«В своих романах я перебил столько людей, что им не хватило бы места на нашем самолете. А вот в жизни впервые столкнулся с насилием. Извините, если… я вел себя не так, как положено».
Стивен Кинг. Лангольеры
Глава 1
ШОРОХИ В ТЕМНОТЕ
Кто-то сказал, что там нет дна.
Сколько ни бросай камни…
Но это оказалось не так. Первый же брошенный туда, вниз, камень отозвался глухим всплеском.
– Осторожно, ты ее заденешь!
Да, да, конечно, она же там, внизу…
Слабый ветерок принес аромат шалфея и мяты. И еще пахло чем-то очень сильно – густой, животный запах.
Ферма – совсем рядом располагалась ферма и колодец…
Этот колодец… из него, наверное, поили скот.
На утоптанной площадке в землю был врыт низкий бетонный желоб – считалось, что по нему, когда включат насос, вода потечет, журча, наполняя поилку почти до краев.
Насос никогда не использовали. И коровы никогда даже близко не подходили к этому месту. Так чьи же следы отпечатались на влажной земле?
Солнце село, и по небу плыл, как лодка, бледный двурогий месяц, иногда цеплявшийся за рваные края облаков. Выглядел он плохо – словно больной, изъеденный проказой…
Царила тишина. Ни щебета птиц, ни гула машин на шоссе, пронзавшем лес, как стрела. Что-то неестественное во всем этом вязком тягучем безмолвии, как во сне…
Только они не спали. Их было четверо, и машина их, ярко светя фарами, стояла на краю лужайки.
Один из них держал в руках длинную веревку. Другой, опершись на бетонный край, заглянул вниз, в колодец.
Третий молча курил, смотря, как месяц на последнем своем издыхании борется с волной туч, как пловец… как больной, сбежавший из лепрозория…
Лучше утонуть, чем сгнить заживо…
А если не сразу утонешь?
Там, внизу, воды немного.
Но что же там тогда еще, ведь говорят, там нет дна…
Четвертый, с минуту наблюдая, как его товарищ медленно, словно нехотя, разматывает веревку, вырвал ее у него из рук.
– Что ты копаешься, болван? Она же там, внизу!
В это мгновение из колодца раздался звук… всплеск…
– Я же сказал, не смей бросать туда камни!
– Я ничего не бросал, – тот, кто смотрел вниз, испуганно отпрянул.
– Видел ее?
– Там темно.
– Я сейчас привяжу веревку к машине. Один сядет за руль, двое будут страховать, один спустится туда.
Он быстро пошел к машине, подогнал ее близко к колодцу, привязал веревку и…
– А кто спустится? – спросил тот, кто курил.
– Ты.
– Может, сам?
– Она там, внизу.
Утонуть лучше, чем заживо сгнить в протухшей воде. Барахтаясь и крича, сначала умоляя о помощи во всю силу глотки и легких, а потом просто плача, скуля и воя, затем лишь шепча пересохшими растрескавшимися губами… Столько воды, а не утолить жажды… И не утонуть, и не задохнуться…
Шепот…
Шорох…
Шорохи там, в темноте…
Там, внизу, как в аду – все призрачно и нет никакой веры происходящему, пока не увидишь своими глазами…
Тот, кто стоял у колодца, достал карманный фонарь и зажег. Пятно света выхватило стебли пожухлой травы и смятую пачку от сигарет. И край бетонного желоба, укрепленного на ржавом каркасе ржавыми болтами.
И тут где-то далеко за лесом завыла сирена «Скорой помощи», и сразу за этим звуком другие звуки хлынули потоком: рев грузовиков, мчащихся по шоссе, свисток отходящей от платформы пригородной электрички, семь нот, спотыкающаяся гамма, сыгранная чьей-то нетвердой рукой на черном пианино, привезенном вместе со старым барахлом на дачу…
Там, за лесом, где дома и участки…
Где столбы фонарей и антенны на крышах…
Лай собак…
И смех…
И отблески синих телевизионных экранов на темных стеклах террас.
Как в аду – все призрачно…
И нет никакой веры происходящему, пока не увидишь собственными глазами или пока кто-то не скажет…
– Ладно, я обвяжусь веревкой. – Тот, кто курил, так и сделал, тщательно проверил узел и взялся руками за бетонный обод колодца.
Темный круг.
– Эй, ты там? Отзовись!
Они прислушались. Всем почудилось одно и то же – всплески, всхлипы там, далеко внизу.
– Я спускаюсь! Ничего не бойся, сейчас мы тебя вытащим!
– Держи и пока не включай, батарейка садится. – Фонарик перекочевал в руки того, кто хотел спуститься.
Он перекинул ноги через край колодца.
– Осторожнее!
Его голова маячила над колодцем на фоне сумерек всего секунду, а потом он сорвался вниз.
– Осторожнее!! Легче!
– Ничего, веревка выдержит.
Они что-то еще говорили, травя веревку и опуская его все ниже, ниже. Но их голоса… сырой туман, в который он погрузился почти сразу же… испарения колодца – они все заглушили, превращая слова в бессвязный лепет, в нечленораздельную кашу. Он взглянул наверх – над ним парил круг, в центре которого плыл уже опрокинутый месяц – рогами вниз, словно тоже тонул, спускался, или отражался там, на небесах, от какой-то другой поверхности…
И все это удалялось, удалялось.
Он опускался и наконец-то решился коснуться стен, пока еще не зажигая фонаря.
Скользкое и влажное под рукой.
И шорохи… шорохи в темноте…
– Эй, ты там? Я иду, я спускаюсь к тебе!
Раскачиваясь на веревке, он подождал ответа – никто не откликнулся со дна. И тем не менее показалось, что там, внизу, в темноте, что-то шевельнулось. Всплеск… и снова – шорохи…
Интересно, отчего этот колодец не закрыли? Не забили совсем? Если никто сюда уже давно не приходит, и скот не поят из бетонных корыт, и дорога сюда заросла травой, потерялась… Если все так боятся этого места, отчего колодец не закрыли, не замуровали? Крышка на земле валяется, и кругом истоптанная земля…
– Ответь же мне! Ты там?
Он снова коснулся рукой стены и потом быстро зажег фонарик. Растрескавшаяся кирпичная кладка, никаких следов…
Значит, она не пыталась выбраться. Не боролась, не цеплялась за стены, обдирая ладони о кирпичи.
Может, ее там и вовсе нет? Они ошиблись и то был лишь сон? Ночной кошмар?
Он направил лучик фонарика вниз. И там что-то метнулось – на самом дне, скрываясь во тьме.
Всплеск, еще один всплеск…
Словно кто-то нырнул, ушел под воду с головой, поскользнувшись на мокрых камнях.
Веревку наверху быстро травили. Он скользил вниз, пятно фонарика металось по стенкам колодца. И внезапно он понял, что…
Что веревки все равно не хватит.
Он не достигнет дна.
И в этом его спасение.
Внизу что-то булькнуло, плеснуло, а потом послышались другие звуки – шорохи… и что-то чвакало там и урчало… словно это работали чьи-то челюсти.
Цепляясь за веревку, он направил фонарь вниз.
И увидел все своими глазами.
Тело утопленницы плавало в черной воде как… А рядом…
Отчего-то он сразу понял, что это целый выводок…
Что они еще малы и малосильны…
Алчные и хилые, на тонких паучьих ногах…
Если бы только не их глаза, уставившиеся на него…
Они пожирали ее тело в темноте, и он светом фонаря помешал им, и теперь они таращились на него…
Вцепившись в веревку, он не мог издать ни звука, не мог закричать:
– Эй, тащите меня наверх!
Ее лицо… еще не тронутое тленом… она смотрела на него со дна колодца, и ее волосы покачивались на воде, как водоросли, обрамляя бледные щеки.
Он ухватился за веревку, как за свое последнее спасение, и начал подниматься сам, подтягиваясь на руках сантиметр за сантиметром.
Фонарь он теперь держал в зубах и впивался в него все крепче и крепче.
Они там, внизу, заняты ею… ее трупом… им сейчас не до него…
Они не погонятся следом, потому что…
Где-то там, наверху, – двурогий месяц. И ветерок, пронизанный запахом шалфея и мяты. И там их машина и две бутылки водки в багажнике рядом с запаской.
И он ведь не хотел ничего плохого. Они все не хотели ничего плохого, наоборот, они приехали сюда, к колодцу, чтобы спасти ее.
Чтобы спасти…
Мало ли что случилось раньше…
Теперь уже не исправить.
Но они приехали к колодцу, чтобы спасти…
А не наоборот.
Тысячу раз нет…
Тысячу сантиметров до поверхности, до края…
Шорох раздался над самой головой.
Не со дна, сверху.
Желтое пятно зажатого в руках фонарика выхватило из мрака сначала лишь силуэт караулившего его существа.
Оно было много больше размером тех малорослых и хищных. Упираясь в стенки колодца руками и ногами… лапами… цепкими, как у богомола, оно отрезало ему путь наверх.
А потом он увидел его глаза. Они сузились и моргнули. Пасть ощерилась в довольной ухмылке.
Оно дотронулось до туго натянутой веревки и с легкостью потянуло ее вверх, на себя, приближая его, сжавшегося в комок на том конце, и одновременно обвивая его веревочными кольцами – руки, шею…
А затем оно сделало молниеносный выпад и оторвало ему голову, на миг захлебнувшись кровью, ударившей из поврежденных артерий. Потом что есть силы швырнуло этот темный окровавленный шар вверх. А когда там, наверху, раздался вопль ужаса… когда они поняли, что произошло с их товарищем… лишь тогда оно медленно начало подниматься, выползать из колодца, цепляясь за кирпичи.
Ибо впереди у него была долгая охота.
А обезглавленное тело на упущенной веревке рухнуло вниз. Его приняли с благодарностью, как манну небесную…
По темнеющему небу, перечеркнув двурогий месяц, пролетел авиалайнер.
И его слабый гул растворился в ночном воздухе, как кровь растворяется в воде.
Глава 2
ДЕКОРАЦИИ
В сгущающихся сумерках месяц бледнел и таял – тонкий острый серп, чей свет затеняли собой мощные фонари федеральной автострады.
В этот жаркий августовский вечер машин на дороге значительно прибавилось – дачники возвращались в Москву, туристы и отдыхающие, всем, кому надоело штурмовать пригородные электрички, набивались битком в рейсовые автобусы и маршрутки.
По шоссе с ревом и гулом неслись бензовозы и бетономешалки, длинные, как поезда, тяжело груженные фуры: свежие овощи, молоко, стройматериалы, электроника, мясо, фрукты – все это должно поспеть вовремя и уже рано утром лежать на складах и на прилавках.
По обеим сторонам дороги тянулся лес, за лесом, как чаша, окруженная соснами и песчаными обрывистыми берегами, лежало озеро. Оно всегда привлекало рыбаков и купальщиков, а уж в этот знойный август особенно.
На автобусной остановке, известной как «33-й километр», толпились с рюкзаками подростки и пенсионеры-рыбаки. Эти ехали домой, кто с нехитрым уловом, кто с обгорелыми от солнца плечами. Но немало веселых компаний осталось на берегах лесного озера и на ночевку. Там зажигали костры и жарили шашлыки, настраивали гитары – побренчать, извлекая из модных сумок-холодильников бутылки с пивом и водкой.
Вокруг озера с давних времен люди строили дачи, земля тут считалась не очень хорошей – глинистая, местами заболоченная почва. Из плодовых деревьев отчего-то совсем не росли вишни и яблони, то тут, то там на участках погибали каждую зиму, если температура опускалась ниже двадцати градусов.
Но с некоторых пор земля вокруг озера стала дорожать и превращаться в солидный капитал. А все из-за близости к столице, из-за развитой инфраструктуры, из-за давным-давно проведенного в поселке газа, близко расположенной железнодорожной станции и самих окрестностей – где с одной стороны рядом районный центр, а с другой – самые живописные в Подмосковье угодья: леса, поля, луга и, конечно же, озеро.
Однако город наступал по всем направлениям. За лесом уже высились новые кирпичные многоэтажки, где жилье охотно и быстро раскупали москвичи. В городе как грибы после дождя росли торговые центры. Вездесущий «Макдоналдс» открыл тут уже три свои закусочные, в том числе и на шоссе – для водителей.
Вдоль дороги выстроились салоны по продаже машин, стройматериалов и гигантские мебельные магазины, ярмарки и рынки, куда от конечных станций метро по выходным съезжались все те, кто замыслил ремонт или строительство дома.
Едва начинало темнеть, везде включалась реклама. Владельцы торговых центров словно соревновались, кто установит у себя на крыше самый большой рекламный щит или электронный экран.
В центре города, где все извилистые улочки раньше вели лишь на центральную площадь к исполкому, возникло огромное количество салонов красоты, аптек, кафе, кофеен. Имелся японский ресторан и итальянская пиццерия.
Первый этаж единственного сохранившегося в городе каменного купеческого особняка занимало похоронное бюро.
Дальше на несколько остановок тянулись новостройки, а на границе их и леса – с другой стороны озера – раскинулся коттеджный поселок: там много домов еще не заселили, потому что рядом шли железнодорожные пути и под самыми окнами по ночам грохотали товарные поезда.
Но едва лишь вы сворачивали на проселок и огибали озеро с запада, весь этот строительный бум, вся цивилизация куда-то исчезала. Проселок уводил в поля, заросшие травой, юркие тропы вились среди зарослей к заброшенной ферме, а потом снова уводили в поля и луга. А там опять начинался лес, куда дачники и горожане по выходным снаряжались за грибами и ягодами.
Местность, вся сотканная из контрастов, поражала широтой и обилием впечатлений. Так что порой при взгляде с невысокого холма казалось, что и вся земля на тысячи километров такая: новостройки, автозаправки, рекламные щиты, закусочные и японские рестораны – это лишь небольшие островки в море зелени, в бескрайнем и девственном море до самого горизонта.
Может, кто-то уже и присматривал эти широты под застройку, но у него еще не доходили руки и не хватало средств – слишком много земли, слишком большие расстояния.
И только дороги – шоссе, автострада, они как шрамы рассекали пейзаж, одновременно уродуя его и соединяя, сближая и расчленяя.
В этом тоже заключался контраст, какая-то двойственность, а может, пограничная линия между реальностью и тем, что за ней, между сумерками и светом, между днем сегодняшним и днем прошлым.
И эту двойственность, постепенно обживая землю, чувствовали все, кто селился на ней – независимо от того, покупал ли он квартиру в новостройке или коттедж, старый дачный дом, заросший сиренью и бузиной, или же первый этаж купеческого особняка, прилаживая над входом новую рекламную вывеску.
Добро пожаловать сюда…
Если вы любите тишину летних сумерек…
Если двурогий месяц, плывущий по небу, все еще представляется вам ладьей…
Если вы не боитесь…
Если вы ничего не боитесь…
Или вам нечего вспомнить…
Добро пожаловать сюда…
Авиалайнер летит в небе…
И никто из пассажиров, в том числе и вы, не знает, что случится через минуту…
На следующей странице…
Глава 3
НЕУДАВШАЯСЯ АКТРИСА
По темнеющему небу, перечеркнув двурогий месяц, пролетел авиалайнер. И его гул растворился в ночном воздухе, как…
Катя Петровская – криминальный обозреватель пресс-центра ГУВД Московской области – не сразу поняла, что на этом все и закончилось.
За окном дачной террасы действительно пролетел самолет… авиалайнер… ну да, там же где-то аэродром за железной дорогой. И гул растворился в ночном… нет, пока еще в вечернем воздухе, «как кровь растворяется в воде».
И только шорох, как постскриптум. Шорох магнитофонной пленки.
– Ну и как? Вам понравилось?
Полина Каротеева – хозяйка дачи на пригорке, где вот уже второй час Катя и ее закадычная подруга Анфиса Берг беспечно чаевничали после субботнего пикника-заплыва-загула на берегах местного лесного озера, спросила это как бы между прочим, однако весьма многозначительным тоном.
– Исполняете вы классно, Полина, – сказала Анфиса. – В смысле читаете.
– Итак, вам понравилось? – Полина Каротеева обернулась к Кате.
– Да. Вы здорово это прочли. Просто мороз по коже.
Катя слукавила, хотя… хотя в некоторых местах этой магнитофонной записи… Да нет, все ерунда. Просто в сумерках, когда в окно терраски из сада заглядывает месяц, – как раз самое время вот таких историй. Ужастиков под чаёк.
Полина Каротеева прочла и записала на пленку все это отлично. А вот первый декламаторский опус ее показался им утомительным и фальшивым. Отчего-то она выбрала для художественного чтения монолог Фигаро из «Свадьбы Фигаро», ну, тот, где он ждет невесту, мучается от ревности и сокрушается.
Полина Каротеева исполнила монолог в какой-то лихорадочной манере. Но совсем другое дело вот эта запись, про то, как…
– А чей это рассказ? – спросила Анфиса. – Кто автор?
– Вы не поверите, девушки, – Полина Каротеева прикрыла глаза. – Это мое.
– Вы сами это написали и прочли?
– Здорово, – поддержала Катя подругу, на этот раз гораздо более искренне. – У вас талант.
– Об этом мне и в школе-студии МХАТ говорили, – Полина все еще продолжала сидеть с закрытыми глазами. – Но жизнь, увы, не так сложилась, как я хотела.
Сейчас она напоминала сонную птицу… сонную клушу, угнездившуюся, как на насесте, на старом венском стуле у чайного стола. С желтыми крашеными волосами, собранными от жары на затылке в жидкий хвостик, с рыхлым розовым телом в тунике, с веснушками и выгоревшими от солнца белесыми бровями. Было в этом нечто трогательное и умиротворяющее. И тем разительнее казался контраст, что вот эта домашняя хлебосольная женщина, типичная дачница, пусть и не актриса, а (по сведениям Анфисы) доцент в институте молочной промышленности, сама придумала, записала и прочитала странную историю, которую они только что слышали на магнитофонной пленке.
– Это что, какая-то аллегория? – спросила Анфиса с любопытством. – Фэнтези, да?
– Если хотите, это мой сон… он приснился, я встала и записала. А потом начитала на пленку.
– Все весьма реалистично для сна, – заметила Катя. – Кроме чудовища.
– А кто эти четверо? – перебила Анфиса. – И кого они там спасают из этого жуткого колодца? Кто она?
– А разве поймешь это во сне? – усмехнулась Полина Каротеева.
Усмешка вышла какой-то невеселой. И вообще все как-то изменилось. Катя оглядела накрытый к чаю стол.
Вот каких-то два часа назад они с Анфисой еще плескались в зеленой воде озера, то заплывая на середину, то возвращаясь к берегу, нащупывая ногами песчаное дно и коряги. Но у берега в воде барахталось столько народа! Казалось, вся Москва нагрянула сюда, на эти волшебные берега. Не счесть машин, резиновых лодок и скутеров.
Наплававшись, позагорав на вечерней заре, они решили возвращаться, но тут неугомонной Анфисе пришла идея:
– У меня здесь знакомая на даче живет – Полина зовут. С большим приветом тетка, но мировая. Мы с ней познакомились в общественном комитете по защите архитектурных памятников, она никакой там не деятель, просто близко к сердцу весь этот хаос со сломом в Москве воспринимала, стояла даже в пикетах у мэрии. А я их фотографировала. Знаешь, это для выставки… Колоритные типы там попадаются. Ну и эта Полина Каротеева. Она мне сразу объявила – не думайте, мол, что я просто училка. Во мне великая трагическая актриса пропадает… Как Алиса Коонен… Хотя кто ее видел, эту Алису? Айда нагрянем в гости, а? И заодно червяка заморим… пора уж заморить, когда все эти твои бутерброды слопали, а? Еще днем, – Анфиса-толстушка плотоядно облизнулась. – А Полина пироги умеет печь, а сегодня воскресенье, наверняка чего-нибудь соорудила сладенького к чаю. Что-нибудь такое жирненькое, холестериновое и с ягодками!
Полина Каротеева обитала в маленькой голубой дачке на пригорке – косой участок, один край выше, другой ниже, и забор сзади оказался чуть ли не на уровне второго этажа. Как и многие одинокие москвички, Полина уезжала на дачу в мае и жила там до октября, до заморозков, ездила в город, в родной институт, на электричке, потому что машину водить не умела.
А вот Катя с Анфисой…
Но о тачке потом, сначала…
– Выходит, они, эти четверо, так ее и не спасли? – спросила Катя. – И тот, кто спустился в колодец на веревке, погиб… чудовище его убило? А остальные?
– Им тоже не позавидуешь, – Полина Каротеева встала со стула. – Ну, кто хочет еще чаю или варенья?
Она спросила это голосом «донны Розы», словно хотела точку поставить в их расспросах. Так показалось Кате, но она ошиблась.
– Я рада, что вы это услышали, – Полина налила им в чашки заварки. – Я вообще хотела, чтобы это кто-то услышал. Узнал про это. А то как-то невыносимо просто.
– Невыносимо?
– Сидишь тут иногда вечерами, думаешь… ждешь… То есть воображаешь, представляешь себе…
– Вы очень драматично это написали и читали, очень натурально, – заметила Катя.
– Если бы я так на экзаменах в школе-студии читала, то… Сейчас бы на сцене что-нибудь репетировала… на столичной сцене. Я ведь дважды проваливалась при поступлении. Так обидно и несправедливо. А потом меня приняли, и я целый год как на крыльях летала. Девочки, я на седьмом небе была и не думала вообще ни о чем.
– А что там все-таки за чудовище в колодце? – спросила Анфиса. – Эти мелкие монстры, которые труп пожирали… бррр… И этот здоровенный… Он кто такой?
– Страж колодца.
– Страж колодца?
– Тот, кто приходит ночью, тот, кто может прийти за тобой… Он их всех убьет. Они тогда не знали, что это такое… Это со временем только понимаешь. Он их всех убьет, когда выберется наружу.
Полина Каротеева сделала неловкое движение, и чайная ложка вырвалась у нее из рук. Звякнула об пол и словно рассыпалась металлическими брызгами. Но опять же это Кате лишь показалось.