От автора
Произведение это, хотя и получилось относительно небольшим, писалось долго, года, наверное, два, с перерывами, и надо сказать, что не только моя как автора заслуга в том, что начатая когда-то рукопись приобрела законченный и, на мой взгляд, весьма неплохой вид.
Началось все совершенно случайно, с несерьезного обсуждения между мной и моей коллегой Натальей некогда работавшего у нас Анатолия, и моего заключения: «Да я про него книгу напишу!» Конечно, история вышла не точно про него, потому что о нем мы ничего толком не знали, а скорее выдумывали и шутили, но это и не важно. Главное, что начало было положено. На следующий же день я прислал ей первые две страницы, и она сказала: «Я бы такое прочитала. У тебя талант». Уж не знаю насчет таланта, да и текст потом я переделал почти полностью, но сама эта фраза меня сильно подбодрила, и я продолжил писать.
А дальше – два года: я то брался за работу, то прекращал ее, и кто знает, может, так и забросил бы не завершив, если бы не люди, которые говорили, что им нравится то, что я пишу.
Это Юля с ее фразой: «Второй раз в жизни взахлеб читаю живого человека». Кто был первым, я не знаю, но и вторым в этом случае, кажется, быть неплохо. Это Инна, которая всегда говорила, что ей нравятся мои сочинения. Это Полина, которая, хотя и удаленно, послужила катализатором протекающих во мне творческих процессов.
Благодаря им, а также многим другим, работать я стал больше и лучше, за полгода сделал столько, сколько не смог за предыдущие полтора, и наконец закончил начатое.
Та мазня, которая на обложке, когда-то была нарисована мной, задолго до написания книги. Судя только по ней, можно попытаться провести некоторые параллели между мной и моим (не)нормальным героем. Однако здесь не нужно спешить. А впрочем, кто знает… Но сказать я хотел не об этом, а о том, что настоящую обложку из этого безобразия помогла сделать Зоряна, которой я за это очень благодарен, да и не только за это, а за поддержку в целом и веру в то, что когда-нибудь я займу свое место в литературе. И вот начал занимать. А что, первая книга – уже результат! А на такой картинке, если что, я настоял. Она-то предлагала и получше.
Что касается собственно текста, то не был бы он таким, если бы не великолепная редакторская работа Вероники Давыдовой. Когда я прочитал отредактированную рукопись, я подумал, что это то же самое, что было… только в сто раз лучше. А когда я посмотрел на количество и качество сделанных правок, то понял, что работа была проведена серьезная и основательная.
Ну и, разумеется, особая благодарность моей жене Кате – прежде всего за то, что поддерживает меня во всех начинаниях, даже в таких далеких от моей основной профессии, как литературное творчество. А еще за то, что прочитала первую версию черновика и указала на места в тексте, которые стоило переписать или исключить, что я, собственно, и сделал.
Это, пожалуй, все, кто так или иначе, прямо или косвенно был причастен к написанию книги. Пишу это не с целью разделить ответственность за написанное, особенно за некоторые особо откровенные или жесткие сцены, но из стремления подчеркнуть и без меня известную прописную истину о том, что книга – плод труда не только автора, и поблагодарить всех, кто работал над книгой или оказал влияние на процесс ее создания.
Забавно вышло. Перечитал написанное и понимаю, что в моем списке благодарностей – только представительницы прекрасного пола. Совпадение или нет, но моему герою такое положение вещей точно понравилось бы.
Впрочем, пора уже мне заканчивать свою и без того затянувшуюся вступительную речь и передавать слово ему, Анатолию, чья история, честно говоря, даже меня не оставляет равнодушным.
Автор
Предисловие
Буксиром на медицинском сленге называется оксибутират натрия (бутират) – химическое вещество, представляющее собой натриевую соль гамма-оксимасляной кислоты, лекарственное средство, применявшееся и применяющееся до сих пор в неврологии, анестезиологии и психиатрии.
Благодаря ярко выраженным специфическим эффектам интоксикации нашел применение в немедицинских целях – для стимулирования психики ради получения удовольствия. Вызывает психическую зависимость. Действие бутирата заключается в сильном растормаживании психики, в результате чего случаи его употребления зачастую не ограничиваются наступлением эйфории с безудержным весельем, танцами, признаниями в любви независимо от фактического наличия таковой, спонтанными половыми связями и другими относительно безобидными результатами. Довольно часто наступают бредовые состояния, происходит параноидальное расстройство личности, приводящее к более серьезным последствиям и даже самоубийству.
При относительно длительном употреблении бутирата быстро развивается деменция или наркоманское слабоумие, иначе говоря, наступает разрушение мозга, сопровождаемое ослаблением памяти и ухудшением мыслительных процессов вплоть до полного отупения.
Глава 1
Однажды в понедельник, ровно два года назад, я пришел к выводу, что зачеркивать крестиками даты в календаре по меньшей мере бессмысленно. Неожиданно я осознал, что это глупое до безобразия занятие не дает ровным счетом ничего, кроме, пожалуй, приравнивания самого себя к заключенному, отбывающему срок. Удивительно, что раньше я тратил на это время, сам толком не понимая зачем, и был совершенно убежден в необходимости такого занятия, несмотря на то что всегда считал себя логически мыслящим человеком.
Понедельник – не самый лучший день для начинаний, как бы это ни было абсурдно, учитывая то, что именно с понедельника начинается неделя. Но тем не менее именно в этот день я снял со стены исчерканный крестами календарь и швырнул его в урну.
И это оказалось на удивление просто, гораздо проще, чем я предполагал. Дело в том, что избавиться от чего-либо сложно до тех пор, пока ты сам внутренне не можешь это отпустить, опасаясь последствий возможного избавления: эдакая вариация психической зависимости, только без химических веществ. Насколько я дорожил этими крестиками в календаре, которые отсчитывали мои дни без нее, настолько сложно было принять решение послать его ко всем чертям и отправить в урну.
А следом – люди. Чем они лучше этой бумаги? Разумеется, я имею в виду не физическое сравнение, иначе можно подумать, что я черт знает на что намекаю. Но если подразумевать исключительно моральный аспект, повторю вопрос: чем они лучше? Поэтому – все в урну.
В конечном счете, все устроено просто: хаос стремится к определенности, и любая система, которой не подходит тот или иной человек, от него избавляется. Проблема только в том, что один человек не может представлять всю систему. Создать – может, но представлять – нет. Даже до того, как выбросить тот проклятый календарь, я должен был его откуда-то взять. Это была система, наша с ней система. Была, но развалилась. И пойми я раньше, что только такой и может быть ее судьба, возможно, поступал бы иначе. Но человек, к сожалению, существо глупое и учиться может только на собственных ошибках.
Гораздо позднее, когда одна подруга меня спросила, как случилось, что я так хорошо могу понимать некоторые вещи, я ответил, что в моей жизни однажды наступил момент, когда мне пришлось в полной мере расплатиться за свое непонимание, и расплата эта была весьма неприятной. Немало времени прошло, прежде чем я понял, что это был совершенно справедливый и ожидаемый результат. Я до сих пор не знаю, почему она задала этот вопрос: потому ли, что действительно считала, будто я кое-что смыслю в определенных вещах, или просто из лести, а быть может, в ее вопросе таилась издевка, – как бы то ни было, ответил я ей совершенно серьезно. Подругу эту, кстати, зовут Маша, и речь в этом повествовании пойдет в том числе и о ней.
Продолжая мысль, добавлю, что проблема многих, и прежде всего талантливых, людей состоит в том, что они, наделенные этими самыми талантами, думают, будто не нуждаются в остальных и смогут достичь чего захотят только благодаря собственной уникальности и неповторимости – и, в конечном счете, ломают себе шею. Они стремятся избавиться от всего ненужного, еще ничего толком не имея, и не замечают этой главной своей ошибки из-за самонадеянности. Глупость, не правда ли? Пожалуй, со стороны это действительно кажется глупостью – но лишь до тех пор, пока, сам того не замечая, не окажешься в подобной ситуации, опомнившись только тогда, когда от тебя избавились или когда сам избавился от всех вокруг и остался один на один с пустотой.
Красоту, я полагаю, тоже следует считать талантом.
Глава 2
Ощущение влюбленности проходит, и остается действительность – картина, схожая с весенним таянием снега в наших краях. Здесь я вполне отдаю себе отчет, что с ее стороны это было именно так. А с моей? С моей – нет.
И в самом деле, даже сейчас, спустя время, я не совсем еще способен разобраться в тех своих ощущениях. Вероятно, уже и не смогу. Но с другой стороны, если уж говорить честно, из-за самомнения я даже мысли не допускал, что могло быть иначе, чем вечная любовь и все такое прочее… А оказалось – могло. Могло случиться так, что однажды от меня просто избавились.
А потом я повесил на стену календарь и начал зачеркивать даты крестиками. Тогда, правда, казалось, что этим я все закончил; что это действительно был конец – конец нашему миру и конец моей жизни. Можно сказать, что я вел себя как идиот, и оказаться совершенно правым, но где уверенность в том, что другой на моем месте не чувствовал бы то же самое? В том-то и дело, что уверенности никакой нет и быть не может.
Потом, и я знаю это наверняка, ребята на работе между собой стали звать меня Толиком-алкоголиком, и, надо сказать, не без оснований. Во-первых, любое событие, даже тщательно скрываемое, рано или поздно становится явным и обрастает подробностями в виде пакостных слухов. А во-вторых, не исключено, что основанием для такого прозвища стали некоторые изменения в моей внешности. Разбирающимся людям эта едва заметная красная паутинка, покрывающая лицо и особенно область носа, может многое поведать о деталях образа жизни человека за пределами работы. Наверное, выдавали и глаза… Впрочем, здесь, может быть, я выдумываю лишнее, как это часто бывает, когда находишься в ситуации неопределенной и даже дурацкой. Может быть, на моем лице и не было ничего подобного, но когда все так, чего только не начнешь думать.
А с другой стороны, что скрывать? Я бухал. Бухал как дьявол. Каждые выходные меня носило по кабакам и подворотням как опытного забулдыгу, и все только для того, чтобы потом после выходных, в понедельник, я мог зачеркнуть сразу две клетки – сразу два дня в том календаре.
Это нужно было постараться – в двадцать пять лет дойти до посещения кабака «Последний приют», где собирался всякий сброд, имеющий деньги исключительно на выпивку самого отвратительного качества, произведенную неизвестно из чего. Вкус у этого пойла был такой, словно это была настойка пластмассы на спирту, и разливали его, не иначе, из какой-нибудь пластиковой канистры, на дне которой непременно плавал чей-то грязный, неаккуратно остриженный ноготь. Конечно, была у них водка и в бутылках: для самых обеспеченных (и, скорее всего, новоиспеченных) посетителей заведения и с целью продемонстрировать, что здесь подают легальные напитки.
Полиция (или, как тогда называли, милиция) частенько заглядывала в эту клоаку, потому что, во-первых, работа по их части обнаруживалась там нередко, а во-вторых, они наверняка использовали эту дыру как источник определенного дохода. Конечно, они знали, что по большей части там наливают не столько то, что выставлено в бутылках, сколько то, что стоит в сомнительной таре под прилавком. Вне всякого сомнения, подобное заведение нельзя было оставлять без присмотра – во всех смыслах этого слова. Сброд здесь скапливался отменный, да иначе и быть не могло, потому как цель посещения была только одна – основательная примерка синего халата. Некоторые преуспевали в этом настолько, что спустя десять минут после прихода в заведение уже едва могли дойти до стойки, чтобы взять себе добавки.
Некогда считавший себя подающим надежды и имеющим великолепные жизненные перспективы, теперь я просыпался по утрам с отвратительным привкусом во рту и туманом в голове. Подобное ощущение, которое, скорее всего, хотя бы раз в жизни доводилось испытывать каждому (за исключением, пожалуй, моего папаши, но это отдельная история), наверняка знакомо и тебе, читающему эти строки, и счастливый ты человек, если это не так (при условии, что ты не мой любимый папочка). Вся «прелесть» ощущений в этом состоянии заключается в том, что при повороте головы ее внутренности, то есть мозги, двигаются с неким запозданием, более медленно, чем черепная коробка, словно они превратились в какую-то плотную жижу вроде киселя. А кроме того – глаза. Этим двум обмылкам, в которые добавили песка, утром требовалось не меньше двух часов, чтобы прийти хоть в какое-то подобие нормального состояния. Знала бы бабуля, проводившая большую часть своей жизни у плиты, какое варево бывало в моей голове по утрам, – удивилась бы гениальной простоте рецепта. Но кто-то и в семьдесят не поймет того, что иной понял в двадцать.
Подобный образ жизни не только не исключал, но, разумеется, даже способствовал тому, что иногда я попадал в совершенно отвратительные и даже опасные ситуации. Один раз я проснулся разбитый как никогда, причем, как вскоре выяснилось, разбитый в прямом смысле этого слова. Это был как раз тот случай, когда уместнее всего употребить выражение «нашел себя». Я нашел себя дома утром с чудовищной (то есть гораздо более сильной, чем обычно) головной болью, посиневшей левой половиной лица и небольшой ранкой на скуле, из которой сочилась кровь. Я смотрел в зеркало, оскверняя его жестким, до сих пор алкогольным дыханием, на свое обезображенное лицо, и память судорожно пыталась восстановить произошедшее.
Была пьяная ссора в том проклятом кабаке, какие-то крики, затем удар по моему лицу чем-то тяжелым, возможно пивной кружкой, но не могу утверждать это наверняка, затем опять выпивка – и больше ничего. Немного придя в себя, по крайней мере до состояния, при котором я был способен передвигаться на хоть сколько-нибудь значительное расстояние, я пошел в больницу. И все бы, наверное, закончилось лучше, если бы не наша доблестная медицина, или, может быть, отдельная доблестная личность того врача, который мной занимался и который сразу не проникся ко мне расположением. Впрочем, тут, наверное, следует сделать скидку на то, что я был в таком состоянии, которое явно не могло вызвать симпатии, и, вероятно, это мое состояние, если поставить его на весы против даваемой врачами клятвы Гиппократа, перевесило бы, несмотря ни на что. Короче говоря, мне сделали снимок и отправили домой, сказав, чтобы я не переживал, потому что это просто синяк, который скоро пройдет сам собой.
Я ждал несколько дней, около недели, наверное, но по большому счету состояние моего лица оставалось прежним. Синяк, правда, слегка уменьшился, но кровь так и сочилась, и вообще было не слишком похоже, что все в порядке. В другой больнице, куда я решился приехать через неделю, сделали снимок и, удивившись действиям своих коллег, сообщили, что скула у меня раздроблена и уже начала срастаться неправильно, поэтому мне срочно требуется операция. Как оказалось, нужно было не только восстанавливать челюсть, но и ставить имплантат – пластину или что-то в этом роде. Наркоза для меня не пожалели, так что после операции я спал еще часов двенадцать, а проснувшись, едва не заблевал всю палату и потом еще целый день литрами пил воду. Я говорил себе, что это все-таки лучше, чем без наркоза вообще.
То ли сыграла роль моя бесхарактерность, то ли полное безразличие к собственной персоне, но ни сам факт пребывания в больнице, ни прием лекарств, ни что бы там ни было еще серьезно не повлияли на мою пагубную привычку: поскольку у пациентов был свободный режим передвижения, а персоналу было плевать, нахожусь ли я в больнице, ушел ли я, пришел ли, – я мог свободно после обеда, а иногда даже с утра, прогуляться до пивной неподалеку и облегчить свою участь ста граммами горькой жидкости. Разумеется, я не напивался основательно, а, скорее, подбадривал себя этими небольшими приемами. По правде сказать, даже если бы я напился до крайности, мне кажется, что этого бы и не заметили, а если бы я умер в этой больнице, то заметили бы только дня через три, когда мой труп начал бы подавать характерные признаки – разлагаться и вонять в жару на все отделение. Утрирую, конечно, но есть во всем этом что-то грустное. Хотя к черту сантименты!
Конечно, случай этот скорее из ряда вон выходящий, но справедливости ради следует сказать, что в той или иной мере именно такой была моя действительность: однообразная и безобразная, оторванная от действительности настоящей, повторяющаяся изо дня в день, и бог знает что могло случиться, если бы не она.
Глава 3
Если бы не она – та, которую я уже упомянул в начале рассказа, Маша, – я бы точно (и скорее рано, чем поздно) закончил свою жизнь около того проклятого кабака, захлебнувшись собственной блевотиной. Думаю, не самая приятная смерть, если только смерть вообще может быть приятной. Но лучше уж что-нибудь другое, и в этом чем-то другом наверняка будет больше романтики, чем в этом. Если уж на то пошло, даже пуля в висок выглядела куда более привлекательной, и, надо признаться, я вполне серьезно об этом думал. Но одно дело – думать, совсем другое – совершить. И вопрос здесь даже не в отсутствии возможности, а именно в том, что останавливает всегда и всех, – страхе.
И если бы не эта подлая трусость, давно уже мог бы я взять папочкино ружье и снести себе полголовы. Так что возможность у меня была, но мешала всему трусость, на которую находилось верное средство – алкоголь. И стоило выпить, как желание умирать уже переставало быть таким сильным и даже настроение иногда улучшалось. А потом – утро, дерьмо, страх, и все заново.
Ружье это в два ствола папочка мой использовал для охоты на уток пару раз в год, когда ему было до этого дело, если учесть особенности его мировосприятия. Удивительно вообще, каким образом он умудрился получить разрешение на оружие. Хотя, может быть, разрешения этого вовсе не было. По крайней мере, я его ни разу не видел. И, кстати говоря, я понятия не имею, откуда это ружье у него взялось. Вряд ли оно досталось от дедушки: хоть я и не особенно разбираюсь в оружии, все же могу заключить, что оно относительно современное, изготовленное не более двадцати лет назад.
Говорят, если на стене висит ружье, то оно обязательно выстрелит. И оно выстрелило. Дважды. Но об этом позже.
С ней я познакомился на моей новой работе (надо ли говорить, что с предыдущего места меня выгнали после затянувшегося больничного из-за того случая в кабаке?), и причина этого знакомства была проста до безобразия: мы работали в одном кабинете. Кабинет этот был рассчитан на два рабочих места, которые мы и занимали: одно, у окна, – она, другое, в углу возле двери, – я. Находясь в одном помещении, два человека, независимо от того, что у них на самом деле на душе, даже если там полное безразличие ко всему, и к людям в первую очередь, волей-неволей начинают общаться, и едва ли можно предвидеть, к чему это общение приведет.
Она устроилась немногим раньше меня, и сам этот факт того, что в этой конторе мы оба были людьми новыми, в какой-то мере нас объединял. Сначала меня несколько удивляло то, что двух новых сотрудников посадили вместе в отдельную комнату, но, в конце концов, для меня, как, думаю, и для нее, это не имело никакого значения. Первым делом я достал свой календарь с крестами, который забрал с прошлой работы, и повесил на стену. Она посмотрела на него с выражением удивления и вопроса, но ничего не сказала. Впрочем, она вообще никогда ничего на этот счет не говорила.
По понедельникам я иногда рассказывал ей про свои выходные, и она, слушая, старалась сохранять на лице равнодушное выражение, что было весьма благородно с ее стороны, потому как сквозь это напускное равнодушие я мог ясно разглядеть отвращение. А может быть, мне просто так казалось, потому что я, признаться, и рассказывал-то ей обо всех своих похождениях с одной только целью – вызвать омерзение, заставить ее чувствовать по отношению ко мне то же самое, что я сам чувствую по отношению к себе. Возможно, это с трудом поддается объяснению, и мне неизвестно, делает ли так каждый, но я ощущал потребность с кем-нибудь разделить мое отношение к себе, и этим кем-нибудь, скорее всего по той простой причине, что просто часто находилась рядом, стала она.