Первый субботник (сборник)

"Первый субботник" Сорокина – это синдром Туретта. Как будто в какой-то момент в махровом рассказе начинает завывать сирена, словно в «Сайлент Хилле», и тумблер реальности переключается на сорокинское измерение, всем выйти из сумрака и сдать коричневый творог. «Первый субботник» Сорокина – это классическая стенд-ап комеди в форме рассказов. Есть сет-ап, есть панчлайн. В роли сет-апа выступает традиционная проза, определённая советскими канонами так же чётко, как порядок рисования узоров в хохломской росписи. Панчлайн же – сорокинские вставки о том, о чём обычно молчат. А разницы-то между сет-апом и панчлайном не так уж и много, они одно целое и дополняют друг друга. Более того, вторая шок-часть не является чем-то чужеродным, она вполне вписывается в антураж сет-апа."Первый субботник" Сорокина – это рассчётливое ожидание. Автор ожидает от читателя либо брезгливого ужаса (проза Сорокина обнесена колючей проволокой, ага), либо полного вкуривания ситуации. Читатель ожидает от Сорокина, что за следующим поворотом с красной звездой скрывается очередной поток табуированного контента. Игра в загадки: что Сорокин спрятал в чёрном ящике? Будут ли герои трахаться, есть говно или друг друга, блевать, разбрасывать всюду кишки, смешно матюгаться или пердеть?"Первый субботник" Сорокина – это советская литература лакировочного сусального периода. И неважно, что завершается традиционная советская ситуация (завод, субботник, пионеры в лесу, комсомольское собрание и т.д.) чем-нибудь весёлым и фекалийным. В данном случае все советизмы – как раз не декорация, а суть. Которая не меняется даже от того, что в антураж проникает гной-сало-некрофилия. «Первый субботник» Сорокина – это тонкая грань между издевательской пошлостью штампов и филигранностью прозы."Первый субботник" Сорокина – это саундтрек второй половины двадцатого века."Первый субботник" Сорокина – поток вытесненного подсознания, я не могу в постмодернизм, остановите эту карусель – я сойду."Первый субботник" Сорокина – это ещё и более поздний сборник рассказов «Обелиск», в котором те же самые рассказы расставлены в другом порядке. Так что считайте, будто прочитали сразу две разные книги.

Представьте, учитель идет с детьми в поход. Уединяется с мальчиком, тот говорит, как он восхищается своим педагогом. Учитель принимает комплименты и отсылает мальчика к остальным. Но тот не уходит, а прячется в кустах. Оставшись один, учитель присаживается справить нужду по большому. Ученик наблюдает за этим, а когда учитель уходит подбегает и начинает есть его говно. Вы спросите, что за трэш вы только, что прочитали? А это краткий пересказ одного из рассказов этого чудесного сборника. Другие не лучше: геологи встают в круг соединяя ладошки, и один из них блюет в них или лесоруб отрезает напарнику голову, а как вам пересказ того, как запекли в печи девочку, а потом ели и хвалили её. Итого в сборник входит 29 столь замечательно чудных историй.Нет я бы может и понял если бы этот бред написал какой-нибудь умственно не сформировавшийся школьник и его почитатели были из этой же категории, но ведь речь идет о взрослом человеке и в круг его почитателей входят, также взрослые люди. Оказывается, что это искусство не для всех, так сказать не для серой массы. Нет знаете если это критерий по которому просвещенные отделяются от серой массы, то и давайте, удачи вам! Вообще это отделение от серой массы людей просвещенных меня несказанно забавляет. Ладно бы были какие-то критерии, по которым бы шло это деление. Тот же уровень айкью или количество прочитанных книг. Но этого нет, чаще всего деление сводится к тому, кто видит в говне проявление божественного, тот просвещённый, кто в говне видит только говно, тот серая масса. В результате этого возникают многие течения современного искусства. А его создателей оправдывают тем, что они по-другому видят мир. Так уважаемые просвещённые, психи тоже на мир своеобразно смотрят, давайте теперь из каждого душевнобольного делать деятеля искусства.Хотя в принципе в наши дни именно это и происходит. Если больного на голову человека вовремя не кладут в психушку, то он успевает обрасти почитателями. И уже потом, психотерапевтам до него не добраться, не дадут.В общем выражаю своё соболезнование всем просвещенным, кто нашел в этой книге для себя, что-то смешное или увидел тут зачатки искусства. Сборник есть не что иное, как бред сумасшедшего, который избежал палаты номер 6, лишь потому, что объявил своё творчество как протест против социального строя. А кто хаит СССР то тот, как известно в почете!В общем книга открывает мой список, самых трешевых книг со знаком минус.

Иногда настолько входишь в колею жизни, что всё становится автоматическим: на работу – на автомате; книжки читаешь – на автомате; кушаешь свою жареную яичницу с беконом и грибами – на автомате; на работе – все действия, как у запрограммированного робота. Когда я планирую день-неделю-месяц, то мне часто вспоминается слова песни: «И я снова в плену у кривой, на работу из дома, с работы – домой». Начинаешь чувствовать себя механизированным организмом, каждый день одно и то же: вещи, люди, места. Нужна встряска, что-то что собьёт тебя с накатанной дорожки. Кто-то для этого прыгает с парашютом, те что попроще – заливаются в пятницу так, что в субботу днём обои смотрят немым укором, словно со стен пыточной камеры. В общем, все по разному пытаются сбиться с автоматизма. Некоторые просто сходят с ума. А я вот читаю Сорокина, и вам всем рекомендую. Зачем? Чтобы просто попробовать взглянуть на вещи под другим углом. Освежиться. Школа русского формализма в своё время ввела такое понятие как остранение (нет, я не пропустил там букву, это слово так и пишется). Классический пример это повесть Льва Толстого «Холстомер» в котором повествование ведёт лошадь и, смотря на многие привычные для нас вещи, описывает их другими словами. Создаётся ощущение, что и мы на них смотрим как бы впервой. Делается это для того, чтобы создать некоторое преткновение во время чтения, чтобы вывести читателя из автоматизма восприятия и заставить задуматься, по-новому посмотреть на старый предмет. Может и ещё для чего другого, но сейчас речь не об этом.Так вот… Все говорят, что Сорокин это про экскременты, а я говорю, что Сорокин – это новая репрезентация старых вещей. Это как компания Apple, которая каждый год выпускают «новый» iPhone. Столь же элитарно, сколь и массово; столь же классически, сколь и ново. В большинстве случаев чтение Сорокина выглядит примерно так: ты читаешь плавный текст, обычно это стилизация, но всегда это безупречно продуманный текст, который просто заставляет восхищаться мастерством автора. Ты втягиваешься в этот текст и вот уже бежишь по строчкам словно инерции, как вдруг начинаешь понимать, что чего-то не так. И действительно! Текст начинает скатываться в бред, абсурд, классический текст разрывается неожиданными вставками мата, из него внезапно вылазят органы и выделения. Вводится элементы безумия в виде бессмысленных слов, или же слов со смыслом, но составленных в таком порядке, что они не несут никакой смысловой нагрузки, формальная сохраняя грамматический и даже в чём-то логический строй языка, или абзацев, которые между собой не связаны, либо же связь крайне условна и эфемерна.Второй часто встречаемый приём – обыгрывание и переворачивание штампов. Он берёт какие-то штампы и выворачивает их, издевается над ними, обыгрывает их, буквализирует их, заменяет формально схожими, но абсурдными по смыслу. Сорокин может взять что-то, что условно принято считать осмысленным и показывает, что на самом деле смысла в этом нет, что всё – условности. Сорокин доводит до абсурда такой подменой. Только максимально гипертрофировав штамп, извратив его, доведя его до бреда он обретает новый и свежий вид в нашем восприятии и мы наконец-то начинаем его воспринимать осмысленно. Он берёт простую устоявшуюся штуку и извращает её в привычном понимании. Читаешь рассказ, вроде бы всё нормально, а потом – хлоп! – жесть какая-то, трэш, полнейшее безумие, дикость и фу. И думаешь: а о чём рассказ-то был? А был ли он о чём-либо вообще? А бывает ли вообще, что что-либо о чём-либо вообще? А есть ли вообще в чём-либо какой-либо смысл изначально? И прочая экзистенция начинает бить бурным фонтаном. Сорокин – это философия, напрочь лишённая философии.Сорокин это такой современный Рабле. Он вводит в художественный текст то, чего бы там быть не должно было бы быть. Вот небольшой кошерный список: копрофагия, немотивированное насилие, бред, испускание газов, некрофилия, гомосексуализм, педофилия, обсценная лексика, гной, телесные выделения и всякие прочие мерзости. Всё то, что есть, но о чём другие обычно не говорят, о чём не принято говорить. Но это же есть. Это всё имеет место быть и более того мы сами порой многое из названного творим без какого-либо зазрения совести. Говорят, что Сорокин занимается деконструкцией или деструкцией советской действительности, советского менталитета. Мне кажется, что он занимается вообще деструкцией действительности и любого менталитета. Он рушит привычное и автоматическое, то что прижилось. Всегда есть общие черты у эпох, менталитетов, культур, какие-то общие принципы – вот именно их расшатыванием он и занимается.Я часто встречаю вопрос «Зачем было это писать?». Затем, что обо всё должно быть написано, наверное; затем, что кто-то должен был бы это написать; затем, чтобы люди читали это и понимали, насколько же ничтожно узок их кругозор, насколько они в плену штампов, предвзятых суждений, стереотипов; затем, чтобы понять, что наша культура и наш взгляд на мир это не единая истинная система; затем, чтобы сказать, что нет абсолютной нормы и меры в этом мире. Мир больше и шире, культура это нечто большее, чем мы себе представляем. Люди испускают газы, принцессы тоже какают. Сорокин это предельная правда обо всём. Поэтому, Владимира Георгиевича читать обязательно нужно. Освобождаемся от иллюзий, автоматизма и начинаем жить осмысленно, ага.