Предуведомление
Весь этот роман – вымысел. Любые совпадения случайны. Националистические речи произносят, пишут и думают только осуждаемые автором отрицательные персонажи, к каковым относятся все герои романа без исключения.
Автор имеет отношение к главному герою лишь в том смысле, в каком Флобер говорил: «Мадам Бовари – это я».
Впрочем, автор честно признается, что не читал Флобера.
Эта книга не обвинение и не исповедь.
И даже не попытка рассказать о поколении, которое погубили кризисы и дефолты, о тех, кто стал их жертвой, даже если спасся от голода и нищеты.
Типа из Ремарка
Он умер сегодня.
Или, может, вчера – не знаю.
Типа из Камю
* * *
– Кажись, кокнулся хачикян, – сказала Настя.
Ее реплика возмутила меня отсутствием гуманизма и политкорректности. Я промолчал, но взглянул на подругу по-новому.
– Ладно, – сказала Настя, – жизнь продолжается.
– У кого как. В принципе, говорю, нет человека, который был бы как остров.
Настя поморщилась:
– Что за фигня?
– Смерть, говорю, каждого человека умаляет и меня.
– Чего делать будем?
– А хрена тут сделаешь?
Мы закурили и вышли под дождь.
Часть первая
I
Если вам не нужны деньги, значит, у вас нет желаний. Видимо, вы при жизни попали в нирвану. Погребальная традиция делает переход в иной мир экономически нерентабельным. Об этом знает любой похоронный агент, который в скорбную минуту раскроет перед вами рекламный проспект с гробиками и катафалками.
Выгоднее поддерживать жизненные силы. Я поддерживаю. К тому же меня не возьмут ни в нирвану, ни в рай. Я журналист, а с моей профессией туда не берут. А я люблю свою профессию. Потому что другой у меня нет.
Но мне нужны деньги.
Полюби – и будешь любимым. Я никогда не любил деньги. Они мне, в сущности, безразличны. Смешно рассчитывать на взаимность.
В принципе, деньги мне не нужны. На еду и выпивку хватает. В Африке живут люди, которым не хватает на еду. В моем дворе живут люди, которым не хватает на выпивку. В Йошкар-Оле я видел людей, которым не хватает ни на еду, ни на выпивку. А мне хватает. Грех жаловаться.
Давно доказано, что деньги лишь форма соперничества самцов за самок и территорию, вроде величины рогов у оленей или длины полового члена у обитателей городских окраин.
Деньги не влияют на качество жизни и удовлетворение потребностей. Самостоятельного значения они давно не имеют и утратили все другие функции, кроме измерительного прибора для определения координат человека на социальной лестнице.
Зарабатывай все кругом по двадцать долларов – имей свою сотню и чувствуй себя королем. Я зарабатываю больше сотни. К сожалению, «все кругом» еще больше. Хорошо хоть, что я живу не в Москве, а в городе трех революций и двух президентов, где представление о приличных заработках гораздо скромнее.
Раньше я увлекался политическим блуднем. Воевал с властью разных уровней и достоинств. Продвигал отдельных представителей политической фауны в депутаты. К счастью, безуспешно. А потом думаю: всё, хватит. Прощай, оружие! Я заключаю сепаратный мир.
Стал жить, как живется. Мира не перевернул и в тот, что есть, не вписался. Сначала хотел перевернуть, потом – вписаться. Потом – снова перевернуть. Поздно. Глупо впрягаться в одну упряжку с теми, кто родился, когда ты впервые познал женщину. Отойди, скажут, дядя, не мешай. И говори нормально:
– Трахнул.
Я, собственно, так и говорю, но сейчас мне нужны деньги.
Месяц назад я встретил Настю. До этого я полгода жил с Леной. Потом она ушла к кому-то из моих друзей. Не помню, к кому именно.
А я встретил Настю.
Стою на пешеходном переходе и думаю, что ни одна автосволочь меня не пропустит. Подходит она. С бутылкой «Холстен» и дамской сумочкой. Ставит пиво на землю. Говорит: «Ублюдок», – и бьет меня по лицу. Сумочкой.
Больно. Любой, кто носит очки, знает, что больно. К тому же тех, кто носит очки, обычно бьют по лицу без малейшего повода.
Я удивился, а она засмеялась.
– Извините, по-моему, я ошиблась.
– Что вы, – говорю, – я, пожалуй, и вправду ублюдок.
– Вполне возможно, но тот ублюдок вроде был без очков. Кстати, тебе без очков лучше. Дай зажигалку.
Она взяла зажигалку, открыла пиво и сунула зажигалку в карман. Я лишился зажигалки и душевного равновесия. Хуже того – я приобрел желания.
Настя требовала денег. Машина тоже требует денег. Но машина об этом не говорит. Ты сам догадываешься, или тебе подсказывают в автосервисе. Настя требовала денег либо молча, как машина, либо громко, как женщина. Я предпочитал, когда громко, потому что молчаливое требование денег худшая из пыток, придуманных человечеством в процессе эволюции.
Она ласково называла меня обсосом. Меня никогда до этого не называли обсосом. Потому что в любой компании всегда находился более достойный кандидат.
Мне с ней тяжело. Она либо трындит без умолку, либо сутками молчит. Я думал, она обижается, и, в свою очередь, обижался, потому что обижаться ей было не на что. Потом вспомнил, что сам часто и подолгу молчу. И обижаюсь, когда на меня за это обижаются. Зачем говорить? Люди всегда раскрывают рот именно в тот момент, когда им нечего сказать.
Мы с ней похожи. Дурной знак. Нельзя любить девушку, похожую на тебя. В себе подобных влюбляются только самодовольные эстеты и педики.
Настя могла бы зарабатывать кучу денег. Грести лопатой, если бы этот инструмент хоть раз побывал в ее ухоженных ручках. Каждый день ей предлагали постоянные, временные и разовые работы. Она отмахивалась с безмятежностью стрекозы и упорством муравья.
– Ты знаешь профессора Плыща? – как-то спросила она.
– Нет.
– Тогда слушай. Профессор Плыщ работал на историческом факультете. Преподавал источниковедение, а по вторникам – вспомогательные исторические дисциплины. Принимал экзамены строго, но справедливо. О принципиальности Плыща ходили легенды. Он никогда не брал денег и даже оплату мобильного телефона принимал неохотно.
В день 68-летия Плыща Наташе попался вопрос «Сфрагистика».
– Кто такая Наташа?
– Неважно. Слушай дальше. Ей попался вопрос «Сфрагистика». Ты знаешь, что такое сфрагистика?
– Да.
– Тогда слушай дальше. Наташе попался вопрос «Сфрагистика». «Смешное название», – подумала Наташа. «Какой ученый изучал новгородские граффити двенадцатого века?» – спросил Плыщ. Наташа молчала. Какой дурак будет изучать граффити, да еще двенадцатого века? «Смелее, девушка», – сказал профессор. Наташа вздрогнула. Дважды. Слегка от смелее и посильнее от девушки. «Известная фамилия, – подсказал Плыщ. – Как у знаменитого певца». Наташа молчала. Она знала много знаменитых певцов, но не могла определить, какой именно. «Высоцкий, – сказал Плыщ и оскалился. – Неужели не знаете такого ученого?» «Нет, – честно сказала Наташа. – Я не знаю такого певца».
Плыщ был, что называется, фраппирован. Впервые в научной карьере он потребовал, причем не денег, а того, о чем мечтал еще студентом-заочником, но забыл получить в научно-исследовательском запале, поскольку запах рукописей в хранилище древних актов перебил запах женщины.
Короче говоря, Наташа согласилась, а Плыщ оказался… как бы сказать… не на высоте. То есть сам-то Плыщ оказался на высоте, а вот отдельные части тела… Может быть, аура кабинета сказалась, а может, портреты профессоров – участников Великой Отечественной войны. Инвалиды, герои и прочие льготники укоризненно взирали со стены на зарвавшегося профессора. Плыщ сплоховал.
Весь семестр Плыщ ходил сам не свой. Он думал, что Наташа пожалуется начальству, и его заставят писать докладную. Излагая позорные подробности происшествия.
Но Наташа не стала жаловаться. «Со всяким случается», – подумала Наташа.
История осталась без последствий. Наташа вышла замуж за аспиранта и неоднократно рожала ему детей. Понимаешь?
– Нет.
– Потому что, как говорил поэт, береги честь смолоду.
– Зачем?
– Тогда в старости можно расслабиться.
Я сказал, что история, безусловно, поучительная.
– К тебе она не относится. Ты и так без конца расслабляешься. Кстати, завтра мы идем к Норе Крам.
– Кто такая Нора Крам?
– Любовник Астандила Саломоновича Шрухта.
– Кого?
– Шрухта.
– Любовник?
– Да. Нора Крам – мужчина. Его зовут Марк Арон. Нора Крам – псевдоним. Марк Арон наоборот. Как это называется?
– Это называется пидор.
– Нет. Когда слово наоборот – это палиндром или как-то так. Не переживай, мы пойдем вместе. Нора Крам не принимает мужчин наедине.
– Боится не сдержаться?
– Типа того.
Мы пришли к Норе Крам вдвоем. Настя распахнула дверь с табличкой «Информагентство „Лунный свет“». Странное название для информагентства.
На рецепшне вместо секретарши обитал молодой смазливый секретарь.
– Как вас представить? – не поднимая глаз, спросил он.
– Представь меня голой и в ванне, – буркнула Настя.
Молодой человек сделал пометку в блокноте. Мы прошли в кабинет.
Нора Крам вытер платком лысину, прыснул в рот какой-то мятной гадости и поцеловал Настю в губы. Я предусмотрительно протянул руку. Он не пожал.
– Анастасия сообщила, что вы профессионал.
– Смотря в чем.
Нора не улыбнулся:
– В обеспечении информпотоков.
Я кивнул. Увлеченный рассказом о личной жизни Норы, я забыл поинтересоваться, зачем, собственно, мы к нему идем. Впрочем, это неважно. Если Настя говорила идем, мы шли.
– Надеюсь, Анастасия сообщила, что мы продвигаем в информпространстве освежитель воздуха для гороступов.
– Чего?
– Гороступов, молодой человек, го-ро-сту-пов, – по слогам повторил Нора.
Я посмотрел на Настю. Она нахмурилась, опустила глаза и тихо сказала:
– По горам лазить. Вроде луноходов, только круче.
– Вы новичок? – спросил Нора Крам. – Я не имею нужды в новичках. Информсреда не терпит дилетантов.
Я собрался с мыслями:
– Не имел чести иметь информпрецедентов по освежителям. – И добавил на всякий случай: – Проблему гороступов знаю не понаслышке.
Вышло, по-моему, не ахти, но Нора подобрел и пригласил нас за стол. На столе лежали чертеж и журнал «Техника – молодежи» за восемьдесят третий год, откуда, видимо, идея гороступа и была позаимствована. Идея освежителя – вряд ли. В те годы на подобные буржуазные примочки не мог раскатать губу даже прогрессивный молодежный журнал. Я посмотрел на чертеж и сказал, что мне доводилось видеть более современные гороступы.
– Мне тоже, – зачем-то поддакнула Настя.
Нора Крам вдруг засмеялся. Первый раз, но основательно. Его четыре раза сгибало пополам. Пару раз подбрасывало. И один раз развернуло вокруг оси.
– Насмешили, – выдавил Нора Крам и от удовольствия попытался хлопнуть меня по плечу, но сдержался и хлопнул Настю.
Настя плюнула в него жвачкой.
– Ценю чувство юмора, – заявил Нора, – однако же к делу. Перед вами схема информпотоков.
Я посмотрел на чертеж. Он напоминал схему Бородинской баталии.
Нора Крам нес уже совершеннейшую околесицу. Из знакомых слов мне встретились резистентная группа, ребрэндинг и когнитивный диссонанс, которым Нора ежеминутно пугал потенциального покупателя. Я с трудом представлял себе потенциального покупателя освежителя воздуха для гороступа, о чем сообщил Норе.
– Наша группа – средний класс плюс. Надеюсь, это понятно?
Разумеется, мне понятно. Обсос из среднего минус задушится купить в гороступ освежитель.
Нора достал коньяк и налил в графин. Графин красивый, а коньяк, по моим ощущениям, средний класс ровно. Нору несло. Он захлебывался благородным напитком и возвышенным красноречием:
– Когда я продвигал антипиар дератизации…
– Кто же вам платил, Нора? Крысы?
– Вот именно – крысы! Знали б вы, молодой человек, что это были за крысы! Что это были за крохи!
В речи Норы послышались подозрительные сатирические интонации. Он изображал одессита, который в кино играет одессита. Мне стало скучно.
Нора не унимался.
– Дурачок, – уже ласково обращался он ко мне, – информационное общество в прошлом. Как остался в прошлом снегоступинг, на смену которому пришел гороступинг. Мы живем в постинформационном обществе. Информация потеряла свою ценность. Ее приходится втюхивать, как втюхивают третий айфон приехавшему на шопинг колхознику.
– Вы когда-нибудь видели колхозника, Нора? – спросил я. – Тем более приехавшего на шопинг за айфонами?
Нора не удостоил меня ответом. Он продолжал тираду:
– В информационном обществе люди готовы были платить за информацию. Через пару лет нам самим придется за нее приплачивать. Нам – менеджерам информпотоков! Схавай, дружочек, мою инфу, и я заплачу тебе десять баксов. Так мы будем унижаться. Так мы будем ползать на брюхе перед информационно зажравшейся чернью. А посему, мой мальчик, главная ценность нынче не информация, а каналы ее продвижения. Фишка, которая позволит пробить твою инфу через груды другого информдерьма.
– Мулька, – вставила Настя.
– Правильно, девочка. Мулька.
– Нам, – говорю, – пора.
II
На следующее утро, позавтракав краковской колбасой с пивом и скачав файл «шнеко-роторный вездеход. doc», мы с Настей принялись за работу. С чего-то ей взбрело в голову мне помогать. Ладно, думаю, хуже не будет.
– Нужен слоган, – твердила Настя. – И непременно в стихах.
К обеду ее озарило:
Не доводи себя до трупа,
Вдыхая спертый воздух гороступа.
– Класс! – сказала Настя.
– Ты ку-ку?
Настя обиделась. Она впервые обиделась. Она, видите ли, не девочка для секса, а человек с душой. Она хотела помочь. Она – творческая единица.
Так и сказала – творческая единица.
Я раскрыл рот. Всегда думал, раскрыть рот – это фигура речи. Нет. Бывает и такое.
Закрыв рот, я снова его открыл и сказал, что она ебанутая. Она не обиделась. Она продолжала обижаться за слоган. Он хорош. Настолько хорош, что я завидую.
Я хотел снова сказать, что она ебанутая, но поленился.
– Чем он плох? – Настя почти рыдала.
– Что значит «не доводи себя до трупа»?
– Говорят же: «Посмотри, до чего ты себя довел».
– Кому говорят? Трупу?
– Все можно довести до абсурда.
– И до трупа.
– Ты достал со своими придирками, – задумчиво сказала Настя.
Да, кстати, совсем забыл. У Насти есть свойство подбирать для каждой фразы совершенно неуместную интонацию. Будто она озвучивает немое кино вслепую.
– Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда, – закричала Настя.
– Твои растут из говна.
Мы помолчали.
Я встал и продекламировал свой вариант:
Покупай тупо
Освежитель для гороступа.
– Почему тупо?
– Ну, типа, тупо взяли две бутылки. Тупо их распили. Ладно, не надо на меня так смотреть. Можно слегка изменить концепцию:
Не купить глупо
Освежитель для гороступа.
– Не купить освежитель для гороступа – очень даже умно.
Я ее захотел.
Впервые в жизни я занимался сексом и смеялся. Мужчины никогда не смеются во время секса. Женщины иногда улыбаются, а мужчины никогда. Видимо, давит груз ответственности. На меня сегодня ничего не давило. Я смог на два раза больше, чем обычно. То есть приблизительно три.
Потом я закурил.
– Тебя это не обижает?
Я спросил просто так. Я бы все рано закурил. Я всегда встаю и курю после секса.
Настя спросила, с чего она должна обижаться. Я сказал, что все остальные обижаются.
– Курить после секса – вполне естественно, – сказала Настя. – Надо придумать ролик. Чувак выходит из гороступа на вершине горы. Прыскает освежителем.
Я поинтересовался, зачем освежать воздух на вершине горы. Туда специально лазают, чтобы подышать чистым воздухом. Меня положительно пробило на логику.
– Какая разница? – возмутилась Настя. – Он прыскает – и чего-нибудь происходит. Например, к нему взбегает девушка.
– Взбегает? На вершину горы? Нахрена тогда гороступ, если на эту горку можно легко, как ты выражаешься, взбежать?
– Болван. Мы рекламируем не гороступы, а освежитель. Пусть она не взбегает. Пусть летит на крыльях любви.
– Конечно. Если нет гороступа, остаются только крылья любви.
– А чуваку похрен. Он же на вершине. И крупно – Сизиф.
– Почему Сизиф?
– Так называется этот долбаный освежитель.
Я вспомнил, что Нора угощал нас коньяком с этикеткой Camus. С меня хватит. Я набрал номер:
– Нора, вы уверены, что гороступ – тема?
– Неважно, мальчик. Жизнь лотерея, а не спорт. Лучше девять раз попасть в молоко и один раз в десятку, чем все время выбивать шестерки-семерки. Хватайте удачу за хвост.
Удача, как и деньги, не моя стихия. Нора пальнул в молоко. Он позвонил через четыре дня:
– Освежителям отказано в бюджетном финансировании.
– А гороступам?
– Гороступам тем более. Проект временно закрывается.
– Вы мудозвон, Нора. Старый гнойный пидор.
Трубка пищала короткими гудками.
– Я так и знала, – сказала Настя и совсем не к месту добавила: – Теперь твоя судьба в твоих руках.
И ушла. Я надеялся, навсегда.
III
Несколько дней я писал тексты для газет, журналов и сайтов. О понижении цен на гречку и повышении цен на энергоносители, об отставках в Минрегионе и назначениях в Минобороны, о фанатах «Зенита» и парагвайском диктаторе Хосе Гаспаре Родригесе де Франсия. Потом темы исчерпались.
Я открыл жестяную банку и обнаружил, что кофе осталось не больше чайной ложечки. До зарплаты – неделя. Я пошел к ноутбуку и проверил почту. Новых писем нет. Никто не пишет. Новых денег тоже не предвидится. И что я буду есть всю эту неделю? Дерьмо.
Неожиданно на карточку пришли какие-то гроши, а в Эрмитаже устроили выставку Эдгара Дега. Изнывая от скуки, я послал Насте эсэмэску: «Давайте с вами сходим на Дега. Билет недорого, а время до фига».
Настя ответила: «Время нет». В эпоху Дега женщины тоже были страшно занятыми. Они позировали ему впопыхах и в каких-то странных позах – скорчившись в тазу или вытирая жопу полотенцем. Мне кажется, Дега не любил женщин. А я не люблю женщин, которые не любят Дега. Пусть лучше вытирают жопу полотенцем.
Настя прислала новую эсэмэску. «Время есть». Мы встретились и до Дега, конечно, не дошли. Надеюсь, он не обиделся. Мы дошли до «Пальмиры». Сколько раз я приглашал девушек в Эрмитаж – и всегда попадал в «Пальмиру»:
– Настя, я написал стихотворение.
Платят за талантик
Сущие гроши.
Может, я романтик
В глубине души?
Смешно?
– Нет.
Я пил коньяк, она пила пиво, а потом тоже коньяк.
– Посмотри на себя, – сказала Настя, пьянея. – Как ты живешь?
– Как неприкаянный?
– Типа того.
– То, что я делаю, никому не нужно.
– Делай то, что кому-нибудь нужно.
– Тогда я займу место в двадцать пятом ряду.
– А сейчас ты в каком?
– В пятьсот сорок шестом.
– Это лучше?
– Не так унизительно. Я сам выбрал, а не кто-то меня поставил.
– Идеология лишних людей. Позапрошлый век.
– Тогда лишние люди изнывали от скуки, глядя по сторонам в лорнет и отпуская шуточки по-французски. А я кручусь, как сука. И по-французски, кстати, не знаю.
– Напиши роман.
Я сослался на отсутствие таланта. Надеялся на опровержение. Я был уверен, что последует опровержение.
– А у других есть? – спросила Настя.
Не надо было отвечать. С этого все и началось. Я разболтался. Литература, мол, лжива по своей природе. Или ущербна. Что потрясает людей? То, что они пережили, а за них пережитое кто-то описал. Тогда классно. Тогда писатель отобразил чувства и мысли поколения. Эк ведь – прямо как я, восхищается читатель. А напиши я, что человек был с женщиной два раза, потом она ушла к другому, а он не может жить, и его четыре года ничего не интересует, – скажут: так не бывает! Три года – еще куда ни шло, но четыре…
Читатель судит по себе. Чтобы он встрепенулся, его убогие страсти и надо изображать. Или – еще хуже – мечты: прославиться и заработать кучу денег. Или просто заработать кучу денег. И нужно не просто изображать, нужно самому быть таким, иначе получится неестественно и натужно. Но если у человека такие страсти – что он может написать? А если он не такой, как все, но не герой, а просто чувствует острее – то есть, по сути, такой, какой только и может быть интересен, – кто будет читать о его переживаниях? Кто поймет, а главное – поверит? Если ты гений (прости господи, я и такую пошлятину говорил), если ты гений, так и понять тебя невозможно.
– Ты не гений. Напиши интересно.
– Зачем? Булгаковский Мастер был счастливым человеком. Он написал роман про Понтия Пилата, и над темой посмеялся Воланд. Теперь над ним поржала бы редакторша в издательстве.
– А ты не пиши про Понтия Пилата.
– Плевать я на них хотел, – не знаю, на кого именно я хотел тогда плевать, но плюнуть в кого-нибудь очень хотелось. Вот и она лезет со всем этим фуфлом. Хочет сделать из меня знаменитость. – Я люблю свободу. А сейчас у меня ее нет.
– Что же мешает?
– Ты.
– Боишься меня потерять?
Я промолчал и достал сигарету.
– Хочешь быть самим собой?
Мы никогда раньше не разговаривали с Настей так. Я вообще ни с кем раньше не разговаривал так. Я вообще не уверен, что так разговаривают. Но все-таки ответил:
– Не хочу. Страшно… вдруг под этой шелухой ничего нет…
Она взяла меня за руку и вытащила на улицу. Мы свернули в подворотню. Я заметил двоих куривших кавказцев. Четыре хищных глаза.
Мы поднялись на чердак по темной узкой лестнице. Настя прижалась ко мне, и я почувствовал копошение в районе ширинки. Давай, думаю, не отставай. Редкостный ублюдок надоумил девушек надевать джинсы так, чтобы они висели ниже трусиков. Начинаешь сразу снимать трусики, нарушая предусмотренную природой последовательность. Ничего, кое-как справился.
Мой тонкий нюх распутывал узел из испарений и вони. Я различал терпкий запах гнилого дерева, едкий запах мочи, резкий запах кала, сладкий запах анаши и аромат Настиных духов «Джей Би Гренуй». Я выпивал эти запахи, стараясь оставить в памяти. Я готов был кончить, когда за спиной раздался смешок. Кавказец. Один из тех, кого я видел в подворотне.
Не знаю, что привело его на чердак – запах женщины или запах гашиша, испускаемый пластиковой бутылкой «Спрайт». Это Настя смастерила. Еще до того, как мы начали раздеваться. Я предпочитаю анашу.
– Поделись девушкой, дорогой.
Я ударил, не задумываясь. Тяжело бить со спущенными штанами. Удар пришелся в никуда. Зато я отлетел к стенке. Тяжело дыша, поднялся и бросился на распалившегося горца. Он вцепился в Настю. Я вцепился в него. Она отпихнула ублюдка, да и я чего-то сделал.
Послышался то ли удар, то ли хруст.
Мы стояли и смотрели.
Он лежал на грязном чердачном полу. Из башки текла кровь. Вернее, не текла. Просто под башкой образовалась бордовая лужица.
Я застегнул штаны.
– Кажись, кокнулся хачикян, – сказала Настя…