Глава 1
Где будет всего лишь сделана попытка приоткрыть покрывало тайн над самой тайной. Так что успех этой затеи ещё не очевиден, и многое будет зависеть от податливости самой тайны и нашего её понимания. К чему, как вскоре выяснится, путь долгий и очень кропотливый.
Из глубины застолья раздаётся звенящий звук постукивания чайной ложечкой по чашке, в унисон этому звуку отзваниваются сердца сидящих за столом слушателей, их сознание дозревает до внимания к рассказчику, и с его стороны полился рассказ очередной части его многологии:
Если ты часть чего-то целого, то это накладывает на твоё мировоззрение свою печать соответствия твоей свойственности. И оттого ты смотришь и видишь окружающий тебя мир не в полной картинке, а только отчасти; в той части, которая ближе всего к тебе. И полную картину сущего, ты можешь воспроизвести только домысливая. И получается, что мир вокруг тебя, в котором ты сейчас живёшь, а может существуешь (кто тебя там знает), реален для тебя только на некое значение, соответствующее области твоего разумения, а что за пределами твоего сознания, то там всё спорно, несущественно и не так реально.
А вот на какое значение существенности реален для человека мир, то всё зависит от того, насколько ты, элементарная частица, из которых и состоит весь этот мир, но по твоему мнению всё наоборот, и целый мир расколот на свои элементы жизни, вот на такие как ты и ещё много других дураков, неограничен или ограничен в своём умственном развитии (это если рассматривать жизнь с сознательной точки зрения, опирающейся на умственную константу – это тоже есть элемент разделения).
Плюс ко всему этому, ты во всех своих действиях руководствуешься принципом разделения (всем известно изречение «разделяй и властвуй»). И этот принцип, и надо отдать ему должное, действительно показал свою эффективность во многих сферах человеческой жизни. И даже в стремлении человека познать целое, – а каждая часть чего-то большего, как бы она себя не индивидуализировала, всегда тянется к общему, – основывается на этом принципе. Чтобы познать целое, нужно расщепить его на свои частности, где, познав их, можно составить картинку нашего общего целого.
Вот оттого-то человек и делит мир на свои составные части, при этом, как правило, согласно своим интересам. И это не просто его блажь, связанная с его более комфортным обустройством в своей жизни, – люблю я, знаете ли, подурить людям головы, – а это его природная данность. А кого не устраивает такое природное объяснение, – и такие люди обязательно найдутся при всей нашей разделённости-то, – то для них, как я понимаю, для людей с теологическими воззрениями на миропостроение, у меня приготовлена отсылка к Вавилонской башне. Где впервые на практике и весьма эффективно, была применена стратегия по разделению людей – эта операция под руководством самого(!), называлась «смешение языков». После чего и разговоров никаких не могло быть о том, чтобы закончить строительство Вавилонской башни.
Так что нет ничего удивительного в том, что этот наш мир так во всём разделён и ограничен границами этого деления (это обязательный элемент деления – тот же торт, когда режешь его на свои части, то его части ограничены границами краёв кусков). И не только территориально, со своими планетарными и что помельче, государственными границами, с временными поясами, границами сознания (дальше горизонта моего зрения я не могу себе представить того, чтобы там могли люди жить; их там сплющит к чёртовой матери), и ещё многое чего, что себе надумает часть общего, человек (а вот в этом деле человеческий разум безграничен), а когда уже кажется, вот всё, наступил предел и дальше уже нечего делить, то всё равно откуда-то выискивается умник (явно математик и не явно пророк в одном лице – таков закон местного мироздания, часть реально видится, а другая домысливается) и он уже с помощью цифр начинает делить этот мир.
Великий счетовод и математик.
– Мы, – громогласно заявляет этот явный математик, а вот пророк он спорный, – на данный временной момент самый разделённый народ. – Здесь этот математик делает внимательную паузу к новообращённым в его числовую веру людям, число которых бессчётно, а сосчитать никому на ум не придёт по причине их малой счётной грамотности – народ не очень богат, а скорее беден (а может от налогов уходит), и поэтому им большие цифры незнакомы. А уже из этой причины вытекает то, почему этот, на математике помешанный человек, сумел завладеть умами этого народа. Он рассмотрел положение народа с расчётливой позиции: он всё, как следует, посчитал, взвесил (человек не бескорыстен и он хоть на край света за тобой пойдёт и всему поверит, если не видит здесь для себя перспектив, а там, за горизонтом, есть возможности развернуться), вывел свою формулу счастья, в фундамент которой заложил цифровой алгоритм «надо сорок лет помотаться по свету и тогда всем будет счастье», и этим он взял людей так далеко не заглядывающих, мало считающих и главное с надеждой на счастье в душе.
– Тут главное обозначить реальные сроки, и тогда дело в шляпе. – Всё знает о человеческой психологии этот реально математик с большой буквы, психолог и только в некоторых глубокомысленных головах пророк.
– И только через разделение можно в итоге соединить в целое, в свою общность, когда-то разделённый народ. – Громогласно добавил этот математически мыслящий человек и про себя уже добавил. – Этого вы, правда, сейчас не поймёте, это высшая математика (а может и вся высокодуховная), когда два мнимых числа, со знаком минус, то есть разделения, складываются между собой, то в итоге получается плюс и при этом плюс вдвойне.
Но человек чаще готов не верить, чем верить, даже если он сперва поверил тебе, или вернее, этому человеку с математическим складом ума и горящим идеей взглядом (явно формулой счастья его голову озарило). Вот и обращённый к нему лицами народ, не слишком счастливо и понимающе выглядит в ответ. И у него вроде как есть к математику вопросы. А так как он силён в основном в математике и счёте, то и вопросы к нему следуют математической направленности.
– Сколько? – вырывается голос из несколько приунывшей людской массы.
– Чего сколько? – не поняв, о чём это его тут спрашивают, и заранее, к чему все эти вопросы, переспрашивает этот математик и, как вскоре выяснится, отличный счетовод, пытаясь рассмотреть в толпе этого искателя математической истины.
– Сколько ещё? – уже с уточнением звучит вопрос и не пойми от кого.
– Да чего сколько? – начинается раздражаться ведущий математик, так пока и не сумевший разглядеть этого искателя истины.
– Нам мучиться с тобой? – а вот этот вопрос задел за живое математика. И хотя он догадывался о том, что человек не благодарная скотина, и что вот такого рода вопросы, когда-нибудь, да начнут рождаться в головах непонимающего своего счастья народа, всё же когда он прозвучал сейчас впервые, это как-то даже было для него неожиданно, и математик почувствовал сильную обиду и особого рода досаду. – Я вон, всё ради них бросил, – первый после фараона пост в стране, свою беззаботную жизнь, где я имел доступ к самым первым красавицам царства, – а они так ко мне.
И уж если быть до конца откровенным и честным, то этот математически мыслящий человек, шёл на немалый риск, когда взялся за всё это, уж очень не простое дело – выступить проводником для заблудившегося в тяготах своей жизни народа, и не простым проводником, ориентирующимся на местности, а ему следовало искать ориентиры в душах ведомых им людей, и привести их не в какое-нибудь отдалённое, обетованное место (там пряничные берега омываются кисельными реками, без этой уловки всё же не обошлось), а туда, где им будет по душе, и не только физически комфортно.
И тут по истине, а по-другому и не получится, нужно обладать большой силой воли и немножко дурости в голове, чтобы было на что опираться в своих, в здравом уме не объяснимых поступках (а не только математическими способностями и умением разыгрывать шахматные партии). И видимо всё так природно сложилось в этом математически мыслящем человеке, – у него всего было в самой необходимой степени, – что он не спасовал перед сулимыми ему фараоном неприятностями, – ну смотри, я не люблю когда меня водят за нос, – и, закатав рукава своего богато расшитого дорогими каменьями халата, взялся за это, по тем временам немыслимое дело – пойти против воли бога на земле, самого фараона египетского (а других и во все времена не наблюдалось).
Правда он, преотлично зная характер фараона, – он, как и все фараоны, до чего же упёртый и зацикленный на своём фараонстве тип, – на рожон не лез, напрямую раскрывая ему свои настоящие планы (зачем ему всё знать, у него итак забот полон рот с этими казнями египетскими; жесток на расправу был фараон). А он, используя многогранность родного языка фараона, с его неоднозначными трактовками и сложным пониманием даже для современных людей, археологов и языковедов, заверил фараона в том, что сможет ему помочь хотя бы в одном деле по наведению порядка в стране – вывести один прехитрый народ на чистую воду. Вот так прямо и сказал, пристукнув по облицовочную плиткой полу посохом, – даю слово, только я и смогу. – После чего немного смягчил свой нрав и добавил. – Вижу, как ты, фараоша, намучился с этим неблагодарным народом, так что моя помощь тебе придётся ко двору. И как говорят в таких сложных случаях, у семи нянек дитя без глазу останется.
– Это ты к чему? – задался вопросом фараон, ничего не поняв из последнего ему сказанного.
– Так, к слову, пришлось. – Сказал этот великий математик и счетовод, и сам не поняв, к чему он это сказал и откуда у него это в голове взялось.
И, наверное, ещё при этом разговоре фараону нужно было задуматься и быть повнимательней к этому своему многообещающему собеседнику. Чего им не было сделано (всему виной его фараонская самонадеянность) и как результат, фараон не учёл того, как этот великий математик и счетовод интегрально мыслит, со своими предельными значениями и разбросом своего понимания в этих границах.
И он действительно вывел свой народ (все люди немножко собственники, вот они и не чураются, где только можно вставлять эти свои собственнические эпитеты) на чистую воду, но только по другому случаю и в других пределах фараонского понимания. А как только фараон понял, что значат для него все эти обещания этого, ещё вчера, под вечер, верного товарища и чуть ли не брата, известного нам пока что под именем великого счетовода и математика, то было уже поздно – чистые воды Нила сомкнулись над ним и его войском.
Но ладно с этим неверующим в достойные верования вещи фараоном, с ним вопрос, хоть и не без трудностей, а был решён. К тому же он человек посторонний, хоть и был влиятельный. А вот сейчас дело совсем другое, и великий математик и счетовод в одном лице, более чем расстроен, столкнувшись с таким непониманием себя со стороны людей не пришлых и сторонних, а тех, кто ему ментально очень близок по духу и, что уж греха таить, то и по собственной расчётливости.
И он, услышав все эти претензии к себе, даже на одно мгновение хотел всё бросить, и, оставив всех этих ведомых им людей на произвол собственной судьбы, уйти в пустыню. С чем, с этим нетерпением в мыслях, этот до величия расчётливый математик, на один мысленный миг отвернул свой взгляд от своего народа и посмотрел в безбрежную пустынную даль. Где он, вдруг осознав, что уже находится в пустыне, и значит, ему далеко ходить не нужно, а вот эти возникшие к нему вопросы претензионного характера, это есть своего рода испытание его на веру в основы своего математического мировоззрения, решает не покидать своего народа и укрепить его веру в себя, вычистив из его рядов сомневающихся.
– Надо вначале этого сомневающегося в моей миссии гада вычислить. – Решает этот математик (а по-другому он и не умеет мыслить), и, сфокусировав своё внимание к толпе, закидывает крючок в виде ответной претензии к спросившему (на самом деле он начал делить людей на глупых и…А не важно ещё на кого).
– Это кто там такой смелый, что прячется за женскими юбками?! – громогласно вопрошает математик, не сводя своего взгляда с толпы. А толпа поволновалась, поволновалась и как инородный элемент выдавила из себя этого умника, которому вечно спокойно не стоится и всё что-нибудь чешется спросить. – И не побоюсь и выйду, Моня! – заявил совсем молодой человек в рубище и с таким же, что и у математика горящим взглядом, выходя из толпы на свободную площадку перед математиком, как сейчас выяснилось, зовущимся среди своих, Моней. И надо понимать, что это не его полное имя – а всё дело в том, что эти развивающиеся события происходили в пустыне, где с водой имелись большие сложности, и приходилось на всём её экономить, в том числе и на разговорном языке: вот и приходилось уменьшать слагаемые и имена.
И как ещё понимается теперь, то этот математик был тем самым Моней(!), самым расчётливым человеком своего времени, математиком каких белый свет не видывал (он работал в областях неизведанного), разработавший основные принципы построения матрицы, основоположник теории горизонта событий, в границах которого движется и существует человечество. Вот что за великий человек был этот Моня.
Ну а наш математик или Моня, в общем, нисколько не удивлён, что его последовательным (это домысленная реальность) критиком оказался всем известный своим вечным недовольством и привередливым характером, Авва. И как только Авва предстал перед математиком, то он не удержался от выражения своих эмоций. – Так это ты, Авва, сукин ты сын и подкаблучник! – мастерски владея искусством словесной риторики (в его словах прозвучал отсыл к авторитетам), Моня в одно своё предложение перевёл всё внимание толпы на Авву.
И теперь все вокруг и забыли о своих претензиях к Моне, а всем было совершенно непонятно, с какой это стати, этот Авва, человек подверженный крепкому влиянию своей властной и быстрой на расправу супруги, столько на себя берёт авторитета и права на сомнение.
– Ты, Авва, вначале у себя в семье разберись, кто там у вас главный, а уж затем морочь людям голову своими вопросами. – Пока по дружески и жалеючи Авву (его явно подбивала на эту его неуёмность его нетерпеливая супруга – не желает она, видите ли, ждать счастья, как все, а ей всё сейчас подавай), с таким посылом посмотрели на Авву его сородичи, люди, в общем-то, неплохие, но когда прижмёт обстоятельствами, то могут и вспылить, надавав ему по сусалам. И если на то пошло, то не только у одного Аввы в дорожной повозке сидит и вредничает невероятно требовательная ко всему что касается её, супруга. И каждый из здесь, на лобном месте, находящихся мужчин, испытывает на себе стойкую неприязнь и недовольство своей второй половины, для которой всё не так и всё не эдак. Но ничего, они держат себя в рамках благородства и не выносят сор из семьи на общественное обсуждение.
Между тем слово берёт Моня, человек тоже добрый и отлично понимающий нужды и сложности положения своего народа – всё зло от баб, ради которых они рая лишились. На что у них, как оказывается, иное, полностью отвергающее очевидность мнение. Их, вообще-то, никто не выгонял оттуда. А только Адаму указали на дверь. А они, а точнее Ева, видя, как удручён и неприспособлен к жизни поникший головой Адам, пожалела его на свою голову и так сказать, спасла его от самого себя и верной смерти от этого одиночества. И только посмей выразить сомнение в сторону этой их абсурдной версии, то вмиг на практике отправишься проверять свою выживаемость наедине с самим собой.
– Так какие у тебя есть вопросы, Авва? – интересуется у Аввы Моня.
– Ты обещал нам, что за этим горизонтом нас ждёт другая жизнь. А я пока что-то этого не заметил. Как упёршись в горизонт своей мечты, идём, так и продолжаем идти. – Вполне по делу выражает претензии Авва. И теперь все смотрят на Моню и ждут от него ответа.
Моня, как большой мастер риторического слова, снисходительно улыбается в сторону такого наивного Аввы, и спрашивает его. – А разве мы, указанный мной горизонт, уже преодолели?
– По моим расчётам да. – Авва просто поражает Моню своей самоуверенностью и эгоцентричностью рассуждений. Он, видите ли, тоже знает основы математики и умеет считать, и у него даже есть свои расчёты и планы на эту их экспедицию. И пока ты, Моня, тут за всех стараешься, переживаешь и на себе несёшь весь груз ответственности, я, Авва, как человек куда как более дальновидный и расчётливый, отсижусь у тебя за спиной. А как только увижу, что нам с тобой не по пути, то бывай, как знаешь.
– По твоим расчётам. – Громко усмехается Моня, вызвав улыбки у всех вокруг, кроме самого Аввы, человека без чувства юмора на свой счёт и как уже было выше замечено, то живущего серьёзно и вредно для окружающих его людей. И понятно, что первым его ответным желанием было желание поинтересоваться у Мони: «А что тут смешного?», но Моня предупредительно сам ответил на этот его незаданный вопрос. – И что это за расчёты такие, о которых нам ничего неизвестно? – уже без всяких шуток, а на полном серьёзе интересуется у Аввы о его будущих планах Моня. О чём крайне интересно знать и всем вокруг людям, вдруг почувствовавших неладное с этим Аввой.
И всем людям тут собравшимся и стоящим вокруг Мони и Аввы, а деваться им просто было некуда, вокруг пустыня, сейчас не просто кажется, а они на все сто процентов уверены в том, что Авва не только расчётлив, – что в разумных пределах приветствуется (если не давать свою мошну в рост, то какой рост экономики может быть), – а он за их счёт такой беспринципный негодяй. – За дураков нас всех считает, вот на чём основываются его расчёты! – возможно впервые за всё это время, все взгляды присутствующих здесь людей единодушны насчёт этого расчётливого молодца Аввы.
И всем тут начинают вспоминаться до сегодняшнего дня несущественные детали в поведении Аввы, и разные мелочи, которые он на некоторое время позаимствовал у них. И если сложить все эти мелочи вместе, то это уже никакая не мелочь, а тут целое состояние выходит (так на практике реализуется принцип нахождения целого через первоначальное его разделение на мелкие части). А вот куда собрался деться с этим состоянием Авва, то это не вопрос для человека с состоянием – да за тот же горизонт, где его потом только и видели. – Так вот почему Авву так интересовал вопрос расстояния до горизонта! – осенила догадка всех вокруг людей. – Для его расчётов, как нас тут всех кинуть в неоплаченном долгу, нужны точные цифры. – И озарённые этим открытием подлой сущности Аввы люди, так цепко в спину Аввы посмотрели, а руки у них сжались в кулаки, что у Аввы спина вспотела, так его обдало жаром.
Правда среди этого общего мнения на Авву, нашлись и не так крепко на его счёт думающие люди. И им такой ход мысли Аввы в некотором роде показался заманчивым и в чём-то даже логичным. – А Авва не такой уж и простак. – Подумали эти не крепкие умом личности, с досадой также подумав, как они так неразумны и нерасторопны как этот Авва.
А Авва и сам понял, что сболтнул лишнее, и теперь судорожно соображал, как отговориться от обвинений в отступничестве, которые непременно возникнут. И при этом ему соображать нужно немедленно, а иначе …Он сам знает, что с ним будет. – Я это…думал…– сбиваясь на слова, было заговорил Авва, но на этом всё, Моня его в одно своё вопросительное замечание заглушает. – Ах, вон оно что! Он у нас сам думал. Ну, тогда понятно. Только одно непонятно, как это тебе разрешили так разбрасываться мыслями. Ведь у вас в семье есть, кому думать? – от души рассмеялся Моня, к чему тут же присоединилось огромное количество его сторонников. А вот у этого расчетливого Аввы сторонников не было и ему пришлось в одиночестве быть осмеянным.
– А теперь серьёзно. – Утихомиривает смех Моня и, обведя взглядом толпу своих сородичей, остановившись в конце на Авве, пускается в объяснения. – Пустыня, по которой мы все с вами идём, помимо всех трудностей, которые встают на нашем пути и которые мы мужественно преодолеваем, наиболее опасна своими миражами. Которые стараются манипулировать нашим сознанием и направляют наше разумение на ложный путь. И все эти расчёты, которые нет, да и возникнут в наших головах, всё пустая трата времени. И указанный мной горизонт, нельзя определить простым визуальным образом, для его узнавания требуется иной подход. – Моня сделал необходимую для себя паузу, чтобы продохнуть. Затем приподнялся на примеченный им рядом бугорок и, указав рукой внимающему ему народу на бесконечность пустыни вокруг, заговорил:
– А так как всё вокруг подчас иллюзорно и нельзя быть полностью уверенным в том, что видимость указывает твоим глазам, то в этих условиях нужно полагаться на образное восприятие окружающего мира. Где наша реальность будет определяться из двух констант – действительности, которая может себя подтвердить путём осязания, и нашего домысливания на основе нашего доверия к этой реальности. – На этом месте Моня присаживается, зачерпывает в руку горсть песка и, пересыпая песок из одной руки в другую, продолжает свой рассказ. – И если этим новым, образным взглядом посмотреть на эту пустыню, то она представится нам в образе песочных часов. А горизонт, так не дающий нам покоя, это образно, узкое горлышко, через которое пересыпается песок из одной чаши часов в другую. И как только чаша нашего терпения переполнится, то тогда мы и придём к нашей конечной цели. – Моня досыпает весь песок из одной руки в другую, и, держа эту руку с песком, поднимается на ноги. После чего он опять окидывает взглядом собравшийся напротив него народ и спрашивает его:
– А теперь давайте ответим себе на вопрос. Переполнилась ли наша чаша терпения или ещё нет? – Моня целеустремлённо смотрит на Авву, который уже и не хотел больше влезать в большую политику, но сейчас он оказался на её переднем крае и этот взгляд на него Мони, требует от него ответа. Ну и Авва, в свойственной ему манере, как всегда себе на уме и он не прислушивается к общему мнению и людскому настрою, – а там, в общих рядах нет разброда во мнениях, а все как бы сплотились в своей поддержке Мони, – вместо того чтобы выразить, если не полную поддержку Моне, а хотя бы придержаться нейтралитета, – ты, Моня, нас сюда завёл, тебе нас и выводить отсюда, – начинает задаваться вопросами.
– И как это понять? – прямо зубы у кого-то скрипят от такой упёртой настойчивости Аввы. Ну а у Мони такая предсказуемость и последовательность Аввы в отстаивании своих глупостей (по другому Моня не может назвать то, что сейчас делает Авва), вызывает свою симпатию, – это неплохо, когда знаешь, чего от человека ждать, – и он больше не делает его посмешищем, а относится к нему с пониманием – ничего не вижу плохого в том, что человек, прежде чем брать на себя, может быть, неподъёмные обязательства, хочет во всём разобраться.
– Решим этот вопрос на моём примере. – Даёт ответ Моня.
И опять Авва за своё. – И как? – А вот это уже лишне, и Авва мог бы и воздержаться от дальнейших вопросов. Но Моня сдерживается и крепится в лице и от желания воздать этой затычке в каждой дырке Авве, по его любопытным заслугам – Моне так и не терпится щёлкнуть Авву по его носу, терроризующему своим любопытством всю округу.
– И как? – задастся вопросом Моня, заглянув в ноздри Аввы полных волос, после того как он щёлкнет того по носу.
– Сопливится и вроде как из крана потекло. – Сказал Авва, глядя в небеса из своего лежачего положения, в пыли песка, куда Авва был отброшен этим щелчком.
– Где? – ничего такого не замечая за Аввой, задастся вопросом Моня.
– Почему-то не там, где мне воздалось за моё любопытство, а куда как ниже. – Посмотрев на себя под горизонтальным углом, с выдохом облегчения сказал Авва. Чем немедленно отторгнул от себя Моню, не ожидавшего от Аввы такой несдержанности в выражении своих чувств. Вот он в отличие от него, умеет сдержаться и не давать волю своим чувствам и эмоциям, даже тогда, когда кажется этого невозможно сделать. И вот почему Авве никогда не удастся поставить Моню в неловкое положение своим не сдержанным поведением – Моня всегда сдержится и не даст выхода своим крепким эмоциям.
Между тем Моня даёт свой ответ на это повторное вопрошание Аввы. – Если у вас уже нет сил меня терпеть, то давайте в проводники выберем кого-то другого. Да того же Авву. – Сказал Моня, указующе посмотрев на Авву. И теперь все смотрят на Авву, слегка разгорячившего в лице от этого внимания к себе, и оценивают его шансы стать проводником к светлому будущего всего их народа.
А так как этот вопрос не праздный и от его решения очень многое зависит в будущем, как в общем и само будущее народа, то заинтересованный в своём будущем народ, со всех сторон Аввы подошёл к рассмотрению этого вопроса. И понятно, что Авве не стоило ждать, что на него будут смотреть с долей поблажки к его молодому возрасту и то, что он симпатичен лицом. А всего этого не только недостаточно, чтобы в него поверили, а скорее даже минус, чем плюс. – Нет в нём того обстоятельного и рассудительного разума, которым славится всякая обелённая возрастом мудрость. – Сразу приметили эту молодость длиннобородые и все виски в белизне, патриархи этого движения.
– А слащавость в лице, только всё портит и не внушает уважение к власти. – Ещё добавили от себя эти патриархи мысли, все лицах в морщинах.
Правда были и те, кому эта идея с Аввой во главе народа, показалась не столь глупой – это был сам Авва и люди на несколько шагов вперёд думающие и по человеческому опыту жизни знающие, что человеческий век не долог и на смену одним патриархам приходят другие, в данный момент ещё молодые. – А Авва, чем в будущем не сменщик уже не столь молодого Мони? – мигом рассудили эти дальновидные люди, решив всё же пока обождать время и выжать из Мони всё что можно. – Вот когда Моня полностью себя исчерпает, и возможно, с нашей или божьей помощью, себя дискредитирует, то тогда можно будет подумать и о новом сменщике. – Решили в итоге эти патриархи мысли и попросили Моню не бросать их и вести до самого конца.
– Мы, – сказали эти патриархи, – Моня, в тебя как никогда верим, а ты значит, даже не думай, не оправдать возложенных нами на тебя надежд. И не забывай, что именно надежда умирает последней. А вот кто перед ней, мы надеемся, тебе не нужно и не потребуется холодной ночью объяснять.
В общем, все решили ещё чуть-чуть потерпеть Моню. И Моня, мотивированный напутственным словом патриархов их общего движения, взял на себя бразды управления этим движением.
********
Но давайте вернёмся к нашему повествованию, тем более, чем всё дальше закончилось, все прекрасно знают (и не важно, что думают люди с недовольными лицами, считающие, что Моня совсем не туда завёл свой народ, куда бы хотели они – в тупик общего непонимания этих людей и произошедшего).
Так вот. Раздел нашего мира, к чему так и стремится всё его народонаселение, – как минимум, пассионарная его часть, – всегда происходит по неким, в чьих-то головах придуманным красным линиям, разделяющих мир на свои зоны влияния, в макроэкономическом случае, и в подробном случае – по своим знаковым интересам.
И вот в одном самом обычном с виду высотном здании, расположившегося на перекрёстке нескольких дорог, где на верхних этажах размещались служебные помещения какого-то учреждения, а на первом этаже разместились представительства того или иного рода предпринимательской деятельности человека, как бы всё и начало происходить нас интересующее. Где нас больше всех интересовали относительно находящиеся по соседству от имевших здесь место входных дверей, одни массивные двери под вывеской над входом «Рог изобилия», ведущие, как можно догадаться даже не самым недалёким умом, в одно из заведений гостеприимного вида предпринимательской деятельности, то есть в пивную забегаловку. Где надо сказать, к некоторому неудовольствию хозяев этой забегаловки, в будущем рассчитывающих на свою обеспеченность, благодаря этой забегаловки, не всегда полноценно шумно было даже в выходной день. А что уж говорить о том, чтобы в день будничный, да ещё в понедельник (хоть и вечером), их заведение было под завязку наполнено посетителями. Два, три от силы прихлебателя из своих уже не полных кружек, этого вполне достаточно для такого самого обычного рабочего дня этой, а может и для какой другой забегаловки.
Но вся эта жестокая правда жизни для владельцев этого пивного заведения, открывается только с парадного входа, тогда как в одном из внутренних помещений, не таком просторном, как главный зал пивного бара (давайте уже называть вещи своим именами), но всё же не без своих уютных преимуществ, сегодня собралось куда как больше людей, чем в том главном зале. И единственное, что этих людей отдалённо объединяло с людьми из главного зала, так это их нахождение на стульях перед одним общим столом. И если мысли людей из главного зала, всё больше крутились вокруг кружки перед собой, то собравшиеся в этом помещении люди, вдали от чужих глаз, хоть и имели перед собой по такой же кружке и притом полной, всё же они смотрели на мир перед собой, куда как более широко.
А вот к чему склонялись все эти люди, собравшись здесь, так от всех отдалённо, и какого было их мировоззрение, то, во-первых, это, конечно, к столу перед собой, а во-вторых, всё их мировоззрение на данный момент в себя вбирало сидящих за столом людей. Где каждый из сидящих за столом человек, разносторонне смотрел вокруг и главное на своё окружение.
И это скорей не зря, если учитывать то, как они все были разны и крайне непохожи. А внешняя непохожесть и различие, всегда ведёт к очень похожим мыслям насчёт друг друга. О которых вслух по этическим соображениям не говорят, но все и так отлично знают, и понимают, что всё это значит и к чему это всё ведёт – как минимум, к осторожности высказываний и демонстрации своей наличности. – А-то я знаю такого рода, незнакомую и непохожую от меня публику. От неё уж точно ничего хорошего не дождёшься. – Сами себе противоречат эти по-разному выглядящие и мыслящие люди, единые только в одном, во взглядах друг на друга.
Ну а что это был за клуб по интересам, – а это был, несомненно, клуб по интересам, иначе зачем им так закрыто от всех собираться, – то об этом вам и в том числе и мне, никто так просто не скажет. Ведь это всё-таки закрытый клуб, состоящий из ограниченного числа людей, и сюда посторонних вряд ли допускают. Но тогда возникает закономерный вопрос. А откуда тогда стало известно о существовании этого клуба? И есть ли он вообще в помине? Или это всё есть плод фантазии некоторых заинтересованных людей, в чью сторону не нужно указывать пальцем, когда и так ясно, кто это?