Глава шестая
Уэстон
Бегуны выстроились перед стартовой чертой. Я занял свое место на центральной дорожке. Слева от меня встала Отем, ослепительно-прекрасная в своем зеленом платье. Солнце светило ей в спину, так что ее волосы полыхали золотым костром – прямо как в тот раз, когда мы вместе шли домой от кафе-пекарни. Тогда я даже остановился, залюбовавшись этим рыжим нимбом. Этот образ поддерживал меня, пока мы были в тренировочном лагере и позже, в жаркой, душной Сирии.
И вот она здесь, со мной.
«Ты должен проснуться, – говорит она мне. У нее очень серьезное выражение лица. – Пожалуйста, Уэстон, проснись».
За ней, на соседних дорожках, замерли моя мать и Пол. Сенатор Дрейк, одетая в элегантный брючный костюм, аккуратно упирается высокими каблуками в стартовые колодки
Я смотрю направо, туда, где должен находиться Коннор, но на дорожке лицом вниз лежит тело, облаченное в камуфляжную форму и бронежилет, на спине ранец, в руке винтовка.
«Брэдбери», – думаю я, но в сердце уже ледяной змеей заползает страх. Этот солдат выше Брэдбери, и у него шрам на запястье – точно такой шрам заработал Коннор в старшей школе, во время урока труда.
«Нет…»
Звучит команда «на старт, внимание, марш», потом гремит выстрел.
Чья-то невидимая рука прижимает меня к земле, и я не могу сдвинуться с места, а Отем и остальные убегают вперед. Моя щека прижата к дорожке, голова повернута так, что я вижу свое тело, и оно тоже не двигается.
«Коннор, проснись!» – пронзительно кричу я, но голоса нет. Я зажмуриваюсь и слышу детский плач, крики мужчин и выстрелы.
«Это должен был быть я…»
Взрывается бомба. Беззвучно, и всё же беговая дорожка разлетается на миллион осколков. Огонь, дым и кровь. Меня выбрасывает в пустоту, где верх и низ меняются местами. Я падаю вверх, подброшенный взрывной волной, спина превращается в один оголенный комок нервов, вспыхивает болью.
Вверху, в зените пустоты, горит крохотная искорка света. Свет становится всё ярче, горячее, больше. Он выжигает мне глаза, и я хочу уплыть, но не могу сдвинуться с места. Я рвусь, молочу руками всё быстрее и быстрее, но врезаюсь в стену света и звука.
И новой боли.
«Уэстон, открой глаза».
Потом я падаю в обратную сторону, и жесткая, выжженная почва мчится мне навстречу.
Я разобьюсь.
– Уэстон.
– Очнись, Уэстон.
Мои глаза распахиваются, тело спазматически напрягается в ожидании боли. Ужас охватывает меня, когда я падаю на землю.
Не на землю, а в кровать.
Мой мозг зарегистрировал белые простыни, ослепительный свет, ритмичный писк. Потом боль разрезала мое тело пополам. Я попытался закричать, но какой-то предмет у меня во рту и в горле вдохнул воздух обратно мне в легкие. Я тонул и одновременно оживал.
– Уэстон.
Голос в моей голове. Мягкий и зеленый.
– Уэстон, посмотри на меня.
Теперь голос звучал не у меня в голове, а где-то рядом, и я тянулся за ним. Он мне нужен. Нельзя, чтобы он унесся по беговой дорожке без меня, в платье, похожем на весну, с волосами, подобными…
«Отем?»
Я задергался, в тщетной попытке устремиться за этим голосом, задрожал всем телом, и эти судорожные движения принесли мне новую порцию боли.
– Тихо, тихо. – Другой женский голос. Более резкий. Властный. Чьи-то руки надавили мне на плечи. – Успокойтесь. Вот так, спокойно, всё хорошо. Не боритесь с аппаратом.
Раздался тихий стон. Это я. Этот утробный звук вырвался из моего горла, прорвался между принудительными вдохами и выдохами, которые я не мог контролировать. В то же время тонкие полоски света то загорались, то гасли.
«Это мои глаза. Я открываю и закрываю глаза».
«Я здесь».
«Это я».
Боль. Проклятие, вот это боль. По нижней части моей спины как будто долбили раскаленной кувалдой, снова и снова.
– Уэстон, – прозвучал рядом голос Отем. Прохладные пальцы обхватили мое запястье. – Всё хорошо. Попробуй расслабиться.
Мой разум медленно сопоставил одно с другим. Кровать с белыми простынями и пищащие аппараты. Это больница. И Отем рядом со мной.
– Отем, – проговорил я, точнее, попытался. Штука, вставленная мне в горло, не давала разговаривать. Я начал давиться, и мне в легкие снова хлынул кислород. Машина заставляла меня дышать, но я не хотел ей подчиняться, боролся, пытался дышать сам.
– Я позову лечащего врача, – сказала женщина. Наверное, это была медсестра. – А вы останьтесь с ним. Говорите с ним и помогите ему прийти в себя.
«Останься со мной, Отем. Навсегда».
Веки налились тяжестью, но я пытался держать глаза открытыми. Пластиковая трубка и белая липкая лента заслоняли мне обзор, но я видел Отем. Она стояла надо мной, и рыжие волосы рассыпались по ее плечам. Прекрасное видение, мирный сон спустя несколько месяцев непрерывного кошмара.
– Привет, – тихо проговорила она. Ее пальцы переплелись с моими, другой рукой она погладила мой лоб. – Ты очнулся, всё хорошо.
«Нет, – подумал я. – Моя спина. Черт возьми, что-то не так с моей спиной…»
– Просто слушай мой голос. – Ее пальцы почти невесомо касались моей головы. – Ты подключен к аппарату искусственной вентиляции легких. Хорошо? Он дышит вместо тебя. Постарайся не сопротивляться. Я здесь. Слушай меня. Я расскажу, что случилось. Ладно?
Я моргнул, потому что был слишком слаб, чтобы кивать.
– Ты в Балтиморе, в Медицинском центре имени Уолтера Рида, – сказала Отем. – В Сирии тебя ранили. Сначала тебя самолетом отправили в Германию, а теперь ты здесь. Аппарат поможет тебе дышать, пока ты окончательно не придешь в себя. Вот и всё.
Слезы навернулись мне на глаза, я зажмурился, чтобы их сморгнуть, и почувствовал, как они текут по щекам. Отем протянула руку и вытерла одну слезу, потом ее рука сжалась в кулак, и ее собственные слезы закапали на белую простыню. Несмотря на ободряющие слова, ее красивое лицо исказила гримаса боли.
«Потому что Коннор мертв».
При мысли об этом я вздохнул, и спину снова обожгла волна боли. Проклятая трубка в горле не позволяла мне ни закричать, ни выругаться, и тогда я выдернул руку из пальцев Отем и жестом изобразил, будто что-то пишу в воздухе невидимой ручкой.
– Хочешь что-то написать? Подожди, сейчас…
Отем исчезла из поля моего зрения, и моя рука снова упала на кровать. Ужас отступил, оставив меня обессиленно дрожать от боли. Я почти не мог двигаться.
Отем появилась снова и вложила мне в пальцы шариковую ручку.
– Держи.
Она бережно приподняла мою руку, и я почувствовал, как она прикладывает ее к небольшому бумажному блоку. Ручка весила не меньше тысячи фунтов, но я всё-таки нацарапал одно слово.
Коннор
Отем прочла, что я написал, и на ее лице отразились понимание и ужас.
– О, Боже. Прости, ты же не знаешь. Коннор жив, у него всё в порядке, – быстро сказала она и сморгнула слезы. – Он здесь. В смысле, он уезжает домой. Вчера его отправили в отставку, и сегодня вечером его мать везет его обратно в Бостон. У него серьезный перелом руки, но в целом он здоров. С ним всё хорошо, Уэстон, честное слово. Он жив.
Я в изнеможении смежил веки, чувствуя невероятное облегчение.
«Я это сделал. Я победил. Носочный Мальчик мертв, отныне и навеки».
Одно долгое мгновение я наслаждался своим триумфом, а потом палату огласил визгливый голос моей матери. Мне на лицо закапали слезы: Ма обхватила мою голову и расцеловала меня в обе щеки. Моя мама. В голове возникло множество детских воспоминаний о безопасности и любви: когда я разбивал коленки или царапал палец о дверь машины, мама всегда приходила на помощь. И сейчас она тоже рядом.
Поглядев поверх маминых плеч, я увидел Пола – он улыбался и промокал глаза. Они с мамой здесь, Отем здесь, и с Коннором всё хорошо.
– Привет, Уэс. – Теперь возле кровати стоял высокий мужчина в синей форме медика и накинутом поверх нее белом халате. – Я доктор Ковальчик. – Давай-ка посмотрим на тебя…
Он посветил фонариком мне в глаза, хотя мне хотелось только одного: уснуть и спать без сновидений, но зверская боль в спине никак не унималась, грызла и грызла мои кости.
Я нащупал лежащую на простыне ручку и нацарапал на блоке бумажных листочков:
Болит
– Ему больно, – сказала Отем, поворачивая к себе листочки. – Вы не могли бы дать ему что-то?
Врач, не переставая светить мне в глаза, сказал медсестре что-то про обезболивающее, и через несколько минут сутолоки и приглушенных разговоров теплая волна забрала меня с усеянного острыми камнями острова боли и унесла. Унесла далеко, только Отем по-прежнему держала мою руку, так что я знал, что обязательно вернусь.
Мои губы как-то странно выгнулись вокруг эндотрахеальной трубки, и я понял, что улыбаюсь или, точнее сказать, пытаюсь улыбнуться. Откуда-то издалека донесся голос моей матери:
– Я хочу знать правду. Он будет снова ходить или нет?
«Снова ходить…»
Холодный, пронизывающий страх пронзил мое сердце, но я был уже слишком далеко. Я цеплялся за руку Отем, но больше ее не ощущал. Отем исчезала, уносилась всё дальше по беговой дорожке. Мысленно я рвался за ней, но в голове стало пусто, осталась только одна мысль.
Носочный Мальчик не умер. Он остался здесь точно злобный призрак, обитающий в старом шкафу на чердаке. Он смеялся надо мной, пока я, барахтаясь, уплывал всё дальше, терялся в пространстве.
«Я никуда не уйду… да и ты тоже».
Глава седьмая
Отем
На следующее утро я проскользнула в палату Уэстона, держа в руках два стакана кофе; помещение было залито серебристым светом. Я поставила один стакан на стол, возле которого сидела Ронда, и медсестра благодарно улыбнулась.
– Он спит, – произнесла она одними губами.
Мне хотелось сесть рядом с Уэстоном и держать его за руку – как и просил Коннор, – но ранее этим утром доктор Кей велел отключить Уэстона от аппарата искусственной вентиляции легких. Наконец-то! Эндотрахеальная трубка раздражала Уэстона, он постоянно ею давился и пытался дышать самостоятельно. Я села возле окна, сжимая в руках стакан кофе, и стала пристально наблюдать за грудной клеткой Уэстона. Она равномерно поднималась и опускалась.
– Он отлично держится, – сказала Ронда.
Я кивнула и слабо улыбнулась.
«Пока что».
Сегодня команда ортопедов собиралась проверить, насколько сильно поврежден спинной мозг Уэстона. Доктор Кей настаивал, что нам не следует паниковать, пока нет результатов тестов, но я никак не могла выбросить из головы слова Коннора.
«Уэс никогда не будет ходить».
Я перевела взгляд с груди Уэстона на его длинные ноги, укрытые простыней; я надеялась, что они вот-вот шевельнутся или дернутся, но этого не происходило, и тогда я стала придумывать оправдания этой неподвижности.
«Он прошел через ад. Он находится под действием обезболивающего. Он еще слишком слаб».
От переживаний мне буквально было больно дышать, а поскольку Руби вернулась в Бостон, мне не у кого было искать поддержки и утешения.
Еще я скучала по Коннору. Он был на войне несколько месяцев, потом вернулся, и мы провели вместе несколько часов, наполненных болью, противоречиями и неприятными откровениями. А теперь он снова уехал. Я нуждалась в нем, более того, сейчас он нужен Уэстону.
– Доброе утро, солдат, – мягко сказала Ронда.
Уэстон зашевелился, не отрывая головы от подушки, повернул ее в одну сторону, в другую, поднял руку, снова уронил. Его окаймленные темными кругами глаза приоткрылись от звука моих шагов; он затуманенным взглядом проследил, как я подхожу и сажусь на стул возле кровати. Потрескавшиеся губы приоткрылись, но я покачала головой.
– Никаких разговоров.
Мой голос звучал скрипуче от внезапно подступивших слез, и всё же на меня вдруг накатила волна счастья. Новый день принес мне ощущение приближающегося чуда, о котором часто говорил мой отец. Уэстон жив. Он тяжело ранен, возможно, его даже не смогут окончательно вылечить, но он жив.
– Господи. Ты здесь, – пробормотала я.
«Ты вернулся ко мне…»
Уэстон слабо кивнул, и всё, чего он еще не знал, вдруг повисло между нами тяжким грузом. Моя радость омрачилась и съежилась от осознания надвигающейся беды.
«Я буду рядом с ним. Какие бы новости мы ни получили, я не оставлю Уэстона одного».
Уэстон обвел комнату мутным взглядом.
– Где Коннор?
– В Бостоне.
Уэстон посмотрел на свои ноги, неподвижные, как у манекена, подергал край простыни, которой был укрыт.
– Доктора скоро придут, – поспешно сказала я. – И твоя мама. Думаю, твои сестры приедут сегодня.
Медленно, устало Уэстон провел рукой по бедру, потыкал его пальцем.
– Расскажи мне всё, – хрипло попросил он.
В его широко раскрытых глазах плескался страх. Трещина, расколовшая мое сердце надвое, увеличилась и стала глубже.
– Доктора объяснят всё лучше меня.
Уэстон покачал головой – перекатил ее по подушке сначала в одну сторону, потом в другую.
– Я потерял время. Я был в пустыне. Теперь я здесь. Не знаю, что со мной происходит, и не могу… – Его голос понизился до шепота. – Отем, я не могу шевельнуть ногами.
– Уэстон…
– Пожалуйста. – Он тяжело сглотнул. – Расскажи мне.
Я быстро взглянула на дверь, потом снова посмотрела на Уэстона, надеясь, что сейчас войдут врачи и поговорят с ним профессионально, успокоят его. Я ничего не смыслила в медицине и не знала, как утешить человека в подобной ситуации, но мы с Уэстоном всегда были честны друг с другом. Дети из небогатых семей, студенты на стипендии, вынужденные сводить концы с концами и ненавидевшие благотворительность, но всегда готовые прийти на помощь другим. Ему нужна правда, и сейчас только я могла ему всё рассказать.
– В тебя попали четыре пули, – сказала я. – Одна попала в желчный пузырь, другая раздробила кость в правой части таза, третья пробила бедро. Ты едва не истек кровью. В Германии тебе сделали три операции. Потом из раны в желчном пузыре начали выделяться токсины, вызвавшие серьезную инфекцию, и врачам пришлось ввести тебя в искусственную кому, чтобы можно было транспортировать тебя домой в стабильном состоянии. Чудо, что ты остался жив.
– Четвертая пуля.
Это был не вопрос. У меня болезненно сжалось сердце.
«Не хочу ему говорить, но, кроме меня, некому. Сейчас я здесь одна».
– Отем… – Он смотрел умоляюще. – Четвертая пуля?..
Я сделала глубокий вдох, а в следующую секунду дверь распахнулась, и в палату хлынула волна звука. Миранда Тёрнер и ее дочери влетели внутрь, словно стая пронзительно вопящих, ссорящихся птиц, которые то и дело клюют друг друга, и медсестре пришлось призвать их к порядку.
– Нечего на меня шикать! – через плечо огрызнулась Миранда. – О, малыш, ты проснулся. Слава богу!
– Привет, Ма, – прошептал Уэстон.
– Тебе трудно говорить, да, малыш? Сказали, что эндотрахеальная трубка помимо всего прочего повреждает голосовые связки. Не можешь говорить. Не можешь ходить. Что дальше, а? Я думала, врачи должны тебя вылечить.
Я стиснула зубы, борясь с желанием выплеснуть свой кофе ей в лицо.
«Черт побери, Миранда. Нельзя так. Нельзя же сообщать ему это вот так».
Уэстон не сводил глаз с матери. Он не сказал ни слова, но писк аппаратов участился, и кривые линии на мониторах запрыгали выше, отмечая участившийся пульс.
– Ма, заткнись и перестань истерить. – Фелиция, старшая сестра Уэстона, одетая в старый свитшот и джинсы, выглядела усталой. – Мы не знаем всего. – Она наклонилась и чмокнула брата в щеку. – Несмотря ни на что, ты жив, а это самое главное, верно?
Уэстон всё смотрел куда-то перед собой, когда другая его сестра, Кимберли, наклонилась его поцеловать.
– Хорошо выглядишь, – сказала она и натянуто улыбнулась. – Правда, хорошо.
Ее улыбка дрогнула, голос сорвался, и она отвернулась. Было видно: она едва сдерживается, чтобы не разрыдаться.
У Уэстона задрожали губы, руки сжались в кулаки, костяшки пальцев побелели. Я взяла его за ту руку, что была ближе ко мне, с усилием разжала его пальцы и переплела со своими.
Тут – слава тебе, господи! – пришел Пол, нагруженный стаканчиками из «Старбакса». Он мгновенно оценил ситуацию и отвел всех женщин семейства Тёрнер в сторонку, чтобы они не нависали над кроватью. Усадив дам за столик и раздав им кофе, Пол подошел к Уэстону.
– Ну, как ты? – спросил он и дружелюбно улыбнулся. – Держишься?
Уэстон не ответил, только смотрел прямо перед собой. Он не проронил ни слова до прихода команды ортопедов.
– Я доктор Харрис, – сказал один из врачей, тот, что постарше, с седой бородой. – Это доктора Маккалли и Андерсон. Мы проведем некоторые обследования, которые дадут вам ответы, которых, я уверен, вы с нетерпением ждете.
Прекрасные сине-зеленые глаза Уэстона стали еще ярче от страха.
– Что с моей спиной? – хрипло выдохнул он.
Доктор Харрис придвинул к кровати стул и сел, чтобы оказаться на уровне глаз Уэстона.
– МРТ и КТ, сделанные в Ландштульском медицинском центре, показали перелом позвонков и сжатие спинного мозга на уровне 3, то есть на поясничном уровне. Операция по удалению пули уменьшила сжатие, но немецкие врачи не смогли оценить, насколько серьезны повреждения.
– Почему нет? Почему всё так долго? – требовательно спросила Миранда.
Доктор Харрис не сводил спокойного взгляда с Уэстона, как будто это он задал вопрос.
– Как правило, мы проводим подобные исследования в течение трех суток с момента травмы, однако у вас были другие, более серьезные раны, опасные для жизни, и в первую очередь необходимо было заняться ими. Вообще-то, вы выжили чудом. Кто бы ни оказал вам первую помощь на поле боя, он определенно спас вам жизнь.
– Был взрыв, – прошептал Уэстон. Он побледнел сильнее прежнего. – Дальше ничего не помню.
– Уверен, врач из вашего взвода должен был всё задокументировать. – Потом Харрис обратился ко всем членам семьи. – Нам нужно, чтобы все ненадолго вышли в коридор…
– Ни за что, – воскликнула Миранда, скрещивая руки на груди. – Меня и без того долго держали вдали от сына.
– Ма. – Уэстон закрыл глаза.
– Слыхала я об этих исследованиях. Уты́каете моего мальчика иголками, станете прикладывать лед к его коже или что-то в этом роде.
– Верно, – согласился доктор Харрис. – Мы проведем исследования с помощью игл и легких прикосновений, чтобы оценить степень повреждения нервов и понять, какие группы мышц пострадали. И мы будем выполнять эти исследования, соблюдая приватность, в тишине и спокойствии.
– Он мой сын, – не сдавалась Миранда. – Я хочу быть здесь, поддержать его…
– Ты его поддержишь, – вмешался Пол. – В зоне ожидания. Мы уходим, Миранда, прямо сейчас.
Я еще никогда не слышала, чтобы милейший Пол разговаривал с матерью Уэстона таким тоном. Мгновение Миранда смотрела на него, потом быстро кивнула.
– Ты прав, – сказала она, вставая. – Конечно. Просто я очень волнуюсь. Идемте, девочки, Уэсу нужно уединение.
Она нагнулась, поцеловала сына в щеку, как будто и исследования, и необходимость покинуть палату – это ее идея. Пол напоследок сжал плечо Уэстона и вышел следом за женщинами.
Я хотела заверить Уэстона, что всё будет хорошо, но язык не поворачивался. Вместо этого я прижалась губами к тыльной стороне его ладони и сказала то, в чем была на сто процентов уверена:
– Я вернусь, как только вы закончите.
Мы собрались в зоне ожидания, никто не проронил ни слова. Зловещее предсказание Коннора не шло у меня из головы. Каждый раз, когда я пыталась выбросить его из памяти и надеяться на лучшее, страшные слова вновь звучали в ушах, подобно гигантской руке, прихлопывали крошечную искорку надежды.
Пол наклонился ко мне.
– Ты возненавидишь меня, если я поиграю в солитер на телефоне? Если я этого не сделаю, то непременно открою Гугл, задам запрос «травмы спинного мозга», и мне поплохеет.
– Конечно, играйте, – с благодарностью сказала я. – А я буду смотреть.
Целый час мы все сидели, уткнувшись носами в телефоны, пытаясь занять мозги бессмысленной, успокаивающей ерундой.
Наконец доктора вышли из палаты Уэстона. Они остановились у двери, все как один скрестили руки на груди и принялись совещаться вполголоса, причем все были мрачны.
– О, боже, – прошептала я.
Пол взял меня за руку.
– Что бы они ни сказали, Уэс справится. Он парень крепкий. Всё будет хорошо. – Он посмотрел на меня своими добрыми карими глазами. – Ему повезло, что ты здесь, рядом с ним.
Целую секунду я наслаждалась этой каплей утешения, а потом снова обмерла от ужаса, потому что врачи уже подошли к нам в зону ожидания, чтобы сообщить результаты.
– У нас есть хорошие новости и не слишком хорошие, – возвестил доктор Харрис, присаживаясь на стул. – Хорошая новость – травма спинного мозга неполная. То есть спинной мозг не разорван.
– Ну, это здорово, – сказал Пол. – Не так ли?
– Это то, что мы ожидали после МРТ. Но сегодняшние тесты подтверждают, что спинной мозг поврежден. По шкале ASIA Уэс относится к категории Б. ASIA – это шкала, которую используют для оценки тяжести повреждения спинного мозга, – пояснил он, видя наши озадаченные взгляды, затем надул щеки. – Скажу прямо: повреждения есть и они обширны.
– Господи Иисусе, – выдохнула Фелиция.
Кимберли расплакалась.
– О, боже. – Миранда прижала ладонь к губам.
– У Уэса так называемый синдром поражения передних рогов спинного мозга, – продолжал доктор Харрис. – Его ноги сохраняют некоторые сенсорные функции, хотя покалывание иглой он ощущает, как поглаживание пером. Уэс не чувствует боль, не чувствует изменение температуры. Он сохранил проприоцепцию, то есть осознает положение своих ног в пространстве. Однако…
Последнее слово повисло в воздухе. Сердце отчаянного колотилось у меня в груди. Комната вдруг превратилась в поезд, который на полной скорости несется к кирпичной стене, и доктор Харрис не собирался включать торможение.
– В таких обстоятельствах, – произнес врач, – у Уэса нет никаких двигательных способностей.
«Уэстон больше никогда не будет ходить».
– Вы имеете в виду, что он не может ходить, – проговорила Миранда, повысив голос. – Вы это пытаетесь сказать? Мой малыш не может ходить?
Пол крепче сжал мою руку, а Миранда уцепилась за его плечо.
– Да. Он не может ходить, – подтвердил доктор Харрис.
Поезд разбился о кирпичную стену, грянул взрыв, во все стороны полетели куски металла, начался пожар.
– Мы пока не можем утверждать, что это навсегда, – продолжал врач под тихие рыдания Миранды.
– Каждая травма позвоночного столба уникальна, возможны улучшения на одном или нескольких участках. Окончательный результат мы узнаем только после реабилитации. Но пока шансы на то, что он снова встанет на ноги без посторонней помощи, крайне невелики.
– Итак, что дальше? – спросил Пол, вздергивая подбородок. – Вы сказали, нужна реабилитация?
Я уставилась в пол, и мой разум постарался заслониться от объяснений Харриса, я старалась не слушать, какой уход потребуется отныне Уэстону. Недели терапии в стационаре, уролог, психолог. Месяцы амбулаторной восстановительной и рекреационной терапии, чтобы научиться приспосабливаться к параличу, двигаться по жизни в коляске.
«Уэстон в инвалидном кресле».
Его стройное, высокое тело бегуна отныне всегда будет согнуто, некогда быстрые ноги отныне всегда будут неподвижны.
– Уэстон сейчас один, – выпалила я, вставая. – Он не должен быть один.
Доктор Харрис предупреждающе поднял руку.
– Прежде чем пойдете к нему, позвольте дать вам совет… Я знаю, очень трудно выслушивать такие неприятные вещи, но большинство паралитиков продолжают жить полноценной жизнью. Когда зайдете к Уэсу, ведите себя спокойно. Вы сейчас потрясены не меньше его. Будьте правдивы, но постарайтесь проявить как можно больше оптимизма и поддержки.
Мой разум кое-как осмыслил слова «паралич» и «инвалидная коляска», и мне пришлось бороться с желанием убежать, оставив членов семьи Уэстона самим разбираться со свалившимся на них несчастьем. Мы тихо вернулись в палату и выстроились вокруг кровати.
– Привет, малыш, – сказала Миранда, целуя сына в макушку. – Мама здесь. Всё будет хорошо.
Я взяла Уэстона за руку, кусая нижнюю губу, а сама боролась с желанием закричать на Миранду: «Это неправда, и он это знает!»
Кимберли отвернулась, ее плечи дрожали. Фелиция смотрела на брата, крепко стиснув губы, и медленно качала головой из стороны в сторону. Уэстон смотрел в потолок. Сейчас он выглядел еще неподвижнее и молчаливее, чем когда находился в коме.
В дверь постучали, и в палату вошел какой-то офицер в парадной форме.
– Вы семья Тёрнеров?
– Боже мой, ну, что еще? – пробормотала Миранда.
– Да, сэр, – ответил Пол. – Чем мы можем вам помочь?
Офицер уверенным движением достал кожаную папку.
– С удовольствием сообщаю вам, что именем президента Соединенных Штатов ефрейтор Тёрнер награжден медалью «Пурпурное сердце» за службу и самопожертвование.
Уэстон крепче стиснул мою руку и закрыл глаза.
– Я также имею честь сообщить ефрейтору Тёрнеру, что он удостоен «Бронзовой звезды» за достойную службу в зоне боевых действий. Вот здесь вся информация о церемонии, дате и месте ее проведения.
– Спасибо, – сказал Пол, забирая папку. – Большое спасибо.
Офицер отдал честь Уэстону – тот по прежнему буравил взглядом потолок, – после чего ушел.
Миранда взяла папку и открыла ее, чтобы показать Уэстону.
– Ты слышал, малыш? «Пурпурное сердце» и «Бронзовая звезда» за героические поступки во время несения службы.
– Да чтобы они все провалились, – пробормотала Фелиция. – Они забирают его ноги и вместо них дают ему финтифлюшку.
– Она даже не золотая, – сказала Кимберли. – Бронза? Разве это не третье место?
– А ну-ка заткнитесь, обе! – огрызнулась Миранда. – Проявите хоть каплю уважения.
– Уйдите все, – прошептал Уэстон.
В палате явно стало слишком много дам Тёрнер, все они сердито каркали и переругивались, но я слышала только Уэстона. Я поднялась на ноги, но он сильно сжал мою руку и потянул, заставив меня сесть на место.
– Все вон! – процедил он сквозь зубы.
Его мать и сестры перестали переругиваться и повернулись к кровати.
– В чем дело, милый? – всполошилась Миранда. – Тебе что-то нужно? Пол, принеси Уэсу попить, его голос звучит ужасно…
– Я сказал, выметайтесь, – выдохнул Уэстон, шумно втягивая носом воздух. – Сейчас же. Вон. Все вы.
Миранда выглядела оскорбленной.
– Ну уж нет, я ни за что…
– Вон, – повторил Уэстон, тяжело дыша ртом.
Писк аппаратов участился.
– Идемте, – сказал Пол. – Уэс хочет побыть один. Идемте, все вы.
Мягко, но настойчиво, не обращая внимания на протестующее кудахтанье, он повлек женщин к двери. Миранда громко возмущалась, мол, какой ребенок откажется от материнской поддержки в трудное время?..
– Отем? – спросил Пол, оборачиваясь через плечо.
– Не она, – выдохнул Уэстон. – Она остается.
Нечто среднее между одобрением и облегчением промелькнуло на лице Пола перед тем, как он ушел. Когда дверь, наконец, закрылась, Уэстон повернул ко мне голову, его глаза были широко открыты и лихорадочно поблескивали. Он был вне себя от паники.
– Я знаю, Уэстон, – проговорила я, наклоняясь ближе. – Дыши.
Он покачал головой, грудь его поднималась и опускалась слишком быстро, дыхание стало прерывистым.
– Я знаю, – повторила я. – Боже, я знаю, только дыши, Уэстон. Ну же. – Я взяла его руку и приложила к своей груди напротив сердца, потом положила другую свою руку ему на грудь. – Дыши вместе со мной. Медленно. Вдох… выдох…
Грудь Уэстона поднималась под моей ладонью в такт моему дыханию, он постепенно успокаивался. Теплая слеза скатилась по его щеке на мою ладонь.
– Знаю, – повторила я, наклоняясь к нему. – Мне жаль. Мне так жаль…
Я его обняла, вложив в это объятие всю себя. Между нами – или, может быть, только у меня – всегда было ощущение, что мы знаем друг друга целую вечность, и это стирало расстояние между нами; даже молчание во время его службы в армии.
«Остальное неважно. Ни тот поцелуй, ни вся эта путаница. Письма, стихи, слова, молчание. Это неважно. Только это мгновение имеет значение».
Уэстон крепко держал меня, цеплялся за мою толстовку, его дыхание стало хриплым. В моей душе вновь всколыхнулся гнев на Коннора. Ведь Коннор очень важен для Уэстона, они были лучшими друзьями. Это Коннор должен был обнимать Уэстона, шутить, развеселить его. А если бы он не нашел в себе сил отпускать шутки, ему следовало бы просто быть здесь, поддержать друга в этот тяжелый момент жизни, когда для Уэстона закрылась дверь в будущее, закрылась, возможно, навсегда.
Уэс отпустил меня и вытер глаза плечом, обтянутым больничной пижамой. Его взгляд снова устремился в потолок. Момент слабости миновал, и Уэстон опять облачился в свою непробиваемую броню. В воздухе словно загудело электричество.
– Ты можешь идти, – сказал он.
– Мне не обязательно уходить…
– Иди. Мне нужно побыть одному.
– Ты уверен?
– Да.
Я вытерла глаза, встала и выпрямилась.
– Хорошо. Если понадоблюсь, я буду рядом. Прямо за дверью.
Уэстон ничего не ответил, просто смотрел вверх.
– Ладно, – пробормотала я.
Я тихо вышла, прошла по коридору, закрылась в кабинке женского туалета и дала волю слезам.