Образовательная модель свободных искусств и наук. Мировой и российский опыт

Предисловие

Предлагаемый вниманию читателя сборник статей посвящен проблемам и перспективам внедрения и развития в российском высшем образовании новой для нашей страны, но уже испытанной и получившей широкое признание в международном масштабе образовательной модели свободных искусств и наук, также известной как модель либерального образования (Liberal Arts and Sciences Model). Сборник продолжает и расширяет систематизацию опыта и перспектив внедрения, применения и развития образовательной модели свободных искусств и наук в российском контексте, начало которой было положено исследовательским проектом, выполненным в 2018 г. на базе Санкт-Петербургского государственного университета по заказу Федерального государственного бюджетного образовательного учреждения высшего образования «Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации»^[1]. Тематически он продолжает ранее изданные на базе факультета свободных искусств СПбГУ сборники «Проблемы либерального образования», «Либеральное образование в России и мире» и «Свободные искусства и науки на современном этапе: опыт США и Европы в контексте российского образования»^[2].

Образование по модели свободных наук и искусств восходит к классической античности и нацелено на идеал универсально образованного гражданина, владеющего искусством слова, мышления и числа. Традиция свободных искусств и наук лежит в основе европейского университета с момента его возникновения в Средние века. Современная модификация этой модели, контуры которой оформились в университетах США во второй половине XIX в., включает: индивидуальный учебный план, значительно большую свободу выбора курсов, поздний выбор профиля подготовки, интерактивную педагогику, высокий уровень ответственности студента и преподавателя, мультидисциплинарность с возможностью получения не только одной специальности (major), но дополнительной (minor) или даже второй основной специальности (double major). Система позволяет выбирать предметную область не в момент поступления, а после первого или второго года обучения. Дисциплины в рамках данной модели включают интерпретативные и практические искусства, социальные, гуманитарные и естественные науки, математику и компьютерные науки. Широта такого образования позволяет найти новый, отвечающий требованиям современности баланс обширности эрудиции и глубины освоения отдельных областей знания.

Образование, реализуемое по модели свободных искусств и наук, – одно из самых востребованных в программах бакалавриата ведущих университетов мира. Среди них Гарвард, Йель, Колумбийский университет, Стэнфорд, Принстон, Бард-колледж, Пекинский университет. В России образование по данной модели реализуется с 1999 г. Именно тогда возникла образовательная программа «Смольный институт свободных искусств и наук», на базе которой в 2011 г. был создан факультет свободных искусств и наук СПбГУ, которому в 2021 г. исполняется десять лет. Сегодня более полутора десятков вузов получили лицензию на право ведения образовательной деятельности по направлению «Искусства и гуманитарные науки», но полномасштабно такие образовательные программы запущены в Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации и в Тюменском государственном университете.

Сборник открывают работы, посвященные ценностным и мировоззренческим аспектам либерального образования. Дмитрий Вадимович Панченко ставит вопрос об адекватности традиционных моделей высшего образования и модели свободных искусств и наук ценностям современного российского общества. По мнению автора, в настоящее время возрастает значимость продолжающегося саморазвития индивида на протяжении всей жизни, в то время как ценность конкретных знаний и навыков становится все более преходящей. Эта тенденция создает запрос на новые подходы к образованию, в частности на модель свободных искусств и наук. Сергей Леонидович Кропотов рассматривает перспективы либерального образования с учетом динамики российской политической системы, растущей разнонаправленности интересов режима управления и потребностей общества, а также с учетом императивов «нового духа капитализма». По мнению автора, образовательное пространство оказывается в зоне конфликта между ценностями выживания и самовыражения, где сталкиваются традиционная фордистская и постфордистская парадигмы образования, основанные на разных представлениях о человеческом капитале, о социально одобряемых жизненных и профессиональных траекториях. Этот конфликт ослабляет традиционную, основанную на жестком дисциплинарном делении, образовательную модель. Модель либерального образования способна в этой ситуации выступить в качестве жизнеспособной альтернативы.

В обсуждении перспектив модели свободных искусств и наук невозможно обойти стороной зарубежный опыт ее реализации. В статье Дениса Николаевича Ахапкина представлен обзор специфики образовательных программ, основанных на принципах либерального образования, включая задачи, которые ставятся относительно навыков и компетенций выпускников, а также способы, посредством которых реализуются эти задачи. На основе анализа каталогов курсов ряда ведущих американских вузов, придерживающихся принципов либерального образования, автор показывает, каким образом обеспечивается свобода выбора курсов студентами, широта образования, а также каким образом организуется изучение гуманитарных, социальных, естественных наук, а также искусств, литературы и языков. Во включенном в сборник переводе ранее опубликованной на английском языке статьи Энтони Карневала, Пана Чеа и Мартина ван дер Верфа оценивается доходность инвестиций в образование применительно к вузам, реализующим образовательную модель свободных искусств и наук. По результатам проведенного исследования авторы приходят к выводу о том, что в американских реалиях затраты на получение образования в вузах такого рода в долгосрочной перспективе обеспечивают выпускникам уровень доходов, превышающий в среднем доходы выпускников большинства вузов, реализующих альтернативные модели. Филипп Владимирович Федчин на основе обзора современных российских публикаций рассматривает аргументы за и против развития модели свободных искусств и наук в России. Для того чтобы, в частности, продемонстрировать большую гибкость этой модели и возможность ее успешной адаптации к отечественным условиям, автор предлагает развернутую типологию вузов, применяющих модель свободных искусств и наук в США, и показывает, что принципы либерального образования так или иначе пронизывают всю современную американскую систему высшего образования.

Хотя модель либерального образования в современном виде является относительно новой для России, в истории отечественного образования есть интересные прецеденты реализации присущих этой модели принципов. Вопросам внедрения уже в современной России программ, основанных на принципах либерального образования, на примере и с учетом опыта первой подобной программы, реализуемой в СПбГУ, посвящена статья Марины Владимировны Калашниковой. Особое внимание уделено проблемам существующей нормативной правовой базы, федеральным государственным образовательным стандартам (ФГОСам), а также методическим вопросам. Работа Ильи Викторовича Сидорчука посвящена историческим прецедентам и аналогам идей либерального образования в российском образовании начиная с конца XVIII в. и заканчивая 30-ми гг. XX в. Запрос на ценности, присущие либеральному образованию, на воспитание свободной, независимой в суждениях, творческой личности существовал в России задолго до формального внедрения этой модели. Автор обращается к опыту воплощения идей «свободного воспитания», в частности, в таких учебных заведениях, как Тенишевское училище, Санкт-Петербургский политехнический институт, Психоневрологический институт, Московский городской университет им. А. Л. Шанявского. Социологическое исследование Веры Николаевны Мининой, Марии Михайловны Смирновой и Ольги Валентиновны Поповой посвящено образовательным стратегиям абитуриентов и студентов российских вузов, реализующих модель свободных искусств и наук, и основано на результатах опросов, проведенных в 2018 г. Ресурсным центром СПбГУ «Центр социологических и интернет-исследований» в рамках проекта «Перспективы образовательной модели свободных искусств и наук в свете экономических и социокультурных трендов ХХI в. в российском контексте». В статье приведена типология и характеристика различных образовательных стратегий, которых придерживаются абитуриенты программ бакалавриата и магистратуры, а также студенты соответствующих программ.

Обсуждение проблем и перспектив модели свободных искусств и наук продолжается в контексте рынка труда в России. В статье Олеси Васильевны Вередюк и Виктории Андреевны Базжиной рассматриваются перспективы модели либерального образования в России в контексте трансформации рынка труда на фоне наблюдаемых технологических изменений. Систематизировав разнообразные прогнозы развития рынка интеллектуального труда и изменения требований к компетенциям выпускников, авторы приходят к выводу о том, что образовательная модель свободных искусств и наук имеет высокий потенциал в качестве фактора поступательного социально-экономического развития страны. Сергей Анатольевич Иванов обращается к анализу тенденций формирования «новой экономики» в России с акцентом на роль человеческого капитала. «Новая экономика» предъявляет и новые требования к навыкам, умениям и качествам (не только узкопрофессиональным) занятых в ней работников, что необходимо учитывать и в развитии программ высшего образования. На основе экспертного опроса работодателей в статье сформулированы рекомендации о составе компетенций, актуальность и востребованность которых будет возрастать в дальнейшем. Джонатан Беккер и Дарья Булатовна Пушкина анализируют перспективы выпускников программ, созданных по системе свободных искусств и наук, на рынке труда в ХХI в. Опираясь на исследования американских исследовательских центров, европейских университетов, а также данные, собранные группой исследователей из СПбГУ, авторы констатируют, что выпускники программ свободных искусств и наук способны адекватно ответить на вызовы нового времени. Способность к продолжающемуся и непрерывному обучению, готовность адаптироваться к динамичной, меняющейся реальности обусловливают их высокую конкурентоспособность на рынке труда.

Завершается сборник обсуждением технологий и содержательных аспектов программ, реализующих модель свободных искусств и наук. Денис Валентинович Кадочников обращается в своей работе к вопросу об актуальных направлениях, проблемах и перспективах развития внепрофессионального компонента в учебных планах программ высшего образования в России. Целесообразность подготовки студентов в том числе и к внепрофессиональной деятельности связана с тем, что доступные ныне варианты использования свободного времени, возможные досуговые практики настолько разнообразны и требуют таких знаний (как для полного использования потенциала этих практик, так и для минимизации нежелательных последствий), что, ставя задачу полноценного и всестороннего развития личности, уже невозможно игнорировать их при разработке образовательных программ. В работе Ивана Борисовича Микиртумова исследуется значение критического мышления как компонента модели либерального образования. По мнению автора, по мере распространения модели либерального образования и его институционализации будет происходить разделение «технического» и «содержательного», где первое есть набор дидактических единиц, формирующих общеупотребительные навыки интеллектуальной деятельности, тогда как второе – важная и специфическая социокультурная установка, выражающая идеологию рациональности и прогресса. Статья Павла Андреевича Путинцева описывает практику внедрения принципов либерального образования в подготовку дизайнеров с целью формирования конкурентоспособных кадров в новую цифровую эпоху. Рассмотрена практика обучения бакалавров в Екатеринбургской академии современного искусства (ЕАСИ) по профилю «Визуальные коммуникации» направления подготовки «Искусства и гуманитарные науки». Мария Владимировна Воробьёва и Елена Сергеевна Кочухова в своей работе показывают, что методики чтения и письма, применяющиеся в модели либерального образования, могут быть интегрированы в образовательные программы любого вуза. На примере создания авторами практикума по общему курсу философии в статье обсуждаются используемые методики обучения, описываются принципы решения основных вопросов, возникших при подготовке практикума, разъясняются смысл и назначение используемых методик чтения и письма.

Известность и популярность принципов либерального образования в России постепенно и неуклонно растет. Увеличивается число вузов, реализующих эту модель, происходит накопление знаний и опыта в этой сфере. Авторы надеются, что настоящее издание станет еще одним шагом на пути популяризации и развития образовательной модели свободных искусств и наук.

В заключение осталось выразить слова благодарности всем, кто на разных этапах поддерживал исследование образования по модели свободных искусств и наук, которое легло в основу данного сборника. Ключевую роль в сборе и обработке интервью и проведении опросов сыграл Ресурсный центр СПбГУ «Центр социологических и интернет-исследований» под руководством Светланы Михайловны Сноповой. Опыт и профессиональная работа центра помогли в сжатые сроки провести масштабное исследование. Поддержка руководства РАНХиГС и ТюмГУ помогла наладить тесные контакты с факультетом Liberal Arts в Москве и Школой перспективных исследований в Тюмени. Высокий профессионализм и помощь Инги Видмантовны Китсинг вместе с коллегами из управления научных исследований СПбГУ избавили от лишних хлопот по оформлению необходимых документов. Отдельные слова благодарности адресуем вице-президенту Бард-колледжа Джонатану Беккеру, который не только подготовил текст для сборника, но и предложил актуальную статью для перевода. На завершающей стадии текст внимательно отредактировал Григорий Борисович Иерусалимский, которому мы также выражаем свою искреннюю признательность. Наконец, наши слова благодарности адресованы главному редактору Издательства Института Гайдара Валерию Анашвили и его опытным помощникам за все необходимые работы по приданию тексту книжной формы. На завершающем этапе подготовки текста большую помощь оказали МЦСЭИ «Леонтьевский центр» и АО «РНГ».

Либеральное образование и мировоззренческие установки

Либеральное образование в меняющемся мире
Дмитрий Панченко

Панченко Дмитрий Вадимович (panchenko.dmitri@gmail.com), кандидат исторических наук, доцент кафедры проблем междисциплинарного синтеза в области социальных и гуманитарных наук СПбГУ.

Для культуры Нового времени характерными были представления о самоуправлении человечества и неотменимом движении к прогрессу. Приблизительно с 1970-х гг. начинается новая культурная эпоха, та, в которой мир живет сейчас. Представление о прогрессе ушло в тень, наступила эпоха неясного будущего, эпоха без больших созидательных целей. В новых условиях в общественном сознании падает ценность знания и затраты усилий на его приобретение, однако повышается ценность саморазвития индивида. Профессионально ориентированная модель высшего образования, оставаясь в определенных рамках незаменимой, входит вразрез с этой тенденцией, тогда как модель либерального образования ей, напротив, соответствует.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: университетское образование, либеральное образование, эпоха аномии, система ценностей, социальная ценность знания, ценность саморазвития

Меняющийся мир требует изменений в области образовательных стратегий. Перемены наступают в любом случае, однако их понимание и предвидение дают определенные преимущества: volentem ducunt, nolentem trahunt.

Некоторые из перемен бросаются в глаза, они у всех на виду и на слуху – например, повсеместное внедрение электронных носителей информации и интернета. Естественным ответом образовательных учреждений на подобные перемены является принятие мер, направленных на развитие соответствующих навыков. Другие перемены носят не столь очевидный, но более фундаментальный характер, и приспособление к ним требует более сложных действий.

В странах постиндустриального мира за последние полвека изменилось многое, сложилась определенная, в значительной мере новая общественная атмосфера. Каждый гражданин в них гарантированно защищен от голода и холода, и даже для малоимущих граждан необходимость зарабатывать на хлеб тяжелым трудом перестала быть категорической. После ухода американских войск из Вьетнама, кажется, ни один гражданин какой-либо западной страны не был послан на театр боевых действий на основании призыва на военную службу, вопреки своей воле, и этот принцип получает все большее признание в постиндустриальной России. За исключением особого случая стран бывшей Югославии, ни одна из постиндустриальных стран после 1968 г., а подавляющее большинство – со Второй мировой войны, не подвергалась нападению. Свобода частной жизни в этой части мира существенно расширила свои пределы: свободная любовь признана практически повсеместно, нетрадиционная сексуальная ориентация обыкновенно считается вопросом свободного предпочтения, в воспитании детей требование послушания отступает перед другими установками. Повсеместно внедрился принцип толерантности – навязывать другим свои убеждения стало не принято. У людей в значительной мере изменилось представление о том, чего они ждут и чего они хотят от жизни. Столь явно преобладавшее внимание к материальному благополучию и физической безопасности потеснилось в пользу заботы о качестве жизни, в пользу самореализации и самовыражения. Среди общественных задач стремление к экономическому росту стало восприниматься менее значимым, чем защита окружающей среды.

Рональд Инглхарт описал ряд аспектов этого процесса в категориях перехода от материалистических ценностей к постматериалистическим (1977; 1990). Его наблюдения тем более достойны внимания, что он их сформулировал на ранней стадии процесса, и время дало его выводам множество подтверждений. Что, однако, следует из отмеченного им перехода от материальных к постматериалистическим ценностям для выработки стратегий в области образования? Остается ли идеально-типический постиндустриальный студент таким же хорошим (или плохим), каким был студент индустриальный? Становится он более работящим или более расслабленным, более творческим или более равнодушным? Растет ли у него стремление к знаниям? Больше или меньше он ценит приобретение профессии? С какого рода преподавателями он будет, как правило, иметь дело? Что они будут в нем поощрять, подавлять или же оставлять без внимания? Для ответа на такого рода вопросы имеет смысл выбрать несколько иной угол зрения, чем это принято в современных социологических исследованиях, и более крупный масштаб рассмотрения – масштаб таких понятий, как историческая эпоха. Конечно же, подход, увязанный с коротким отрезком времени, может показаться более надежным и реалистичным, но он является заведомо ограниченным и потому в каких-то отношениях дезориентирующим.

В центре нашего рассмотрения будет одна проблема – выбор в современных условиях между профессионально ориентированным (узкоспециализированным) и либеральным высшим образованием. Главный тезис имеет смысл выставить сразу: профессионально ориентированное образование обладает очевидными достоинствами, и оно незаменимо; однако в современном мире оно обречено потесниться, и нет причин этому препятствовать; либеральное образование гораздо больше соответствует духу времени, и оно обладает своими преимуществами; есть все резоны дать ему больший простор.

Смена эпох

Давно не новость – описывать современную эпоху в категориях постмодерна. В эссе «Когда закончилось Новое время?», опубликованном в 2009 г., я попытался внести в этот вопрос некоторую ясность (Панченко 2009). Речь шла о том, что определенная культурная эпоха может быть рассмотрена как некое логическое единство, которое зиждется на обобщенной интерпретации окружающей действительности. Подобная интерпретация получает выражение в коллективных представлениях, важнейшими из которых являются представления о силах, управляющих актуальным для человека миром, и о вероятном будущем. Эти представления указывают на перспективы и границы той или иной деятельности, на ее целесообразность или невозможность. Для культуры Нового времени характерными были представления о самоуправлении человечества и неотменимом движении к прогрессу. Приблизительно с 1970-х гг. начинается новая – возможно, переходная – культурная эпоха, та, в которой мир живет сейчас. Для нее характерно, что представление о прогрессе ушло в тень и человечество, можно сказать, потеряло уверенность в своей способности управлять ходом событий. Наступила эпоха аномии, неясного будущего и, соответственно, эпоха без больших созидательных целей и соответствующих им четких ценностей и ориентиров.

Из утраты коллективного представления о будущем проистекают определенные следствия для мира идей. Так, возникают затруднения для философии истории. Если у нас нет более или менее отчетливых ожиданий в отношении будущего, мы теряем ориентиры для оценки значимости тех или иных исторических процессов и линий развития. Тойнби был едва ли не последним, кто выступил с развернутой философией истории. Не иначе обстоит дело с социологией. Легко ли говорить о том, что такое человеческое общество, если мы не имеем представления о том, к чему оно движется? Последняя всеохватывающая социологическая система была опубликована в 60-е гг. Парсонсом. Последний, кто предложил что-то похожее на всеобъемлющую философскую систему, был Карл Поппер, и к концу 60-х его важнейшие труды были уже опубликованы.

Если нет общей цели – нет особой нужды и в общественном мнении. Соответственно, постепенно деградируют призванные его выражать механизмы. Это можно показать на судьбе общественно-литературных журналов. Плохо устроенные общества при отсутствии представления об общем будущем тяготеют к атомизации общественной жизни; ситуацию в более ладно скроенных обществах можно описать как компартментализацию. Люди начинают жить в рамках своих профессиональных корпораций, фирм, групп по интересам.

В новых обстоятельствах и демократические институты обречены на большую или меньшую деградацию^[3].

Уместно пояснить, что предложенное в моем эссе описание новейшей (или переходной) эпохи не было односторонне пессимистическим. Например, утверждалось, что при упадке совместной созидательной деятельности «гуманность сохранит важное место в новейшем мировоззрении и даже, так сказать, расширит свое представительство», подчеркивалось, что «современный воспитанный западный человек просто образцово относится к тем, кого ему легко обидеть, – детям и домашним животным». Прогнозировалось, что «при замедлении развития прочих наук… области биологии, тесно связанные с медициной, будут и впредь, хотя бы некоторое время, успешно развиваться; будет открыто немало средств для того, чтобы мы эффективней лечились и жили дольше».

В описании перемен, сопровождающих переход от Нового времени к новейшей эпохе, присутствовало и следующее утверждение, имеющее непосредственное отношение к вопросу о выработке тех или иных образовательных стратегий: «Во имя прогресса и общей светлой жизни всемерно поощрялось знание. Теперь не очень понятно, зачем затрачивать огромные усилия на приобретение знаний» (Панченко 2009, 51). Под знанием, требующим усилий, подразумевалось прежде всего научное – и именно «знание», а не «информация»^[4]. Посмотрим, как обстоит дело в современном мире с интересом и уважением к науке.

Наука в общественном сознании в эпоху аномии

Показательна вступительная фраза недавней статьи, опубликованной в журнале Public understanding of science: «Для современных постиндустриальных обществ характерно скептическое и подозрительное отношение к науке»^[5]. Подобная формулировка, конечно же, выглядит односторонней. Наука остается важнейшей сферой деятельности в современном обществе, и в нее вовлечено значительное число людей. Присуждение Нобелевских премий остается медийным событием; достижения отдельных наук мелькают в новостях. И если приведенная фраза открывает статью, совершенно не претендующую на то, чтобы произвести сенсацию, то это указывает на сочетание двух обстоятельств: с одной стороны, положение вещей, каким оно предстает в приведенной фразе, мыслится как общеизвестное, а с другой стороны, оно не воспринимается еще как вполне привычное и нормальное – именно тенденция к негативному восприятию науки приковывает к себе внимание, а не то, что наука остается важнейшим общественным институтом. Действительно, ситуация относительно новая – едва ли кто стал бы говорить так запросто о скептическом и подозрительном отношении общества к науке полвека назад.

Что утверждает современная социология, изучающая общественное мнение посредством опросов, о стремлении к знанию людей постиндустриальных обществ? Ответ, насколько я смог установить, симптоматичен: ее этот вопрос практически не интересует.

По инициативе Шалома Шварца, одного из наиболее авторитетных современных исследователей ценностных ориентаций, предпочтений и систем, в период с 1988 по 2002 г. были собраны анкеты с ответами, характеризующими ценности студентов из 66 стран и преподавателей из 54 стран (Schwartz Value Survey). Исследование охватило все континенты, разные языковые, культурные и религиозные группы. Опросник содержал перечень из 56 или 57 ценностей, но не включал в себя «стремление к знанию»; Шварц довольствовался понятием «любознательность»^[6]. Продолжающееся Европейское социальное исследование (ESS) использует модификацию разработанного Ш. Шварцем Портретного ценностного опросника (Portrait Values Questionnaire). Респондентам предлагается 21 описание условного индивида, характеризующее его ценностные установки. Например: «для него очень важно быть простым и скромным; он старается не привлекать к себе внимание», «для него важно показать свои способности; он хочет, чтобы люди восхищались тем, что он делает»^[7]. Каждый «портрет» оценивается респондентом по шестибалльной шкале в диапазоне от «очень похож на меня» до «совсем не похож на меня». В этом опроснике нет ни «стремления к знанию», ни «любознательности».

В ежегодниках «Общественное мнение», публикуемых Аналитическим центром Юрия Левады, раздела или какой-либо рубрики, посвященных науке, нет. В некоторых опросниках наука фигурирует в пакете с культурой и искусством. Так, вариантом ответа на вопрос: «Что, по Вашему мнению, входит в понятие „великая держава“?» – является словосочетание «великая культура, наука, искусство»; и ответ этот в последние десять лет стабильно – правда, с большим отрывом – следует прямо за тройкой лидеров: «высокое благосостояние граждан», «экономический и промышленный потенциал страны», «военная мощь, наличие ракетно-ядерного оружия» (Общественное мнение 2018, 33, табл. 3.1.11). Однако относительно высокое место упомянутого «пакета» связано скорее с «великой культурой», нежели наукой, как располагают думать данные анкеты, где «российская культура» и «современные достижения российской науки» выступают порознь (Там же, 30, табл. 3.10). В ответах на вопрос: «Какие события и явления в истории нашей страны вызывают у Вас чувство гордости?» – достижения российской науки оценены сравнительно высоко (причем в последние годы наблюдается тенденция роста), но такая оценка, вероятно, навеяна фигурирующим в анкете пунктом о «ведущей роли страны в освоении космоса» (Там же, 30, табл. 3.1.2). В ответах на вопрос: «Какие темы в новостях из социальных сетей вас интересуют больше всего?» (тут данные только за 2018 г.) – наука занимает последнее место, интерес к ней обнаружили 17 % опрошенных (Там же, 107, табл. 15.3); достойно внимания, однако, что в возрастной группе от 18 до 29 лет доля интересующихся оказалась несколько выше средней – 20 % (Там же, 112, табл. 15.13)^[8].

Сам Юрий Александрович Левада отношением к знанию интересовался. В обследованиях, осуществленных им вместе с коллегами в 1989 и 1999 гг., опрашиваемым предлагалось продолжить утверждение: «Дети должны…». Один из вариантов гласил: «Стремиться к знаниям». Соответствующий ответ оба раза оказался в лидирующей тройке – наряду с одобрением таких качеств, как уважение к родителям, честность и порядочность (Окольская 2017, 477–478). Между тем с 1990 по 2011 г. Россия четырежды участвовала во Всемирном исследовании ценностей (World Values Survey); в этом исследовании вопрос о стремлении к знаниям (или аналогичный ему) не ставился.

Все это говорится не в упрек социологам – они решают собственные задачи. Приведенные факты используются здесь лишь как симптом угасания общественного интереса к познавательной деятельности.

Такое положение дел неудивительно для общества потребления. Об идеально-типическом представителе этого общества можно сказать то же, что Ортега-и-Гассет в свое время (1930) говорил о человеке массы: ему свойственно считать, что та цивилизация, которую он видит и использует со дня появления на свет, так же естественна, как природа; он не понимает, сколько таланта, усилий и вековой работы стоит за тем или иным научным открытием или техническим устройством. Человеку общества потребления привлекательность познавательной, исследовательской деятельности, в сущности, непонятна – у него нет опыта такой деятельности. Он мог бы уважать научное образование и научную деятельность как средство социального лифта, но в наши дни спорт или шоу-бизнес в этом качестве намного привлекательнее^[9]. Человек общества потребления слышал о глобальных проблемах и знает, что и к их возникновению как-то причастны ученые. В его восприятии ученые скорее колдуны, нежели жрецы. Они имеют какое-то отношение к грозным силам: глобальное потепление, ядерная угроза, манипуляция людьми. Он, правда, слышал и то, что только ученые тут могут помочь. И если научное знание способно выступать как полезным, так и вредоносным, то нужно быть начеку: в ряде стран неравнодушные граждане уже разворачивают движение за то, чтобы взять науку под общественный контроль (Makarovs, Achterberg 2018). Общество потребления, судя по всему, просуществует еще долго, и вместе с ним подозрительное отношение к науке окажется долгосрочным трендом.