Колыбельные неведомых улиц. Разговоры с бездомными об их жизни

Отдельная благодарность Оливии Лассер и Андрею Серых за их поддержку в проекте.

Эта книга для Владимира,

Паши,

Миши,

Константина,

Юры,

Валерия,

Тамары,

Антона,

Сабира,

Марины,

Вячеслава,

Руслана,

Тани,

Жени,

Ивана,

Алёны,

Ромы,

Даны,

Ольги,

Тамары,

Анжелы,

Димы,

Светы,

Инны,

Евгении,

Гоши,

Чингиза,

Олега

и всех остальных, кто встретился мне на пути.

Цитаты

Мне говорят: ты держись пока. В общем-то, знаешь, я для себя вывод сделал, что мы нужны только самим себе, вот так. И за себя надо бороться, не будешь бороться – всё, люди пропадают.

Пожилой бездомный в Твери.

У нас почему-то думают, что люди взяли добровольно от всего отказались и пошли бездомничать, жить в коробках, на улице, пить синьку и так далее.

Евгений Косовских, врач из Челябинска.^{1}

Ну если, извини, приезжает телевидение российское, дают, подложат тебе: вот тебе вопросы, вот тебе ответы… Серьёзно. Надо показать, что у нас всё хорошо.

Бездомный инвалид Юра из Москвы.

Мне неприятно от той пропаганды, которая транслируется с помощью современных юмористических телешоу. Бомжара – это смешно. А мне не смешно, мне противно смотреть. Из-за такой вот пропаганды и не хотят помогать бездомным. А это же такие люди, как мы с вами.

Создатель костромской „Ночлежки“ Александр Пушкарев.^{2}

Милосердие – сердоболие, сочувствие, любовь на деле, готовность делать добро всякому; жалостливость, мягкосердость.

Из толкового словаря В. И. Даля.^{3}

Нужно любить всякого человека и в грехе его, и в позоре его. Не нужно смешивать человека – этот образ Божий – со злом, которое в нем.

Святой Иоанн Кронштадтский.^{4}

Кто такие бомжи? Люди, которых, по сути, нет. Как на них закрывали глаза в Советском Союзе, так и сейчас поступают.

Юрий Панасенко, психотерапевт, нарколог.^{5}

Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства.

Конституция РФ, Статья 2.^{6}

Вступление

Эта книга о бездомных и бездомности в современной России. Большая часть книги состоит из историй людей, потерявших жильё и вынужденных жить на улице, в ночлежках, подъездах, рабочих домах, на вокзалах, в заброшенных зданиях и других местах. Большинство историй, рассказанных мне, я поместил в полном виде. И лишь в некоторых случаях текст пришлось урезать и корректировать, очищая его от повторений, междометий, чрезмерного употребления ненормативной лексики и отклонений от темы для удобства читателя. В целом же я постарался остаться максимально верным моим рассказчикам, передавая разговорный стиль их нарратива.

Среди тех, кого я проинтервьюировал, также есть и несколько представителей администрации ночлежек, дневных центров и рабочих домов из Москвы, Подмосковья, Ярославля, Костромы и Твери. Их точка зрения позволяет дополнить картину бездомности в стране. Я неслучайно выбрал жанр устной истории, предоставляя людям возможность говорить за себя без посредников, от первого лица. Таким образом, в определённом смысле эта книга – взгляд на Россию изнутри, через людей, находящихся на обочине жизни. Я убеждён в том, что каждый заслуживает право не просто рассказать свою историю, но и быть услышанным.

История – всегда сумма единичных жизненных опытов. Здесь я говорю не об истории как о псевдопатриотическом оффициозе, заполняющем полки наших книжных магазинов, а об истинной истории России снизу. Истории рабочих, служащих, крестьян, пенсионеров, инвалидов и представителей различных социальных групп, которые показывают страну во всём её многообразии и полноте – историю, которую власти методично замалчивают. А если уж говорить о замалчивании и полноте социального спектра, то нельзя не упомянуть и бездомных, которым особенно тяжело. Тем важнее было дать им возможность рассказать о своей жизни.

Причина моей заинтересованности в бездомности лежит в прошлом. Я родился и вырос в России. Как и миллионы других я ходил в детский сад, школу, университет, но в отличие от остальных, закончив образование, я решил эмигрировать. Осенью 2001 мне был двадцать один год, и решение об отъезде на Запад навсегда стало самым сознательным решением в моей жизни. Впоследствии я осел в Австрии и годами работал в социальной сфере. Я работал с инвалидами, умственно-отсталыми, больными рассеянным и боковым амиотрофическим склерозом, а позже и бездомными.

Последние годы я посвятил себя приюту „Хернальс“, одному из самых больших и загруженных домов на полдороги для бездомных в Вене. Там я работал бетройером в тракте с наркозависимыми, но также имел дело с алкоголиками, бывшими заключёнными, душевнобольными и просто людьми, которым в силу каких-то причин просто не повезло с жильём.

Конфликты, драки, стресс и воровство, выпивка, потребление наркотиков в доме и запреты на проживание сменялись комнатными визитами, постылой рутиной, апатией и готовкой еды. Но не всё было плохо: были также и курсы трудоустройства, встречи с социальными работниками, успех реинтеграции, взаимовыручка и трогательные проявления человечности. Правда, вскоре за этим следовала очередная драма, жалобы и обещания проломить кому-нибудь голову. В дом то и дело приходили наряды полиции, скорой помощи и пожарной охраны. Иногда наступало короткое затишье, после чего цикл повторялся с начала с небольшими вариациями.

Через три с половиной года чередования дневных и ночных смен, будних и выходных я совершенно перегорел. В огромном доме на 268 бездомных мужчин из разных стран я был искренне уверен в том, что видел всё. Но чем больше я стал интересоваться бездомностью в России, тем больше убеждался в том, что испытал далеко не всё, а если что-то и видел, то в корне отличное. К востоку от границы проблема бездомности была подобна бочке без дна.

Это было особенно очевидно в сравнении с Западом. В Австрии, к примеру, социальная сфера развита очень хорошо, что является многолетней заслугой социал-демократии. И если кто-то теряет жильё, то государство его поддерживает до такой степени, что бездомному скопить денег, получить муниципальную квартиру по льготной цене и вернуться в полноценную жизнь весьма реально. Попавшего в беду видят, слышат, ему помогают информацией, социальными выплатами и крышей над головой. В России же всё ровно наоборот: бездомные – это невидимые люди, которых практически не воспринимают.

С момента своего отъезда на Запад я продолжал регулярно приезжать в Россию. И в каждый свой приезд я повсюду встречал бездомных. Куда бы я ни ехал – в Рязань, Сергиев-Посад или в Москву, везде они были в избытке. В последние годы бездомные стали проникать даже в аэропорты, в частности, в Домодедово и Шереметьево. Там ожидающих контроллируют не так строго, как на вокзалах, да и лавки в залах ожидания есть без перегородок – можно поспать. И пока тысячи наслаждаются комфортом, шоппингом и летают во всевозможные страны мира, аэропорт для бездомных символизирует экзистенциальный тупик.

Тупик этот ощущается и в сотнях других местах. Помню, как я шёл вечером по Маросейке. И там, между дорогими кафе и закусочными, на приступке сидело два бездомных алкаша. Были они грязны и опущены до невероятия. Под ногами у них валялся их пьяный друг. Он спал на асфальте, прямо в луже, повернув лицо к прохожим, так, как если бы заплёванная земля была его постелью. Контраст с буржуазным духом центральный улицы столицы был фантастический.

Этот эпизод напоминал об очевидном: богатство Москвы не для всех. Оно зарезервировано для тех, кто дистанцируется от бедных, от невезучих и несчастных, намеренно вытравит в себе сострадание к ним. В этом отношении Москва это образцовое классовое общество в миниатюре, а Кремль – его символический маяк.

Первопрестольная давно стала магнитом для тех людей из регионов и жителей соседний стран, которые потеряли работу и крышу над головой. Снова и снова я встречал алкашей, бездомных и нищих с переломанными носами, запущенными бородами, в грязной одежде. Как-то под вечер в центре Москвы во дворе дома я прошёл мимо одного опустившегося бездомного. Он стоял, разговаривал сам с собой и плакал. Тихо жалуясь на что-то, он держал перед лицом зажжённую сигарету. Потом затягивался и сквозь слёзы продолжал что-то жалобно себе говорить. За калиткой, в скверике, метрах в пяти от него, сидели его кореша, пили водку и оживлённо о чём-то болтали. И видно было: обидели его чем-то, оттолкнули от себя. А он стоит и плачет как брошенный ребёнок.

Позже я отправился во Владимир, и там ко мне подошла пара бродяг опустившегося вида. В руках у них были полные пакеты. Один из них обратился ко мне и что-то нечленораздельно спросил. Я склонился к нему и он повторил: – „родители у тебя живы?“ – „Оба умерли“ – ответил я. – „Тогда помяни их, помяни“ – сказал мне бездомный и протянул две красивые конфетки-помадки. – „Только детям их отдай, а не кому-нибудь“ – авторитетно добавил его спутник постарше. „Хорошо“ – сказал я и поблагодарил их. Но детей я в тот день так и не встретил, да и отдавать конфеты незнакомым детям было бы странно. Возвращаясь обратно по дороге на вокзал несколько часов спустя, я увидел двух бездомных, просивших милостыню. Подойдя поближе, я положил конфеты в протянутую руку одного из них.

Прошло ещё какое-то время, и увиденное стало переходить в качество, обретая форму. Я решил начать общаться с бездомными, расспрашивать их о жизни и записывать наши разговоры на диктофон. Я до сих хорошо помню первых бездомных, которых проинтервьюировал. Это было в центре Москвы, на Китай-городе, и произошло случайно. Я переходил дорогу и увидел их – щуплого Володю и его здорового друга Пашу. Они сидели у метро, на приступке у церкви Всех Святых на Кулишках и о чём-то разговаривали. И было в этой сцене что-то задушевное, уединённое, что заставило меня замедлить шаг и захотеть услышать их историю.

Беда была в том, что именно в тот момент я был страшно голоден, так как не ел ничего с предыдущего дня. Вот уже несколько часов, как я ходил по делам и только начал искать закусочную. Есть хотелось так сильно, что у меня стало сводить желудок от голода. Я оказался перед выбором: отправиться есть и упустить шанс общения или остаться часа на два-три и голодать. Я выбрал последнее и не пожалел. Тот день в июне 2017 года стал началом моего погружения в мир бездомных. С тех пор я расспрашивал их о жизни при любой возможности. Мы общались сидя на газоне в скверах, на вентиляционных тумбах, на автомобильных стоянках, возле помоек, у вокзалов, на скамейках и в дневных центрах. Мы разговаривали в разных городах, на солнцепёке, в холод и под дождём.

Правила были простыми. Я платил бездомным на улице символическую сумму в пару сотен рублей как компенсацию за потраченное время. Если разговор длился больше двух часов, я платил больше. Я предоставлял каждому решать самому, как нам говорить: на „ты“ или на „вы“. Требование у меня было только одно: рассказывать о жизни своими словами честно и без прикрас. Если о чём-то говорить не хотелось или отвечать на какую-то тему было неприятно, мне достаточно было об этом сказать, и я сразу отступался.

Поначалу я испытывал сомнения. Думал: кто согласится говорить о личном с полным незнакомцем? Да и не просто на дежурные вопросы отвечать, а раскрываться, говорить порой сокровенные, исповедальные вещи. Здесь я был приятно удивлён. Я понял, что если к человеку подойти с уважением, с искренним интересом к его жизни, он отзовётся и пойдёт навстречу. Именно поэтому мне почти никогда никто не отказывал. Более того, даже люди изначально испытывавшие скепсис и подозрительность, начинали после моих объяснений смотреть на меня по-другому. Один из бездомных, перед тем, как дать мне интервью, спросил у меня с сомнением: кому это будет интересно? Я сказал: ты знаешь, я думаю – многим.

Один сибиряк, застрявший в Москве, рассказав мне о своей жизни, признался: „я сначала думал, ты – проститутка, а теперь вижу: ты – ничего мужик.“ В первую секунду слова его сбили меня с толку, но я понял, что для него слово „проститутка“ было обозначением для продажного журналиста. И не быть им – означало комплимент.

И всё же иллюзий о жизни на улице у меня не было никаких. Бездомность в Российской Федерации – это огромный социальный порок, Левиафан, с которым государство практически не борется. Точной статистики в стране не существует, но по различным данным, сейчас в России от 4 до 4,5 миллионов бездомных, причём средняя продолжительность жизни на улице составляет 7 лет.^{7}{8} По другим оценкам масштабы бездомности ещё значительней: некоторые эксперты насчитывают в России от 5 до 8 миллионов уличных бездомных.^{9} Но даже если взять заниженную цифру в четыре с лишним миллиона, то от неё становится не по себе. Цифра эта составляет около 3 % населения России и гораздо выше, чем численность всей российской армии. Наконец, четыре миллиона равняется без малого населению всей Финляндии. Это также больше, чем суммарная численность населения Эстонии, Латвии и Исландии вместе взятых.

В России бездомных привыкли маргинализировать и криминализировать. Такое положение дел прослеживается очень давно. В древней Руси и в Российской империи бездомных и бродяг столетиями относили к армии нищих, с нищенством же верхи боролись методами жестоких наказаний. Бродяг и побирушек отдавали в крепостные, им рвали ноздри, их били кнутом, клеймили и даже публично казнили. В XVIII–XIX веках власть была вынуждена признать, что полицейскими методами проблему бездомности не решить. И в результате была организована система призрения, ставшая вторым историческим этапом в борьбе с бездомностью.^{10}

Социальная политика и система поддержки стала быстро развиваться, но после Октябрьского переворота 1917 социальные достижения последних десятилетий были перечёркнуты коммунистической диктатурой. Позже, с ростом тоталитаризма в СССР был введен уникальный механизм государственного управления и контроля над населением, который держался на двух столпах: паспортной системе и системе прописки. Через регистрацию сталинизм получил возможность регулировать перемещение населения внутри страны. Люди, не имеющие прописки, автоматически причислялись к бродягам и привлекались к уголовной ответственности по статьям 198 и 209 УК РСФСР.^{11} По постановлению от 19 июля 1951 года бездомных выселяли в отдаленные районы СССР на пять лет с обязательным привлечением к трудовой деятельности.^{12}

Бездомность в СССР криминализовалась и при Хрущёве в ходе его „борьбы с тунеядством“ и использования статьи 209 УК „О мерах по усилению борьбы с бродяжничеством и попрошайничеством“.^{13} Продолжилась криминализация и при Брежневском режиме, принявшем приказ МВД 1970 года „О мерах по усилению борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно-полезного труда и ведущих антиобщественный, паразитический образ жизни“. Продолжились преследования и при Андропове, и при Черненко.^{14} В ходе Горбачёвской Перестройки репрессивное отношение государства к бездомными практически не изменилось, а с крушением СССР в начале девяностых ситуация начала резко ухудшаться.

Ельцинские экономические „реформы“, приватизация, слепое следование заповедям неолиберального рынка и хищнический турбокапитализм привели к краху, а социальная защищённость, существующая при СССР, рухнула. Произвол квартирного мошенничества, закрытие предприятий и потоки беженцев, помноженные на социальные проблемы вроде алкоголизма, наркомании и насилия в семье привели к массовой бездомности, которая игнорировалась Ельцинским режимом годами. Циничным образом, коррумпированный государственный аппарат, виновный в беспрецедентном кризисе и его последствиях, бросил своих жертв на произвол судьбы. Он действовал по принципу „спасение утопающих – дело рук самих утопающих“, который отразился и в законодательстве.

Указ „О мерах по предупреждению бродяжничества и попрошайничества“ от 2 ноября 1993 года был утопичен. А постановление правительства РФ от 7 октября 1993 года „О домах ночного пребывания“ с его последующими приказами и положениями оказалось контрпродуктивно, сильно усложнив получение койко-мест для бездомных. Для получения ночлега были установлены не только временные параметры, но и медицинские критерии. Оставаться в ночлежках бездомным можно было лишь 10 дней подряд и не более 30 дней в году безвозмездно, сверх же указанного срока надо было платить.

В дополнение к этому принятые в 90-е годы меры были противоречивы и хаотичны, а единый механизм реализации помощи бездомным на федеральном уровне отсутствовал. В результате, вопреки обещаниям Ельцинской администрации, сеть учреждений социальной помощи для лиц, оказавшихся в экстремальных условиях без определенного места жительства и занятий, так и не была создана. В 1995 году во всей России действовало всего лишь 25 ночлежек, 5 социальных гостиниц и 40 специнтернатов.^{15} В огромной стране с 3,3 миллионами бездомных это было каплей в море.^{16} И бесчисленное количество бездомных заплатило за это жизнью, погибнув от обморожений, туберкулёза, алкогольной интоксикации и пневмонии.

С приходом к власти Путинской администрации статус-кво в отношении бездомности мало изменился. Конечно, на фоне стабилизации таких шокирующих сцен бездомности, как в 90-е уже нет. На улице уже не встретишь опухших, красно-синих, завшивленных людей, потерявших всякий человеческий облик и распространяющих далеко вокруг себя невыносимый запах. Но тем не менее в правовой базе продолжают существовать дыры, а система поддержки бездомных плохо координирована и страдает массой недостатков. Следствием этого стало то, что бездомность не исчезла, она просто изменила формы. Несмотря на то, что условия несколько улучшились, в России как и раньше продолжают умирать тысячи бездомных.

Общей статистики смертности среди бездомных в стране не ведётся, как не велось её и в 90-е. И это очень удобно. Таким образом правительство избегает тематизировать то скандальное положение, которое царит от Калининграда до Тихого океана из года в год. Но если закрывать глаза на цифры, цифры от этого не меняются. Бездомные в России продолжают умирать в рекордном количестве, беспрецедентном для стран индустриального севера. И отсутствие мер со стороны власти для исправления этой ситуации равносильно тихому убийству своих собственных граждан.

Так по данным руководителя „Ночлежки“, на улицах одного Санкт-Петербурга живёт около 50–60 тысяч бездомных. Из этого числа по различным подсчётам каждый год в городе на Неве умирает порядка 1000–1500 человек.^{17} Но даже если взять консервативную цифру в более чем тысячу зарегестрированных смертей бездомных петербургского отдела записи актов гражданского состояния, она пугает. В действительности же Питер – это только вершина айсберга. А ведь ещё есть Новосибирск, Екатеринбург, Ростов-на-Дону, Нижний Новгород, Казань, Челябинск, Омск, Уфа, Красноярск и другие города миллионники, не говоря уже о бесчисленных городах и населённых пунктах, что поменьше.

При населении Петербурга в 5,3 миллиона мегаполис и другие города поменьше сильно проигрывают Москве. Столица с её лишь официальным населением в 12 380 000 становится прибежищем около 100 тысяч бездомных и занимает уверенное первое место по смертности среди них.^{18} И хотя данные смертности по Москве отсутствуют, столица, безусловно, лидирует по смертности среди бездомных мужчин, женщин, стариков и подростков.

В Сибири, на Урале и северных областях России ситуация со смертностью бездомных не менее трагична, но там она ещё больше скрыта от глаз. И если в крупных центрах есть хоть какая-то инфраструктура, хоть какой-то шанс, то в провинции тишина оглушающая. Послушные правительству СМИ отказываются бить тревогу и огромное количество обморожений и смертей бездомных замечают лишь в больницах и моргах. Но там служащие при всём желании не в силах повлиять на процесс, посколько сталкиваются лишь с его последствиями.

В России присутствие бездомных в лучшем случае терпят, в худшем их уничтожают. Характерно, что бездомных в обществе называют неполиткорректным и дегуманизированным словом „бомж“, против которого протестуют правозащитники и члены гуманитарных организаций, поскольку то унижает честь и достоинство человека. Советский акроним МВД БОМЖиЗ (Без Определённого Места Жительства и Занятий/регистрации) появился в 50-е.^{19} Как и БОРЗ (Без Определённого рода занятий) аббревиатура эта никогда не была идеологически нейтральным термином. Из милицейских протоколов задержания акроним в сокращённом виде перёшёл в сленг и мутировал в стигму, в обезличенную противоположность человеческому, в презрительный и уничтожающий штамп.^{20}

„Бомж“ на языке современной России и её чиновников – это завуалированное кодовое слово для маргиналов, изгоев, человеческих отбросов, „других“, и поэтому никто не возражает, когда они умирают. Так проще. Если человека обезличить, принизить и превратить в парию, то смерть бомжа – это не трагедия и даже не драма, а в лучшем случае статистика.

Смерть чьего-то брата, сына, сестры, дочери или матери нормализуется, даже тривиализируется. Именно поэтому бездомных у нас с такой лёгкостью оставляют замерзать на улице и нередко отказывают в приёме в казённые ночлежки, если они из другого города или области. В больницах ампутации обмороженных конечностей у бездомных также превратились в рутину, на которую никто не обращает внимания. Бездомных выгоняют с тех мест, где они ночуют: подъездов, с чердаков, из подвалов, из заброшенных зданий и с улицы. Их бьют и убивают группы хулиганов и правых молодчиков. Убийства бездомных в последние годы успели превратиться в тренд.

Здесь достаточно вспомнить, как в феврале 2011 года многолетний мэр Читы единоросс А. Д. Михалёв заявил во всеуслышание на заседании городской Думы: „к сожалению, мы не имеем лицензии на отстрел бомжей, а других законных способов справиться с ними сегодня нет“.^{21} После скандала Михалёв был вынужден извиниться, сказав в заявлении, что слова об отстреле были „неудачной шуткой“. Убожество собственной души мэр компенсировал клеветническим обвинением читинских бездомных во всех грехах от кражы имущества и убийств до устройства пожаров.^{22} Поразительным образом, единоросса и главу администрации, косвенно призывающего к расправе, с его поста не сняли и не осудили.

Но идея об уничтожении бездомных была не нова и практиковалась как до этого, так и после. К примеру, в 2015 году в Красноярске пьяные школьники сбросили бездомного с моста, потому что, по их словам, „хотели таким образом развлечься.“^{23} Позже, в 2016, а в Ногинске, в лесу, двум бездомным, проживавшим в шалаше, нанесли удары обухом топора, после чего их задушили.^{24} Убийства по стране продолжались и в других регионах. Вскоре Вологодский областной суд приговорил двух молодых жителей Белозерска, которые убили бездомного, а спустя несколько минут сделали шокирующие кровавые селфи и записали видео с бравированием убийством и угрозами зарезать остальных.^{25}

Через некоторое время бездомного забили до смерти в Рославле Смоленской области. А житель Новокузнецка не просто зарезал бездомного ножом, но и всерьёз рассчитывал на оправдательный приговор в зале суда.^{26} И, наконец, убийства бездомных достигли апогея в 2017 году, когда была арестована банда „чистильщиков“. Банда эта убивала бездомных ножами, молотками и кастетами в Москве, Подмосковье и Ярославской области. И её члены были признаны судом виновными в убийстве более пятнадцати человек.^{27}

Несмотря на арест и тюремное заключение некоторых преступников, большинство убийств, избиений и калечений бездомных в России не фиксируются. Виновные как правило не арестовываются и остаются безнаказанными. Те же немногие преступники, которые осуждаются по делам об убийстве бездомных, получают в основном бытовую статью УК, а не пункт Л статьи 105 (по мотивам ненависти или вражды в отношении какой-либо социальной группы).^{28} Исходя из этого даже у правозащитных организаций статистика нападений на бездомных сильно занижена, поскольку они регистрируют лишь те редкие случаи, когда мотив ненависти признан следствием.^{29}

Существует и другое явление – убийство бездомных „паспортистами“. „Паспортистами“ называют мошенников, которые убивают бездомных, чтобы завладеть их паспортами и заключить по ним какую-нибудь сделку.^{30} Бездомных также нередко поджигают живьём, обливают кислотой и режут ножами или бритвами.^{31} И хотя происходит это с пугающей периодичностью, в прессе об этом совершенно не пишут. Знаменитая правозащитница и активистка по делам бездомности Елизавета Глинка, более известная как Доктор Лиза, даже завела архив фотографий подожжённых. Бездомных трусливо поджигают спящими ночью какие-нибудь подростки, но взрослые также участвуют в поджёге на улице и в домах. По словам Глинки, бездомный заходит в подъезд погреться, его обливают бензином из зажигалки и поджигают. После этого Доктор Лиза и её сотрудники перевязывали ожоги по пять-шесть часов.^{32}

Нападения на бездомых по стране происходят настолько часто, что производят впечатление, будто на них открыт сезон охоты. И это происходит при сознательном попустительстве правительства и правоохранительных структур.

В одном исследовании ИСЭПН РАН отмечается, что основную угрозу для себя бездомные видят в работниках правоохранительных органов (30,8 %), а также в группировках подростков (34,6 %). Исследование „Социальные проблемы современной России: московская специфика“ показывает, что к бездомным беспощадны не только скинхеды, но и подростки из вполне благополучных обеспеченных семей, так называемые „добровольные санитары, избавляющие город от заразы“.^{33} По утверждению обитателей улиц, работники правоохранительных органов предпочитают не вмешиваться и не пресекают действия молодежных группировок, которые жестоко их избивают. Нередки и случаи, когда полиция сама собирает с бездомных дань, избивает их, унижает, подвергает психологическому воздействию и принуждает их к признанию вины за несовершенные преступления.^{34}

В атмосфере ненаказуемости этот постыдный статус-кво остаётся в силе уже много лет. Причина подобного презрения к правам человека, заключается в том, что в России бездомные – это по большому счёту не-люди, не-граждане, не-россияне. Они существуют среди нас, но находятся вне политической, экономической, правовой и большей частью социальной сферы. Вследствие этого дискриминация бездомных рассматривается как нечто само собой разумеющееся.

У бездомных нет серьёзных защитников их интересов. И результатом этого становиться то, что из бездомных пытаются сделать козлов отпущения, обвиняя их в росте преступности, асоциальности и других пороках. Л. С. Алексеева в своей работе „Бездомные как объект социальной дискредитации“ абсолютна права: дискредитация эта происходит целенаправлено. Утратив признаки „тотального“, государство оказалось неспособным удовлетворить нужды и потребности населения.^{35} Оно знает, что потерпело поражение, и пытается обвинить в своём провале другого, отвлекая внимание от себя.

Исходя из этого вся дискуссия в обществе сводится к тому, что бездомные должны сказать спасибо, за то, что имеют – пусть даже то, что у них есть, и близко к нулю. Поскольку у правительства решения проблемы беспризорности нет, дискурс незаметно переводится с бессилия государства, неспособного позаботиться о своих гражданах, на благотворительность. Благотворительность же при всём желании проблемы бездомности решить не в силах.

Благотворительность в России в отношении бездомных – это всё равно что пластырь на глубокое, ножевое ранение. Корни проблемы настолько глубоки, что поверхностная, паллиативная мера ничего не изменит, в лучшем случае, поможет немного замедлить кровотечение. Необходима прогрессивная и последовательная реформа, но возможна она лишь со стороны государства, которое в реформировании своей социальной сферы опять-таки не заинтересовано. Вместо этого правительство перекладывает тяжесть заботы о бездомных на церковь и частный сектор. Происходит своего рода неолиберальный аутсорсинг, целью которого является минимизация бюджетных затрат.

На фоне слияния российского государства и церкви подобное сбрасывание отвественности очень опасно и чревато нарушением прав бездомных. Помощь бездомным должна быть централизована, структурирована и происходить на секулярной основе, вне зависимости от религиозных убеждений попавшего в беду. Вместо этого государство отдаёт опеку о бездомных на откуп посторонним. В России, безусловно, существует большое количество приходов, монастырей и частных организаций, где бездомным помогают и искренне о них заботятся. Честь им и хвала за это. Но дистанцирование государства от своей прямой обязанности приводит к тому, что многие организации, секты и частные дельцы злоупотребляют проповедованием слова Божия, введением обязательных молитв и религиозных правил.

Бездомные оказываются поставлены в зависимость от своих благодетелей и вынуждены играть по их правилам. Свобода воли нарушается и начинается принуждение. Представители рабочих домов, реабилитационных центров и представители различных церквей утверждают, что насильно в них никого воцерковлять не собираются. Но в действительности это не так. Ситуация гораздо сложнее, чем кажется, и давление на бездомных вписаться в религиозное окружение и „соответствовать“, безусловно, оказывается сильное. Также за отсутствием альтернатив многие бездомные вынуждены проживать в православных монастырях, где они оказываются подчинены строгим распорядкам, аскетизму, дисциплине и обязательному труду.

Хуже того, ряд квазирелигиозных организаций в России имеет весьма жёсткие методы контроля с массой правил, запретов и порой даже слежкой за бездомными, живущими среди них. Христианский фундаментализм в России не просто растёт, но и капитализирует на масштабах бездомности. В этой связи отдельную проблему представляет собой и многие трудовые дома. Во многих из них происходит эксплуатация людей, попавших в трудную жизненную ситуацию.

Я говорю о местах, где на бездомных профитируют вербовщики, тёмные дельцы и псевдо-самаритяне. В большинстве рабочих домов денег за работу платят мало, в некоторых бездомным зарплату выплачивают лишь частями, по чуть-чуть. А в остальных деньги за работу обещают, но не выплачивают вообще, прикарманивая заработанное жильцами. В результате бездомные живут на положении трудового рабства и работают только за еду и ночлег. Поразительным образом, никакого чёткого государственного контроля и проверок в подобных местах не проводится, и произвол цветёт.