками на рукавах, в черных широких матросских брюках, на ногах такого же цвета уставные ботинки. На вид ему было не более двадцати пяти лет. На крепком здоровом лице с легкомысленным румянцем на щеках проступала густая светлая щетина.

Второй вошедший был немного постарше, где-то около тридцати. Высок, худощав. Спина прямая, какая может быть только у людей, привыкших вышагивать по плацу. Черты лица тонкие, если не сказать, изящные. На тонкой верхней губе аккуратно подстриженные усики. В крупных темных глазах застыла усталость. Одет он был в длинную солдатскую шинель без погон. На ногах грубые сапоги, покрытые серой пылью.

– Гражданин Фаберже? – спросил человек в солдатской шинели.

– Э-э-э… Да. А в чем, собственно, дело, господа? – слегка растерявшись, произнес Карл Густавович, понимая, что ничем, кроме неприятностей, подобный визит не вызван. В самом деле, не станет же большевистская власть заказывать ему коммунистические вензеля с бриллиантами!

– Мы к вам пришли по поручению Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, – строго произнес человек в кожаной куртке.

– Извините, а с кем, позвольте, я имею дело?

– Моя фамилия Большаков, а это товарищ Кошелев.

– Да, я вас внимательно слушаю, – ответил Фаберже, строптиво вскинув седую бородку.

– У нас к вам имеется предписание. – Человек в солдатской шинели сунул руку во внутренний карман и вытащил из него толстую сероватую бумагу. – Ознакомьтесь! – протянул он документ.

– Что это? – все более волнуясь, произнес Фаберже. Рассеянно осмотревшись по сторонам, добавил: – Кажется, в гостиной я оставил свои очки. Вы не могли бы мне прочитать, что здесь написано.

– Что ж, извольте. – От всего облика человека в шинели, чуть снисходительной улыбки веяло аристократизмом. С такими людьми Фаберже приходилось в последнее время встречаться особенно часто. Некоторые из них были даже его клиентами. За карточным столом они проигрывали батюшкино состояние, а понравившимся кокоткам дарили броши стоимостью в целое имение. Они спокойны, хладнокровны, любезны. С одинаковой вежливостью они помогают даме надеть шубку в Императорском театре и отправляют солдат на верную смерть брать вражеский редут. От них всегда веет учтивостью и холодом. Таких людей Фаберже сторонился всегда, даже в лавке, зная их непредсказуемость, и вот теперь они перешагнули порог его кабинета.

– «Решением Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов «Товарищество Карла Фаберже» с имеющимся движимым и недвижимым имуществом передается в распоряжение комитета работников. Отныне его следует называть «Общество служащих Товарищества К. Фаберже». Председатель Петроградского Совета Лев Троцкий»… Печать, подпись, все как полагается. Хотите взглянуть?

– Что это значит? – растерянно спросил Карл Густавович.

Человек в солдатской шинели аккуратно свернул листок бумаги и положил его в карман.

– А это значит, что все ваше имущество национализировано и передано в пользование товариществу, вашим работникам.

– Но у меня наемные работники, они не имеют никакого опыта управления!

– Мы им поможем разобраться.

– Но, позвольте, по какому праву? Я ведь сам создавал свою фирму, а мои работники к моей фирме не имеют никакого отношения.

– Теперь имеют! Так решила Советская власть. Вы что думаете, она позволит эксплуатировать трудящихся? – Голос человека в шинели был простуженным и сырым, каким может быть только стылая петроградская погода.

Карл Фаберже едва сдержался, чтобы не поежиться, и продолжал возмущаться:

– Никто их не эксплуатировал. Они очень хорошо получают за свой труд, и никто из них никогда не жаловался. Наоборот, самые опытные и знающие ювелиры живут в моем доме, их мастерские располагаются на четвертом этаже. Мы живем как одна большая и дружная семья. Вы можете сами у них спросить…

– Спрашивать мы ничего и ни у кого не будем, ваш вопрос уже решен. И закрыт!

– Но что в таком случае делать с моими заказами, материалом? У меня филиалы едва ли не по всей России! Как быть с ними, они тоже национализированы?

– Да, они тоже переданы вашим служащим.

– И как это все в целом понимать?

– Вы не можете распоряжаться имуществом без их разрешения.

– Но что же в таком случае делать мне?

– А что вы? – искренне удивился Кошелев. – Вы такой же работник, как и все остальные, и так же, как остальные, работаете на фирме.

– Кажется, я вас понял, – убито произнес Карл Фаберже.

Кивнув на стопку газет, лежавших на краю стола, человек в солдатской шинели сказал:

– Вижу, что вы газетки почитываете. Похвально… Так вот, в «Известиях Петроградского Совета» завтра можете прочитать о нашем постановлении. Честь имею! – Его рука привычно поднялась, но на уровне плеча ослабла и безвольно опустилась.

– Бывайте здоровы! – пробасил человек в кожаной куртке, и гости быстро вышли из кабинета, громко стуча каблуками по паркету.

Карл Густавович подошел к окну. У парадного подъезда стоял автомобиль с открытым верхом «Мерседес-Бенц». Именно на таком, с удобными креслами из белой мягкой кожи, Николай II любил путешествовать. Уж не у царя ли они реквизировали автомобиль? В водительском кресле сидел крупный мужчина в тужурке и в длинных, едва ли не по самый локоть, кожаных перчатках. Вышедшие гости твердым шагом направились к стоявшему автомобилю. Человек в шинели уверенно разместился на переднем сиденье, подобрав рукой длинные полы шинели, а человек в кожаной куртке плюхнулся сзади, по-хозяйски разметав руки по сторонам. Громко хлопнули затворяемые дверцы, заставив невольно зажмуриться, и «Мерседес-Бенц», победно пискнув клаксонами, затарахтел по дороге.

С противоположной стороны улицы, заложив руки за спину, на Фаберже смотрел человек в бежевом легком пальто и небольшой шляпе с узкими полями. Карлу Густавовичу показалось, что он где-то видел этого человека, вот только никак не мог припомнить, при каких именно обстоятельствах произошло знакомство. Заметив направленный на него взгляд, мужчина отвернулся и зашагал к центру города.

Только сейчас Карл Густавович обратил внимание на то, что улица выглядела невероятно пустынной. Еще какой-то год назад Большая Морская буквально громыхала от проезжавших по ней экипажей с княжескими и графскими вензелями на дверцах. Теперь же она выглядела унылой, и по ней нестройными рядами шагали солдаты в шинелях. Под руку с девицами расхаживали матросы, заглядывая едва ли не в каждый встречавшийся на пути магазин. Проку от этих визитов не было никакого. С наглостью в голосе, видно, ощущая себя по-настоящему хозяевами, они требовали показывать ювелирные изделия, купить которые отважился бы не всякий князь. Вот один из матросов, остановившись у витрины с украшениями, принялся тыкать в нее пальцами и что-то громко разъяснял своей вульгарно разодетой подруге.

– Господи, когда же все это кончится? – невольно простонал Карл Густавович. – Национализация… А непроще ли сказать как есть – мы решили тебя ограбить!

Как все поменялось за один год! Ведь еще совсем недавно на Большую Морскую, 24, ежедневно, с четырех до пяти часов вечера, приезжали богатейшие люди России, включая членов августейшей фамилии, чтобы посмотреть, что же нового Карл Густавович решил выставить на продажу. И ведь удивлял! В иные часы в магазине было просто не протолкнуться от наплыва покупателей. Сейчас же, если удастся сторговаться с двумя посетителями за день, можно считать день удавшимся.

А ведь не так давно в Зимнем дворце он держал специальную кладовую, где хранился запас подарков от фирмы Фаберже. Царствующие особы и члены их семей, разъезжая по миру, дарили изделия фирмы известного мастера главам государств, царям, императорам, вызывая неподдельное восхищение творениями русских ювелиров. Но особым шиком у великих князей, конечно же, пользовались портсигары, которые скупались ими у Фаберже едва ли не мешками. И Карл Густавович, бывая частенько в Эрмитаже, не однажды наблюдал презабавную сценку, как великие князья, покуривая у Церковной лестницы, щеголяли приобретенными портсигарами. Ювелир невольно улыбнулся, подумав о том, что среди них появилась традиция едва ли не ежедневно приносить в курительный закуток новый портсигар. Увы, теперь все это уже в прошлом. Собственно, как и сами великие князья…

Карл Густавович пересек просторный зал и вошел в магазин «Золотые и бриллиантовые вещи». По лицам слуг было понятно, что они уже знали о состоявшейся национализации «Товарищества Карла Фаберже» – выглядели молчаливыми и подавленными, как если бы в доме находился покойник. Каждый из них, проходя мимо, виновато прятал взгляд, словно на каждом из них лежала вина за случившееся.

За прилавком магазина стоял Петр Самсонович Хрулев, старейший продавец, в прошлом великолепный мастер. Вот когда стали сдавать глаза, его перевели в магазин. Как правило, он работал с весьма почтенными клиентами, где необходим был весь его богатейший опыт как знатного ювелира. Петр Самсонович одинаково успешно работал как с великими князьями, желавшими приобрести что-нибудь изысканное, так и со студентами, желавшими подарить «что-нибудь эдакое» своей невесте.

– Отдохните покудова, Петр Самсонович, я сам обслужу покупателей, – произнес Карл Фаберже.

Петр Самсонович выглядел сконфуженным.

– Карл Густавович, мы уже знаем о решении… Не обессудьте. Только вы на нас можете всецело положиться, все будет так же, как и раньше, чего бы они там ни решили. Все это ваше, а нам чужого не надобно.

– Будем надеяться, что все образуется. Россия еще и не такие смутные времена переживала. А вы ступайте, отдохните, милейший Петр Самсонович.

– Как скажете, Карл Густавович, – не посмел перечить верный работник и удалился в служебное помещение.

В холле магазина послышался громкий мужской смех, ему отозвался смех женский – задиристый, звонкий, молодой. Видать, из новых господ, аристократы ведут себя куда сдержаннее. В следующую секунду колокольчик на двери предусмотрительно дзинькнул и в зал вошел матрос в бушлате с курсисткой лет двадцати, бережно поддерживая ее под руку. Глаза матроса скользнули по прилавкам с выставленными драгоценностями, задержали взгляд на огромных напольных часах, стоявших в самом углу магазина, после чего он обратился к Фаберже, приветливо улыбавшемуся:

– Хорошо живут господа! Посмотри, Фекла, какая красота! Раньше все это только буржуи могли купить, а теперь и простому народу доступно. Тяжело тебе было, старик, жить при господской власти, а? – спросил он у Карла Густавовича, стоявшего за прилавком. – Эксплуатировали небось нещадно?

– Ничего… Я не жалуюсь, – сдержанно ответил Фаберже.

– Буржуи все себе забирали, а тебе только крохи перепадали, – наседал матрос. Карл Густавович молча пожал плечами. – А ты, я погляжу, не очень-то разговорчивый. Ладно… Вот что, – наклонился он к застекленной витрине, на которой на красных бархатных подушечках лежали диадемы, украшенные изумрудами и сапфирами, бриллиантовые ожерелья в несколько аккуратных рядов, сверкая гранями, в небольших коробочках покоились кольца и перстни. – Чего бы ты мне посоветовал купить, старик? Барышню свою хочу порадовать.

– Сколько лет вашей барышне? – серьезно спросил Фаберже.

– Ха-ха! – громко рассмеялся матрос. Его натура дышала первобытной жизнеутверждающей силой, а фигурой он напоминал крейсер, вошедший в небольшую тихую гавань. Во вместительном зале почему-то вдруг сразу стало тесновато. – Ты думаешь, я спрашиваю паспорт у своих марух? А ты, старик, однако, забавный… А может, ты глаз положил на мою барышню, вот и интересуешься? Так признавайся, я нежадный, могу и уступить.

– Вы не так меня поняли, молодой человек, – слегка нахмурился Карл Густавович. – Дело в том, что каждое украшение предназначено для женщин разных возрастов и разного темперамента. Одним подходит сапфир, другим подойдет бриллиант… Например, вот эта диадема с сапфиром очень подойдет голубоглазым барышням двадцати лет. Вот это рубиновое колье – для женщин почтенных, имеющих положение в обществе. Его следует носить на какие-нибудь официальные приемы… А вот этот золотой браслет с двенадцатью бриллиантами будет к лицу белокурой замужней женщине… Полагаю, вы хотите приобрести какое-нибудь небольшое колечко? – заинтересованно спросил Фаберже. – У нас их очень большой выбор. Я бы рекомендовал вашей барышне вот это золотое кольцо с небольшим изумрудом, как раз под цвет ее глаз. Оно очень изящное и не столь уж дорогое. – Заметив, как матрос слегка поморщился, быстро продолжил: – Можно и другое, без драгоценного камушка. Посмотрите вот на это колечко в виде небольшой змейки…

– Послушай, старик, – недовольно проговорил матрос, – что ты мне пытаешься какое-то фуфло всучить? Я ведь пришел в «Товарищество Фаберже», я так понимаю?

– Именно так.

– Вот и давай выкладывай, что там у тебя имеется! Если бы твой хозяин знал, какой ты мне товар пытаешься втюхивать, он бы тебя рассчитал без пансиона!