Глава 1. Последний день жизни Луки Децисиму
День у Луки выдался так себе. Сестренку снова поймали на базаре, когда она пыталась стащить у торговца пару моченых яблок. Цена тем фруктам была медяк за корзину, но теперь, только чтобы собрать на требуемый выкуп, матери приходилось без продыху стирать чужое белье. Хорошо хоть, ее старая подруга, такая же прачка, захворала и передала матери своих заказчиков.
Потому он поел только раз за два дня, когда мама, сама едва держащаяся на ногах, пожалев старшего сына-калеку, накормила его сваренной на скорую руку баландой из картофельной кожуры. Этим добром и прочими объедками приторговывал Неманья Ковачар – хозяин единственного трактира на весь квартал.
Чтобы помочь матери собрать выкуп, Лука с ее помощью забрался в инвалидную коляску и медленно выехал из их лачуги, направляясь к храму. Паперть там всегда занята профессиональными попрошайками, но, если сделать вид, что просто проезжаешь мимо, могут и подать.
Мать и слышать не хотела о том, чтобы он вступил в гильдию попрошаек. Она всегда была и оставалась гордой женой гладиатора. Это сейчас они жили в лачуге на окраине города, куда перебрались после смерти отца, но было время, когда у них имелся хороший дом почти в центре столицы, а для Луки, кроме сиделки, нанимали няню, обучавшую его грамоте и разным наукам.
Отца звали Север, и он был сражен на Арене семь лет назад. Только заработки профессионального гладиатора и позволили в лучшие времена приобрести инвалидную коляску для Луки.
Севера убил Свирепый Игнат, ставший после того шестикратным победителем Арены. Шептались, будто не все с тем боем прошло чисто, но не в силах Луки было вернуть отца, что бы там ни говорили. Теперь кости Севера покоятся в могиле, а Игнат, по слухам, возглавил преступный мир столицы.
Медленно, медленнее болотной черепахи, но Лука пересек небольшой участок перед домом и выехал на улицу. Преодоление десятка локтей заняло у него почти четверть часа. Его парализовало сразу, едва он появился на свет, а может, Лука стал таковым еще в утробе матери. Те мышцы, которыми он владел, позволяли действовать руками: удержать тяжелое он не мог, но, чтобы управлять колесами инвалидной коляски, сил хватало. А вот ноги, сколько Лука себя помнил, не шевельнулись ни разу.
– Смотрите, опять этот калека! – закричал один из тех парней, при виде которых Лука сразу разворачивался, чтобы дать деру.
Хотя выражения «сразу» и «дать деру» не имели к нему никакого отношения. Обычно Луку быстро ловили и потом долго измывались, пользуясь его беспомощностью. Особенно жестокими были издевательства Карима, сына Неманьи, владельца трактира.
Лука крутил колеса так быстро, как мог, поскорее пятясь к дому. Он и отъехать-то успел всего несколько локтей от двора… Но нет, не успеть.
Бултых! В зловонную лужу возле него, поднимая фонтан грязной воды, плюхнулся булыжник. Луку обдало так, что промокла одежда. Мальчик стиснул зубы и попробовал двигаться быстрее. Обиднее всего было за напрасный мамин труд, она всегда старалась одеть его в чистое перед прогулками.
Он развернул коляску. Карим и его свора близко не подходили, продолжали развлекаться, кидаясь камнями, – путь им преграждала все та же огромная глубокая лужа, разлившаяся от обочины до обочины. Многодневные ливни и паводок затопили дороги, и народ передвигался по краям тротуаров, где было достаточно мелко, чтобы не замочить ноги выше колен.
Булыжники сыпались один за другим – разбрызгивая помои и грязь, ломая спицы колес коляски и щедро наставляя синяки и ушибы Луке. Парни улюлюкали, гоготали, выкрикивали непристойности и распалялись все больше, подзадоривая друг друга особо удачными бросками или оскорблениями.
Один из камней попал Луке в плечо. Вспыхнула боль, и его правая рука онемела, теперь он не может управлять коляской, а следовательно – отступать! В глазах защипало, но не от боли, а от обиды. Как же он ненавидел свою беспомощность! Как мечтал встать! Да хотя бы ползать! Он бы дополз до каждого и вгрызся зубами!
Злость Луки была направлена на богов, если они есть, на несправедливость мира, на родителей… Отец потратил кучу денег, чтобы поставить сына на ноги, но ни многочисленные знахари, ни редкие, специально привезенные из степей шаманы, ни профессиональные лекари из гильдии целителей не смогли ничего поделать с его недугом.
Одна гадалка сказала, что на сына легли грехи родителей, сочиняла, скорее всего, но Луке это отчего-то запомнилось. Наверное, оттого, что винить во всем родителей проще всего. Вот же они, рядом…
Были рядом. Отца уже нет, мать сдает с каждым годом, а сестренка Кора завершит жизненный путь в борделе – в этом Лука был уверен. Легконогая, фигуристая для своих пятнадцати лет, улыбчивая и без каких-либо нравственных принципов. А еще с вечно разбитыми коленками. Кора брала все, что плохо лежит, не боялась лезть в драку с мальчишками намного старше, а уж откуда она иногда приносила и за что получала дорогостоящие вещи: косметику, побрякушки, новые платья… Лука не хотел и знать. Он любил сестру, она любила его, и этого ему было достаточно.
– Эй, калека!
Лука непроизвольно обернулся. В последнюю секунду жизни он увидел перед собой огромный, заслонивший солнце булыжник.
Глава 2. Межмировой вселенский странник
Эск’Онегут, один из межмировых вселенских странников, закончил свою жизнь на Земле двадцать первого века в теле российского студента, чье имя звучало намного реже, чем его ник – Крастер. Студент последнего курса факультета журналистики Илья Пашутин в журналистику вовсе не стремился и поступил в институт только по настоянию родителей. Вернее, отца, бывшего военного, который поставил сыну ультиматум: армия или учеба. Илья выбрал последнее и… игры.
Мир компьютерных игр так увлек Эск’Онегута, что с десяти лет он почти все время проводил за компьютером. Для Эск’Онегута это была девяносто восьмая реинкарнация, и, как каждый странник, от жизни к жизни он становился сильнее, набирая очки Тсоуи, что на безмолвном языке означает «баланс поступков», определяющий влияние на вселенскую гармонию. Очки Тсоуи можно было потратить на кручение Колеса.
А Колесо использовать, затрачивая очки Тсоуи, разрешалось сколько угодно раз – только плати. На нем были размечены миллионы секторов. Много пустых, отрицательные, но имелись и очень мощные, дающие телу сверхспособности: невероятную силу, высочайшую скорость, смертельные боевые навыки, магические и творческие способности…
Таланты, разбросанные по Колесу, делились на четыре уровня: от обычных до непревзойденных – лучших в мире. Эск’Онегут смутно припоминал, как в одной из прошлых жизней выиграл на Колесе умение становиться невидимым. Ох и покуражился он тогда! О воре, в теле которого он прожил почти шесть лет, в том мире, наверное, до сих пор ходят легенды.
На Земле Эск’Онегут узнал понятие, наиболее близкое к Тсоуи, – карма. Вот только был уверен, что карма – это выдумка и профанация, ибо берет в расчет поступки, измеряемые по мерке весов самого человека и тех, кто его окружает. В Тсоуи же поступки странника оцениваются по влиянию на вселенскую гармонию, ведь каждое действие, каждое слово кругами на воде расходится в прошлое и будущее всей Вселенной.
В тело Ильи Эск’Онегут попал, когда тому исполнилось четыре года. Мать не уследила, малыш попал под разогнавшиеся металлические качели во дворе дома на детской площадке. Невинная душа унеслась во вселенское хранилище – ожидать следующего перерождения, если оно будет, – а в тело маленького Ильи вселился Эск’Онегут. Так вышло, что он в тот миг как раз умер в предыдущем.
В жизни до Земли он императорствовал на одной из периферийных планет Галактики, наслаждаясь всей полнотой власти и культом собственной личности. Лучшие самки, лучшие пьянящие и наркотические вещества, прекрасные блюда, исполнение любых прихотей – как самых извращенных, так и мельчайших…
Воистину, он стал худшим императором в истории той планеты, название которой в силу эффекта Затухания он уже не помнил. Немудрено, что его отравили.
Затухание – проклятие каждого странника. Эффект стирает память о прошлых жизнях, но знание о самом факте их существования сохраняется, как и воспоминания о последних минутах перед смертями. И чем ближе по счету прошлая жизнь, тем больше Эск’Онегут помнил. До императорства он был великим музыкантом и певцом, исполнителем собственных песен, это он знал, но, разрази его гром, не помнил ни строчки из того, что тогда сочинил.
Память о годах императорства, девяносто седьмой жизни, сохранилась у Эск’Онегута и в теле Ильи. Пресыщение властью было столь сильным, что на Земле двадцать первого века ему не хотелось ничего подобного. Изведав все доступные и недоступные радости жизни, которые были еще свежи в воспоминаниях, на Земле странник открыл для себя мир компьютерных игр. Осознав, что виртуальные миры, по сути, есть то, чем он и занимается, только в меньшем масштабе и с возможностью в любой момент сменить мир и виртуальное тело, Эск’Онегут ушел в них с головой.
К концу своего земного пути в теле двадцатилетнего Ильи Пашутина своим бездельем и равнодушием к окружающему миру странник заслужил минусовое значение Тсоуи. Мало того что вся жизнь на Земле прошла без использования Колеса, так еще и удачливость стала отрицательной.
А если Фортуна повернулась к тебе задом, бесполезно выдавать пошлые шуточки. Эск’Онегут, для всех остальных Илья Пашутин, безвременно погиб, попав под машину, – торопился на семинар после бессонной ночи за компьютером.
«Черт, только не это! – подумал Эск, упомянув вполне себе земных чертей, потому что все еще считал себя земным студентом. – Завтра же гильдейский рейд! Пропущу… Ванька будет недоволен…»
В следующее мгновение он перенесся в другой мир и другое тело. Вот оно – его девяносто девятое перерождение. Его девяносто девятый мир.
Опять двадцать пять! Он мысленно вздохнул. Освоение нового тела, изучение нового мира… Надоело.
Эск’Онегут открыл глаза и попытался пошевелить конечностями. Ноги не слушались. Такое иногда случалось, если новое тело физиологически отличалось от предыдущего, но геном явно идентичный – человеческий. Казалось, с телом что-то не так.
Решив разобраться с этим потом, странник погрузился во вводные данные.
Эск’Онегут, девяносто девятая жизнь.
Уровень влияния: 9.
Очки Тсоуи: −971 (значение отрицательное).
Рукав Ориона, Млечный путь, Солнечная система, планета Земля.
Вариация Вселенной: #ES-252210-0273-4707.
Итак, он все на той же Земле, только в параллельном пространстве. Это хорошо, переучиваться не придется – как тогда, в теле восьмилапой рептилии. А вот то, что очки Тсоуи ушли в минус, это очень-очень плохо. За что такой минус? Он же ничего не делал, просто играл в компьютерные игры!
Возможность перерождения недоступна. Баланс очков Тсоуи должен быть выше нуля.
Право на перерождение с отрицательным балансом: исчерпано.
Право на разовое использование Колеса: доступно.
Эск’Онегут мысленно выругался, помянув всех богов, известных ему по прошлым жизням. Императором он ушел в минус впервые за все перерождения, но был уверен, что отыграет очки Тсоуи в теле Ильи. Тогда он решил просто не делать ничего, что могло отрицательно сказаться на балансе. Как оказалось, за «ничего не делать» Тсоуи карает жестче, чем за все смертные грехи в теле императора…
Попав в тело будущего российского студента Ильи, Эск’Онегут использовал право на разовое использование и крутанул Колесо, но выпал пустой сектор. Хорошо хоть, не отрицательный, могло выпасть какое-нибудь проклятие типа неизлечимой болезни или ограниченных умственных способностей. На большее очков Тсоуи уже не хватило, много было потрачено императором. Потрачено и утеряно.
Решив, что раз уж права на перерождение у него больше нет, то начинать жить надо как можно скорее, он вернулся в реальный мир и осознал, что лежит в какой-то глубокой вонючей луже. Запах от нее шел кошмарный. Странник поморщился и попытался встать, но ничего не получилось.
Вода омывала лицо, заливая глаза, нос, рот и одно ухо. Это было крайне неприятно.
Сделав усилие, могучий дух вобрал в себя личность нового тела, включая все навыки и память, и на клеточном уровне исправил повреждения и дефекты организма.
А потом он, пошатываясь, встал и оглядел свой новый мир.
У края лужи стояли какие-то чумазые подростки с изумленно вытянувшимися лицами. Один из них – Эск-Лука понял, что это Карим, – выпучив глаза, заорал:
– Калека, ты что, научился ходить?
Память Луки Децисиму, семнадцатилетнего сына погибшего гладиатора Севера, мальчика-овоща, окончательно осела и структурировалась в разуме Эск’Онегута. Личность калеки кипела столь сильной яростью, что Эск, если можно так сказать, попятился, отступая перед ураганом гнева беспомощного изгоя. Ему стало неуютно.
Черт! Да и устал он жить, ведь жизнь – это не только удовольствия, но и грусть, печаль, боль, голод, потеря близких, необходимость трудиться и что-то делать… Столетия, да что там, тысячелетия непрерывной жизни утомили вселенского странника.
И он, мысленно шепнув: «Черт с тобой, живи. Я побуду зрителем», – передал бывшему калеке бразды правления телом, системой Тсоуи и разумом.
Лука, недоверчиво похлопав себя по бокам, рукам и ногам, ощутил, что абсолютно здоров.
Он поднял голову и недобро взглянул на Карима.
Глава 3. Волшебное исцеление
– Карим вылечил калеку! – вдруг закричал Толстый Пит. – Волшебный бросок!
Шутку не поддержали. После последнего попадания Лука свалился с коляски и неподвижно лежал довольно долгое время. Они решили было, что тот умер, и собирались разбежаться, пока не появилась стража – маловероятно, но все же. Но калека встал!
Не веря своим глазам, подростки продолжали пялиться на Луку. Тот же не терял времени. Мнимым было выздоровление или нет, но неизвестно, когда это закончится. Мальчик, обтерев рукавом лицо, выбрался из лужи, подобрал пару булыжников, лежавших ближе всего, и, неумело замахнувшись, бросил.
Камень пролетел пару локтей и, поднимая кучу брызг, плюхнулся в лужу. Хулиганы удивились, а потом разразились хохотом.
Немедля Лука бросил еще один, и тот воткнулся в грязь рядом. Злясь на себя, Лука стал подбирать и бросать булыжники в тех, кто продолжал издеваться над ним и сейчас, когда он владел телом, но не мог докинуть даже до середины лужи, на другой стороне которой умирали от смеха хулиганы.
Карим аж всхлипывал, держась за живот, а вместе с ним хохотали и остальные. Громче всех надрывался Толстый Пит, правая рука Карима. Он подобострастно поддерживал вожака в любом начинании, ведь сын хозяина трактира щедро делился с ним и другими ребятами недоеденными остатками с тарелок посетителей, а в этом районе столицы еда имела наивысшую ценность.
Сколько раз Лука мечтал, что сможет поднять и вернуть брошенный в него камень! И вот… Будучи всю жизнь прикованным к постели, как и когда он научился бы швырять булыжники? Был бы рядом отец… Да хотя бы Кора, вот уж кто легко и непринужденно смог бы его научить! Но сестренка томилась в застенках тюрьмы, пока мама собирала деньги на выкуп.
Лука огляделся, но камней рядом больше не было.
– Эй, калека! Лови! – крикнул Толстый Пит и бросил в него булыжником.
По привычке Лука неподвижно наблюдал за тем, как летит камень, но вдруг услышал в голове вроде бы свои, но чужие мысли: «Подвинься! Прости, но я не могу на это смотреть!» – после чего его тело само собой принялось двигаться, сделало разворот и прогиб, уклоняясь. Камень пролетел в дюйме от него.
– Ничего себе! А ну, парни, пусть потанцует!
Цель стала подвижной, и это раззадорило хулиганов. Суетясь, они стали хватать что ни попадя и бросать в Луку. Но мальчик нашел даже определенное удовольствие в том, чтобы не дать им попасть в себя. Не делая лишних движений, он легко уклонялся от всего, что в него летело.
«Надоело, – подумал Лука-Эск. – Моя очередь». Меткими выверенными бросками он вывел из строя Натуса, сына торговца рыбой, Джамаля, чумазого остолопа с полным отсутствием ума. Потом дошла очередь до Толстого Пита – булыжник угодил прямо в желеобразный живот, выбивая из легких воздух. Пит согнулся и рухнул лицом в лужу.
Лука подкидывал в руке очередной камень, раздумывая, в какую часть тела Карима его бросить. Тот заметался, не зная, то ли бежать, то ли помогать друзьям. В итоге он спрятался за Толстого Пита, вытащив того из воды, как бегемота из болота.
Лука прицелился. Из-за спины Толстого Пита высовывалось плечо Карима, в него он и швырнул. Камушек был небольшой, размером с перепелиное яйцо, но тем точнее вышел бросок. Наглый и задиристый семнадцатилетний сын трактирщика взвыл, как девчонка. Глядя на это, его свора заохала, переглянулась и… побежала!
– Подождите меня! – завопил Карим и помчался за остальными.
Обернувшись, он сорвавшимся голосом прокричал:
– Ты труп, калека! Ты труп!
Лука смотрел ему вслед, чувствуя, как в груди зарождается нечто неизведанное. Это было удовлетворение. Ему нравилось, как послушно тело, как быстро бежит кровь по жилам, нравился клекот выплеснутой, по-настоящему выплеснутой ярости. Ведь раньше он мог только беззвучно, чтобы не разбудить маму с сестрой, плакать ночами или скрипеть зубами и вращать глазами. Он не позволял себе истерик, не желая казаться еще слабее, чем был, а потому гнев копился в нем, подобно лаве, подступающей к жерлу вулкана.
Сейчас он дал волю чувствам, и на место заслоняющего мир гнева пришло тихое, умиротворенное удовлетворение. Эск’Онегута позабавило происшествие, но и он чувствовал то же, что и Лука.
Все-таки у них было одно тело.
Тело, которое начало отчаянно болеть. Атрофированные мышцы, казалось, впали в шок от запредельной нагрузки. Ноги Луки подогнулись, но он сумел не упасть. Шатаясь, мальчик добрался до коляски, поставил ее на колеса и, превозмогая боль, выкатил из лужи. Едва сделав это, он тут же упал на сиденье, принял удобное положение и покатил в сторону дома.
В лачугу он заходил уже на своих ногах. Мать, не заметив его, продолжала тереть белье на стиральной доске. С нее ручьями лился пот, но она стирала так остервенело, будто от этого зависела жизнь ее детей. Хотя так оно и было.
«Срань Хорваца, куда я попал?» – подумал Эск, и та же мысль пришла в голову Луке. Мальчик посмотрел на место, где он прожил последние годы, новыми глазами. Да и с другой высоты – с высоты своего роста.
Единственная комната на всех. На одной половине плохо освещенного помещения все кровати, маленький обеденный столик, сундук со старым барахлом. Вторую половину занимает прачечная – повсюду развешано белье, к стене жмется гладильный стол со старым чугунным утюгом. В углу напротив стирает мать. Мыльная вода в тазу и ведрах на полу уже черна от грязи, и вскоре матери предстоит тащиться за квартал отсюда к общественному колодцу. Никаких рек, озер и прочих естественных водоемов в столице не водилось, и жители трущоб брали чистую воду в общественных колодцах.
Выжав белье, она слила воду в ведро, поставила таз на место и выпрямилась. Лука заковылял к ней:
– Мама…
Приска подняла голову, заметила стоящего перед ней сына и потеряла сознание, начала оседать, но Лука кинулся к ней, чтобы не дать упасть.
«Силенок-то совсем нет», – заметил Эск, когда, не удержав тело матери, рухнул на мокрый пол.
Аккуратно удерживая женщину, он сел и погладил ее по голове. Приска была очень красива, когда выходила замуж за отца, но последние годы совсем ее подкосили. Лицо осунулось, под глазами набрякли мешки, волосы поредели, а грудь обвисла после рождения Коры. Но она оставалась привлекательной, хотя это было сложно заметить сразу.
– Мама, мам… – тихо шептал Лука. – Мама, очнись!
Он коснулся губами ее лба. Приска открыла глаза. Лука встал сам и помог подняться матери.
– Не приснилось! Не приснилось! – глаза мамы наполнились слезами. – Лука! Сынок!
– Да, мам…
– Но как? – воскликнула женщина.
Лука рассказал ей все, разве что умолчав о том, как бросал камни в ответ. В его версии событий хулиганы разбежались, стоило ему подняться.
– Чудо! Чудо! – не уставала повторять Приска, целуя и обнимая сына.
Слезы так и лились из ее глаз, она была мокрой от стирки и пота, да и Лука только вылез из лужи. Обнявшись, они долго так стояли: Лука прижимал мать к груди и впервые смотрел на нее сверху вниз. Теперь он видел, как много у нее седых волос.
– Мама, я схожу за водой. А ты пока отдыхай.
– А ты сможешь? – Приска недоверчиво осмотрела сына с головы до ног.
– Я постараюсь. Буду носить по одному ведру, не переживай. Отдыхай, мам.
Лука отвел ее к кровати и усадил, а сам взял полное ведро и, сжав зубы, делая маленькие шажочки, понес из дому, чтобы вылить в канаву грязную воду и принести чистой.
Эск, наблюдая за этим, подумал, что мальчишка надорвется.
Пора крутить Колесо.