II
К вечеру следующего дня Ферроль и Харита, нигде не найдя работы, постучались в ворота небольшой мызы. Ее хозяин оказался приветливым добрым человеком, несмотря на возраст; лет шестьдесят было ему, он сохранил ясность духа, юмор, ловкость движений. Его звали Абрагам Флетчер. На умном твердом лице Флетчера всегда мелькала проницательная улыбка, а полуседые волосы его лежали с изяществом пудреного парика 18-го столетия.
Встретив путников как гостей, накормив их отличным ужином, Флетчер приказал служанке Миранде устроить две постели в свободных комнатах левого крыла здания.
Миранда, смуглая женщина с суровым лицом, отправилась исполнять приказ, а Ферроль поведал Флетчеру свою историю.
– Мой план, – сказал в заключение Ферроль, – состоит в том, чтобы по дороге к Покету заработать денег на проезд наш в Риоль, есть там оружейные заводы, а дело это мне хорошо знакомо.
Меж тем Харита, отдохнув, спокойная, сытая, чувствовала подъем духа, но некуда ей было излить его, она сидела и улыбалась, медленно гладя кожаный валик кресла, а ногу с лопнувшим башмаком прятала под сиденье.
– Надо вам отдохнуть, – сказал ей Флетчер, – хотите, я покажу вам, где комната?
– Хорошо, – встала Харита.
Гостям были отведены две комнаты рядом, а двери их выходили в небольшой зал. Здесь стоял шкап с книгами; Флетчер сказал Харите:
– Шкап не заперт, читайте, сколько хотите.
– Хорошо, я потом за него примусь, – ответила девушка. Флетчер наклонился и сделал что-то с ее ногой, но она, рассматривая шкап, поздно заметила его движение, – лишь когда он выпрямился.
– Что это? – спросила Харита, отступая и смотря на пол.
– Ничего, ничего, – сказал Флетчер, пряча нитку за спину. На нитке он прижал ногтем две мерки: длину и ширину башмака.
«Какой он странный, – подумала девушка, – верно, он нашел что-нибудь».
Открыв дверь комнаты, Флетчер пожелал Харите спокойной ночи и неторопливо ушел, а Харита заговорила с Мирандой, расстилавшей белое одеяло.
– Надо ли вам помочь, Миранда?
– Нет, – сказала служанка.
– Это окно выходит к морю?
– Да, – ответила Миранда, наливая в умывальник воду. Харита помолчала.
– Будьте добры меня разбудить пораньше, – сказала она, вздохнув, – потому что нам надо идти.
– Хорошо, – ответила Миранда и, подобрав тряпки, ушла. Девушка взглянула в окно: там, чернеясь на заоблачном свете позднего неба, стояли горы.
«Ах, все равно, – подумала девушка, – какое дело мне до глупой Миранды».
Она вышла посмотреть, как обстоят дела в комнате отца, и услышала за дверью залы отчетливый разговор:
– Миранда, – говорил Флетчер, – я слышал, как вы невежливо, нехорошо отвечали бездомной девушке, которая не сделала вам ничего худого.
– Она врет, если пожаловалась, – сказала Миранда. – Сама же пристала ко мне и говорит: «а что, богат ли ваш хозяин?»
– Неправда, я слышал, когда проходил под окнами, другое.
– Ну, хорошо, я буду говорить как с принцессой.
– И это лишнее, говорите с уважением, так как она моя гостья. Это все, а на следующий раз я выдам вам ваше жалованье и забуду о вас.
– Что это ты такая веселая? – спросил Ферроль, когда Харита пришла вниз.
– А вот так, мне весело, – сказала Харита и села рядом с Флетчером. – Я отошла. Побыла в комнате. Я засну крепко, сынок. Застряло? – обратилась она к Флетчеру, который не мог прососать трубку. – Сейчас. Чем же? Гвоздя нет. Разве булавкой? Но нет и булавки.
– Обнищала, – шутит Ферроль.
– Нет, сынок, мы не нищие, у нас нет только денег.
Харита выбежала на двор и принесла длинную колючку акации.
– Колупайте-ка этим, – сказала она, предварительно тронув пальцем колючки.
– Прочищено, – заявил Флетчер, испытав орудие Хариты. – У акации есть колючки, они защищают ее, а есть ли они у вас?
– Нет! Абсолютная бесколючесть кругом, можно пощупать, – расхохоталась девушка, потом задумалась и стала водить пальцем по скатерти.
Вскоре после того Ферроль улегся спать, весьма довольный настоящим отдыхом после утомительного пути; ушла, поцеловав на ночь отца, и девушка в свою комнату, но не разделась, а стала прислушиваться. Когда Ферроль начал храпеть, она тихо зашла к нему, взяла его сильно проношенные брюки и, пятясь на цыпочках, удалилась, но когда притворяла дверь, то увидела, что в зале стоит Флетчер.
Смутясь, Харита быстро свернула брюки и потупилась, а Флетчер подошел к ней.
– Вы не спите еще? – сказала девушка, держа отцовскую вещь за спиной.
– Я ложусь поздно. Отнесите эту починку к себе и вернитесь, я хочу поговорить с вами.
– Хорошо, а потом я буду штопать, так как тут есть, понимаете, небольшие отверстия. Необходимо, ничего не поделаешь. Я вернусь; только я отнесу.
Флетчер стоял, задумавшись. Рассеянно взглянув на возвратившуюся девушку, он увел ее на маленький железный балкон.
– Сегодня ли, завтра ли, но этот разговор нужен. Я одинок, стар и соскучился без людей. Оставайтесь здесь жить навсегда.
– Благодарю вас, – сказала, оторопев, Харита, – но я не могу решать сама такой важный вопрос.
– Да, поговорите с отцом.
– Допустим, он согласится. Как же мы будем жить? Горестно жить из милости.
– Горестно жить из милости, но приятно из дружества, – ответил Флетчер.
– Правда, вы особенный человек, я это сразу заметила и доверяю вам, – задумчиво начала Харита, но уже ей хотелось смеяться от удовольствия. – Но вы совсем не знаете нас; еще один только вечер мы здесь.
– Немного надо времени, чтобы отличить воду от вина, оленя от козы и золото от меди, – сказал Флетчер. – Быстрота решения еще не означает его несостоятельности.
– Но другое означает. Может быть, мы преступники! Какие-нибудь жулики, хотя, – поспешно докончила Харита, – этого нет, конечно, но так, примерно сказать?!
– Примерно сказать, что вам пора спать, – ответил Флетчер, – итак, снова поговорим утром.
– Я не знаю, что будет, – помолчав, сказала девушка, обратив к Флетчеру растроганное лицо, – но я знаю, что теперь не забуду вас никогда. Спокойной ночи!
Она вошла в комнату, оборвала фитиль свечи, уселась и пришила пуговицу к изнанке материи.
III
– Делайте, как хотите; вы дома, – сказал Флетчер.
– Я остаюсь с тем условием, – заявила Харита, – что мне дадут работу.
– Дадим работу, – ответил Флетчер, – впрочем, вы сама найдете ее, где, когда, как и что вам захочется.
– Напрасно вы так сказали, – встревоженно заметил Ферроль, – потому что Харита существо деятельное и беспокойное, она перебьет массу вещей и наделает хлопот всем.
– Сынок, сынок! – укоризненно сказала Харита. – Хорошо ли так говорить?
– Следовательно, ваше представление о себе иное? – спросил Флетчер.
Обиженная, Харита выпрямилась и некоторое время молчала, но принудила себя, наконец, ответить:
– Я сужу так: если я делаю что-нибудь хорошо, – похвалите меня, а если делаю плохо, – стоит ли обращать внимание?
– Нет, не стоит, – важно сказал Флетчер.
– Не стоит, – подтвердил Ферроль.
– Лучше я встану и пройдусь, – вздохнула девушка, – так как вы оба подшучиваете надо мной, а за что?
– За то, – угрюмо обронил Флетчер.
– За то, – удачно скопировал его Ферроль.
– Я действительно скучаю сидеть без дела, – сказала Харита, – без дела и без движения. Но, когда я читаю, – я могу сидеть спокойно и долго, я двигаюсь тогда в книге, с теми, о ком читаю.
Она встала и ушла к себе, где увидела новые башмаки. Что башмаки предназначались именно ей, явствовала приложенная к ним тут же на стуле записка Флетчера: «Так надо; так хорошо». Вспыхнув, Харита залилась слезами и, отплакав, надела башмаки с великим облегчением.
– Действительно, что так хорошо, – говорила она, притопывая носком, а затем бегая по комнате и склоняя взгляд к стройным своим ногам, – те были совсем дырявые. Значит, я – нищая? Нет, нет; только все это трогает, волнует меня; мыслей много противоречивых. Все равно.
Но, обувшись, она села на стул, не решаясь теперь сойти вниз. Так она сидела бы долго, если бы ей не пришла разумная мысль о равновесии, и, порывшись в узле, Харита надела еще почти новую светлую блузу, волосы обвязала бархатной синей лентой и пристегнула к рукавам ажурные нарукавники.
На лестнице встретила она отца и показала ему ногу.
– Видишь? У меня башмаки, – сказала Харита, – они очутились в моей комнате с запиской, что они для меня. Я их взяла. Хорошо ли это, отец?
Ферроль очень удивился, задумался, но в конце концов правильно отнесся к поступку хозяина.
– Что же такое? Он одинокий и великодушный человек, а башмаки – увы! – тебе нужны очень давно. Я чувствую к Флетчеру доверие и горячо признателен ему. Когда мы поправим свои обстоятельства, то подарим ему тоже какую-нибудь приятную вещь, а пока не думай больше об этом.
– Бедный ты мой! – сказала Харита, обнимая Ферроля и прижимаясь к его плечу головой. – Не можешь мне купить башмаков. Я даже устала, сынок; доброта, может быть, утомительнее злобы. Куда ты идешь?
– К Флетчеру, осмотреть мызу.
Они сошли вниз по лестнице, а Флетчер позвал девушку идти с ними, но она отказалась:
– Если позволите, я сделаю это одна как-нибудь в другой раз, – сказала Харита и показала носок башмака. – Вы видите, дядя Клаус принес мне подарок. Поблагодарите его, пожалуйста, за меня от всей души.
– Клаус не любит благодарности, – ответил, низко кланяясь ей, Флетчер, – впрочем, точно ли я снял мерку вчера?
– Ах!.. Вспомнила: вы нагнулись, когда я стояла у шкапа.
– Право, дорогой Флетчер, – сказал Ферроль, – вы отнеслись к нам с таким участием, что я никогда не забуду вас, и очень хотел бы в свою очередь быть вам полезен. Надеюсь, вы намекнете, при случае.
– Стары мы с вами, – отвечал, помолчав, Флетчер, – чтобы не понимать друг друга.
На этом разговор кончился, и, сказав: «а мне предстоят хозяйственные занятия», Харита, снова взойдя наверх, собрала грязное белье. Проходя с ним вокруг дома, к ручью, текущему под обрывом сзади мызы, девушка остановилась перед сквозной нишей стены двора – там сверкал сад Флетчера. Харита зашла посмотреть.
Вокруг этого небольшого участка лежал глубокий овраг, делая тем излишней ограду. Край обрыва засажен кустами, покрытыми множеством живых цветов. В центре сада мерила облака вершиной высокая араукария, нижние ветви которой лежали среди кактусов и алоэ. Цветы магнолий, оттенка слоновой кости, пурпурные цветы и кусты роз раскидывались на фоне синих теней или яркого света. В саду не было аллей, только тропы, ведущие к отдаленному тенистому месту под тюльпановым деревом, где на четыре камня был положен толстый срез красного кедра, и вокруг этого стола поместились каменные скамьи.
Отсюда видна была за оврагом виноградная плантация и затуманенные расстоянием горы.
Харита любила сады, любила самое слово «сад», а потому внимательно осмотрелась и заглянула под араукарию. Там сокровенно, в темной тени, стояла трава. Казалось, только что здесь был кто-то или бывает, но его пока нет. Затем она выползла из-под этого укрытия и через двор сошла по тропе к основанию берегового выступа тихо текущего ручья.
Оглянувшись, Харита увидела над собой тыловую сторону мызы, лишь одно окно, в правом углу под крышей, было на той стене. Ее нижняя часть скрывалась в уцепившихся за нее ворохах вьющегося и колючего кустарника.
Харита опустила белье к ногам и посмотрела в ручей.
Ручей, шириной в неполную возможность перепрыгнуть его, стлался по облачному дну; только лежащие на воде у самого берега сломанные стебли тростника выдавали его поверхность. Над высоким тростником летали стрекозы.
Едва Харита развязала свой узел, как осыпалась к ее ногам земля с обрыва, и у воды очутилась Миранда, по-видимому, серьезно недовольная самостоятельной стиркой.
– Напрасно вы не сказали мне, – бойко объявила она; – отдайте, я тотчас выстираю, и к вечеру все будет готово.
– Нет, я сама! – вскричала Харита, защищая узел, уже схваченный служанкой. – Я люблю стирать. Я не отдам.
Миранда уступила, но не ушла сразу.
– Как хотите, конечно, – сказала она, – я вам же хотела услужить. Промочите башмаки. Надели бы худые, свои.
– Ничего, я разуюсь, – ответила, тяжело взволновавшись, девушка, – идите, вы не нужны мне сейчас.
Сосредоточенно напевая, Миранда поднялась вверх и пошла на кухню, где чернокожая Юнона валяла черными руками белое тесто.
– Смех, гадость! – сказала Миранда приятельнице. – Хозяин наш стар и глуп; она живо оберет его; у ней уже тон хозяйский.
– Ты красивее, – оскалилась Юнона, – только Флетчеру не нравишься. Всем нравишься; Юнона достанет травы лучше лекарства, Миранда подсунет ее господину в подушку. Тогда откроются его глаза.
– Бутылка рома, если не врешь.
– Будь спокойна, я сделаю.
Между тем Харита нарвала тростника и разостлала его у воды, а чистое белье укладывала, свернув жгутом, на тростник. Чтобы защитить голову от солнца, она обвязала ее белым платком. Когда устала спина, девушка выпрямилась и, поправляя волосы, рассеянно посмотрела через ручей. Ее внимание было привлечено висевшими на кустах прядями ползучей травы, напоминающей гриву. Жгло солнце, тишина не нарушалась ничем, но что-то совершалось вокруг – и из кустов выехал всадник с длинной бородой, с густыми бровями. Глубокий шрам на щеке был, как мелом, проведен по загару лица. Его латы сверкали, подобно озаренной воде. Сзади него, крепко держась за всадника, сидела молодая дама в белом костюме пажа, и ее раскрасневшееся лицо выражало досаду и утомление.
Всадник остановился у воды и сказал что-то на неизвестном языке, лишь имя «Арманда» было понятно Харите как обращение к женщине. Она вспыхнула и, сняв своенравным движением висевшую на ее груди золотую цепь с изображением железного сердца, бросила эту вещь в кусты.
Всадник сомнительно улыбнулся, но она протянула ему обе руки и посмотрела ему прямо в глаза. Он кивнул.
Снова шевельнулись кусты, задетые легким ветром, грива коня повисла на их ветвях темной травой, а верхний край белого вала за бугром берега напоминал страусовое перо.
Харита крепко зажмурилась и потрясла головой. Пришло ей на мысль, что подкрадывается солнечный удар, и она смочила виски теплой водой ручья, затем развесила белье на тростник и взобралась по тропинке на двор мызы.
У входа в дом была естественная терраса – протянут над землей тент, а под ним – стол, диван, качающееся кресло и стулья. Когда Харита пришла, Флетчер угощал Ферроля смесью апельсинового сока с ликером, они рассматривали ружье Флетчера, у которого экстрактор действовал слабо. Ферроль сказал, что к вечеру починит его.
– В комнатах значительно прохладнее, – заметил Флетчер Харите, – впрочем, скоро мы будем завтракать. А! Я слышу лай собак, это Вансульт!
Действительно, во двор вбежали два дога, белые, с коричневыми пятнами, а за ними явился всадник, сосед Флетчера, Генри Вансульт, рослый человек 28 лет. Смуглый румянец во всю щеку, широкие плечи и веселые темные глаза Генри заимствовал от отца, а вьющиеся на лбу и висках волосы – от матери. Небольшие темные усы оттеняли простодушную, но твердую улыбку этого на редкость беспечного лица. Талию всадника охватывал пояс-патронташ, остальной костюм составляли коричневая шляпа, сплетенная из стеблей местной травы, белая рубашка и сапоги, украшенные серебряными шпорами. За спиной висело ружье.