Ламмермурская невеста

Этот роман о трагической любви Эдгара Равенсвуда и Люси Аштон, семьи которых с давних лет враждовали между собой. О насильственой выдачи Люси Аштон за нелюбимого человека. О гибели рода Равенсвудов. О гибели жениха и невесты. Книга насквозь пропитана средневековьем, Шотландией и их традициями. Это исторический роман, основанный на реальных событиях. При всём этом, для меня текст был невыносимо скучный, я продиралась через него, как через дебри. Ощущений никаких, эмоций никаких. Да, трагедия, но она прошла явно мимо меня.

«Нет повести печальнее на свете»; как нет и темы более вечной чем тема трагичной любви, чье появление, кажется, корнями своими уходит в самую глубь веков, когда художественная литература только зарождалась. Чувственные страдания двух любящих сердец, невзгоды, недосказанности, недопонимания, мнение света и близких людей… В разные столетия авторы ни раз возвращались к Шекспировской (хотя справедливо ли ее так называть?) теме, сжигая огнем страстей страницы своих рукописей в коих тяжкие испытания ложились на плечи очередных вымышленных (хотя и не всегда вымышленных) героев. Впрочем, как ни притягательна была тема трагичной любви, а Скотт до поры до времени обходил ее стороной. В романах «Шотландского чародея» всегда найдется место юношеским страстям, неразделенным чувствам, даже испытаниям, кои обязательно должны пройти два любящих сердца, но к трагической развязке кажется ни до «Ламмермурской невесты» ни после, подобные сюжеты не приводили. Напротив, Скотт хорошо известен своими подчеркнуто счастливыми финалами, где неизменно закрывались все гештальты, а основные герои, пройдя: «множество опасных и затруднительных положений»; укладывались автором: «на брачное ложе». Пресловутый «скоттовский стиль» над которым умудрялся подшучивать и сам автор… Однако тольколишь подшучивать?Беглое знакомство с творчеством «Шотландского чародея» действительно создает иллюзию некоторой однотипности его романов. Композиционные отличия, как правило продиктованные эпохой, страной или разными сторонами событий, почти всегда сочетаются с одними тем же центральным сюжетообразующим мотивом – «Путешествие» (как называют его ряд исследователей). Для которого будет характерно знакомство героя (а с ним и читателя) с характером и особенностями эпохи: «связывающие политическую, культурно-историческую часть романа с собственной судьбой героя»; развитие героя (через испытание, тайну, любовь); его взросление (изменение); и наконец –достойный финал. Подобная структура, в том или ином виде, ложится на многие произведения автора. Но справедливо ли пенять Скотту на эту однотипность? Во-первых, не стоит забывать, что шотландец фактически преображает романистику, воссоздавая с нуля исторический жанр: «Скотт создал, изобрел, открыл, или, лучше сказать, угадал эпопею нашего времени – исторический роман»; придавая ему черты живости, легкости (в сравнение с тем, что выходило столетиями до него) в которую хочешь верить: «И вот почему, читая романы Вальтера Скотта, в которых одно какое-нибудь историческое событие перемешано со множеством вымышленных, думаешь, что читаешь историю». Во-вторых, «Шотландский чародей» никогда не чурался экспериментов, прежде всего выраженных творчеством Питера Петтисона (этакое alter ego автора).Не секрет, что долгое время Скотт не стремился раскрывать своего авторства, предпочитая славу поэта славе прозаика. А потому большинство его произведений долгое время имели вид: «От автора „Уэверли“», или «Рассказы трактирщика»; в одной из ранних своих рецензий я поднимал данную тему более подробно, сейчас не то время и не то место, чтобы возвращаться к этому вопросу. В контексте дальнейшего нашего повествования важно лишь то, что никогда не существовавший Питер Петтисон, созданный Скоттом как бы в ответ на успех «автора „Уэверли“», был не просто склонностью шотландца к тайнам, или желанием испытать легковерие публики (как в свое время предположил ваш покорный слуга), а скорее своеобразной площадкой для творческих испытаний. «Автор „Уэверли“» просто не мог создать еще одного «автора „Уэверли“», ведь, по сути, перед легковерной публикой должен был предстать могучий соперник, а не подражатель. В некотором смысле «Рассказы…» выполнены именно в том духе, в котором Скотт их и называет: вымышленный школьный учитель Джедедия Клейшботэм собирает и адаптирует сочиняемые в тайне своим коллегой Петтисоном фольклорные истории, своего рода предания, сохраненные в рукописях, передаваемые из уст в уста. Измененные автором в угоду художественного или нарративного духа, но отнюдь не потерявшие в историческом ключе: «Скотт воспользовался этой легендой, но изменил место и время действия»; они обретают форму исторического романа, оставаясь в своей сути этаким устным преданием, не лишенного мистического, или, даже, жутковатого окраса.«Черный карлик» открывавший цикл «Рассказов…», был своеобразной попыткой автора создать произведение, выдержанное духом готического романа – критикуемого Скоттом за «архаичность» и «переусложненность»,но повлиявшим на все его дальнейшие творчество: «исторический роман обязан „готическому роману“ и средневековым колоритом, и этическим конфликтом, и нравственной проблематикой». Готические и антикварные романы умело играли на мистике и сверхъестественных сюжетах, нередких в Средневековых легендах и устных преданиях суеверного времени. «Рассказы…» основываясь на образах этих легенд, были прекрасной почвой для готического эксперимента. Возможно «Шотландский чародей» желал создать нечто, что послужило бы панегириком прозе прошлого, но, одновременно, осовременило бы ее… Так в «Черном карлике» мы встречаем фигуру Эшли, чей вид, характер и образ жизни внушает трепет всякому, кто встречает его на своем пути. Однако открывающие историю образы, стараниями Скотта, играют с нами злую шутку. «Черный карлик» – это попытка автора высказаться на тему людских суеверий и человеческих судеб. Попытка не самая выдающаяся, шотландец и сам это признавал, однако от своей затеи отказываться не собирался.«Ламмермурская невеста», увидевшая свет в 1819 году, как очередной роман из цикла «Рассказов…», получила статус одного из самых мрачных произведений Скотта. Легенда, взятая шотландцем за основу, в фабуле своей не претерпела сколь ни будь значительных изменений, хотя стараниями автора и обросла литературным мясом. Наполненная Шекспировскими аллюзиями, причем не только на пресловутую «Ромео и Джульетту», она тем не менее абсолютно самодостаточна и, как мне кажется, исключительно самобытна. Там, где у Шекспира трагедия обретает черты театральности, у Скотта это чистая готика. Ни один из его романов не может похвастать таким обилием пророчеств и предзнаменований. Ни один из его романов так не проникнут темами увядания и смерти – последнее, кажется, преследует героев на протяжение всей истории, будучи как бы суровым предостережением. Наконец ни один из его романов не имеет столь подчеркнуто трагичного финала. Абсолютно «нескоттовское произведение», если посмотреть с точки зрения «автора Уэверли», но, пожалуй, великолепно интерпретированная легенда, если смотреть с точки зрения «Рассказов…». Шотландцу удалось наполнить историю атрибутами классического готического произведения, предав им осовремененный вид, и избегнув главных недостатков «Черного карлика» – чрезмерной сжатости повествования и слабо прописанных героев. Последнему Скотт уделил особое внимание – «…невеста», будучи, как бы избавленной от исторического и политического фона, который мог бы оттенить собой центральный сюжет, и пользуясь немногочисленностью действующих лиц, умело выводит на первый план характеры и судьбы своих персонажей, превращаясь в этакую камерную драму, не становясь при этом сколь ни будь театральной.Однако, множественность достоинств романа, не покрывают целый ряд недостатков, главным из которых, пожалуй, можно считать неровность повествования и излишнюю суетливость (умело, впрочем, замаскированную) в третьем акте. Всё это, вкупе с образами ряда героев и спорным заигрыванием с мистикой, привели к тому, что в целом теплый прием современников сопровождался обилием замечаний и отступлений. Более поздняя библиография почти не удостаивает «…невесту» подлинного внимания. Критики более концентрируются на том факте, что период написания самого мрачного произведения Скотта совпал с болезнью автора, имевшей далекоидущие последствия. Приступы, припадки тошноты, невероятные боли: «Руки были искромсаны ланцетом, мозг одурманен опиатами, ощущения притуплены…, все существование сводилось к тому, что он корчился в постели…». Кажется просто невероятным, что в подобной обстановке Скотт умудрялся надиктовывать эпизоды «…невесты» продумывая образы и характеры в воображении сбиваемым очередным приступом. Позднее «Шотландский чародей» как будто бы не смог припомнить ни одного характера и эпизода, называя один из величайших своих романов: «столь же несообразным, сколь и объемистым». В итоге одни видят в мрачности «…невесты» проявление болезни, тогда как другие, говоря о «победе духа над плотью»; кажется вовсе не замечают самого романа, а это то прежде всего и досадно.Много позже, рассказывая о том, как открывалась новая глава его литературного пути, Скотт особо подчеркнет влияние легенд и сказаний слышимые им в детстве, а также готических романов, прочитанных им тогда же и позже: «Примерно в это время я возымел честолюбивое желание создать рыцарский роман, написанный в стиле „Замка Отранто“». Исторический роман не случайно вырастал из готического – поверья и мифы, тайны и мистика, это тот базис, что характеризует народы и их образ жизни. Фантастическое не отяготит истории, конечно при условии, что вы будете ей пользоваться с осторожностью. Шотландец всегда был осторожен, но он же и не был чужд того детского задора и непоседливости, что отпечаталось на всем его творчестве. Мне не хочется верить, что «…невеста» была лишь случайностью вызванной болезнью… Думается, что Скотт все же целенаправленно шел к этому роману, целенаправленно желал отдать дань уважения прошлому, напомнив нам читателям, что искони понимается под словом «Рассказ».

История, в которой хватает пророчеств, темных предзнаменований, жутких бурь, предостережений и знаков. И в то же время в ней хватает и диалогов, на которые так сетуют рассказчику его друг, который и подал ему идею написать об этой истории.Последний наследник обнищавшего рода, потерявший почти все в результате законных и не очень, оскорбительных для его гордого нрава претензий какого-то выскочки, завладевшего его наследственными землями. Зловещие клятвы, произнесенные в день похорон его горячо любимого отца.Любовь, которая поначалу оскорбительна и невыносима для юноши. Любовь, которая вызывает угрюмое недовольство людей, в нем заинтересованных: ведь он полюбил дочь человека, который стал причиной стольких бед для его семейства.Любовь, против которой почти ничего не имеет отец девушки. Но он бессилен, как бессильны и остальные, против матери девушки, которая ради удовлетворения своих амбиций способна пожертвовать всем, в том числе и своей дочерью.