Пропавших без вести – не награждать!

Глава 3

Профессор Прашкевич, известный ученый-физик, впервые видел Сталина вживую. Вождь Страны Советов сидел перед ним за своим рабочим столом и, словно не замечая постороннего в кабинете, аккуратно набивал трубку табаком. Мысли в голове профессора путались, скакали одна через одну:

«Будет что рассказать детям и внукам. У него на лице следы оспы. Зачем Сталин велел вернуть меня после совещания? Никого из академиков он не оставил, а меня…»

– Товарищ Прашкевич, – Сталин, не поднимая глаз на собеседника, раскурил трубку, бросил сгоревшую спичку в пепельницу, – сегодня на совещании все однозначно высказались, что электромагнитные лучи «Т»-диапазона нельзя использовать в военных целях. Вы предпочли отмолчаться. Вы что, не согласны с мнением своих коллег?

Отставив дымящуюся трубку в сторону, Сталин, прищурившись, посмотрел на гостя.

– Да, товарищ Сталин, не согласен, – чувствуя, что от напряжения стала кружиться голова, профессор оперся рукой на спинку ближайшего стула. Что дальше отвечать главе государства, Прашкевич не знал.

Сталин заметил, что ученый находится в предобморочном состоянии. Свободной рукой он указал профессору на место напротив себя, осведомился, не желает ли гость чаю.

– Расскажите мне, товарищ Прашкевич, все, что вы знаете о лучах Теслы, и поясните, почему вы считаете свои суждения верными, а мнение остальных ученых – ошибочным.

Чтобы не смотреть Сталину в глаза, но в то же время не показаться невежливым, Прашкевич стал рассказывать, сосредоточившись на третьей сверху пуговице кителя Верховного главнокомандующего.

– Никола Тесла действительно мог передавать электромагнитную энергию на расстояние. Еще в прошлом веке он неоднократно демонстрировал, как беспроводным способом зажигает электрические лампочки. Если не вдаваться в технические подробности, то выглядит это так, – профессор выставил перед собой руки с вытянутыми указательными пальцами. – Вот этот палец – провод с фазой «ноль» или «земля», а вот этот палец находится под напряжением, которое вырабатывает генератор. Если соединить пальцы, то контур электрической цепи замыкается, и по ней проходит ток. Если цепь разъединить, то движение тока прекращается, так как воздух электроток не проводит. Тесла с помощью своего аппарата смог не передавать ток на расстояние, а как бы заново генерировать его около фазы «ноль». Далее он стал развивать свое учение и неподвижную фазу «ноль» заменил лучом-приемником. Теперь схема выглядит так: функции этих рук не меняются, но они представляют собой невидимые лучи. Если лучом, передающим энергию, нащупать в воздухе луч, по которому она пойдет на фазу «ноль», то энергия станет перетекать по лучам.

– На каком расстоянии можно передавать энергию?

– Тесла утверждал, что расстояние для него значения не имеет. Но, я думаю, передача энергии возможна только в пределах радиогоризонта, то есть по 70–80 километров для каждого луча.

– А каким образом, если лучи невидимые, можно скрестить их? Как высчитать точку их пересечения?

– В военных целях точкой пересечения будет уничтожаемый объект. Например, самолет, – далее профессор рассказал Сталину, как под воздействием электрического поля внутри замкнутого металлического контура произойдет превращение электромагнитной энергии в тепловую. – В принципе ничего особенно сложного в создании аппарата, аналогичного индуктору Теслы, нет. Все в его учении о передаче энергии на расстояние материально и укладывается в существующие законы физики.

– Если, – усмехнулся Сталин, – создать аппарат по передаче энергии на расстояние так просто, то почему вы, товарищ Прашкевич, до сих пор его не создали?

Профессор, опустив голову, промолчал. Внутренне он уже приготовился к самому худшему, но Сталин не стал развивать неприятную тему.

– Как я понял вас, для передачи энергии нужны две антенны, которые потребляют много электроэнергии. Если бы вам, товарищ Прашкевич, на территории, подконтрольной нацистской Германии, довелось размещать эти антенны, какое бы место вы бы выбрали?

– Норвегию.

– Почему Норвегию? – в голосе Сталина впервые за время разговора почувствовалась заинтересованность. – Потому, что остальная территория Германии подвергается систематическим бомбардировкам?

– Нет, товарищ Сталин. Норвегию я бы выбрал из-за дешевой электроэнергии. В Норвегии полным-полно горных рек, на любой из которых можно в кратчайшие сроки построить гидроэлектростанцию необходимой мощности.

– Товарищ Прашкевич, есть у вас на примете человек, который бы по внешнему виду смог определить, что перед ним – антенны передатчика Теслы или муляж?

– Товарищ Сталин, – профессор как по команде вскочил со своего места, – я сам лично готов выехать в любую точку мира, куда вы прикажете. Мне одного взгляда будет достаточно, чтобы понять, настоящий это передатчик или его имитация.

– Товарищ Прашкевич, вы читали книгу о бравом солдате Швейке? Не берите с него пример. Не надо. Не надо показывать мне комсомольский задор. Я не для этого вас сюда вызвал.

Профессор пристыженно понурил голову.

– Никто, товарищ Прашкевич, не сомневается в вашей готовности выполнить любой приказ советского правительства. Но вы, – Сталин ткнул мундштуком трубки в сторону ученого, – вы не годитесь для выполнения задачи в тылу врага. Какой из вас разведчик, товарищ Прашкевич? Вам уже 63 года, вы страдаете одышкой. У вас избыточный вес. Вы много лет не поднимали ничего тяжелее портфеля с бумагами. Вы кабинетный ученый, ваше место за письменным столом, а не в поле, с вещмешком на плечах.

Сталин затянулся трубкой, но она успела потухнуть. Пришлось вновь раскуривать.

– Кого бы вы, товарищ Прашкевич, порекомендовали вместо себя?

– Игорь Якушев, мой аспирант. Ему 29 лет, физически развит. Занимался спортом. Сейчас он находится в действующей армии, где точно, не знаю.

– Расскажите мне о нем подробнее.

Сталин никогда не делал никаких пометок во время беседы. Его память была уникальна, безгранична. Единожды услышав о некоем аспиранте Якушеве, Сталин запомнил о нем все, что нужно: физик-практик, увлекался теориями Теслы, холост, из порядочной семьи.

Не прошло и суток, как лейтенант Якушев был отозван с фронта в Москву. Профессора Прашкевича, в целях соблюдения режима секретности, изолировали до конца войны. Прямо из кабинета Сталина его перевезли в один из закрытых институтов в Подмосковье, где он в комфортных условиях смог продолжить свои научные изыскания.

Глава 4

При подходе немецких войск к Могилеву в июле 1941 года в городе прекратили работу все партийные и хозяйственные учреждения, заводы и фабрики. Всех мужчин, способных держать в руках оружие, мобилизовали и направили в части народного ополчения. Из личного состава могилевской милиции сформировали пехотный батальон.

На фоне наспех сколоченных и необученных частей народного ополчения батальон милиции смотрелся очень даже неплохо: во-первых, все бывшие сотрудники милиции владели навыками стрельбы из огнестрельного оружия, были дисциплинированными, привыкли выполнять поставленную задачу. Во-вторых, на линию фронта милицейский батальон прибыл в собственном форменном обмундировании и с собственным табельным оружием. И, в-третьих, что немаловажно для боевой слаженности, бойцы и командиры батальона хорошо знали друг друга по прошлой работе.

При формировании милицейского батальона Николаю Егоровичу Лоскутову, бывшему заместителю начальника могилевского уголовного розыска, досталась должность командира взвода. 11 июля 1941 года ему исполнилось 35 лет. Свой юбилейный день рождения Лоскутов встретил на передовой, в двадцати километрах от родного города.

В этот день, сразу же после общего утреннего построения, Лоскутова вызвал к себе начальник штаба батальона Филиппенко. Поздравив сослуживца с днем рождения, Филиппенко велел ему взять двух бойцов и направиться в Могилев, на гарнизонный склад, для получения дополнительного сахарного довольствия на весь батальон.

– Александр Николаевич, – нахмурился Лоскутов, – может, сейчас не время для сахара? Если немцы сегодня начнут наступление, то я хочу их встретить со своими бойцами в окопах, а не в очереди за мармеладом. Давайте, я вместо себя кого-нибудь из сержантов в город пошлю?

– День рождения у тебя, значит, в город пойдешь ты. Этот вопрос решенный и не обсуждается, – отрезал Филиппенко. – Слушай далее: после того как вы получите сахар, бойцы вернутся в расположение части, а ты, Николай Егорович, останешься в городе. Вот тебе увольнительная до завтрашнего утра.

– Ничего не понимаю! – озадачился Лоскутов. – С каких это пор в день рождения стали увольнение давать?

Вместо ответа начальник штаба выложил перед ним тощую пачку писем в самодельных конвертах. Штампа военной цензуры на конвертах не было.

Вывозить с фронта письма, минуя цензуру, было уголовным преступлением, приравненным к разглашению государственной и военной тайны. Поручить тайную доставку корреспонденции с передовой в тыл можно было только проверенному и испытанному в деле товарищу. Лоскутов таким был. Ему доверяли.

– Коля, здесь письма только наших, с горотдела. Сам понимаешь, не сегодня, так завтра немец попрет в наступление, и тогда… Словом, Коля, в этих письмах самое сокровенное, что только есть на душе. Кто-то в них кается, а кто-то признается в запоздалой любви. И никто, Коля, никто не хочет, чтобы эти интимные послания попали в руки цензоров.

Лоскутов молча спрятал письма во внутренний карман гимнастерки.

– Слушай далее, – продолжал Филиппенко, – письма передашь адресатам лично в руки. Если кого не застанешь дома – письмо уничтожь, сожги. Никаких почтовых ящиков, никаких соседей. Сам понимаешь, время сейчас такое, что никому нельзя доверять. И еще, если попадешься комендантскому патрулю и будут обыскивать, скажи, мол, нашел конверты на дороге и решил их, как бумагу, пустить на курево.

– Я не попадусь, – заверил Лоскутов. – Сахара-то много получать?

– По 20 граммов на человека. Меньше пуда. Два бойца в сидорах донесут.

До Могилева команда Лоскутова добралась на попутной машине. Город встретил их пустынными улицами, заколоченными фанерой окнами домов, баррикадами посреди улиц. Расклеенные по всему городу плакаты призывали: «Превратим Могилев во второй Мадрид!» Как там было в Мадриде, во времена гражданской войны в Испании, никто не знал, но ничего хорошего для горожан такие плакаты не предвещали.

Недалеко от железнодорожного вокзала бывшим милиционерам повстречалась колонна бойцов народного ополчения. Новоявленные защитники города были одеты и обуты кто во что горазд, в форме был только возглавляющий колонну офицер. Передние ряды ополченцев были вооружены винтовками Мосина образца 1891/1930 годов. Средние ряды несли на плечах лопаты и кирки. Замыкающие колонну шли с одними вещевыми мешками. Ни винтовок, ни лопат для них не нашлось.

Над городом, описывая широкие круги, парила одинокая «рама». К ежедневному визиту немецкого самолета-разведчика все привыкли и перестали обращать на него внимание. Обычно, осмотрев город и его окрестности, «рама» улетала, выбросив напоследок сотни листовок.

Немецкими листовками город был просто усеян: они лежали на газонах, крышах домов, забивались в штакетины заборов и ставни домов частного сектора. Содержание листовок было однообразным: «Солдаты Красной армии! Не верьте своим комиссарам-жидам! Они из страха перед азиатом Сталиным и его еврейской камарильей гонят вас на убой. Еще никто не смог противостоять натиску доблестной германской армии. Вермахт непобедим!» И все в таком духе. Заканчивалась каждая листовка призывом сдаваться в плен. На обороте листовки, на русском и немецком языках, было напечатано: «Пропуск. Предъявитель сего добровольно сдается в плен немецкой армии».

Бумага, из которой были изготовлены листовки, на передовой пользовалась спросом: из нее скручивали цигарки, разжигали костры, за неимением ветоши протирали оружие. Некоторые, эстетствующие интеллигенты, еще не огрубевшие от фронтовой жизни, использовали продукцию доктора Геббельса в гигиенических целях. Словом, листовки можно было подбирать и хранить, но при одном обязательном условии – каждая листовка должна была быть порванной на четыре части. Целая листовка-пропуск свидетельствовала о намерении сдаться в плен. Порванная листовка считалась обычной бумагой.

Привокзальная площадь Могилева была пуста. Железнодорожное сообщение не работало. Само здание вокзала, с заклеенными крест-накрест окнами, производило тягостное впечатление. Чувствовалось, что ему недолго осталось стоять с целыми стенами.

И еще: в городе встречались мужчины и женщины, старики и старухи, но не было ни одного подростка – ни парня, ни девушки.

На гарнизонном складе, представляющем собой просторный сарай, Лоскутов с бойцами занял место в очереди на получение довольствия. Очередь не двигалась, так как начальник гарнизонного склада, сержант-кавказец, вел спор со смуглолицым старшим лейтенантом. За спором присматривал, но не вмешивался в него майор-артиллерист. Глядя на майора, самого старшего по званию, помалкивали остальные.

– Не было у вас, товарищ старший лейтенант, никакой соли при задержании! – складчик старался сохранять спокойствие, но ему это плохо удавалось. – Вот ведомость принятого имущества. Что здесь? Автомат ППШ, патроны, нож, пистолет, банка консервов – все вам возвращено. Но соли здесь никакой нет, и никогда не было!

– Да плевать я хотел на твою обезьянью бумагу! – горячился смуглый незнакомец. – Была у меня соль. Полпачки было! Где она? Прикарманил, паскуда? Пропить хочешь?

Спорщики хаотично перемещались вокруг стола начальника склада, яростно жестикулировали. Понаблюдав за их хороводом, Лоскутов понял, что старлей с раскосыми глазами «шоркает» складчика, «забалтывает» его, точно так же, как опытный вор-карманник забалтывает в базарной толкучке богатого заезжего простачка.

«Интересно-то здесь как, в кино ходить не надо!» – подумал Лоскутов.

Майору нескончаемое препирательство надоело, и он крикнул:

– Монгол, хватит уже! Пошли в управление. Я тебе нашей соли насыплю.

Вдалеке послышался нарастающий гул сдвоенных моторов «рамы».

– Да на хрена мне ваша соль нужна, когда у меня своя была! – выкрикнул Монгол, но последние слова его потонули в грохоте взрыва. Вволю налетавшись над городом, «рама» пошла домой, попутно сбросив единственную бомбу где-то рядом со складом.

Деревянный сарай здорово тряхнуло. С потолка посыпались ошметки дранки и пакли, поднялась пыль. В дальнем конце склада с треском лопнула стойка стеллажа.

Воспользовавшись моментом, Монгол одним неуловимым движением вытащил у складчика из кобуры пистолет и бросил его в свою наплечную сумку. Отряхивающийся от мусора сержант ничего не заметил. Лоскутов, ожидавший развязки, видел все.

Похитив ствол, Монгол сделал вид, что смирился с потерей соли. Горестно вздохнув, он расписался в ведомости и вышел из склада. Майор последовал за ним. Лоскутов не стал вмешиваться в происходящее. Ни к чему время терять. Еще письма разнести надо.

С уходом скандалиста очередь пошла быстрее. Но, когда до заветного стола Лоскутову оставалось сделать пару шагов, в склад ворвался комендантский патруль.

– Кто начальник склада? – грозно спросил лейтенант, начальник патруля.

– В очередь встань! – велел хамоватый складчик, в суете не рассмотревший красных повязок на рукавах.

– Ты сейчас у меня сам в очередь встанешь! – начальник патруля вплотную подошел к складчику. – Документы!

Перепуганный сержант дрожащими руками достал книжку красноармейца. Лейтенант бегло изучил ее, сверил фотографию с оригиналом.

– Где ваше личное оружие, сержант Мовсисян?

Складчик привычным жестом хлопнул по кобуре и побелел. Утрата оружия в военное время – расстрельная статья.

В поисках пистолета начальник склада открыл выдвижной ящик стола, увидел там нечто, поразился до глубины души и замер, как парализованный.

– А ну, в сторону! – приказал лейтенант. – Что ты здесь прячешь?

В столе оказалась целехонькая немецкая листовка-пропуск.

– К фашистам намылился, гад? Ждешь не дождешься, когда твои хозяева в город войдут?

– Да я… – залепетал складчик.

Но офицер жестко оборвал его:

– Молчать! Солдаты, арестовать изменника Родины и доставить в комендатуру!

– Товарищ лейтенант! – запротестовали конвойные. – На кой черт с этим холуем фашистским через весь город таскаться? Начнут немцы обстрел, он же сбежать сможет! Давайте его за сарай отведем, да там и порешаем.

– И то верно! – согласился старший патруля. – Пошли, иуда! Настал твой час.

Лишившись начальника, личный состав гарнизонного склада категорически отказался работать. Мол, начнем без нового начальника выдавать продукты – сами под статью угодим. Все, шабаш, ребята, склад закрыт!

Очередь разошлась. Лоскутов остался. Он не привык бросать начатое на полдороге.

Не обращая внимания на протесты солдат-кладовщиков, Николай Егорович велел своим бойцам вскрыть ближайший мешок с сахаром, насыпать полные сидора и возвращаться в часть. Его приказание было исполнено.

Проводив сослуживцев до ближайшей развилки, Лоскутов отправился по адресам. Везде его ждал практически одинаковый прием: вначале испуг, настороженность в глазах, потом слезы.

– Господи, как вы там? Прости, Коля, что вначале не разобрала, зачем ты пришел. Думала, все, похоронку принес! Коля, подождешь немного? Дай я ответ напишу. Возьми гостинец. Папиросы передай. Коля, там на деньги ничего купить нельзя? Хлеба-то вам хватает?

Николай Егорович отработал в милиции всю жизнь и считал себя человеком с крепкой, закаленной психикой. Зря считал. К концу дня от слез и причитаний он так морально и физически вымотался, что напрочь забыл и о собственном дне рождения, и о том, что в мире вообще существуют какие-то добрые, светлые праздники.

В прошлом остались праздники. Впереди только слезы.

С такими невеселыми размышлениями Лоскутов незаметно для себя вышел к зданию могилевского управления милиции. После мобилизации всех сотрудников здание пустовало.

– Прощаешься с бывшим местом работы? – спросил кто-то сзади.

Николай Егорович не стал оборачиваться. Он узнал голос дерзкого старлея с раскосыми глазами. Как его звали? Как-то же причудливо. Монгол. Не имя, а кличка какая-то.

– Второй этаж, третье окно слева – мой кабинет, – сказал Лоскутов.

– Приглашаешь зайти? Скажи лучше, там, на складе, ты наблюдал за мной из профессионального любопытства или как?

– Я понял, что ты хочешь что-то стегануть у складчика, только не мог догадаться, что именно. Тебе не жалко его? Все-таки он наш, советский человек.

Лоскутов повернулся к собеседнику.

– Наши, советские люди, соль у товарищей не воруют, – рейдовик сплюнул в придорожную пыль. – Скажи мне как бывший мент, зачем складчику мои полпачки соли, если у него этой самой соли не один мешок? Не знаешь? А я знаю – это инстинкт воровать все, что плохо лежит. В военное время такой инстинкт лечится пулей. Другого лекарства еще не изобрели.

Монгол достал трубку, повертел в руках, но закуривать не стал.

– Забудь о том, что видел на складе. Это не твое дело. Не лезь в него.

– Честно говоря, даже не собирался.

– Тогда бывай, дружище! – рейдовик хлопнул Николая Егоровича по плечу. – Как знать, может, еще свидимся.

Ощутив душевную пустоту, Лоскутов решил залить ее водкой, но магазины не работали, и пришлось идти к знакомой бабке-самогонщице. Купив две бутылки первача, Николай Егорович дошел до городского рынка взять закуски, но крестьяне из окрестных деревень заламывали за продукты такие цены, что у Лоскутова хватило денег только на маленький кусочек сала и полбулки черного хлеба.

Теперь перед ним встал вопрос: с кем и где выпить. Но никого из друзей в городе у Лоскутова не осталось: все были или на фронте, или в эвакуации, или неизвестно где. Распивать спиртное с кем попало не хотелось. Поразмышляв, он пошел на выезд из города – ловить попутную машину на передовую.

12 июля 1941 года немцы начали штурм Могилева. В первых же боях батальоны народного ополчения были практически полностью истреблены механизированными частями вермахта. От милицейского батальона в живых осталось только несколько человек. Вместе с частями 61-го стрелкового корпуса они отступили с занимаемых позиций в Могилев, где были окружены противником. Несколько суток в городе шли уличные бои. В ночь на 26 июля остатки советских войск, защищавших Могилев, смогли вырваться из окружения. Чудом уцелевший в могилевской мясорубке Николай Лоскутов покидал город в числе последних.