Бубновый туз

Часть I
ГОНИТЕ ВАШИ ДЕНЕЖКИ

Глава 1
НОВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ

Петерс остановился перед высокой дверью, расправил гимнастерку под ремнем и уверенно постучал.

– Войдите, – раздался приглушенный голос.

Яков Христофорович перешагнул порог кабинета Председателя Всероссийской чрезвычайной комиссии.

– Вызывали, Феликс Эдмундович? – от дверей спросил Петерс, не решаясь проходить без приглашения.

– Проходите, Яков Христофорович, – по-дружески пригласил Дзержинский, показав на свободный стул, стоящий от него по правую руку.

Петерс сел и в ожидании посмотрел на Дзержинского. Между Председателем ВЧК и его заместителем, Петерсом, с первых же дней сложились товарищеские отношения. Но вместе с тем их продолжала разделять невидимая черта, которая всегда незримо присутствует в отношениях начальника и подчиненного.

Вряд ли она когда-либо будет пересечена.

Дзержинский не любил панибратских отношений, а Петерс не смел сближаться в силу служебной дисциплины. Кроме того, Дзержинский был значительно старше своего заместителя, а в сочетании со значительным партийным опытом это очень много значило. По мнению Петерса, Феликса Эдмундовича по праву можно было бы назвать стариком.

– Что вы можете сказать об Игнате Сарычеве?

Петерс невольно напрягся.

Сарычева Яков Христофорович знал еще по совместной работе в Питере, именно он рекомендовал его Дзержинскому в качестве председателя московской Чека. Феликс Эдмундович обладал хорошей памятью, помнил мельчайшие подробности всех дел, которыми пришлось заниматься, а следовательно, не мог не помнить его рекомендации.

А если так, тогда что может стоять за вроде бы безобидным вопросом?

Петерс считал, что московские чекисты с назначением Сарычева только выиграли. Умный, бескомпромиссный, умеющий работать круглые сутки напролет, он локомотивом прошелся по преступности, и его бурная деятельность уже давала первые серьезные плоды.

К тому же подавляющее большинство дел Сарычев контролировал лично и, обладая въедливым умом, вникал в их обстоятельства глубоко, не оставляя никаких неясностей.

Привлечь бы в Чека еще с десяток таких работящих матросиков, и можно тогда с уверенностью сказать, что волна преступности будет сбита в ближайшие недели.

– Кхм... Мне кажется, что Сарычев хороший, инициативный работник. Он уже много сделал... – чуть растягивая слова, отвечал Петерс, стараясь выглядеть как можно увереннее.

Выдержать пронзительный взгляд Председателя ВЧК было чрезвычайно сложно: Дзержинский не просто смотрел – он буравил переносицу собеседника, как если бы хотел узнать, что прячется в глубинах его подсознания. Яков Христофорович не раз становился свидетелем того, как заматерелые преступники начинали ломаться и давать показания, стоило им только пообщаться с Дзержинским.

А может, Феликс Эдмундович наделен каким-то сверхъестественным даром, позволяющим ему влиять на волю людей?

Тьфу, дьявол! До чего только не додумаешься. Ведь большевики не верят в подобную чертовщину!

– А вам не кажется, что Сарычев начал уставать? – помолчав, спросил Дзержинский.

Ах вот оно в чем дело. Легче не стало, но ситуация несколько прояснилась.

– Возможно, что и подустал. Сарычев много работает. Все мы люди и время от времени нуждаемся в отдыхе. Но это не мешает ему приходить на работу раньше всех и позже всех уходить.

– Так-то оно, конечно, так, – неопределенно протянул Дзержинский.

Пальцы Петерса невольно вцепились в подлокотники кресла, фаланги пальцев побелели. С эмоциями надо уметь справляться. Он мгновенно ослабил хватку. Интересно, заметил ли Дзержинский? Наверняка... С его-то наблюдательностью!

Взгляд Феликса Эдмундовича становился все более пронзительным, выворачивал душу наизнанку. Даже ему, заместителю начальника ЧК, становилось как-то не по себе, а что тогда говорить об откровенной контре!

На Якова Христофоровича нахлынул озноб – по коже неприятно пробежали мурашки. Да уж... Никогда не знаешь, о чем заведет речь Дзержинский и о чем он думает, – а что, если подозревает его, Петерса, в какой-нибудь контрреволюционной ереси?!

Окружение у председателя было не самым простым. Среди них хватало и таких, кто откровенно недолюбливал латыша Петерса, считая его чужаком в России. Например, могли наговорить, что он связан с монархистами, а в таких делах не станут особенно церемониться.

Неприятный, леденящий озноб добрался до самого нутра и не желал выходить наружу. Следовало как-то противостоять могучей воле Дзержинского, но как это сделать, Петерс не знал.

На правой стороне лба Феликса Эдмундовича была крохотная родинка, и Петерс старался смотреть прямо на нее.

– Я вот о чем подумал, Яков Христофорович, надо бы назначить Сарычеву крепкого заместителя. Человека, которому мы доверяем, который проверен партийной работой.

– Согласен с вами, Феликс Эдмундович, – поспешно сказал Петерс. – Не мешало бы реорганизовать его работу. Ведь он многое берет на себя. И возможно, что где-то даже не успевает. Если у него появится сильный заместитель, то он сумеет разгрузиться и работа станет более плодотворной. У вас имеется кто-то на примете?

– Да. Мария Сергеевна Феоктистова.

Такого ответа Петерс не ожидал. Взгляд Дзержинского обесточивал, лишал сил. Не выдержав, он отвел глаза в сторону, испытав настоящее облегчение. Сейчас Петерс напоминал электрический прибор, из которого выдернули шнур. Вот немного остынет и будет способен продолжить беседу.

О том, что Мария Феоктистова человек Дзержинского, он слышал и раньше, но теперь удостоверился в этом лично. Говорят, что в Петрограде она была его глазами, а если слухи соответствовали действительности, то сейчас он хочет присматривать и за Москвой.

– Чрезвычайная комиссия – особый орган. В подразделениях уже сложились свои отношения. Вряд ли женщина сумеет там прижиться. Ведь по своей природе они мягче, чем мужчины.

– Вы давно знаете Марию Сергеевну?

– Около трех лет.

– Вот видите... А я ее знаю уже лет десять. Хочу отметить, что она очень волевая женщина, чем-то она напоминает мне Коллонтай. Даже внешне... А в ее твердости сомневаться не приходится. – Голос Дзержинского был уверенным, он четко выговаривал каждое слово, что придавало его высказываниям дополнительную убежденность. – Несмотря на молодость, она давно состоит в партии и очень полезна нашему делу. Я бы даже сказал, что она способна пойти на самопожертвование. Мария Сергеевна человек весьма трудной судьбы. У нее необыкновенное самообладание. Несколько раз она оказывалась просто на краю гибели и всякий раз находила в себе силы, чтобы выжить и стать еще более твердой. Знаете, однажды она мне рассказала кошмарную историю о том, как убийцы истребили всю семью ее родственницы, а она спряталась в подвале и просто чудом осталась жива!.. Так что вы скажете на это? – спросил Председатель ВЧК.

Яков Христофорович поднял глаза, теперь он чувствовал себя не в пример сильнее.

– Мария Сергеевна, конечно, достойная женщина... Я тоже знаю ее очень хорошо. Она сама из Питера. Некоторое время она работала в Питере, и наши с ней пути несколько раз пересекались по службе. Но я даже не это хотел сказать... Как бы это помягче выразиться...

– Смелее, – подбодрил Дзержинский.

– В некоторых вопросах она ведет себя крайне легкомысленно, – нашелся Петерс.

– Вот как. – Лоб Дзержинского собрался в складки. – Что вы имеете в виду?

Лицо Петерса разгладилось, кажется, он сумел подобрать подходящие слова.

– В своих делах она часто использует свое женское обаяние. Скажу так, пользуется им, и весьма умело. В Петрограде у нее было несколько любовных компрометирующих связей.

Дзержинский усмехнулся:

– Только-то и всего! В наше время женщины не могут быть другими, уверяю вас, дорогой мой Яков Христофорович! Я вам даже больше могу сказать! Такая женщина, как Мария Сергеевна, не остановится ни перед чем, чтобы выполнить задание партии. Вы слышали о ее первом замужестве?

Дзержинский слегка наклонил голову в сторону, глаза смотрели хитровато и с прищуром.

– Нет, – несколько растерянно протянул Петерс.

Порой Якову Христофоровичу казалось, что он держит перед Дзержинским серьезный экзамен, и всякий раз он очень старался, чтобы найти правильный ответ.

– Так вот, Мария Сергеевна по заданию партии, будучи еще чуть ли не гимназисткой, вышла замуж за сына фабриканта. – Чуть улыбнувшись, Дзержинский добавил: – Знаете, в то время ее муж и не помышлял о революционной деятельности, но зато потом стал очень полезен в нашей борьбе. Догадываетесь, о ком я говорю?

– О товарище Феоктистове?

– Да. Вот видите, как бывает! Он весьма хорошо зарекомендовал себя в Чрезвычайной комиссии, и Владимир Ильич хочет перевести его на работу в ЦК партии. У меня о Марии Сергеевне тоже сложились свои впечатления. Это довольно волевая и сильная женщина. К ней очень хорошо относится Ленин. Мне кажется, что именно такая женщина, как Мария Сергеевна, сейчас очень нужна нам. Она с юношеских дней находится в революции. На ее счету три побега из ссылки, а это много значит... А ведь в то время она была еще совсем девчонка! Мне рассказывали, как в девятьсот седьмом году она была на баррикадах и очень переживала, что не имеет медицинского образования. А на следующий год ее арестовала охранка. Такое испытание не каждый мужчина способен выдержать, а тут хрупкая барышня... Могу вам сказать, что она очень достойно перенесла пребывание в тюрьме. Одним словом – выстояла! А по поводу вашего замечания, – Дзержинский немного помолчал и, откинувшись на спинку стула, продолжил: – Это не так и плохо, что она умеет руководить мужчинами. Подобное качество дано не каждой женщине. Мария Сергеевна успешно проявила себя как хороший руководитель в Петрограде, думаю, что она будет очень полезна и в Москве.

Петерс неловко кашлянул.

– А то, что касается ее внешних данных, так это даже плюс. Редкий мужчина устоит перед такой женщиной. Вы не находите?

– Возможно, – неопределенно протянул Петерс, ощущая неловкость.

Был момент, когда Мария Сергеевна нравилась ему всерьез.

– С ранней юности она в окружении мужчин. Мне порой кажется, что она знает нас лучше, чем мы сами себя. Во всяком случае, такой женщине приятно подчиняться, – в глазах Феликса Эдмундовича блеснула лукавинка. – А то, что она пользуется успехом у мужчин... Возможно, именно в этом и заключается ее главная ценность. Так что, если у вас нет возражений, я подписываю приказ о ее назначении.

– У меня нет возражений, Феликс Эдмундович. Приступать к работе она может уже с завтрашнего утра.

– Человек она активный, думаю, что справится. И еще одно... Нужно провести тщательную чистку среди чекистов. Как выяснилось, в наши ряды затесалось немало классовых врагов. Только вчера в Питере было арестовано двадцать два человека! Некоторые из них даже работали в царской жандармерии и в военной контрразведке белых. Мы тут все удивляемся, откуда эсерам и левым коммунистам известно о наших планах, а они, оказывается, находятся в наших рядах.

– Я понял, товарищ Дзержинский.

– Вы помните, сколько руководителей в московской Чека сменилось за последние три года? – неожиданно спросил Дзержинский.

– Шесть. Игнат Сарычев – седьмой, – уверенно ответил Петерс.

Феликс Эдмундович поднялся и, заложив руки за спину, направился к окну. Петерс обратил внимание на то, что Дзержинский был неимоверно худым. Старенькая гимнастерка, изрядно вытертая на локтях, висела на его высокой фигуре, как парус на мачте в безветренную погоду. Заправленная за широкий ремень, она собралась у пояса в мелкие складки, отчего спина Дзержинского выглядела слегка сутулой. Некоторое время Феликс Эдмундович смотрел в окно, созерцая пробегавшие мимо экипажи. Узенькая бородка, строптиво выставленная вперед, придавала его облику какое-то упрямое выражение.

– Вот видите, седьмой, – задумчиво протянул Председатель ВЧК. – А как нам известно, у семи нянек дитя без глаза! За это время столько мусора набилось в наши ряды, что нам надо только расчищать их и расчищать, как авгиевы конюшни. Так что дайте соответствующие указания товарищу Сарычеву.

Глава 2
ФИЛЕР

На первый взгляд село казалось вымершим, только внимательно прислушавшись, можно было понять, что жизнь здесь не умерла, – в дальних дворах бабы громыхали пустыми ведрами.

В центре села на пригорке возвышалась церковь, но, лишенная колокола, безголосо и с немым укором, она взирала на предавших ее прихожан. А помнится, года два назад, когда Игнат впервые заехал в гости к боцману, колокола трезвонили так усердно, что закладывало уши.

Не уберегли!

Задрав голову, Игнат Сарычев не увидел на куполах прежней позолоты. Маковка была покорежена и нещадно помята, по всей поверхности тянулись длинные кривоватые полосы. Очевидно, что позолоту счищали какими-то скребками. И оставалось только удивляться безрассудности кощуна, что отважился забраться на самую верхотуру в надежде заполучить частицы сусального золота.

Не стало хозяина, так все пошло прахом!

Мирон Серафимов уныло плелся рядом. Сейчас он напоминал глупого щенка, что суетливо вертится под ногами, чтобы привлечь внимание хозяина. Порой у него это получалось. Тогда Игнат останавливался, словно для того, чтобы пинком поучить нерадивого разуму, но, наталкиваясь на заискивающий взгляд, всякий раз отступал.

Боцман, тот, с кем Сарычев не раз и не два ходил по суровым балтийским водам, был убит четыре дня назад.

Похороненный под березкой, он крепко хранил тайну своей трагической кончины. Впрочем, небольшая зацепочка была. Месяц назад боцман пришел в московскую Чека и поведал о том, что случайно повстречал капитана второго ранга Николая Александровича Богданова, служившего в дореволюционное время в военной контрразведке Балтийского флота. Однако это не помешало Богданову перекраситься в восемнадцатом году в красный цвет и прослужить шесть месяцев капитаном крейсера. Позже выяснилось, что он действовал по заданию белогвардейской организации «Великая единая Россия». И три сторожевых корабля, что пошли ко дну, торпедированные английскими подлодками, были всецело на его совести.

Тогда Богданову удалось уйти. До особого разбирательства он был взят под арест. У дверей каюты, где он был заперт, не было выставлено даже охраны, а когда корабль прибыл на место приписки в Кронштадт, то на месте командира не оказалось – Богданов выбрался через иллюминатор и, сумев обмануть охранение, добрался до берега, чтобы впоследствии примкнуть к мятежным матросам.

Так что Богданову можно было предъявить довольно длинный список претензий, а за любой из пунктов этого списка – отправить на морское дно на прокорм рыбам.

Боцман сказал, что Богданов очень изменился: отрастил бородку, посолиднел, но все еще крепок.

Боцман признавался, что ни за что не узнал бы Богданова, если бы не столкнулся с ним в дверях московской Чека. Плутовато вильнув взглядом, тот проворно спустился с крыльца и, вскочив в пролетку, укатил.

Боцман не рассказал помощнику Сарычева Самохину об этой встрече. Самого Игната он в тот день не дождался.

А на следующий день Боцман был застрелен как раз после этой встречи, и теперь Сарычев не сомневался в том, что Богданов действительно сумел втереться в ряды Чека. Впрочем, подобное происходит уже не впервые. С периодичностью раз в три месяца приходилось ставить двурушников к стенке, а не далее как на прошлой неделе был расстрелян бывший руководитель комиссаров и разведчиков товарищ Шварц, в недалеком прошлом начальник контрразведки деникинской армии. Так что опыта в подобных делах было не занимать.

Как говорится, дурную траву с поля вон!

Покопавшись в личных делах сотрудников, Сарычев не нашел ни одного с фамилией Богданов. Отсутствовал и Николай Александрович. Внимательно просмотрев фотографии, он обнаружил пять человек с бородами. Двое отпадали сразу, в Чека они работали уже несколько лет, третий не подходил по возрасту – был слишком молод. А вот к двоим стоило присмотреться повнимательнее.

Сам Сарычев встречался с Богдановым лишь однажды, когда служил на Балтийском флоте, – тот как-то инспектировал их крейсер. Но видеть его пришлось из строя матросов, в приветственной удали вытянув шею. Так что, по существу, особенно он к нему и не приглядывался. А то, что и помнилось, было плотно замазано густой краской времени. А потому на собственные впечатления полагаться не приходилось. Но то, что один из них чем-то отдаленно напоминал лощеного капитана второго ранга, потомственного военного и дворянина, – это точно! Но это могло быть и простым совпадением. Мало ли на свете похожих людей.

– Ты проследил за ним? – наконец спросил Игнат у своего спутника.

Мирон, словно бы ждал вопроса, тут же торопливо ответил:

– До самого дома по пятам топал.

– Он тебя не заметил? Сам понимаешь, если это действительно он, так в два счета вычислит. Все-таки за ним школа царской контрразведки. А они умели работать!

– А я, по-твоему, что? – обиделся не на шутку Мирон. – Я все их приемчики знаю.

* * *

Мирон знал, о чем говорил.

По его словам, филером он мечтал стать с раннего детства и оттачивал искусство в подглядывании за сверстницами, когда они справляли нужду в кустах. Из своих наблюдений он узнал массу любопытного. Именно отсюда у него выработалась неимоверная страсть к приключениям.

Так что когда Мирон подрос, то другого пути для него просто не существовало. А потому, окончив военную службу, он поступил на филерские курсы, после которых был определен в охранное отделение и слыл невероятным мастером в своем деле.

После октябрьского переворота, оставшись без работы, Мирон некоторое время торговал на рынках, а когда безделье стало невмоготу, он пришел в Чека и, сняв шапку перед начальством, рассказал свою историю, справедливо заметив, что «шпики» полезны при любой власти.

Сарычев поначалу хотел отказать нежданному просителю, но Мирон вдруг неожиданно сказал:

– Значит, вы на флоте служили.

– Верно. А откуда тебе это известно?

Поначалу Сарычев не удивился. О том, что он служил на флоте, знали многие, и филер мог узнать об этом из разговоров.

– А давеча, когда вы курили, то слюну от себя далеко сплевывали. Так обычно моряки поступают, чтобы на палубу не попасть.

– Хм, верно.

– А еще кепочку свою далеко на затылке носите, как обычно это моряки делают. Да и походка соответствующая.

– Какой ты наблюдательный! – Игнат окинул внимательным взглядом тщедушную фигуру филера. – А может, ты тогда скажешь, в каких именно водах я ходил?

– Скажу, – быстро отреагировал шпик. – В Китайском море бывали.

– Слышал, что ли, от кого? – недоверчиво спросил Сарычев.

– А я и так знаю. На правой руке у вас дракон выколот. А его обычно морячки делают, что в китайских водах бывали.

Охранка всегда славилась хорошими филерами. Так что за Мироном действительно была серьезная школа.

Вскоре Мирон возглавил группу наружного наблюдения, и Сарычев убедился в том, что тот способен был выследить даже собственную тень.

К своему делу Серафимов относился творчески. Однажды в архивах Игнат обнаружил целую пачку его донесений, где каллиграфическим почерком были написаны подробные отчеты о выслеживании и задержании большевиков, среди которых было немало людей с именем. Когда-нибудь придется поговорить с Мироном об этом поподробнее, а сейчас не стоило его напрягать понапрасну, тем более что работал он с огоньком.

* * *

– И что он делал?

– Сначала Темный зашел к своему приятелю на Ямскую. Пробыл у него часа два. Я все это время в соседнем доме сидел, через окно наблюдал. А потом он на кладбище пошел.

Каждому наблюдаемому Серафимов давал меткую кличку, что было очень удобно.

– Что же Темный на кладбище-то делал? Может, встретиться с кем-то хотел? Подальше от людей?

Мирон, смутившись, ответил:

– Думаю, что от меня решил оторваться. Сплоховал я малость. Когда он за угол заворачивал, я к нему едва ли не вплотную подошел, а он возьми, да и повернись! Вот и узрел меня! – Он сплюнул с досады... – Хотел среди могил затеряться. Смотрю, топает по главной аллее, а потом – шмыг в склеп! И просидел в нем часа три. Уже смеркаться стало, я думал, что он ночевать там останется. А он вышел. Отряхнул свой пиджачок и дальше двинул.

– Тебя-то он не видел?

– Нет, я за памятником спрятался.

Из церквушки вышел сторож. Некоторое время он с откровенной враждебностью посматривал на подошедших, но, не увидев в них угрозы, удалился в притвор.

– Куда же он пошел?

Филер широко улыбнулся:

– Ни за что не догадаетесь!

– Я с тобой в загадки, что ли, буду играть? – негромко спросил Сарычев.

Частенько филер увлекался, воспринимая работу как веселую игру.

– К Феоктистову Павлу Сергеевичу!

– Ах, вот оно как, – не сумел сдержать вздох удивления Сарычев. – Хотя если подумать...

Нечто подобное он предполагал. Свое происхождение Феоктистов не называл, но оно выпирало из него, как сломанная кость. Чего стоит его привычка добираться на работу в экипаже, щедро расплачиваясь с кучером. Было здесь что-то от барчука, не знающего счета деньгам.

Павел Сергеевич был членом коллегии Всероссийской ЧК – одна из «священных коров», к которой небезопасно было даже приближаться. И вот теперь имелась возможность посмотреть, кто же он есть на самом деле.

– Хорошо, не отступай от него ни на шаг.

– Буду стараться.

Сарычев посмотрел на часы. Надо было возвращаться в Москву.

Неделю назад судьба преподнесла ему настоящий подарок: в Москву из Питера направили Марию Феоктистову. Только от одной мысли о ней в груди у него приятно заныло.

Познакомился он с ней в то время, когда, уже будучи профессиональной революционеркой, Мария, тогда еще Завьялова, вела на его корабле пропагандистскую работу. Сторонников она нашла быстро, что не удивительно при ее внешности. У каждого морячка, что смотрел на ее чувственный рот, невольно возникала мысль, что такие губы созданы для любви, но уж никак не для революционных лозунгов!

Барышню частенько приходилось прятать в кубрике, когда неожиданно объявлялся кто-то из офицеров. И матросики, скрывая лукавые улыбки в пышных усах, думали об одном – оставить бы девку на корабле да слушать ночами ее восторженные революционные речи.

Неожиданно для многих она вдруг стала оказывать знаки внимания Игнату Сарычеву и щедро принялась снабжать его литературой крамольного толка. И в каждую короткую встречу не забывала спрашивать – познакомился ли он с содержанием? Сарычев только утвердительно кивал в ответ – как же ей, бедной, объяснить, что из запрещенной литературы они сворачивают цигарки, а то и вовсе используют ее по нужде!

Игнат привязался к Марии и невероятно скучал, если она не появлялась на корабле хотя бы несколько дней. Получая увольнение, он использовал любую возможность, чтобы встретиться с ней.

Родители, не зная о революционной деятельности дочери, были к ней необычайно строги, воспринимая ее, как и прежде, примерной гимназисткой. Никто из них долгое время не догадывался о том, что, как только она закрывала за собой дверь в спальню, так тотчас спускалась по водосточной трубе и шла туда, где ее ожидали соратники по революционной борьбе.

Игнат Сарычев был одним из них.

Всякий раз, когда она вылезала из окон своей спальни прямо к нему в объятия, то он тешил себя мыслью, что их отношения зайдут куда дальше формальных поцелуев.

В то время распространение революционных воззваний и лозунгов для нее было куда важнее, чем любовная игра.

Неминуемое случилось на второй год их знакомства, во второразрядной гостинице, которую Мария использовала в качестве явки, на кровати, под которой лежало два чемодана, набитых крамольными прокламациями. Помнится, осознав факт, что он не первый познал революционную нимфу, Игнат испытал самое настоящее разочарование. А когда боль понемногу утихла, он, стесняясь, спросил, кто же был тот первый счастливчик. Оказалось, что муж! Она была замужем!

Мария выскользнула из-под одеяла, порылась в своей сумочке и извлекла из нее небольшую фотографию, слегка пожелтевшую по углам.

Звали этого человека Феоктистов Павел Сергеевич.

Сарычев второй раз за вечер испытал разочарование. Он-то ожидал увидеть настоящего Посейдона, эдакого покорителя морей, одним удалым взглядом разбивающего женские сердца, а его взору предстал весьма непритязательный очкарик с непокорным русым чубом.

Ни фасона, ни фактуры, только одни оттопыренные уши! И поди пойми, чем он сумел охмурить такую валькирию, как Мария.

После этого свидания во второсортной гостинице его интерес к Марии заметно поугас, и скоро они расстались совершенно безболезненно друг для друга. А еще через год Мария укатила в Германию, где была принята в руководство партии.

Тогда ему казалось, что они расстались навсегда.

Неправильно было бы утверждать, что он о ней не вспоминал. Все это время Сарычев старался внушить себе, что таких женщин, как Мария, много. Но на самом деле он желал только ее. До него доходили слухи о ее многочисленных романах, знал он и ее модные рассуждения о необязательности семейных отношений, что будто бы они чужды новому строю. И чем больше Сарычев думал о Марии, тем большую испытывал ревность к ее неизвестным ухажерам.

Совсем короткая встреча произошла у них в Петрограде, в то время, когда он возглавлял там уголовный розыск. Он как раз тогда готовился к предстоящей инспекции – приводил в порядок свои дела, инструктировал личный состав – и никак не думал, что влиятельный ревизор может появиться в образе Марии Сергеевны Феоктистовой, его прежней возлюбленной.

До этой встречи с Марией ему казалось, что его чувства к ней умерли и были похоронены под двухметровым слоем равнодушия. Но стоило ему только заглянуть в ее глаза – ясные и не по возрасту наивно взиравшие на мир, – как внутри его все колыхнулось, будто бы они вовсе не расставались. Оказывается, все это время Игнат жил в ожидании встречи с Марией и знал, что когда-нибудь она произойдет.

При виде Марии внутри его все загорелось, отразившись на лице в виде легкой улыбки. Так бывает. Вот стоит себе вулкан, со стороны он может выглядеть очень спокойно: склоны, поросшие буйной растительностью, только иной раз клубится едкий и на первый взгляд вполне безобидный дымок. А в действительности внутри его свирепствуют глубинные процессы и копят силы, чтобы излить раскаленную магму на поверхность и пожрать все то, что встретится у них на пути.

Нечто подобное испытывал в тот момент и Сарычев. Сила его чувств была настолько напряжена, что могла излиться по жерлам души и растопить Марию в плазме любви.

Скоро они расстались. У Сарычева были основания думать, что она уехала из Петербурга оттого, что испугалась нахлынувшего чувства. Иначе бы им гореть тогда обоим. Некоторое время о Марии ничего не было слышно. До Игната доходили слухи о том, что Мария Феоктистова была избрана в руководство ЦК. Неизвестно, как долго бы она продвигалась и дальше по партийной линии, если бы предметом гласности не стал ее роман с молодым сотрудником, который был младше ее лет на восемь. К тому же он оказался еще и левым эсером.

Карьера Марии Сергеевны подломилась. И вот теперь ее перевели в московскую Чека в качестве его заместителя. Интересные повороты порой закручивает судьба.

За прошедшую неделю у них так и не нашлось времени, чтобы поговорить пообстоятельнее. Но того чувства, что прежде связывало их, более не возникало. Судьба развела их по разным берегам жизни, позади у каждого была широкая дорога из обид и разочарований.

По праву руководителя Сарычев мог вызвать Марию к себе в кабинет, чем окончательно определил бы их отношения. Она пришла бы, переломив гордыню, но в этом случае между ними установилась бы некоторая патовая ситуация – ни мира, ни войны. А Сарычев склонялся к мирным решениям. И однажды, спустившись на этаж ниже, он обычным просителем постучал в дверь и пригласил Феоктистову отужинать с ним в ближайшую субботу.

То есть сегодня.

Игнат посмотрел на часы. Если сразу отправиться домой, то у него хватит времени, чтобы переодеться. Сарычев хотел отдать распоряжение водителю, чтобы тот заводил машину, но тут увидел, что к подъезду подъехал автомобиль. И понял, что ужину не бывать.

Из автомобиля выскочил возбужденный Петр Самохин и, поправляя на ходу фуражку, выкрикнул:

– Мы нашли Егора Копыто!.. Он сейчас в трактире в Луковом переулке.

Значит, предчувствие не обмануло. Сердце слегка заныло от разочарования. А ведь где-то в глубине души он все-таки рассчитывал, что встретит утро в теплых женских объятиях. Встреча с Марией откладывалась.

Егор Копыто после ареста Кирьяна Курахина возглавил банду и доставлял чекистам немало хлопот. Теперь появилась хорошая возможность поквитаться.

– Кто-нибудь наблюдает за ним?

– Алексей Серяков следит! Мы сначала хотели его брать сразу, но потом решили оставить под наблюдением. Может быть, кто-то еще подойдет.

– Едем!.. Неплохо было бы накрыть их всех скопом! – направился Игнат к автомобилю.