Точка сингулярности

Глава четвертая
БЕЗУМНОЕ РАНДЕВУ

Ох, как давно это было! Года полтора назад…

Вначале позвонил Бурнашов. Редькин не знал, кто это, но человек сразу представился по фамилии очень солидным голосом. Так и сказал в трубку:

– Тимофей? Здравствуйте. С вами говорит Бурнашов.

Тимофей вздрогнул (только фашистов ему и не хватало!), потом решил, что ослышался и на всякий случай переспросил:

– Александр Баркашов?

– Бур-на-шов, – ответили ему по слогам. – Андрей Бурнашов. От Эдмонда Меукова.

Тут Редькин смекнул, что к чему, сразу прикинулся шлангом, мол, этой фамилии тоже не знает, и отозвался вымученной шуткой:

– Не знаю, от какого Эдмонда вы мяукаете, а по мне, что Эдмонд, что Бурнашов, что Баркашов…

Но по ту сторону провода шутливого тона не принимали.

– Это вы издали последнюю книгу Стива Чиньо?

– Кого?

Редькин продолжал применять хорошо проверенную тактику: чем больше задаешь вопросов, тем больше времени выигрываешь. Он лихорадочно соображал, в каком из магазинов его могли заложить. На оптовиков грешить не приходилось – эти ребята свои, надежные.

А Бурнашов оказался парнем туповатым и на все вопросы отвечал предельно просто:

– Я говорю вам о книге Стива Чиньо «Роль секса в психосинтезе».

– Кого? – еще раз автоматически повторил Тимофей, не вкладывая в вопрос особого смысла, словно какой-нибудь Гаев из «Вишневого сада», а потом громко воскликнул: – А! – и картинно ударил себя по лбу, будто собеседник мог его видеть в этот момент. – Вы бы так сразу и сказали – «Роль секса»! Я вам что, обязан запоминать все эти дурацкие фамилии. «Роль секса в психосинтезе» – да, этой книжкой я торгую. Вас какое количество интересует?

Редькину страшно нравилось, как он ведет свою партию в этом диалоге. Разговор подходил к моменту кульминации, но бояться уже ничего не стоило – Бурнашов производил впечатление патентованного придурка. Редькин не ошибся: только полный кретин мог так сразу раскрывать свои карты.

– Мой шеф Эдмонд Меуков владеет правами на издание всех книг Стива Чиньо на территории СНГ. Поэтому мы намерены судиться с издателями пиратских тиражей. Ваш гражданский долг предоставить нам полные сведения об этих людях. Вы же не станете утверждать, что не знакомы с поставщиком книги.

– Не стану, – согласился Редькин, – но и сведений никаких не дам. Издатели – мои хорошие знакомые, а про вас я впервые слышу, извините.

– Очень жаль, – откликнулся туповатый Бурнашов. – Вы предпочтете сразу иметь дело с судебными исполнителями, или вначале мы все-таки переговорим?

– Да вы что, с ума сошли?! – обалдел Редькин от такого неожиданного натиска. – Может, вы еще в КГБ пожалуетесь? Я-то здесь при чем? Я просто торговец.

– В КГБ не обязательно, а в налоговую инспекцию – запросто, – отпарировал Бурнашов, оказавшийся не таким уж и тупым. – По-моему, нам просто необходимо встретиться.

– Хорошо, – сбавил обороты Редькин, – но я сейчас не готов ответить. Давайте телефон, и я вам завтра перезвоню.

Ох, давно это было! Но теперь Редькин чуть ли не дословно вспомнил свой разговор с Андреем Бурнашовым. Каждое слово могло означать нечто важное, по крайней мере, так представлялось, особенно после того, как очень серьезный человек Вербицкий выслушал его, не перебивая, и сейчас явно пытался вникнуть в любую мелочь этой, на первый взгляд, безобидной и давно позабытой истории.

А ведь вначале казалось так странно обращаться к Майклу по столь шизоидному поводу! Ну, причем здесь, скажите на милость, какие-то йоги и психологи?

В тот день Редькин, лишившийся чувств от известия о смерти Меукова – словно какая-нибудь изнеженная девица – в общем-то, довольно быстро пришел в себя, Маринке даже не пришлось применять никаких оригинальных средств или обращаться за помощью к соседям. Слава Богу, падал Тимофей на диван, и о твердые предметы не ударялся. Так что хватило холодной воды, брызнутой в лицо, ну а потом рюмка коньяка окончательно вернула несчастного к жизни. Лекарств решили пока не глотать.

А первым, что произнесла Маринка после завершения всей суеты вокруг внезапного обморока, была короткая и очень эмоциональная просьба:

– Позвони Вербицкому.

– Я же только что от него!

– Да нет, по поводу Меукова.

– Сдурела?! При чем здесь…

И тут же понял: все связано. Маринка чисто по-женски почувствовала это раньше. К Майклу она почему-то сразу, заочно прониклась необычайным доверием и уважением. И теперь рвалась познакомиться. Они так и пришли – вдвоем. Вербицкий не возражал, даже одобрил. Ведь он хотел составить для себя полную картину, и мнение еще одного человека было не лишним. Встречу удалось организовать только через два дня, зато информация со всех сторон была уже намного полнее, и опять же никто никуда не спешил. Разговор затянулся на несколько часов, и против обыкновения Майкл позволил супругам Редькиным изложить все по порядку и в подробностях. А было что излагать, ведь история с Бурнашовым имела весьма колоритное продолжение, да и предысторию небезынтересную.

Меуков тогда позвонил ему лично.

– Здравствуйте, дорогой друг, мы действительно очень хотим повидаться с вами в самое ближайшее время. Это намного серьезнее, чем вы можете себе представить, но совсем не так страшно, как иной раз предполагают некоторые…

Остатки смысла этой длинной тирады утопали в витиеватости и многословии, а голос по ту сторону провода был почти по-женски тонким и отрешенно бесцветным. «Педик обкурившийся!» – злобно подумал Редькин, хотя прекрасно знал, что и то и другое несправедливо.

Меуков не только не употреблял травку, но и обычного табака не курил. С не меньшим отвращением относился он к алкоголю. А также не был замечен в отклонениях от здоровой сексуальной ориентации. С женой, правда, развелся пару лет назад, но на сына исправно выдавал деньги. По слухам, отношения супругов окончательно испортились после того, как Эдмонд стал проводить на семинарах больше времени, чем в кругу семьи. Жена его Сима с простой фамилией Круглова, прозорливо не пожелала в свое время стать «меукающей» на пару с мужем. Она-то, кстати, и поведала Редькину секрет происхождения столь необычной фамилии.

Эдмонд был потомком достаточно солидного дворянского рода, и на Руси прадеды его носили вполне нормальную фамилию Майков. Скорее всего, и небезызвестный поэт Аполлон Майков приходился ему родственником. А уж Василий Майков (восемнадцатый век) – и того вероятнее. Выяснить это все наверняка представлялось несколько трудноватым, зато доподлинно было известно, что в 1862 году братья Август и Карл Майковы отбыли во Францию, дабы поставлять ко двору Его Императорского Величества Александра Второго настоящий коньяк, а уж там, в провинции Шаранта прикинули хрен к носу, да и смекнули: чем чужие напитки продавать, лучше собственное производство наладить. Так в знаменитом городе Коньяке появилась еще одна коньячная фирма, выпускающая продукт не слишком оригинальный, но качества весьма достойного. Меж тем, если фамилию Майков записать латинскими буквами, любой француз прочтет ее как «Мэков». Шарантинские филологи, надо думать, голову сломали, прежде чем придумали, как правильно начертать на бутылках товарный знак, и получилось у них почему-то «Meukow» (по классическим правилам чтения – «Мёков»). Дальше дело было так: сын Августа оказался вольнодумцем, а внук Вольдемар и того хлеще – увлекся марксизмом-ленинизмом всерьез и в двадцатом году вернулся на родину предков строить новую жизнь. О том, что в тридцать седьмом его расстреляли, даже рассказывать не интересно – любой сам догадается, а вот на моменте, когда иммигранту краснокожую паспортину вручали, Сима остановилась поподробнее. Имя Вольдемар, понятное дело, заменили простым Владимиром, а вот с фамилией теперь уже русские мучались. Писать старый дворянский вариант комиссар со шрамом через все лицо от удара казацкой шашки категорически не советовал, да и Вольдемар не настаивал. А к тому же на подаренной московским товарищам бутылке французского коньяка красовалась традиционная майковская пантера. Вот из-за этой кошачьей ассоциации и родился скорее всего вариант Мяуков – просто и по-нашему. Однако паспортистка, тупо глядя во французские документы, скопировала все с точностью до буквы. Получайте пачпорт, дорогой товарищ Владимир Меуков!

Это и был дедушка Эдмонда. Отец же его с простым именем Михаил (в честь Фрунзе, а может, и в честь Калинина), своего сына, родившегося в «оттепель», рискнул назвать в честь французских предков. Вот такая милая история. Сима, видать, любила ее пересказывать, тем более, что родословная Кругловых была примитивна, как коромысло, и дальше двух бабушек, тихо умерших в деревне, и дедушек, погибших на фронте, раскопать что-либо не представлялось возможным.

Сима и жизнь свою предпочитала строить в общем-то по-простому – в хорошем смысле. Она тоже закончила психфак МГУ, преподавала, писала статьи и даже книги, разумеется, со всей неизбежностью общалась с тысячами шизов, задвинутых на эзотерике, магии и оккультизме, но сама удивительным образом сохраняла трезвость мысли. А Эдмонду и сохранять было нечего. Он едва ли не с младенчества считал себя романтиком, философом, контактером и хорошо еще, если не пришельцем из космоса. Лет до двадцати это все было здорово и чертовски привлекательно. Юный мечтатель Эдмонд и покорил-то юную Серафиму своими нетривиальными взглядами и недюжинными способностями: науки – в равной мере гуманитарные и точные – давались ему легко, языки еще легче. Немудрено, что уже к двадцати пяти крыша у этакого талантища начала потихонечку съезжать, тем более, что и времена были не самые подходящие для высоколобых интеллектуалов.

Спасла начавшаяся перестройка и народившийся сын. Суровый быт заставил молодого папашу задуматься о деньгах, и умственная энергия потекла в практическое русло. Тогда и появились первые полуподпольные психологические семинары, первые брошюрки, тиражируемые на ксероксе и компьютере, потом – хитрые выходы на зарубежных партнеров, благо с языками давно уже было все в порядке, потом командировки за счет тамошних фирм, создание совместных предприятий и в итоге – свой учебно-оздоровительный комплекс в Москве и свое издательство. Комплекс назывался до жути мудрено, Редькин никогда не мог запомнить порядок слов, да и за точность воспроизведения терминов не поручился бы – то ли Комплекс по трансперсональному психоанализу медитативной гештальт-сексологии, то ли по транссексуальному психосинтезу персонализированной гештальт-медитации. Хоть как переверни – одинаково абсурдно получается. А вот издательство называлось коротко так и незатейливо: «Прана». Если б кто еще знал, что это словечко означает! Редькин случайно знал: прана – в переводе с санскрита – дыхание. Но это если буквально, в религиозно-философском смысле значений было существенно больше. Нормальный человек о подобной ерунде, понятно, не задумывался: прана так прана, хоть горшком назови. Вот только нормальным людям книжки меуковские и на глаза не попадались. Торговали ими преимущественно такие магазины, как знаменитый «Путь к себе» у Белорусской или салон «Энергия» на Плющихе, а там покупатели особенные, крепко подвинутые – уж кому, как не Редькину, знать об этом. Реализация эзотерической литературы давно стала для него не просто хобби, а вполне доходным бизнесом.

Что же до подробностей личной жизни Эдмонда, то получил их Тимофей из более чем достоверного источника – непосредственно от Симы Кругловой, которую посетил, конечно, не только для того, чтобы познакомиться с генеалогическим древом рода Меуковых. Встреча была сугубо деловой по замыслу. Ведь именно бывшая жена Эдмонда лично вручила Редькину ксерокс английского издания последней книги Стива Чиньо вместе с черновым вариантом перевода, сделанным студентами под ее собственной редакцией. Особенно приятны были для Редькина две вещи: во-первых, за перевод платить не просили, а во-вторых, мир тесен, и выйти на Симу оказалось совсем не сложно, даже к вездесущему Калькису за помощью обращаться не пришлось. И вот мстительная женщина, воспитывавшая теперь без отца двенадцатилетнего Меукова-младшего, согласилась, притом с нескрываемым удовольствием подстроить гадость бывшему муженьку. По ее сведениям, «Прана» готовила к печати солидный двухтомник Чиньо с комментариями, примечаниями и дополнениями – все это в благородном переплете и чуть ли не на зарубежной полиграфбазе. Понятно, что редькинское пиратское издание в мягкой пошловатой обложечке должно было опередить прановский хардкавер и обгадить Меукову всю малину на книжном рынке.

В общем, дело завертелось солидное, обещавшее могучие дивиденды. Имя чудаковатого итало-американца имело колоссальный успех в известных кругах, первая его книга «Роль секса в психоанализе», изданная на русском языке тиражом для служебного пользования, распространялась в списках еще в перестройку, но именно Тимофей с Маринкой при поддержке все того же Калькиса ухитрились первыми тиснуть коммерческий тираж Чиньо, да еще в то время, когда легко было выпускать любую литературу без опознавательных знаков и накручивать на нее произвольную цену в полном соответствии с ажиотажным спросом. Конец девяносто четвертого года. Нелегкие были времена, но по-своему славные. Теперь, спустя два с лишним года очень хотелось повторить успех. Серафиму Круглову им сам Бог послал.

Но до чего же странной (пугающе странной!) получилась у Тимофея встреча с ней! Может, отсюда и пошли все прочие странности?

Сима жила в городе Железнодорожном – не Бог весть какая даль, но это если электричкой от Курского, а если на автобусе от Щелковской – черт знает как утомительно. «Москвиченок» был не в том состоянии, чтобы пилить на ночь глядя по морозу, и добираться пришлось на электричке. Маринка мужу компанию не составила – сидела дома с внучкой, так как у Верунчика по четвергам курсы массажа допоздна. В общем, Тимофей отправился в путь в полном одиночестве, а душа его разрывалась от приятных ожиданий – ну, прямо как на свидание ехал! Такая дурацкая мысль посетила его, возможно, под влиянием Генри Миллера – в дороге «Тропик Рака» читал. Да к тому же Сима по телефону высказалась странно:

– Тимофей, я назначаю вам рандеву на двадцать нуль-нуль.

Неуместно архаичный термин «рандеву» загадочным образом выцепил из головы Редькина другое французское слово – адюльтер. «Адюльтер, рандеву, адюльтер, рандеву», – вертелось под черепом у Тимофея, словно француз-ловелас и не менее игривая француженка гонялись там друг за другом все быстрее и быстрее.

Ну а когда он приехал и, свернув с главной улицы, насилу разыскал нужный дом в слабо освещенном квартале, где снегу намело по окна первых этажей и дверь в подъезд едва открывалась, то сразу ввалился с мороза в уютное тепло, и выяснилось, что меуковская боевая подруга – кроме шуток! – как нельзя удачнее подходит на роль коварной искусительницы. Худенькая, но фигуристая, с гладкой кожей юной девочки и большими печальными глазами умудренной опытом сорокалетней женщины она была просто неотразима. Да и вела себя предельно раскованно, можно сказать с нарочитой сексапильностью. Местами свободная, а местами облегающая кофточка и джинсовые шорты с бахромой подчеркивали все ее прелести, а в поисках книжек и рукописей по многочисленным полкам она то приседала, широко раздвигая колени, то оттопыривала аппетитную круглую попку, то наклонялась перед гостем, как бы невзначай демонстрируя явное и полное отсутствие бюстика. Потом прикатила маленький столик с двумя чашечками крепкого кофе и хрустальной сахарницей, очень трогательно забралась в кресло с ногами, и наконец переместилась на диван – все это, заметьте, по ходу милой беседы о «Роли секса в психосинтезе»(!) А там, на диване, Сима начала увлеченно вспоминать всякие асаны из хатха-йоги и кое-какие из тех асан, а говоря по-русски, весьма причудливых поз показала Тимофею в лучшем виде, и еще комментировала с виноватой улыбкой:

– Я сегодня не совсем в форме.

«Для йоги – может быть, но для того приятного дела, роль которого столь высока в психоанализе, а равно и психосинтезе…» – подумал Тимофей.

Он распалялся теперь уже не на шутку и неизвестно, чем бы все кончилось (точнее, как раз хорошо известно), если б не присутствие мальчика Кузьмы. Квартира-то у Кругловой была двухкомнатная, но сын сидел тут же, в маминой спальне-кабинете, за ее компьютером. Собственно, паренек третий час подряд играл в «Цивилизацию», невзирая на поминутные просьбы заканчивать это безобразие. Хитрый Кузя, у которого разве что уши торчали наружу из монитора – все остальное давно было там, в виртуальной реальности – пользовался ситуацией: мама, увлеченная собою – что может быть лучше? Кто именно к ней пришел, и что она там вытворяет, сынулю, как видно, занимало не слишком, главное, его не трогают. Так что умом-то Редькин понимал: присутствие мальчика чисто формально, и если они, к примеру, удалятся из комнаты, чтобы быстренько перепихнуться где-нибудь в ванной или на кухне, да еще телевизор при этом погромче включат, Кузьма и не заметит десятиминутного отсутствия мамы.

Да, умом Редькин прочитывал это, но душа подобного варианта не принимала – было в нем нечто. То ли непристойно грязное, то ли пугающе шизоидное. Второе точнее. «Ведьма она!» – мелькнула совсем уж дикая мысль. Но если вдуматься, ничего дикого. Это в средневековой Европе сексуально активных женщин считали прислужницами сатаны, а на Востоке, например, все совсем по-другому. При чем тут Восток, спросите? Ну, как же. Психологи, они же все с восточным складом ума, не случайно рука об руку с психологией шагают всякие там праны, асаны и прочие рамаяны… «И хочется и колется, – стучало в мозгу, – и хочется и колется!» А про Маринку он даже и не вспоминал в тот момент.

– Тимофей! – окликнула Сима, словно откуда-то издалека. – А вы…

Она коснулась пальцами его руки. Попыталась коснуться. Но маленькая голубая искорка с ощутимым потрескиванием пронзила воздух между их телами. Его и ее одновременно ударило электрическим разрядом. Тимофей вздрогнул, Сима отдернула ладонь, потом оба рассмеялись и сказали почти в одно слово:

– Бывает!

– Тимофей, – вернулась Сима к начатой мысли. – Вы на электричку не опоздаете?

– На последнюю? – испугался он.

– Ну, до последней еще далеко, просто у нас перерывы сейчас большие. Вам надо поторопиться, следующая часа через полтора, а автобусы совсем скверно ходят. В общем, если не успеете, возвращайтесь. Договорились? В тепле посидите, в крайнем случае, я вам такси по телефону вызову… Кузьма! Сколько раз говорить: выключай игрушку, умывайся и ложись немедленно! Одиннадцатый час, а тебе завтра в школу!.. Договорились? – еще раз переспросила она жарким шепотом.

Редькин уже ботинки надевал, с трудом попадая кончиками шнурков в дырочки.

– Хорошо, хорошо, Сима, спасибо вам за все!

– Книжки не забыли?

– Нет, нет, все здесь…

Другой даме он бы на прощание хоть руку поцеловал, а то и в щечку чмокнул – после такого-то чудесного вечера с доверительной беседой и ароматным кофейком. Но с Серафимой это было невозможно: какие ручки, какие щечки! Сказать, что эта женщина нравилась ему, что она его возбуждала – значит не сказать ничего. Да она его наизнанку выворачивала, а после превращала в один огромный фаллос и втягивала, всасывала, втаскивала в себя с неумолимой силою. И от этого делалось страшно.

Тимофей сбежал, а не ушел. Но конечно, он опоздал на электричку, Сима ему время отправления на десять минут позже указала. Вряд ли случайно. И Редькин час с лишним ходил по обледенелому перрону, борясь с чудовищным искушением, и теперь уже думал именно о Маринке. Кузьму, утомленного «Цивилизацией», можно было выкинуть из головы. А вот Маринка явно не заслуживала от любимого мужа такой пакости. Не позвонить домой – она же с ума сойдет за компанию с Верой Афанасьевной. А позвонить и сказать, что заночует у Кругловой!.. Тогда уж надо на Симе и жениться.

Мороз пробирал до костей, едва удерживая сигареты в скрюченных пальцах, он смолил одну от другой, а после курево кончилось, и Редькин зашел в здание вокзала, рискуя пропустить долгожданную электричку, и обнаружил, что в вокзале за продувными стеклянными дверьми такая же холодина, или это просто внутри уже вымерзло все, там, глубоко внутри, под кожей и ребрами, где хранится обычно главное человеческое тепло …

И как он не простудился в тот раз?! Впрочем, известно как. В дороге даже читать не мог. Ехал, как пьяный, на автопилоте, а в дом вошел и оттаял враз. Все уже спали, кроме Маринки.

– Ну как, нормально?

– Все просто отлично! – стуча зубами, процедил Редькин.

– Замерз? – заботливо поинтересовалась супруга.

– Не то слово! Еще чуть-чуть, и я бы там помер, в этом гребаном Железнодорожном!

– Раздевайся скорее, я тебе сейчас водки с перцем налью, – предложила Маринка.

И так это его тронуло, что он обнял супругу, прижал к себе, прошептал нежно:

– Спасибо, Маришка!

И тут же следующую мысль высказал вслух, не удержавшись:

– А эта потаскуха Круглова кроме кофе ничего мне не предложила!

– За что ты ее так? – удивилась Маринка. – Отличную же нам книгу раздобыла.

– Да не в том дело! Просто ей без мужа, по-моему, трахаться не с кем – вот она на мужиков и бросается, как ведьма.

– И на тебя, что ли? – Маринка игриво (а вовсе не обиженно) улыбнулась.

– Н-ну, почти… Клеилась ко мне отчаянно. Честное слово.

– Да иди ты! У нее же сын там, почти взрослый…

– Ну и что, сын? Двенадцать лет ему, но мне кажется, она и при нем кого хочешь трахнет.

– Тимка, чего ты мелешь?

Маринка спрашивала добродушно, весело, без малейшей тени подозрения. От этого сделалось еще приятнее, и он рассказал ей все. Все как было на самом деле. Через двадцать лет совместной жизни рассказывать жене все как было на самом деле – это настоящее счастье.

Они сидели на кухне, пили водку, говорили о сексе, об изменах, о любви, и было уже четыре утра, и спать совершенно не хотелось. Редькин полностью и окончательно отогрелся.

Но самое любопытное, что и эту трогательную историю Вербицкий выслушал со вниманием. Не перебивая, словно был теперь их семейным психоаналитиком. А впрочем, в стенах Центра содействия браку и репродукции (так, что ли?) подобные истории считались, поди, делом житейским. Однако в итоге юрист от Бога, верный себе, выделил главное и задал ключевой вопрос:

– Так и что же за семинары такие вел Меуков, из-за которых его жена бросила?

А семинары-то были примечательные, и подробно рассказала о них Редькину опять же сама Серафима, как раз в тот вечер. Что называется, к слову пришлось. Тематика занятий бывала различной: «Постижение коллективного космического разума», «Укрощение энергии кундалини», «Обучение сознательному холлотропному дыханию», еще пятнадцать-двадцать вариантов. А суть всегда оставалась одна. В шикарном подмосковном доме отдыха собирались молодые люди, страждущие приобщиться к великим тайнам древнего знания и платившие за оное приобщение немалые деньги. Молодым людям читались лекции о всяких мудреных премудростях и, конечно, о сексе – с демонстрацией картинок, фильмов и даже отдельных позиций на специально отобранных моделях, то есть живых людях, как мужеского, так и женского полу. Короче возбуждали всех присутствующих до крайней степени озверения а под занавес объясняли, что основная задача обучающихся – подавить в себе либидо, то есть, говоря по простому, похоть – и трансформировать сексуальную энергию в иную форму – интеллектуальную, физическую, творческую. Задача эта, вещал Меуков, благородная и очень непростая. А дабы неповадно было обманывать Учителя, бытовала система взаимной слежки и доносов. По неписаному уставу семинарского сообщества, нарушившие клятву платили штраф в размере полной стоимости обучения (баксов триста, а то и четыреста) и покидали дом отдыха немедленно. Нарушителями считались как вступившие в половое сношение (в любой форме) так и мастурбирующие. Нечего и говорить, сколь велик был дополнительный и никем не учтенный доход Меукова на подобных мероприятиях.

А к тому же, Сима не без оснований подозревала, что верный традициям знаменитого гуру Махариши, призывавшего в свое время к воздержанию абсолютно всех, кроме себя, Меуков тоже не считал нарушением клятвы половые контакты с Учителем, особенно если в них намеривались вступить красивые юные девушки. Так что у женского пола на семинарах Меукова обнаруживалось явное преимущество. Ходили, кстати, слухи, что и мужчина мог удовлетворить сексуальные потребности тайно и без позора, вот только ему, слабому духом, обходилось это в кругленькую сумму – от двукратного до пятикратного размера штрафа – в зависимости от ситуации. Ибо сказано: «За грехи да заплачено будет страданием». А деньги потерять – разве это не страдание?

Трудно было сказать, что обижало Симу сильнее – регулярные измены Эдмонда (не доказанные, впрочем), или скрываемые от жены деньги, которые греб он на эзотерических подмосковных оргиях, как видно, лопатой.

Вербицкого, безусловно, второе заинтересовало намного сильнее.

– Чудненько! – подытожил он. – Первый раз в жизни встречаю такую лирическую порнотень.

Майкл умел давать необычайно тонкие и точные определения жизненным ситуациям. Особенно в тех случаях, когда они вызывали у него живой интерес.

– Видать, неплохие бабульки зарабатывал этот ваш Мурлыкин. А вы и не поняли с кем связались… Опять же – как его убили, вспомните на секундочку. Или я не успел вам рассказать? Ребята с Петровки утром мне доложили. Это же не просто кино – это полнейший кордебалет в сметане! Или, как говорит один мой знакомый альтист, штрудель по-венски до-мажор. Представьте, вашему приятелю всаживают пулю в лоб из самодельного револьвера калибра пять и шесть, а вместо контрольного выстрела, который был уже абсолютно не нужен, кстати, разносят башку простым кирпичом. Не знаю, может, у древних индусов было принято убивать именно так, но в Москве за последние сорок лет подобное впервые, если верить сводкам МВД…

– И что это значит? – ошалело спросил Редькин.

– Если б я сам понимал! – скромно улыбнулся Вербицкий и добавил с непонятной интонацией: – С этаким знанием стоило бы уже сидеть не здесь, а руководить издательством «Смегма» (или как его там?), а заодно и центром порнопсихологии… Я между прочим, серьезно говорю. Там у ребят бизнес солидный, нутром чую – это вам не новехонькие «нивы» старыми «волжанками» шарашить! Но связь есть: кирпичом по простреленной голове, машиной по машине – шизуха и там и там.

Редькин поморщился от этого черноватого юмора, но суть воспринял правильно.

– Хорошо, – сказал он, – если история с Меуковым действительно поможет нам во всем разобраться я, наконец, перехожу к главной части рассказа. К тому единственному случаю, когда мы лично общались с этим невинно убиенным.

Человека еще даже не похоронили, а они с Вербицким устраивали своего рода пляски на гробах. К добру ли это – такой легкомысленно ироничный стиль разговора? Но уж сходить с ума – так широко, по-нашенски. К добру ли были все те звонки с тяжелым дыханием в трубку? А металлический грохот в ночи под окнами? К добру? И пусть сегодня Меуков назван врагом условно, но если чувствуешь себя благородным героем, этаким Дон Кихотом, то и с ветряной мельницей поединок будет настоящим. В данном случае стратегию предстоящей битвы следовало разрабатывать именно по шизоидным правилам. Эдмонд Меуков не из тех, кого можно умертвить простым выстрелом, даже с кирпичом вдогонку – от такого чудодея обязательно останется какое-нибудь астральное тело, или возникнет новая аватара. Да, в этой инкарнации Меуков свое похоже отмеукал, но кто ж его знает, сколько у него жизней – две или целых девять? И против всей этой чертовщины обычные методы не годятся – тут нужны правильные заклятья, чеснок, святая вода, осиновые колья, серебряные пули… Что там еще? Вспоминали все втроем, и от игривых шуточек развеселились сверх всякой меры, как дети. Что это было? Временное групповое помешательство? Да нет, партию вел все-таки Майкл, а он себя контролирует и в выкладках ошибается редко, значит, так и надо было…

Историческую встречу Эдмонду и компании назначили в тихой конторке Артема – того самого торговца пивом, который позднее «Китайскую астрологию» Редькиным подбросил. Нет, Меукову назначили не встречу, а рандеву. Тимофей так и сказал по телефону, упиваясь собственным остроумием:

– Дорогой друг! Я назначаю вам рандеву в двадцать нуль-нуль.

То есть дословно повторил фразу Симы, хотя Меуков вряд ли мог оценить это – ведь не прослушивал же он ее телефонные разговоры. Скорее уж мысли читал. В телепатию Тимофей, конечно, не верил, но то что конкурент его о чем-то догадывается, почувствовал еще на расстоянии. А уж когда лицом к лицу сели, Редькин всеми фибрами ощутил явное свое превосходство, как молодой любовник перед мужем-рогоносцем. И какая разница, что Меуков давно не муж, а грехопадения как такового не было – натуральные козлиные рожки зримо прорисовывались над головой хваленого психолога.

А скромный офис Артема располагался на Садовом кольце между Курским и Таганкой в весьма примечательном месте – во дворе дома, выходящего углом на набережную Яузы, того самого, где с девяностого года висит печальная доска в память Андрея Дмитриевича Сахарова. Кратчайший путь к Артему и пролегал аккурат через сквозной сахаровский подъезд, еще хранивший, казалось, в своих углах мрачные воспоминания о дежуривших здесь днем и ночью гэбэшных дятлах. Да и сам дворик был весьма специфическим. В направлении четырехэтажного флигеля какого-то азотного НИИ вели тропинки и лесенки, сбегавшие все ниже и ниже, а если ехать на машине, так к обшарпанному подъезду, возле которого парковался вечно старенький заслуженный «каблучок», громыхавший ящиками с пивом, спускаться приходилось по натуральному серпантину южного образца, и спускаясь, аккуратно притормаживать на поворотах жутко разбитой дороги и удивляться без устали, какие же странные места можно обнаружить в самом центре Москвы. Вряд ли стоит объяснять, что никаких фонарей на серпантине этом отродясь не имелось и по темному времени объезжать жуткие ямы и колдобины было особенно романтично.

Редькин долго объяснял Бурнашову, куда именно надлежит прибыть, и вовсе не был уверен, что тот достаточно хорошо понял, тем более, что не водил сам машину. Однако выходить на Садовое встречать конкурентов, почти врагов, было методологически неверно (все любимые словечки Майкла оказывались необычайно заразительными, а он, судя по всему, знал об этом и не воспринимал цитирование как подколку). В общем, Редькины вместе с Артемом сидели и ждали этих чудаков. Артем был спокоен как танк, а Тимофей и Маринка нервничали крепко.