Признания мои и комиссара Мегрэ

© ООО «Родина», 2022

Чемпион среди писателей

Жорж Сименон – легендарное имя в истории популярной литературы и просто один из самых интересных людей ХХ века. Настоящий феномен. Его имя стало нарицательным, как и имя его самого популярного героя – комиссара Жюля Мегрэ, работающего в знаменитом доме на парижской набережной Орфевр, 36.

Жорж Сименон – классический портрет классика массовой литературы

Он родился в Бельгии, в Льеже, в небогатой семье. Многое повидал, работая журналистом, пробиваясь в Париже, который, как и Москва, слезам не верит. Писал бульварные романы сотнями – под разными псевдонимами. В конце 1929 года, в 26 лет, он нашел золотую жилу и открыл новую эпоху в истории детективного романа. Сименон придумал комиссара Мегрэ. В романе «Питер Латыш» («Петерс Латыш»). Писатель вспоминал, что этот образ пришел к нему в голову во время путешествия, в голландском городке Делфзейле. Через несколько десятилетий, ещё при жизни Сименона, там установят памятник любимому литературному герою миллионов. В этом романе писатель ещё не нашёл ни своего Мегрэ, ни своего стиля. Сюжет мрачноват и тяжеловат. Он связан с Россией: и убийца, и жертва родились во Пскове. Тем не менее, роман, выходивший в 1930 году в еженедельнике издательства «Фаяр», принес ему успех и до сих пор остается культовым во Франции. С тех пор Сименону больше не нужно было заниматься журналистской и литературной поденщиной, писать проходные заказные книги и беспокоиться о финансовом будущем. Мегрэ (который через несколько лет обретет свои классические черты) принес ему славу и благополучие.

По тиражам, по умению быстро и ловко сочинять полицейские романы он не знал равных. В некоторых его книгах о Мегрэ, казалось бы, нет ничего особенного. Будничная жизнь полицейского комиссара. Важна даже не детективная загадка (загадку-то придумать несложно), не секрет преступления, а то, что комиссару некомфортно в новом пальто. То, что он перед обедом выпьет немного перно и с этим вкусом на этот раз у него будет ассоциироваться все расследования. А потом будет кормить неказистого подозреваемого бутербродного из пивной «У дофины», в котором криминалисты – постоянные клиенты. Трудно не влюбиться в сименоновский Париж. Сименона и самого часто сравнивали с Мегрэ. Он отмахивался от таких сравнений. Мегрэ – консерватор, убежденный семьянин, хотя и бездетный. Сименон – убежденный ловелас, много жертв в жизни принесший богу Амуру. На закате дней писатель признавался, что у него было 10 тысяч женщин. Возможно, преувеличивал или иронизировал, но высокая доля правды в этом признании есть. Их объединяло только умение разбираться в людях без иллюзий. И презрение к старой аристократии, к старой буржуазии. В этой снобистской среде всегда зарождались преступления. До Сименона никто в массовом жанре не вскрывал этого социального пласта. В советской стране его приняли как своего. И неспроста. Сименон отлично знал людей, видел их социальную изнанку – как самый дотошный и проницательный марксист.

Хотя… Сименон получил воспитание в семействе, отличавшемся «правыми» убеждениями. Его младший брат Кристиан стал нацистом – и мать до конца жизни любила его больше, чем знаменитого писателя. А сам Жорж, будучи молодым конъюнктурным журналистом, писал про «еврейское иго», которое ведет к страшной «власти большевиков». И Советский Союз в молодости представлялся ему страной тоталитарной. Потом он от этих представлений отказался. Но, когда Францию оккупировали немцы – он снова проявил себя конформистом. Публиковался, давал интервью – правда, политических вопросов избегал и нацистские идеи не пропагандировал. В любом случае, после 1945 года ему пришлось оправдываться. 19 июля 1949 года Комиссия по чистке литературы все-таки признала Сименона виновным и наложила двухлетний запрет на публикацию его произведений и распространение уже опубликованных. Правда, адвокат писателя помог смягчить этот приговор. После войны он откровенно и на этот раз искренне полевел, как и вся Франция. Сименону пришлось даже подкупать лжесвидетелей, которые рассказывали о его подпольной антифашистской деятельности. Да, он был авантюристом.

ХХ век стал расцветом детективного жанра. Давно превратились в банальщину споры о канонах классического детектива. В чем сила Сименона, выделяющего его из этого блестящего ряда? Он – как и его герой комиссар Мегрэ – был знатоком человеческой психологии. И почти не срывался в социальную фальшь. Нередко его книги называют «полицейским производственным романом». И в этом есть зерно истины. Он хорошо знал, что такое лицемерие богатых. Для Конан Дойля или Агаты Кристи этой реальности, этой проблематики просто не существует. Их герои обладают сверхчеловеческими способностями. А Мегрэ – не гений, не супермен. Его сила в народном здравом смысле и опыте. И в человеческой психологии он разбирался не хуже своего автора. Понимал, как преступление вызревает в семейных дрязгах, на почве амбиций, мести, зависти, мракобесия и нравственной пустоты, на сексуальных дрожжах. Сименон очень серьезно относился к своей профессии. Неизменно следовал правилу выбрасывать значительную часть написанного из черновиков. И стал настоящим чемпионом литературного цеха. После «Латыша» он написал около 220 полноценных романов и повестей, среди которых немного откровенных неудач, и почти 10 томов размышлений и интервью. Одна из его бывших жен не без мстительности объяснял фантастическую работоспособность Сименона: «Он часами сидел за машинкой, словно робот, прерываясь только для того, чтобы заправиться виски, без которого он никогда не мог работать. Потом наступала очередь „сексуальной разрядки“ – этому человеку, чтобы работать, было необходимо иметь в день 4–5 разных женщин».

У нас принято снисходительно относиться к массовому жанру. В одной из учебных книг 60 лет назад можно было прочитать: «Сименон – автор нескольких хороших произведений, удачливый организатор поточного производства множества сочинений средних и даже весьма средних, которых не в состоянии спасти всеми нами горячо любимый комиссар Мегрэ; благодаря энергичным действиям издателей, переводчиков и комментаторов, он занял незаслуженно большое место в наших читательских интересах. И практика эта отнюдь не невинная: тем самым читательское внимание ориентируется на «массовую культуру», отвлекается от истинного искусства, знание и понимание которого так необходимо для установления духовных контактов…»

Тогда у нас еще мало знали Сименона, мало издавали. Любимым писателем страны советов он стал с 1960-х. А к 1980-м его книги выходили во всех республиках СССР и во многих литературных журналах. Даже в легендарной макулатурной серии любимого французского писателя советских читателей издавали несколько раз.

А еще – на телевидении шли экранизации романов Симеонов с Борисом Тениным в роли комиссара Мегрэ. Сам писатель даже по фотографиям крайне высоко оценил работу советского актера. Он говорил в интервью Алле Демидовой: «Из 55-ти экранизаций я видел всего три. И смотреть не люблю, по правде говоря, на экране – совсем другое, чем было в голове… Обидно и досадно, такое впечатление, будто родная дочь вернулась домой после пластической операции. Правда, я видел фото советского актера Тенина в роли Мегрэ, в телеспектакле – очень похож! Пожалуй, больше всех. Передайте это ему, если встретите. Другие режиссеры делают Мегрэ, каким вздумается. Конечно, это не может радовать автора». Это был настоящий комиссар – не то, что герои многочисленных европейских экранизаций, которым категорически не хватает простодушия и народности, которые присущи сименоновскому герою. Ведь он – вовсе не голубая кость, а настоящий народный герой! Даже у Жана Габена Мегрэ получился слишком парадно-элегантным, слишком суетливым. Случались в нашей стране и экранизации «трудных романов» Сименона – так он называл свои книги, в которых не было Мегрэ и, как правило, отсутствовала детективная интрига. В СССР выходили и радиопостановки по Сименону, и театральные спектакли. И миллионы людей с удовольствием их смотрели и пересматривали.

В СССР его не только любили, но и глубоко понимали. Свидетельством тому – филологические исследования, посвященные Сименону. Отметим Элеонору Лазаревну Шнайбер, которая и переводил, и исследовала творчество французского мэтра. Она брала у него самые глубокие интервью. Никто из мастеров детектива такого не удостаивался. И он, будучи человеком нерелигиозным, верил в человека, в прогресс, в том числе – в общественной жизни. Это тоже сближает его с советской культурой. Почти все советские мастера детективного жанра в большей степени учились у Симеона, чем, например, у Агаты Кристи или у американских звезд этого жанра.

Он много лет не писал романов. Последнюю книгу о великом комиссаре, «Мегрэ и господин Шарль», критика обругала. И он, еще не став стариком, перестал писать свои весьма коммерчески перспективные романы… В конце жизни Сименону Мегрэ только снился: «Он был выше, шире в плечах и массивнее, чем я, и, хотя я видел его со спины, в нем чувствовалась умиротворенность, и я позавидовал ему… потребовалось некоторое время, чтобы я в полусне понял, что это вовсе не реально существующий человек, а персонаж, рожденный моим воображением. То был Мегрэ в своем садике в Мен-сюр-Луар… Он не скучает. Во всякое время дня у него есть занятие, а бывает, они с женой, взявшись под руку, совершают долгие прогулки пешком. Картины эти сохранились у меня в мозгу, и это стало для меня как бы окончательной отставкой Мегрэ».

Для него были очень важны Россия и Советский Союз. И идеологически, и по душевному родству с нашей культурой. Сименон дружил с писателями Ильей Эренбургом, Юлианом Семеновым, режиссером Григорием Козинцевым… В своих высказываниях и воспоминаниях он снова и снова возвращался к русской теме, к своим путешествиям по Советскому Союзу. Отметим, что он похваливал СССР даже там и тогда, где и когда это было невыгодно. Такое дорогого стоит.

Когда мы берем в руки книгу Жоржа Симеона – нас всегда охватывает предчувствие глубокого погружения в мир очередного романа, оторваться от которого невозможно. И эта книга – не исключение. Здесь писатель говорит от первого лица, откровенничает с нами. В основном это – интервью, мемуары и размышления, написанные не склоне лет. Он подводит итоги жизни, делится секретами писательского мастерства, много рассуждает о политике, опасаясь, что мир снова могут охватить войны. Его интересовала и проблема ответственности Европы перед Африкой. Ответственность за колонизаторскую политику. Да, Сименон в последние десятилетия жизни был настоящим гуманистом – не на страх, а на совесть. А мыслить он умел афористично, мудро и вместе с тем простодушно. Надеюсь, вы высоко оцените его откровения.

«Я счастлив, что после знакомства с циклом романов о Мегрэ и с «трудными» романами мои верные русские читатели смогут прочесть воспоминания и раздумья старика, каким я теперь стал», – писал Сименон в советскому изданию одной из своих мемуарных надиктованных книг. Конечно, всё это не менее интересно, чем самый замечательный детектив.

Арсений Замостьянов,

заместитель главного редактора журнала «Историк»

Любовь к маленькому человеку

С творчеством Виктора Гюго я познакомился поздно, в четырнадцать лет. До этого я мало читал французских авторов, больше увлекался Гоголем и Достоевским, Чеховым и Горьким. Книги русских классиков давали мне квартиросъемщики моей матери – русские студенты.

Как и его самый известный герой, Жорж Сименон курил трубку

Здесь я позволю себе небольшое отступление. С возрастом я стал относить всех деятелей культуры и искусства – будь то скульпторы, музыканты, художники или писатели – к нескольким четко отличающимся между собой категориям. Превыше всех прочих ставлю тех, кого считаю творцами, то есть художников, испытывавших непреодолимое стремление выразить себя в своем творчестве, – Баха, Моцарта, Рембрандта, Ван Гога, Гюго. Ко второй категории отношу эстетов, то есть тех, кто обладает совершенной техникой, изысканным стилем. К третьей – моралистов, которые исходят из какой-то отвлеченной идеи и на ее основе создают столь же абстрактные образы. Наконец, существует и четвертая категория – увы! – слишком многочисленная. Это ремесленники от литературы, которых, к сожалению, становится все больше, сочиняющие так называемые бестселлеры.

Я говорю об этом лишь потому, чтобы подчеркнуть, что Виктор Гюго с самого раннего возраста, когда был еще подростком, испытывал неодолимую потребность выразить себя. И на протяжении всей своей жизни оставался ей верен. Это качество я ценю в писателе превыше всех остальных.

Эжен Сю написал «Парижские тайны», воспользовавшись тем, что в ту пору вошли в моду толстые журналы, печатавшиеся огромными тиражами. В подобных изданиях большое место отводилось «роману с продолжением». Эжен Сю, конечно, немало писал об обездоленных людях, о тех, кого общество выбросило на «дно», однако сам он как человек не проявлял к ним ни малейшего сострадания. Гюго (издал «Отверженных» вовсе не ради славы – к тому времени он уже завоевал ее историческими драмами. Своих проев – а многие из них настолько типичны, что их имена (гали нарицательными, – писатель наблюдал самым непосредственным образом, и не как посторонний, а как человек, глубоко сочувствующий им.

Доказательством искренности Виктора Гюго, его верность своим убеждениям служит, на мой взгляд, тот факт, что Писатель долгое время был вынужден жить в изгнании (после бонапартистского переворота 1851 год). Гюго наряду с Золя, защитником простого народа, был одним из немногих Французских писателей, выступивших в защиту коммунаров.

Гюго монументален, как Гоголь, Достоевский, Чехов. Такие люди – сама сила природы. Они писали потому, что испытывали в этом потребность. Ближе всех к Гюго стоит, пожалуй, Лев Толстой, произведения которого столь же искренни. В своей искренности Толстой – гигант мировой литературы – пошел до конца. Меня потрясли не только его романы «Война и мир» и «Анна Каренина», но и его повести, такие, как «Смерть Ивана Ильича». В них писатель сумел проникнуть в самую глубину человеческого существа.

Виктор Гюго возвысился над своим веком. Подобно всем гениям, Гюго был создан из единой глыбы. И в наши дни читатели разных стран стремятся ближе узнать из его книг Францию, понять душу ее народа. Виктору Гюго я обязан тем, что твердо следую своим убеждениям и в 79 лет по-прежнему придерживаюсь тех же взглядов и питаю те же надежды, что в молодости. К сожалению, я не обладаю ни такой энергией, ни той силой, которые присущи гению Гюго. У нас, возможно, есть одна общая черта: глубокая любовь к «маленьким людям». Заслуга Виктора Гюго в том, что он понимал их, хотя и принадлежал к другой социальной среде.

Я ненавижу войну

– Прежде всего, – начинает беседу Жорж Сименон, – я хотел бы передать советскому народу, моим читателям самые искренние поздравления с 60-летием создания нового государства на просторах некогда отсталой Российской империи. За короткий срок, практически за жизнь одного среднестатистического человека, страна преобразилась; ее голос уверенно и весомо звучит в мире.

Я много путешествовал, посетил немало стран и всегда искал Человека. Да, да, Человека с большой буквы, не сломленного судьбой и обстоятельствами, человека, который красив духом и может управлять своей жизнью. Я верю, что так называемый «простой человек» (определение, конечно, явно неудачное, но ставшее уже привычным) обретет свободу, а главное – уважение к себе. Все мы нуждаемся в уважении к себе и другим. И такого человека, обретшего свободу и уважение, я встречал у вас во время двух моих поездок по Советскому Союзу. Первый раз, в 1932 году, я провел месяц в Одессе, затем совершил поездку по побережью – Ялта, Новороссийск и мой любимый Батуми, красочный, жизнерадостный перекресток веков и цивилизаций.

Вместе с семьей я вновь побывал в Советском Союзе. Контраст был потрясающим – настолько заметна была динамика развития, совершенствования. Чувствовался и ощущался в каждом отдельном факте стремительный рывок страны, желание откинуть прошлое, отсталость, выйти на передовые рубежи в экономике, науке, технике. Меня поразило, как быстро я нашел человеческий контакт с советскими людьми. Я не говорю по-русски, но смесь из разных языков помогала как-то объясняться. У меня и сейчас перед глазами полная символики сцена на знаменитой лестнице в Одессе, где малышка подбежала к моему сыну и протянула розы. Что может быть прекраснее и прочнее на земле естественных душевных движений, дружбы и взаимного внимания!

В эту поездку я глубже осознал величие русского народа, знакомого мне по Гоголю (я считаю его великим гением), Достоевскому, по Толстому, Чехову и Горькому.

Сейчас я часто размышляю о счастье людей, о счастье в семье, о разводах, буквально захлестывающих мир. Об этом – много в моих последних мемуарах. Разводы прежде всего превращают детство ребенка в постоянный кошмар. Больно видеть маленьких старичков, вовлеченных в борьбу самолюбий и эгоизма, ставших разменной монетой в ситуации, где нет и не может быть победителя.

Понятия личного счастья у каждого человека меняются с жизнью, от юности и до старости. Умение не предаваться унынию – это тоже счастливое качество. Сегодняшняя молодежь зачастую боится будущего, борьбы за него, порой и неудач. Но ведь всегда можно начать сначала, ибо, как говорится, «человек падает на ноги». Я был в разных обстоятельствах, начинал с мансарды, где сам на спиртовке готовил себе, и, знаете, там я был по-настоящему счастлив, работал в полную меру сил, ошибался, но жил настоящей жизнью. Жаль, что общество потребления на Западе превращает людей в своеобразных марионеток: поведение человека во многом диктуется условностями, создаваемыми в погоне за вещами. Дело не в вещах, порой и ненужных, – они только на миг удовлетворяют тщеславие, – а в понимании, что жизнь так быстротечна. Сейчас, на склоне лет, я вспоминаю не вещи, а интересных людей, умные книги, картины художников, которые когда-то тронули меня до глубины души, и, стоя перед которыми я остро завидовал: нет, так я не смогу, хотя, в общем-то, ни совершенству, ни стремлению к нему нет предела.

– В ваших романах много свидетельств, что вы ненавидите войну…

– Я против войны. Пережив две мировые, не могу спокойно слушать, когда хладнокровно, подобно маньякам, рассуждают о новом оружии, позволяющем уничтожать все больше и больше людей, а в конечном итоге – и все человечество. Это аморально, Мне противен Наполеон, когда он пишет Жозефине: в последней битве, дескать, погибли 30 тысяч солдат, но это пустяк в сравнении с тем, что скоро он будет в ее объятиях. Мы, писатели, должны влиять на человека, чтобы он сам осознал свою ответственность, чтобы он понял: выход из тупика в отказе от войны как способа ведения споров, в уничтожении оружия на земле. Этот идеал человечества стал сегодня императивом.

Мир в опасности

– Вы видели комментарий в «Трибюн де Лозанн» об отношении Рейгана к советским инициативам? – еще с порога громко и возбужденно вопрошал он, потрясая свежей газетой.

Все это так не вязалось с тем, что приходилось читать о Сименоне в западной печати, с отзывами о его мнимой аполитичности, безразличии как самого писателя, так и созданных им героев к политическим и социальным проблемам. Со временем стало понятно, что дело не в Сименоне. С поразительной настойчивостью все его высказывания и оценки по указанной проблематике оказывались изъятыми из публиковавшихся интервью, а в телепередачах и телеинтервью с ним оказывались как бы «случайно», за кадром.

– Обычно я не интересуюсь, что пишут обо мне газеты, – ответил писатель на мой вопрос о том, что он думает по этому поводу. – Однако попытки превратить меня в политического нигилиста обидны. Создавая образ комиссара Мегрэ, ставшего для читателей наиболее популярным героем моих произведений, я действительно пытался отделить и даже оградить его от политики. В то время я верил, что это возможно, мне хотелось убедить читателей в праве на существование честной, независимой и одновременно социально активной личности, стоящей вне существующих политических партий и течений. И я действительно искренне верил и считал, что полиция, органы правосудия и другие институты могут существовать в нашем обществе вне политики. Но, увы, – вздыхает Сименон, – жизнь давно избавила меня от этих иллюзий молодости. Ни в одной из буржуазных стран подобные органы не могут претендовать даже на видимость независимости, напротив, они используются в качестве орудия политического давления и влияния. И это всем известно.

Приобретенный за прожитые годы опыт, пережитые мной и моими сверстниками исторические уроки, в числе которых память о двух опустошительных мировых войнах, их жертвах, заставляют глубже и принципиальнее, чем в молодости, осмыслить нашу сегодняшнюю действительность и ее проблемы. Вот послушайте, какой урок пришлось мне получить в США. После окончания второй мировой войны я поселился в 1945 году в Америке. Со мной была семья, мои романы экранизировались в Голливуде, я приобрел хороший дом, завел друзей. Жизнь была безоблачной, и я стал серьезно задумываться о получении американского гражданства, тем более что двое моих детей родились в США, говорили на английском языке. Готовясь к этому шагу, я серьезно изучал конституцию Соединенных Штатов, и мне импонировали многие ее статьи. Некоторые я даже знал наизусть.

Но вот когда в США начался разгул маккартизма, вошедший в историю страны как печально известная «охота на ведьм», я понял, что реальная американская действительность весьма далека от свобод, провозглашаемых конституцией. Унизительным преследованиям подвергались такие знаменитости, как ученик Эйнштейна профессор Оппенгеймер, в тюрьму за свои прогрессивные убеждения попали десятки видных деятелей культуры и ученых. Из опасения оказаться за решеткой многие американцы были вынуждены скрываться и жить в собственной стране на нелегальном положении. Среди них было немало и моих друзей, которым я ничем не мог помочь.

Маккарти наводил ужас на американцев, но все молчали. Меня в то время глубоко поразило, что такая дикая кампания преследований и гонений за убеждения возможна в стране, которая преподносится миру как оплот и идеал демократии. Это и предопределило мое решение: я отказался от просьбы о предоставлении мне американского гражданства и возвратился в Европу.

Интересно, каким будет 2000 год, любопытно, как люди встретят и чем отметят это событие, что ждет человечество за этим порогом в третье тысячелетие. Меня уже не будет, но мне отнюдь не безразлично, как будут жить в это время мои дети и внуки. И будут ли. Когда узнаю из газет и по радио о разрабатывающихся в США новых сценариях будущих войн, невольно вспоминаю мрачные времена маккартизма. Тогда каждый американец боялся и молчал, надеясь, что такая тактика его спасет, что пострадает кто-то другой. Но времена изменились, всем известно, что ядерная война не пощадит никого. Мне думается, сегодня надо считать аномалией, когда человек спокойно или равнодушно взирает на нагнетание ядерной угрозы миру. Знаю, что подобная точка зрения, тем более исходящая от меня, не согласуется с устоявшимися у многих взглядами на меня как на писателя, стоящего вне политики. Не претендуя на выражение взглядов какой-либо из политических партий, я тем не менее никогда не скрывал направленности своих симпатий. А они, как известно, всегда были на стороне простого народа. Думаю, что это обстоятельство и повлияло на мою популярность в Советском Союзе, где у меня много друзей, с которыми я много лет переписываюсь. Мне с раннего детства хорошо известны те язвы и пороки, которые несет с собой капитализм. Сегодня к ним прибавились новые, и главная угроза исходит из США, руководство которых проводит милитаристскую политику и опасно наращивает ядерный потенциал и свои арсеналы оружия. Но есть надежда, что будущее все же не за президентом Рейганом и его сторонниками. В мире нарастает широкая волна протеста против капиталистической эксплуатации, ущемления прав людей труда и ядерной угрозы. В странах капитала широкие массы лишены возможности свободного волеизъявления и не всегда в состоянии определить свое будущее. Но очевидно, что антимилитаристские настроения завоевывают все более устойчивые позиции даже в такой стране, как США. Я верю, что именно им, этим настроениям, и принадлежит будущее.

Сегодня сообщения в печати об экономических проблемах в странах капитала, о росте безработицы и забастовок невольно напоминают мне о временах глубокого экономического кризиса, разразившегося на Западе в 20-е годы. Мне кажется, что с тех пор за показным фасадом мнимого процветания, который так любят рекламировать в капиталистическом мире, мало что изменилось. Из замкнутого круга острых социальных проблем, порождаемых капитализмом, нет выхода. По мере нарастания безработицы, инфляции и налогов мы все чаще становимся свидетелями духовного оскудения.

Сименон, по его словам, не связывает свои критические оценки капиталистического общества с проповедью какой-либо идеологии.

– Может быть, из-за этого, – говорит он, – меня иногда называют анархистом. Но я на подобные ярлыки не обижаюсь, ведь мое жизненное кредо известно: осуждение всякого насилия человека над человеком. Понимаю, что сегодня одних деклараций такой позиции уже явно недостаточно. Поэтому если бы я смог возвратить свою молодость, то встал бы в ряды активных борцов с несправедливостью и ядерной угрозой. Человечество – столь незначительная и уникальная разумная часть Вселенной, что за ее будущее не жаль отдать даже жизнь. Опасность миру сегодня настолько остра, что человек не имеет права замыкаться в узком кругу своих личных интересов. А писатель – тем более. Ведь он несет перед обществом двойную ответственность за его будущее. Он лучше и раньше других должен видеть как наиболее острые проблемы, встающие перед человечеством, так и пути их решения.