Белая ладья, или Рюмки-неваляшки, полные бархата. Иронические рассказы

Фотограф Владислав Андреевич Макаров

© Елена Сомова, 2024

© Владислав Андреевич Макаров, фотографии, 2024

ISBN 978-5-0055-6332-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

фото Елены Сомовой сделал Владик Макаров, 2015 г.

Чернитель Пятнитель

Живет и процветает в Государстве Арбузов и Кабачков некий невежа и вор, зовут его Чернитель Пятнитель, всех лгунов повелитель. Рано утром встает он с кровати, чтобы облицезреть свои владения, полачить-покрасить, где надо, подштриховать-подмалевать, где не надо, а потом и вовсе выкинуть все свои дела и воссесть на трон править. Надо же дать ему поправить как следует, а потом и тапки на стол, и корону на полку для обуви: шутник он, всё везде перепутает, а потом сидит и смеется над своими проказами.

Правит Чернитель Пятнитель весело и грубо, опрокинув с ног на голову своих подопечных в шапках из выдолбленных арбузов и кабачков, пускающихся в пляс, как только увидят своего повелителя. На головах танцевать им удается лучше, чем на ногах, ибо Чернитель Пятнитель, как увидит бездельничающего подопечного, так завязывает ноги узлом и бантиком аккурат над головой, – чтоб не повадно было время зря тратить.

– Зол ты, Святя, – говорит Чернителю Пятнителю его важный и чинный друг Постулат Памперсович. – Не следует так сердиться царю, а то в ГАКе, – так называл он Государство Арбузов и Кабачков, – урожая не будет совсем.

– А зачем нам урожай?! Восклицает Чернитель Пятнитель. – И без урожая хорошо: смотри, сколько полосатых и продолговатых по улицам шастит! Прямо карнавал геометрии!

– Да, ты гений, друг мой! – вскрикнул обрадованный находке СП его товарищ по несчастью жить в Государстве Арбузов и Кабачков и управлять этим ГАКом, облагораживая и процветая на самых смачных грядках. У нас улицы – грядки, ровные и четкие, и устроим завтра на наших улицах-грядках Карнавал Геометрии!

– Устраивай, я полежу на правом боку, а то левый совсем бел, как колчан для стрел, – успел промолвить ленивый Чернитель Пятнитель.

Подготовил Карнавал Геометрии шустрый друг Постулат Памперсович: ровно и четко прочертил грязные лужи по окаему, прилопатил взбухшие от новых вспученных пород улицы-грядки. Затем развесил везде флажки и лейки для полива, – вдруг пить кто захочет, а лейка – нате вам, – целехонька родниковой воды.

Посмотрел Чернитель Пятнитель сверху на свое государство и обомлел: а пятен нигде нет ни цветных, ни черных, – так какой же он тогда правитель ГАКа, если нет пятен!

Спускаться с балкона своей уютной ложи не стал, – полил обрывочно, со знанием дела, на все арбузы и кабачки, ни одного без пятнышка не оставил. Уселся на свой царский трон и заснул на пять минут. И снится Чернителю Пятнителю, что друг его, почти брат единокровный Постулат Памперсович, на задуманном им Фестивале Геометрии вышел ростом выше самого его, Чернителя Пятнителя- всех скоморохов победителя. Проснулся от ужаса царь Государства Арбузов и Кабачков, глядь с высоты балкона на свое государство: ходит вдоль улиц-грядок Постулат Памперсович и надевает на каждый арбуз и кабачок уютный теплый и мягкий памперс, – на каждую пипку открытую солнцу. Тянется от одного ряда грядок к другому, вытягивается, как сосиска, и не падая, вновь встает столбом, готовя из пачек, похожих на балеринские, новенький комфортный памперсочек.

– Э, друг, Постулат Памперсович, не тянись так, а то уже сильно вытянулся, размер свой потерял! – объявил с балкона в микрофон другу Чернитель Пятнитель.

– Так фестиваль же Геометрии на носу! Надо всё успеть! – громогласно отвечал ПП.

Так он вытянулся метров на двадцать, забыв предупреждения товарища и царя.

– И что мне с тобой, таким длинным, делать? – вопросил царь в глубокой задумчивости. Завяжу-ка я тебя узлом с бантиком, – ведь праздник! Будешь его украшением!

И только так сказал в своем глубоком сне, как в яме, Чернитель Пятнитель, как начался фестиваль, и все арбузы и кабачки встали на грядках, обратив лица к солнцу и салютуя Фестивалю Геометрии, царице всех наук. Пришло время пачкать их всех своими подозрениями и узурпаторскими решениями.

Снова шланг пришел бы на помощь: как еще царю дотянуться до своих подопечных и подданных! А шланга-то и нет! Звуки тревоги протрубили все пожарные Государства, сотни машин выехали на событие. С вертолетов уже спускались по веревочной лестнице спасатели, как вдруг нашелся шланг с краской.

Спасатели снова полезли назад в вертолеты, пожарные машины пустились по дорогам обратно в свои гаражи, а Чернитель Пятнитель попачкал из большого шланга перед праздником все повинные головы арбузов и кабачков.

И тут уже не помнил царь, во сне или наяву, но откуда ни возьмись, свежий и неизведанный в государстве овощ обнаружился на грядке, лежа в фиолетовых тапочках с длинными ушами. Царь присмотрелся. Никогда Чернитель Пятнитель не видал такого овоща в своем государстве! Обратился царь в свою службу поиска неопознанных субъектов Необъедков. Нашелся по табло службы этот новый выпендрёжник! По тапкам опознали таксисты: везли они его из другой страны в свой ГАК на Урожайный год, чтоб было кем порадовать своего царя, чтоб разукрасил царь их возлюбленный по фиолетовым тапкам всеми цветами радуги. Но не тут-то было: кончилась в государстве краска. Вся кончилась, ни капли не осталось. Что делать? Стали соскребать друг с друга краску все арбузы и кабачки, чтоб царю помочь. Помогли. Много краски наскребли, а царь помер: не выдержал напряжения от сразу двух событий: друг его Постулат Памперсович изменил Родине: вытянулся, подобно ужу, завязал царь его, чтоб места меньше занимал в государстве, а он взял и склеился. Теперь не развязать.

– И как же теперь с другом завязанным общаться: тоже связаться и склеиться? – так рассуждал Чернитель Пятнитель. – Ну, или закрасить его одной краской, пусть монотонно, зато объемно! Эврика! – вскрикнул запыхавшийся царь.

И оказалось, что он проснулся, а Фестиваль Геометрии уже заканчивался, и надо было вовремя вступить краской из шланга по арбузным и кабачковым головам. Успел, но сам вымазался до глаз, а как царю без глаз-то? Как увидит Чернитель Пятнитель, где краской работать, а где водой?

Так и ходит до сих пор, и ищет. Никакой экономии времени!

Богиня тщеславия

Изысканно откинув темную прядь с плеча, дама презрительно повернула головной отросток прямо, и неожиданно осклабилась. Ее губы выражали одновременно и неотвратимое презрение и сожаление, нечто похабное проскальзывало в ее лукавстве и резких жестах, ладонях ее рук, более похожих на холодное оружие, нежели на матерински нежные с пухлыми подушечками руки женщины.

Последний жест, над которым всплакнул бы режиссер Товстоногов, был наряд в цвет стула. Это была точка накала: темное бордо платья отливало отчаянием и наглостью в сочетании с такого же, цвета театральных портьер, стула, возвышающегося над плечами. Этот унизительный трон снежной королевы с примесью запаха провинциальных помоек, не иначе, был поставлен специально для офисного спектакля, с помощью которого она выразила свою карьерную прыть.

Не голословно и непременно в такт кивания головы, которую она с удовольствием бы поместила на плечо некоего орла, хваткого, игривого и готового пасть к ее ногам и смотрящего, как на пещеру Аладдина, в ее рот, изрекающий приказы высшего порядка.

– Вы идите, а я останусь! – гордо вскинула она плечи, готовая сразиться с монстром капитала. И в темно-серых, подернутых пеплом, глазах запылал восторг труда.

– Прощайте, мадам, – ловко вскинул бы фальшивыми эполетами, расшаркиваясь со снежной королевой, капитан ее гвардии, но задел рукой, несомой к виску для отдачи воинской чести, канделябры пальцев ея несогласия с его готовностью испариться из этой преисподней ее театральной гримерки, где она впаривала в мозги постулаты Проперция всем посетителям.

Но перед выходом на свежезагазованный воздух, мумифицированный ее памятью орел воскликнул вдруг в восторге единения мечты о былых страстях, исковерканных сильными мира сего:

– Клюква в сахаре, мадам!

И протянул широким жестом коробку лакомств.

Шары ея величества выкатились почти на плечи и напоминали базедову болезнь. Даме стало явно не по себе, и бесподобный вопль алкающий сладко-кислого, огласил просторы офисного склепа:

– Какая няма!

Снежная королева слегка привскочила на стуле, схватила коробку с ягодой, собранной на отечественном болоте и осахаренной в антисанитарных условиях, и припустила прыть всеядства.

«Оставалось только объять ее труп», – думал беженец, расталкивая несчастных в коридоре почетной гвардии будущих ее трупаков, ежедневно насилуемых ею бравурными мечами рекламы.

Снежная королева еще готова была толочь песок ее стеклянных речей, и долго любоваться собой издалека. Она думала о своей начитанности правилами и догмами, и о своей неотразимости в зеркалах глаз кавалера, выбранного ею для отработки щитовой рекламы на пластинке ее единственной извилины, неукоснительно следующей постулатам, высиденным в яичной кладке нового трудового кодекса. Ее беглую жертву покоробила судорожная готовность вцепиться в его личную жизнь, и волочить его за собой, подобно тройке лошадок в упряжке.

«Куда вы?..» – мелькнуло в кинематографической памяти поколений любителей синематографа.

«К морям! К морям и океанам моих слез…», – отыгрывала она сухой огонь своих слез, высохших в углах глазных впадин.

Министр ея величия разлегся, как пьяный факир в подножии сцены, и ковыряя пальцем пол рядом с креслами зрителей, тронул нос крысы, шаркающей хвостом в подполье.

Она не напугалась, играя, – привыкла, видимо, к переменам внимания ее партнера в противоположную строну. Там было венецианское стекло колец на ее пальцах. Кольца змеи из тухлого сундучка ее покоев огибали сознание жертвы и магически завораживали, напрочь лишая воли и ведя к полному беспамятству.

Воплощаясь в зрителях, дама снежной воли щекотала невидимой стенкой, отгораживаясь от призраков страсти. Натыкаясь на эту стенку, ее невольные зрители брали антракт и бежали к морям, расположенным подальше от ее окальцинированного дома души, – суть палатки над пропастью дел ради заработка и уважения, а может, страха перед нею.

Когда она снимала грим и возвращала себя кровати, мелкая дрожь хватала ее и влекла в бездну лекал, по которым она кроила людей и выносила их за скобки, подводя черту под их судьбами.

Под всеми сразу и одновременно. Только так она могла раскрепоститься и уснуть. А жертвы ее самолюбия мечтали о том, чтобы она не проснулась никогда, и тогда им не пришлось бы до резей в мочевых пузырях, засиживаться перед нею, сочиняя подарок-избавление. Когда надумывали спиртное, она резво хватала бутыль за горло, и душила несчастный пузырек ея мечт, терзаемая жаждой. Но чаще это были конфеты, и она ела их быстро и жадно, как память о любви.

«Ох, скорей бы заткнулась и отпустила», – думали жертвы богини тщеславия, а она мастерки прощупывала своим лазером ветерана трудовых боев за цивилизационный комфорт бытия, и влекла жертв в комфорт подобострастия.

Крах менеджера Стрекопытова

Менеджер Стрекопытов был полон надежд: как не позабавиться с новой менеджерицей Пухлогубовой, раз она сама так мило улыбается ему, бывалому соблазнителю и сердцееду! Вот только в ответственный момент забуксовал у Стрекопытова главный его друг и советник в исключительно всех делах. Да так забуксовал, что пришлось известному сердцееду обратиться к директору чего вы думаете? Не догадались. К директору гимназии. У нее были всегда свежие записи любовных сцен ее гимназистов, и именно директор Ивонна Стрекопытова, супруга долгомученика менеджера могла решить проблему своего достопочтимого Кряфка Стрекопытова, нарвавшегося на бойкую менеджерицу.

Пока Пухлогубова вникала в тему, Стрекопытов изучал с предельным вниманием, как это делается у тех, у кого молоко на губах не обсохло, а они – то ученые – гимназисты, делают все по интернет – советам. С ними и сам продвинешься запредельно, и супругу продвинешь, и всех товарищей по счастью быть причастным к сему недоразумению: облажаться в ответственный момент.

Больше откладывать «на потом» важное дело соблазнения менеджерицы было некуда. Когда Пухлогубова закусывала верхнюю губку левым зубом, у Стрекопытова начинались колики по всему телу, – а это верный знак того, что дела у Кряфка не плохи в нужном плане, и его верный советник и помощник на стреме ждет только свистка, чтобы пуститься в бой.

– Ну чего ты? – спросил мягко Стрекопытов, получив первый отлуп от Пухлогубовой.

– Жду зарплату, – съерничала менеджерица, пустив в действие свою убойную силу красоты: вчера она посетила салон красоты, и теперь губки ее стали клювом уточки перед захватом червячка. Этим червяком и был менеджер Стрекопытов. Он действительно почти ползал перед бухгалтером, заискивающе улыбаясь. Казалось, скажи ему бухгалтер организации «Покрякай, Стрекопытов!» – он мгновенно станет селезнем и исправно закрякает. Не упасть же в грязь лицом перед собственной супругой дома, спрашивая у нее на проезд и обед.

– Не жди, получим вместе, – плавно надвигаясь на объект, прошептал Стрекопытов.

– Как это не ждать? Разве в вашей кампании не платят? – вспылила раскрасневшаяся Марианна Пухлогубова.

Дело сильно запахло керосином. Но Кряфк Стрекопытов не зря учился у гимназистов онлайн, по видео – ролику, снятому скрытой камерой директора гимназии, премудростям сущих пустяков мгновенного и неотвратимого приближения: победа светила ему во все 32 зуба Ивонны. Победа была за ним. Ивонна задышала, будто после трех кругов бега вокруг гимназии без передышек. Губы Стрекопытова оказались в западне Пухлогубовой. Все оказалось правдой: Марианна училась в той же самой гимназии, где преподавала его супруга Ивонна. Делать длинный забег за пределы человеческого понимания не следовало, – все было ясно: сейчас уже случится картина желаемого в действительности, и все заказы фирмы перейдут от наработок новобранки Марианны Пухлогубовой к бывалому Кряфку Стрекопытову. Только не знал Кряфк, что Марианна была в пятерке лучших гимназисток по подледному плаванию, и могла такое плавание устроить кому угодно даже без погружения в воду. Маргинальное положение Марианны как менеджера даже льстило ее натуре. Равных ей не оказалось в деле подъема старшего менеджера по карьерной лестнице. А весь финт состоял в нечаянном вдруг ронянии его искрометного в осколках интеллекта по тем самым лестницам. Марианна банально напоила до потери пульса Стрекопытова, так что он уткнулся влажной, как у теленка мордой, в грудную часть ее блузки, и очнулся уткнутым не лицом, но миной в стол начальника концерна «Лютики» Чистоплюева.

Начальник Чистоплюев как раз возвращался с почти интимного совещания в интересах кампании с обезьяноподобного вида поставщиком товара, как вдруг заслышал тихий шорох в его личном кабинете. Это просыпался менеджер Стрекопытов, надежно оставленный по сильно пьяному делу менеджерицей Марианной Пухлогубовой в кабинете папеньки – начальника. Менеджер Кряфк Стрекопытов не подразумевал, что Марианна Пухлогубова – единокровная дочерь Чистоплюева в доофициальнобрачную эпоху. Тут все и раскрылось: Марианна – дочь, значит, он, старший менеджер Стрекопытов, если что, сыном начальника будет. Это ура! – победа! Теперь задача: уломать менеджерицу выдать ему ключи от ее входной сердечной двери, которую автоген его взгляда не взял без онлайн – уроков гимназистов на большой перемене.

– Всё впереди, товарищи! – спьяну рявкнул в микрофон менеджер Кряфк Стрекопытов.

Что именно и у кого впереди – продолжения не последовало.

Микрофон был подключен к онлайн – связи со всеми офисами концерна, включая зарубежные.

Не ждал – не гадал Стрекопытов, что окажется в начале пути как раз в финальной стадии его личного продвижения по карьерной лестнице. Употреблять на территории концерна запрещалось руководством. Дочка Чистоплюева виртуально не промахнулась по его физиономии.

Прогуливаясь теперь за стеклом входных дверей в офис, Кряфк Стрекопытов вдруг вспомнил, как в далеко ушедших годах взросления его дочек Ивонна попросила его посмотреть уздечку под языком ребенка. Сделала Ивонна это следующим образом: сидя за тронным своим столиком с косметикой и парфюмерией, супруга Стрекопытова прислушалась к речи маленькой Евы, и решила, что у малышки короткая уздечка под язычком.

– Кряфк! – раздался неприятно резкий фальцет Ивонны. – Кряфк, иди слушай меня!

Стрекопытов был не то чтобы спящим, но почивающим, поэтому решил, что супруга играет с малышками Евой и Марианой в уточек.

«Что это она там раскрякалась? – подумал Стрекопытов. На работе его всегда звали по фамилии, так что он давно уже перестал ощущать свое имя фонетически. Теперь, от вопля Ивонны он так его ощутил, что чуть с дивана не рухнул к ногам приближающейся главы матриархального семейства.

– Ты с Евой играешь в уточек на озере? – спросил Стрекопытов униженно и немного развязно.

– Я тебя зову, увалень ты мой! – взревела Ивонна.

– А почему ты крякала в своей спальне?

– Это по телевизору показывали брачный период диких птиц, – съязвила Ивонна. Так, хватит шуток, ты знаешь, что у Евы короткая уздечка под языком?

– Зачем девочка взяла в зубы уздечку? Зачем ты ей позволяешь это делать? А потом ты скажешь, что у ребенка стоматит, – будто виновато молвил Стрекопытов.

– Да не брала Ева уздечку в зубы, это у нее под языком короткая уздечка, вот гляди, что такое уздечка под языком.

Ивонна открыла свой рот и подняла язык.

– Так ты похожа на скорпиона, – пошутил Стрекопытов, забыв, кто в семье шутит первым, давая тем самым знак послабления жестких порядков сохранения дистанции.

– Кряфк! – заорала Ивонна.

Кряфк решил быстро исправиться и спросил:

– А зачем Еве подрезать уздечку, чтобы она могла почесать за ухом своим языком?

– Нет, ты неисправимый бездельник! Мы с тобой должны дать ребенку всё для счастья в будущем. Ребенок должен говорить чисто. Речь Евы должна звучать приятно.

Тут Ивонну пробила волна негасимого морализаторства, и Кряфк чуть не уснул.

– Ленивца, висящего вниз головой на ветке, быстрее поднимешь к пониманию, чем собственного мужа!

Ивонна удалялась по коридору в комнату Евы.

«Я никогда не стану человеком в этом зоопарке», – подумал Стрекопытов и пошел за учебники.

Стрекопытов всегда путал своих близнецов: кто из них Ева, кто Марианна, различал только стоматолог его супруги Ивонны.

Рассказ о подарколюбце

У меня есть несостоятельный любовник, и мы так сильно дружим – прямо падаем друг другу в объятья при встрече, когда я получаю зарплату. Хотя Восхотьевич хватает меня на руки и кружит, и кружит, пока не упадет на диван со мной в объятьях. Интересно складывается у нас вденьзарплатный диалог: вначале спросит сумму, затем «дай убедиться!», говорит. Не во мне убедиться – в деньгах. Убеждается мгновенно, плавно и неотвратимо отбирая эти вожделенные бумажки, да так, что кончики моих пальцев оказываются в ловких и жестких его щупальцах. Хотя Восхотьевич не осьминог, но хватка осьминожья выработалась у него в результате безработицы в стране.

Повешает лапшички освежеванной по местам боевой славы, тут и там, везде, где его потчивают денежками – и был таков! Умелец!

А лопоухие дамочки вздыхают не о деньгах, нет! О высокопоставленной челюсти, которой Хотя в азарте способен загрести даже несъедобные бумаженции. Очень эта челюсть им нравится, ибо почти все его дамочки стоматологи и зубопротезницы. А какие они проказницы! Ловко подгребают к Хоте прямо в самый дальний от его личной, хотевосхотьевской, зарплате, и нате вам! Забирают его к себе со всеми оставшимися зубками. Хотя успевает только после аудиенции с тетенькой – стоматологиней зубками клацнуть желтыми своими, прокуренными, и довершить интимный разговор привычной для всех фразой:

– Жене бы подарок какой – нибудь… А то она одна ждет, волнуется.

Дамы вскидывают брови так, что чуть ли не глотают свои зубы от неожиданности. «Ишь чего захотел! – думают. Подарки мы сами любим! Ждем и мы, беспокоимся!»

А вслух произносят:

– Хотя, ой какой ты Восхотьевич! Какой ты ловкий малый, подарки гребешь лопатами, и никому не оставишь! Ты же, осьминожья твоя хватка, хоть раз видел, как эти деньги на подарки жизни мы зарабатываем?

Решили дамы – стоматологини проучить Хотю.

Пригласили его в аппартаменты, дескать, за подарками и предложили заслужить эти подарки.

– Вот, Хотя Восхотьевич, поставь – ка ты зубки деду вот этому, что в кресле восседает. Не всё ему восседать, надо же и тебе заиметь царское кресло. Поставишь ему зубы – и будешь, как царь сидеть удобно и шутить с нами.

Призадумался Хотя: получать подарки и сидеть в удобном кресле так вольготно: сразу пробуждается интерес к жизни! Но как зубы вставлять, Хотя не знал. Ему же в дипломе только за первые 15 предметов, сданных на «отлично», расписался ректор. Не даром Хотя окучивал грядки в его усадьбе! А как Хотя лопал там землянику – аж сам ректор изумлялся: греб прямо охапкой в огромный рот.

– Не от крокодила ли ты родился, Хотя? – спрашивал ректор.

– Сумка и кошелек только из крокодильей кожи может решить этот вопрос, – отвечал Хотя, слегка помедлив с ответом и сказав эдак, с расстановочкой, свою коронную фразу вымогательства.

Спорить с Хотей ректор не стал, но предложил ему попреподавать слегка в пятидесятиградусную жару в непроветриваемом помещении. Хотя Восхотьевич согласился. Итак, в назначенный день состыковались «воздушный корабль» по имени Хотя Восхотьевич и его «инопланетяне» – студенты. Дабы не смущать подарколюбивца, ректор скрылся в неизвестном направлении на пару лекций в другом корпусе вуза. Вернувшись, ректор обнаружил студентов за кафедрой, столпившихся над умирающим

Хотей.

– Мы подарили ему песню, – выговаривая слова сквозь слезы, шептала староста группы. И он огорчился, что нечего взять супруге, а мы… так старались…

Крупные габардиновые слезы текли по щекам студентов. Кроме занавески, которую Хотя не успел снять вместе с гардинами в подарок жене, подтираться было нечем. Все подходили к занавеске утирать слезы, пот и втихаря, сморкаться.

– Да, мы даже в припеве слова разные сочинили, без повторений.

Долго еще плакали бы студенты над умирающим Хотей, но вбежала тут в аудиторию хотьевская супруга с воплем «Украли подарки!».

Хотя резко вскинул брови и вскочил с рук первокурсников, решив попреподавать за ректора у старшекурсников, чтобы отработать неизвестно кем украденные его подарки. Ректор узнал об этом из сбивчивой хотиной фразы, брошенной в коридоре вуза. Из нее следовала морзянка зубов верхних о нижние: «Нам без подарков не прожить! Бегу к старшим. Всё проведу, мне скачали на телефон. Ты пока посиди за меня в кресле стоматолога».

Ректор не ослышался. Его ожидал эшафот, ибо лечить – и тем более ставить зубы – он не умел, в чем признался себе откровенно.

Площадь терраза Масканьи