Быть!

"Меня много в самом себе"(И. М. Смоктуновский)Чудесная книга, написанная чудесным языком и чудесным человеком, многогранным, настоящим интеллигентом. Впервые, давно, я увидела Смоктуновского в фильме «Берегись автомобиля» в роли Деточкина. Такой странный добрый немного жалкий, но бесконечно благородный вор, а потом был фильм про декабристов «Звезда пленительного счастья» в роли губернатора Цейдлера. И когда мне сказали что это один и тот же актёр – поверила с трудом, а посмотрев потом и «Преступление и наказание» с ним же в роли Порфирия находилась в недоумении. Наверное, это и есть настоящий талант перевоплощения. Вот только голос… пожалуй знаком, этот необычный бархатистый тембр, наслаждение для ушей. Вот и во время чтения этой книги, у меня было такое ощущение, что я слушаю Смоктуновского, потому что, запомнив этот голос однажды, иначе воспринять её уже нельзя. Язык. Такое же удовольствие в последний раз мне доставил Диккенс. Я не преувеличиваю, это действительно так, а ещё удивительная способность выхватывать из общей массы событий, самое, казалось бы, незначительное, но странно цепляющее, отражающее потайные стороны души не только Смоктуновского, но и нашей. Вообще, изначально, рукопись состояла из трёх частей, в одной из которых Иннокентий Михайлович более подробно рассказывал о своей семье, детях… Но цензура того времени разрешила к печати только одну часть, как им показалось наиболее нейтральную менее личную. Жаль конечно, но всё же этого человека невозможно испортить ограничениями, он очень классический и как бы вне времени. Светлый, добрый…Он умел быть счастливым. Счастье было его второй натурой. Он купался в нём, светился им, готов был к нему каждую минуту. «Ах, дружочек, так славно, так хорошо на земле, так радостно у неё в гостях!»Пишет с любовью, но всё-таки внутри, мне кажется, немного грустный и конечно большой мечтатель.Все мы, как это прерывающееся стрекотание кузнечика в траве: сегодня живём – стрекочем, а завтра навсегда замолчим и никогда, никогда уже… никогда…Умиляешься чувству юмора и умением подшутить над собой.Белый свет жарких ламп высвечивает лицо, шею, и становится видно, как он постарел. Что-то почувствовав, он досадливо говорит:– Видите, я стар, и я поздно начал. – И тут же, сменив интонацию: – Но рожу я могу скорчить любую. Какая вам нужна?– Иннокентий Михайлович, рожу не надо, – говорит красавец-фотокор Виталий Засев. – Нам надо естественное веселье. Почти счастье. Расскажите что-нибудь смешное.– Извольте. Мне сейчас 51 год, а я играю тургеневского юношу.А между тем, понимаешь, что личность эта всё-таки не так проста, как кажется на первый взгляд.Он мог попросить сигарету (хотя не курил) и вместо благодарности сказать: «ну и сволочь вы», и после паузы весело: «хорошая». Мог, принимая кокетливоё восхищение от дамы не первой молодости в старой линялой шубе, с милым укором вздохнуть: «А ещё женщиной ей хочется быть». Мог на весь бульвар закричать, привлекая внимание прохожих к толстяку: «Всё худеете, Иван Иваныч». Мог…Поразительная судьба. Будучи семнадцатилетним юношей, оказался на войне, был в плену, бежал, чудом выжил. Осталось девять человек, Смоктуновский в том числе. Страшной военной истории посвящена его повесть «Меня оставили жить», повесть очень ценная, кстати и как отдельное литературное произведение, даже если не знать, что писал эту историю сам актёр и главным героем тоже был он.И до странного мало "Я"……подходил, протягивал что-то извлечённое из сумки, портфеля, кармана и просил автограф. Смоктуновский не отказал никому. И, выслушав благодарность, благодарил: «Спасибо, что помните».– Отчего маленьких людей тянет на автографы? Времени в обрез… – проворчал кто-то из снимавших.– Напрасно вы так. Жизнь и работа того, кого считают маленьким, и того, кого считают большим, одинаковы, они подобны всходам посевов на одном поле. Озадачив таким серьёзным подходом к теме автографов он засмеялся:– Это не я сказал. Древний китаец. Я только согласен…Не знаю, может только у меня такое ощущение, но какой фильм с участием Смоктуновского я бы не взяла, везде он создаёт контраст внутри картины, не портит, но очень выделяется из общей массы странной манерой своей игры, возможно, дело в том, что он всё-таки в отличии от остальных, даже очень талантливых актёров, не играет, а живёт. Я дочитывала эту книгу и слёзы стекали по моим щекам. И сейчас, когда я пишу этот отзыв глаза влажнеют. Грустно и радостно, радостно от того, что мир подарил нам такого поразительного многоталантливого человека. А грустно оттого, что теперь его уже нет. Сколько бы он ещё мог сыграть ролей, и так печально, что например, наша экранизация Брэдбери «Вино из одуванчиков» со Смоктуновским в роли полковника Фрилея так и не была озвучена его чудесным проникновенным голосом. Не успели.Он думал о смерти: «… Довольно часто приходит мысль о смерти, без особого страха, но не без тоски… Пожить бы, отдыхая, где-нибудь на природе. Как было бы хорошо». Разговорами о бессмертии, мне казалось, он тоже маскировал мысль о смерти. Впрочем, о бессмертии он сказал очень определённо: «Бессмертие… Если его нет в биологическом смысле, то оно есть, существует в другом. И это ощущаешь, взирая на послов человеческих устремления и труда, эту преемственность содеянного».

Вот интересно: а как оценивать мемуары? По стилю написания? По художественной ценности? Или по «сюжетной линии»? Как оценивать произведения тех, кто до определенного момента, как говорится, пера в руки не брал?..Не знаю, как остальные, но я оцениваю такие вещи сердцем. И вся их ценность для меня состоит в том, что в этом случае я вижу не созданный в кино, на подмостках театра или же в интервью образ, а самого автора. Слышу его голос и точно беседую с ним…Да, если просмотр фильма с любимым актером – нечто вроде свидания (а оно может быть где угодно и каким угодно), то встреча с ним на страницах его книги – интимная беседа. Есть только я и он…Честно говоря, мне хотелось получить больше информации о кино-жизни и частной жизни Иннокентия Михайловича. Однако, он предпочел рассказать мне о своей фронтовой юности. И я, кажется, понимаю, почему: то, что он остался жить и бытьв этой мясорубке – загадка, в первую очередь, для него самого. Что же до ролей… Есть такое выражение – «магия кино». Зритель не должен видеть изнанку, не должен знать то, как творится волшебство. Так пусть же феномен самого гениального… Нет, единственного русского артиста навсегда остается для нас неразгаданной загадкой.

Очень сложно было читать эту книгу, потому что всякий раз это было личной встречей. Странным образом, всякий раз беря ее в руки я испытывала волнение как на экзамене у доброго, умного и строгого профессора, когда страшнее не оценку плохую получить, а не соответствовать чему-то такому, что и выразить словами сложно. И всякий раз это чувство обжигало влюбленностью и близостью, и одиночеством, и более всего неотвратимостью разделенности и тоской. Я не большой специалист, я не могу всерьез рассуждать о том, как это написано. Я чувствую только красоту и искренность и они искупают для меня все. Разве что у него непривычно мало "я", разве что о Достоевском он, кажется, говорит языком Достоевского, о Пушкине – языком Пушкина, а о Чили – будто бы языком Чили. Или мне только казалось так… И тем не менее всегда это его голос, очень искренний и настоящий. Мне кажется, будь я в тех же обстоятельствах, рядом, я бы видела людей также. Может быть это значит, что он все-таки хороший писатель, может быть это просто человеческое. Очень сложно было подбираться к последним главам. Сначала ты смотришь на тот двор как бы своими глазами, вместе с журналистами, водителями, другими случайными и не случайными зрителями и чувствуешь, как сердце внутри саднит и обрывается, а потом попадаешь внутрь и смотришь его глазами и я выразить не могу как обжигает все это, как смех вперемешку с пулеметными очередями. Осталось чувство, как будто все это стало моими воспоминаниями. Спасибо.