000
ОтложитьЧитал
И вдруг произошло невероятное. Мужчины медленно и планомерно подтолкнули меня ближе к часам и одним из кожаных хомутов крепко пристегнули мою талию к центральному цилиндру, на который крепятся стрелки. Кажется, даже болтом ремень скрепили. Они затянули мою талию так крепко, что я, сама уже в подобных ремешках, еле могла дышать. А, надо заметить, в Викторианский век барышни привычны к тугим корсетам. Мои бедра и лодыжки тоже обхватили ремнями и поместили обе ноги, крепко связанные, на часовую стрелку – five-o-clock. А руки за предплечья и запястья – чуть более свободно связанные – на часовую и минутную стрелки.
Так, что свободным оставался лишь торс и шея, а руки ходили перед моим лицом наподобие стрелок. Я была так ошарашена, что даже не пыталась возражать. Даже когда мужчины, проверив, надежность креплений, покинули меня и молча, спустились по лестнице.
Мне приходилось выгибать сустав при прохождении секундной стрелки, и я боялась, что вывихну его. К тому же, я не знала, надолго ли я в таком положении. Ибо с течением времени, я рисковала просто сломать позвоночник. Какие бы безумные вещи не происходили, время неумолимо идет вперед. Первый раз в жизни это приобрело для меня иной смысл. Я проверила крепления на руках и ногах. Они не оставляли мне шанса освободиться. К тому же в зале было множество людей. Я заметила это, когда первый шок прошел.
Фронтальная часть зала была заполнена массивными круглыми металлическими столиками и креслами. Они стояли на круглом подиуме, который и с помощью какого- то механизма медленно крутился. Так, что все люди за столиками плавно проплывали подо мной. Гости уже начали собираться к ужину, на который меня таким образом позвали. И даже острее, чем боль и страх быть сломанной пополам, как кукла, я ощутила стыд. Высоко над этим залом, футов на двадцать, висела я почти в неглиже, да что там говорить – без него, в самом странном из положений в моей жизни.
Мне не завязали рот, и я могла бы позвать на помощь или хотя бы возмутиться. Но мое достоинство, вернее его остатки, не позволяли мне этого сделать. Да и какой смысл?
Слуги не поднимали на меня взгляда. Некоторые гости смотрели с любопытством, а некоторые, казалось, просто сверяли время. Даже если бы я зарыдала, зал легко поглотил бы звук. Было шумно. Где-то играла музыка. Похоже, общество было почти в сборе. Люди и нелюди были нарядно и состоятельно одеты. Болтали, пили шампанское и абсент, курили кальян, кто-то прохаживался по залу. А я была просто предметом интерьера. Вещью. Если вещь на что-то жалуется, то на это либо не обращают внимания, либо это удивляет. Вещи положено молчать. У меня начинали затекать шея и плечи, приходилось держать их в постоянном напряжении. Чтобы отвлечься, я стала всматриваться в зал.
Я заметила, что многие дамы прибыли на прием в сопровождении как кавалеров, так и своих рабов. Либо им предоставили их здесь. В основном это были юноши человеческой расы или расы фейри. Они чистили фрукты для своих хозяек, готовили кальян, подавали напитки. Некоторые просто сидели у ног хозяйки наподобие комнатных собачек, и те гладили их по голове и плечам. Большинство рабов были обнажены до пояса, одеты только в штаны из кожи и ошейники с медными заклёпками. Было в зале и несколько рабынь. Они наоборот были одеты лишь до пояса и носили жесткие корсеты под грудь, которые приподнимали ее и делали бесстыдно прекрасной.
***
Наконец музыка стала тише, и в зал вошел сам хозяин вечера, мой знакомый вервольф, в сопровождении дамы расы сне́йков. Это наиболее древняя, и по моему мнению, наиболее умная раса в этом мире. Это всегда были и есть расчетливые и злопамятные существа. Перебегать им дорогу я не советую никому. На данный момент сам премьер-министр Её Величества является представителем этой расы. С течением эволюции снейки приблизились к привычному для человеческого глаза внешнему облику. Но все же остатки чешуек на коже, длинные когти, полное отсутствие волос на теле и голове, узкие зрачки порой производили отталкивающее впечатление. Несмотря на все это, дама, сопровождающая господина, была грациозна и прекрасно держала осанку леди. Джентльмены привстали, приветствуя их. Дамы улыбались и кивали.
Они сели за столик, украшенный букетом белых ирисов. Он был ближе всего ко мне, почти под часами. Снейк подняла на меня свои желтые глаза дракона, и раздвоенный язык едва заметно облизнул ее синеватые губы. Мастер же, казалось, вовсе не обращал на меня внимания, пока не поднялся для тоста.
– Леди и джентльмены! – прогремел его голос, обращаясь к публике, – Ведь у нас здесь присутствуют только благородные леди и только джентльмены, – он сухо усмехнулся, и по залу прокатились смешки, – Давайте поднимем кубки за время. Ведь в его течении есть красота. Разве нет? – все подняли глаза на меня, и, наверное, даже издалека было видно, как я покраснела – И, тем не менее, упускать время нельзя. Для нас это опасно. Ведь все мы смертны. За время!
Публика с возгласами осушила свои кубки. Странный был тост, туманный и невеселый. Хотя и мне было не до веселья.
Общество снова занялось разговорами, а за столик к господину подсел странный тип. Это был невысокий худой мужчина с редкими волосами, редкой рыжеватой бородкой, желтыми зубами и маленькими ручками. Он тоже был оборотнем, хотя вервольфа такого телосложения встретишь редко. Я не слышала, о чем они говорили, но беседа была оживленной, и голос его был скрипучим и тонким, как несмазанный металл. Он не был стар и не был молод, этот тип. Он был как-то непоколебимо вечен. Как неотвратимая беда, каменные статуи египетского некрополя или же мумия фараона, которую недавно привозили на обозрение публике. Да и чем-то он был похож на мумию. Почему то только при взгляде на него мне стало противно. И страшно. Смешно право, чего еще я могла бы бояться? Ведь скорая смерть от вынужденной «акробатики» была не за горами.
Снейк же не спускала с меня глаз, не слушая мужчин. Вдруг она с грацией хищника поднялась со своего места и моментально взбежала по лестнице на каминную полку. Вервольф только кинул на нее взгляд. Она подошла ко мне вплотную. Волоски на моей коже встали дыбом от прикосновения к моей шее ее длинного тонкого языка.
– Сссладкая, – прошипела она, – тебе больно? – она взлянула на мою неестественно вытянутую шею, предплечье, которое уже начинало опухать от работы сустава.
– Да, – прошептала я, – вы поможете?
– Конечно. Знаешь, как унять боль? Перебить ее ещщщё более острой болью.
Она с улыбкой достала из жилетного кармана длинную тонкую цепь, вернее три цепо́чки, соединенные посередине. На двух из них были зажимы, которыми она медленно прихватила сначала левый мой сосок. Потом, увидев, как исказилось мое лицо, прихватила и правый. От неожиданной резкой боли из моих глаз брызнули слёзы.
– Вот видишь, шея уже и не болит, – прошипела снейк и спустилась с каминной полки, держа в руке третий длинный конец цепи.
Я мысленно взмолилась, что бы он был достаточно длинный, и ей не пришлось его натягивать. Если только она не сделает это специально…Ах…Снова острая, пронзающая, обостряющая все чувства боль. Цепочка звякнула в руке моей мучительницы, другой рукой она уже преспокойно держала чашку чая. Только боль немного утихла – меня ждало новое ощущение – часовая стрелка дернулась вместе с моими ногами, и движение причинило мне новые страдания.
– У нас теперь всегда шесть часов и всегда время пить чай, – пропела своим скрипучим голосом снейк.
Вот уж действительно безумное чаепитие. Грудь начинала неметь. Я застонала. Странный собеседник господина посмотрел на меня, затем что- то быстро начал говорить. И вдруг зло ударил свои маленьким кулаком по столу. Никто, даже снейк, попивающая с холодным спокойствием свой чай и занятая моей грудью, не обратила внимания на эту ссору. Свору – съязвила бы я, если бы была в состоянии.
– Я не раздаю свои вещи! – прогремел вервольф и широким жестом смахнул фарфоровую чашку со стола. Она со звоном разбилась о каминную полку. Снейк хихикнула. Странный тип оскалился. Господин оскалился ему в ответ. Сейчас они более всего походили на двух волков, не поделивших добычу. Зрелище было воистину ужасным. Я подумала, как бы они не начали трансформироваться.
Не знаю, что измотало меня больше, физическая боль и усталость или шок от увиденного, но голова моя упала на грудь, а я сама провалилась во тьму.