Отпуск с убийцей

© Силецкий А.В., 2017

© ООО «Издательство «Вече», 2017

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2018

* * *

Глава 1

Он приехал.

Поезд в последний раз дернулся и встал.

В раскрытое окно – вагон-то, слава богу, старенький, без этих модных, вечно неработающих ухищрений – мигом ворвался особый, вокзальный гомон: все спрашивали и отвечали разом, лязгали тележки носильщиков, со всех сторон гнусаво грохотали репродукторы и слышались свистки, сопровождаемые тягостно-раскатистым шипеньем, точно невесть кто, громадный, но невидимый, обиженно вздыхал…

Он не любил эту суету, традиционно связанную с высадкой-посадкой.

Ему так часто приходилось ездить по стране (без экстренной нужды он самолетами предпочитал не пользоваться), да и за ее пределами, что давно уже утратилось то восторженно-приподнятое чувство, которое испытываешь, когда поезд делает остановку и надо наконец-то выходить…

Смешно, подумал он, я и теперь воспринимаю свой приезд, как будто у меня простая деловая командировка. Но ведь нет же, нет, – отпуск!

Место от столицы, в общем, удаленное, а в расписании указано, что поезду стоять здесь черт-те сколько – целых двадцать пять минут.

Неписаный закон: чем далее от центра – тем длиннее остановки. Может, так и надо, чтоб хоть этим компенсировать синдром глубинки… Впрочем, не настолько уж глубинка: все-таки – районный центр. Но – не ближний. И таким пребудет навсегда…

Он встал и сдернул с полки туго запакованный баул внушительных размеров.

Потом надел пиджак, поправил галстук и, задвинув до упора дверь, на несколько секунд застыл перед купейным тусклым зеркалом.

Чтобы увидеть себя хорошенько, ему пришлось даже несколько подогнуть колени: ничего не поделаешь, метр девяносто восемь – не больно-то удобный рост, жизнь в основном налажена для более, так скажем, усредненных. Слава богу, лишний вес пока не тяготил, хотя бы это…

Спать в поездах, конечно, было неудобно. Но на самолетах он себя и вовсе чувствовал паршиво.

Да к тому же не в любую точку есть авиарейсы! А в глубинку добираться как-то надо…

На него из зеркала взглянуло заспанное, хмурое, с глубокими морщинами на лбу, землисто-бледное лицо, хотя и сохранившее черты неистребимой моложавости, которая бывает свойственна довольно многим обитателям столицы в энном поколении, – лицо юнца до старости: с таким порой и хочешь выглядеть солидно, а не получается…

Поэтому, наверное, для пущей важности, и отрастил себе он бороду – довольно пышную, в кудрявых завитках, с неблагородными – то там, то здесь – седыми островками. Впрочем, у него все в роду по мужской линии седели очень рано, зато жили долго, вот что интересно…

И поскольку был он от рождения брюнет, то эти серебристые пучки смотрелись натуральными проплешинами, отчего вся борода имела вид вполне клочной и неухоженный.

Как, между прочим, и густая шевелюра – тоже с прядями седых волос.

Его это, понятно, удручало, ибо бороду свою он искренне любил и, вопреки поверхностному впечатлению, везде и постоянно, как мог, холил. И расстаться с эдаким богатством попросту не смел: уж слишком долго, целых двадцать лет, он прятал в бороду свое лицо – с тех самых пор, как поступил в московский университет. И патлы, малость подувядшие с годами, очень редко, если уж совсем приспичит, отдавал во власть цирюлен – эти заведения он ненавидел с детства.

«Так-то, Михаил Викторович, друг мой Невский, – поддразнил он сам себя, скептически уставясь в зеркало, – вам тридцать восемь годиков, а вы все – как мальчишка. Бородатый и патлатый. И таким вас в гроб положат. Красота! Хотя не грех бы и подкоротить чуток. Людей пугать – зачем?»

Он задумчиво, привычным жестом прихватил бороду указательным и большим пальцами, как краб клешней, немного подержал ее, оттягивая вниз, и вслед за тем легонько покачал головой.

Потом достал из кармана пиджака красивую расческу и тщательно все причесал, а бороду затем еще помял в ладонях и, ласкаючи, пригладил.

Все равно своим сегодняшним видом он остался весьма недоволен.

«Может, вот это недовольство – и есть симптом того, что скоро уже сорок, ну, а после сорока я понемножечку начну стареть – неожиданно, но как-то очень вяло посетовал он про себя.

– Эх, галстучек у вас шикарный… Артистический! М-да… В санаторий, стало быть? – приятельски и деловито подмигнул ему сосед, как будто на прощание уточняя двадцать раз проговоренное за предыдущий вечер.

– В санаторий. Именно. В «Зеленый рассвет». Большая кузница здоровья.

Сосед важно покивал:

– Да, это точно, дело-то полезное, да… Здоровье – это прежде всего. Ну и публика… Там, в санаториях, бедово. Я вот тоже – как-то раз… Да… Санаторий… А мне – дальше. Мне домой. Я говорил?

– Да неужели?! – не желая обижать соседа, подивился Невский. – Вы смотрите… Ну, счастливо оставаться! Рад был познакомиться.

– А это уж – взаимно. Отдыхайте!

Повесив за длинные лямки баул через плечо, он вышел из купе, миновал коридор, простился в тамбуре с проводником и не спеша спустился на платформу – очень низкую, как водится на всех такого рода станциях.

Он совершенно замотался на работе, и, когда пришла пора думать об отдыхе, оказалось, что путевок нет. Ни в Прибалтику, ни в Крым, ни на Кавказ… Впрочем, всяческие модные и шумно-людные курорты он не так чтоб и любил. И потому, едва вдруг замаячила путевка в этот санаторий (просто – шалая путевка, ведь свое отменное здоровье он покуда и не думал поправлять!), он сразу ухватился за такое предложение, резонно положив, что от добра добра не ищут.

Он любил летнюю пору – самое лучшее время года, о чем, убежденно, всем и сообщал. И если лето проходило в городе, в дурацкой спешке, в суете, в какой-то мелочной, не позволяющей свободно продохнуть работе, он считал, что год потерян до конца. А в жизни этих самых лет отпущено не столь уж много, вот в чем дело…

Было свежее ясное утро. День, как видно, предстоял покойно-знойный, нетомительно-ленивый… Над разогревающимся асфальтом уже начинал чуть заметно колебаться воздух. Где-то, гремя цепью, одиноко гавкал сиплый пес.

Невский пересек перрон, покрытый трещинами и проросшими в них кустиками чахлой травки, и, в числе немногих новоприбывших, через ворота с ржавыми затейливыми створками чинно выбрался на привокзальную площадь – полумощенно-полуасфальтированный пятачок, со всех сторон обрамленный одноэтажными складами, заплеванного вида магазинами и какими-то мелкими конторами. Зато на вокзальном фасаде пламенел размашистый плакат: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи». А у входа на местный главный рынок значился еще один: «Слава КПСС!» И не подумаешь, что где-то по стране уже вовсю гуляет «перестройка»…

Судя по невзрачным деревцам, которые робко выглядывали из-за крепких заборов и приземистых строений, можно было безошибочно определить, что и весь город таков, как эта вокзальная площадь, – достаточно пыльный, не слишком зеленый, разросшийся традиционно в ширь…

Слева, у ворот, стоял автобус – небольшой, ухоженный, какими обычно комплектуются автохозяйства уважающих себя домов отдыха, турбаз и санаториев.

Он влез в автобус последним.

– Эй-эй! Ну, куда?! – строго спросил со своего места водитель.

– В «Зеленый рассвет». У меня – путевка. Вы еще кого-нибудь ждете?

– Мы еще кого-нибудь ждем? – спросил водитель у всего автобуса.

Пассажиры разом зашевелились и громко загалдели, дружно обсуждая этот каверзный вопрос, но толком ничего сообщить не смогли.

– Значит, никого, – удовлетворенно сказал водитель. – Тогда – всё.

Он врубил скорость, дал газ, и автобус, лихо обогнув площадь, в клубах пыли выкатился на неширокую улицу, что вела к окраине.

Вскоре город остался позади, а вперед убегала колдобистая гравийка; дыша обильным предстоящим урожаем, вокруг простирались холмистые поля, то там, то тут виднелись разноцветные крыши далеких домов, и почти на горизонте, понемногу вырастая, замаячила длинная сине-серая полоска – лес.

Глава 2

Внезапно автобус затормозил. Передняя дверь, для порядка малость покапризничав, с поганым скрипом настежь распахнулась, и в машину легко вскочила молодая красивая женщина с белой спортивной сумкой через плечо.

Наскоро поблагодарив водителя, она поискала глазами, где бы можно сесть.

Однако все было занято – пассажирами и их поклажей.

Единственное свободное местечко оставалось в конце автобуса.

Неуклюже подобрав под себя длинные ноги, Невский сидел и смотрел, как она приближается к нему, ловко перешагивая через свертки, кули и чемоданы.

Их взгляды встретились…

На миг в нем что-то сладостно-тревожно всколыхнулось…

Хорошо заведенный механизм отпускника, в принципе готового уже и к любому необременительному флирту, и к романтическим восторгам, и к прочим светлым радостям грядущей санаторной жизни, вдруг забарахлил.

Это было то, что заранее предусмотреть нельзя. И даже – как-либо предчувствовать, пожалуй…

Не любовь, как часто повествуют и показывают, с первого же взгляда, нет, избави бог, все это пошлый вздор, придуманный взамен реальной жизни, но – с первого же взгляда – страстное желание любить.

Надолго ли, всерьез ли – не об этом разговор.

Сейчас – и непременно. А не после, по приезде, как затеяли б порядочные люди…

Так бывает. Особенно, когда душа свободна и ты, в сущности, довольно молод…

Так случилось и теперь…

Радостный импульс на секунду поглотил для него все остальное: и кто он, и куда едет, и зачем…

Он сидел, по-мальчишески глупо-взволнованный, и с тихим блаженством смотрел перед собой, чувствуя, как все внутри начинает неожиданно вибрировать – сладостно, настойчиво, нетерпеливо…

Тогда он вдруг привстал, едва не стукнувшись затылком в потолок, и, празднично топорща бороду, призывно замахал рукой: мол, двигайтесь сюда, вот здесь как раз местечко, я для вас его припас!..

Ах, каким галантным кавалером ощущал он в этот миг себя, каким неотразимым львом!..

И мысли даже не было, что девушка, возможно, через пять минут сойдет – и все его старания напрасны…

Его сейчас буквально распирало неуемное желание быть с кем-то ласково-вальяжным, полностью раскрепощенным и в ответ – восторженно ценимым, страстное желание искренне любезничать, ухаживать и даже соблазнять, уж коль на то пошло, – как говорят, не дела, не заботы ради, но во исполнение возвышенной идеи!..

– Не помешаю?

– Нет, ну что вы!

Автобус подпрыгнул, и она плюхнулась рядом, сказала громкое «Ой!», задев его сумкой, и тотчас же заулыбалась – приветливо, как старому знакомому…

Он рассмеялся и пригладил бороду.

– До чего милая соседка мне попалась! Здравствуйте! – сказал он тоном, будто простился со своей новой спутницей только вчера. – Ну и как?

– Все отлично. Добрый день! С приездом. Вы, наверное, к нам – в санаторий?

– И на полный срок, как говорят… Именно к вам! А вы… имеете какое-нибудь отношение?

– Я там работаю. Медсестрой. А живу здесь, недалеко. Может, вы заметили – такой большой, двухэтажный дом… Отсюда удобно ездить.

– Нет, – качнул он головой, – ничего я не заметил… Но это не играет роли.

– Я так тоже думаю. Ведь если все-все видеть и запоминать… Тогда и санаторий не понадобится.

– Х-м… – подивился он своеобразной логике своей прелестной спутницы, однако предпочел не уточнять деталей. – Может, вы и правы.

– А я редко ошибаюсь, – чуть нахально заявила девушка и весело взглянула на него. – Но если вы сюда приехали, то, значит…

– Я здоров, как бык, – не дал договорить ей Невский. – И попал сюда… ну, в общем-то, случайно. Горела путевка – и мне предложили… Какая разница, в конце концов, где отдыхать?!

– Нет, разница, пожалуй, есть… Но у нас здесь – хорошо – мгновенно спохватилась девушка. – Красиво, сытно кормят. Думаю, вы будете довольны. Разве только контингент… не слишком молодой…

– А вы? – елейно-вкрадчиво заметил Невский.

– Я тут на работе.

– И отлично! Значит, будем общаться каждый день?

– О!.. – засмеялась она, и в этом смехе не было ни «да», ни «нет» – лишь безотчетное упоение и этим солнечным днем, и этой дорогой, и попутчиком, и собой… – Ведь вам… не постельный же режим определят!..

На мгновение он было смутился от внезапной двусмысленности фразы, но ощущение бездумной, праздничной легкости овладело им окончательно.

– Надеюсь, – откликнулся он ей в тон. – Надо полагать… И вообще давайте познакомимся. Или – на месте, когда потребуют путевку?

– О!.. – снова засмеялась она. – Зачем вы так? – И, церемонно протянув узкую загорелую ладошку, отрекомендовалась: – Лида. Лидия Степановна. Но это – не обязательно… Так только старички меня зовут.

– М-м, старички… – курлыкнул он. – Михаил Викторович Невский, – с важным видом поклонился он в ответ. – Хотя можно и просто – Миша. Я нисколько не обижусь. Вам мои ноги не мешают?

– Нет, нисколько, – простодушно отозвалась Лида.

– А то ведь, знаете, у меня рост такой… – с таинственно-глубокомысленным видом поведал он. – Чудовищный! Почти два метра. И ноги длинные, как жерди. Всем мешают. Даже мне. Особенно, когда хожу. Диваны тоже маловаты. Так вот и сижу – все дни и ночи. И никто не пожалеет… Представляете?

– Серьезно? – жалостливо удивилась его спутница.

Но тут автобус вновь отчаянно тряхнуло, и Невский беспомощно клюнул носом в сумку медсестры.

Лидочку эта его нечаянность развеселила необыкновенно.

– Вы, наверно, из Москвы? – спросила она, прекратив наконец смеяться.

– Ага, из Москвы. А что, у москвичей у всех – так? – поинтересовался он, ужасаясь собственной пошлости. Но остановиться уже не мог – его вдруг понесло. – Пойдемте сегодня на танцы! У вас ведь есть танцы, правда?

– Подъезжаем, внимание, всем приготовиться! – гаркнул водитель, въезжая в широко распахнутые ворота. – Наш «Зеленый рассвет»! Ему равного нет!..

Глава 3

Санаторий размещался в большом трехэтажном старинном особняке, воздвигнутом покоем на пригорке, под которым не спеша текла речка Малая Тутайка – с плакучими ивами по берегам, разноцветными купальнями и пристанью для лодок.

Уже через полчаса Невский знал, какой у него номер стола, какие процедуры жизнеукрепляющего свойства – вне зависимости от здоровья – положено принимать и какой прекрасный вид открывается из окна его комнаты.

Номер был двухместный.

Несмотря на довольно ранний час, сосед по комнате куда-то испарился.

Зажав привычным жестом между пальцев бороду и слегка подергивая ее из стороны в сторону, Невский внимательно оглядел номер, однако с ходу – по вещам соседа – вычислить, кого же бог послал ему в сожители, так и не смог.

Впрочем, это нисколько его не огорчило.

Он выгрузил в облупленную тумбочку и в предоставленную ему половину гардероба содержимое баула, не спеша переоделся, выкурил у раскрытого окна сигарету и, так как делать было ровным счетом нечего, а до завтрака еще оставалось время, решил спуститься со своего второго этажа на грешную землю и немного побродить по территории.

Бывшая усадьба графа Тутаева-Шобло стояла в натуральном девственном лесу. Капитально перестроенная еще в девятисотом году, за минувшие восемьдесят восемь лет она, казалось, не претерпела внешне никаких особых изменений.

Перед главным корпусом пестрели клумбы, змеились аккуратные аллеи, а против парадной лестницы, в самом центре асфальтированного пятачка, жиденько плескал фонтан.

Был здесь некогда и другой фонтан – Адам и Ева под древом познания. Однако оба прародителя человеческие до того вызывающе и неприлично стыдились друг друга, прикрываясь фиговыми листками, что взбудораженная дирекция санатория, во избежание скандала, который грозили учудить исцеляющиеся пенсионеры, повелела этот фонтан безжалостно разрушить и землю на его месте перекопать под клумбу с васильками.

Густой разнообразный лес тянулся вдоль реки многокилометровой полосой, да и вбок отходил весьма изрядно. Эти заповедные места, еще с Наполеоновской кампании, любили партизаны…

На противоположном, низком, берегу – почти от воды и до горизонта – раскинулись колхозные поля. Там, возле тихих заводей, по субботам и воскресеньям, должно быть, появлялись местные на велосипедах и гремящей мототехнике, купались, загорали и с песнями пили всевозможное спиртное, расположась на сочной травке под защитою разросшихся кустов.

Сегодня был четверг и половина девятого утра – тот берег пустовал.

Невский неспешно спустился к реке, постоял на пирсе, наслаждаясь тишиной, выкурил еще одну сигарету и твердо про себя отметил, что здесь-то уж, в санатории, совершенно необходимо бросить курить – навсегда.

Собственно, нечто подобное он пытался сотворить еще пятнадцать лет назад, когда только кончил психфак университета и, волею судеб, оказался на работе в КГБ, где занимался психологией пропаганды и дезинформации. Тогда покончить с куревом не получилось…

Нет, он совсем не помышлял идти на службу в органы и даже, более того, боялся их панически, как, разумеется, и все, с кем был знаком. Но!..

Накануне защиты диплома к ним в группу заявился некто и, побеседовав отдельно с каждым из троих особо успевающих студентов, предложил работу в закрытой проблемной лаборатории, недавно созданной совместно Академией наук и Минкультуры. Поскольку психологи тогда не слишком-то ценились и с распределением была проблема, а ответственный товарищ всем сулил златые горы и блистательные перспективы, то без пяти минут выпускники, подумав, согласились. Они даже и не представляли, кто в реальности стоит за вывеской конторы. Это уже выяснилось позже…

Но работа оказалась интересной и, на первый взгляд, нисколько не ужасной, даже очень-очень нужной – для дальнейшего развития науки. Ну а ежели и возникали вдруг какие-то сомнения, их удавалось вовремя гасить – искусство не особо сложное, однако оставлявшее в душе болезненный осадок.

Двое из былых сокурсников неважно кончили: один сошел с ума, другой с волчьим билетом вылетел на все четыре стороны и сгинул.

Невский устоял. Возможно, от депрессии и прочих неприятностей его спасла внезапно пробудившаяся страсть к восточным боевым искусствам. Изучать тогда их было негде, а в конторе, скрытно, но всесильно опекавшей их лабораторию, здоровый интерес к таким единоборствам, как ни странно, даже поощрялся. Впрочем, что ж тут странного!.. Ведь КГБ всегда был чем-то вроде рыцарского ордена, масонской ложи, члены которой могли претендовать на многое, неведомое для других сограждан… А критерии для «посвящения» определялись просто: полная лояльность к власти, инициативность и – само собой – отменный профессионализм.

Как профессионал Невский зарекомендовал себя сразу, да и пассивным, тупым исполнителем не был никогда. Что же касается лояльности, то тут, обладая несомненной актерской жилкой, он мог задурить голову кому угодно.

Родина нуждается в защите? Население страны сплошь состоит из пьяниц, дураков и тайных, но от этого особенно опасных недоброжелателей незыблемого строя? Очень может быть. Скорее даже так оно и есть. В стране, где все равны, особо нужно печься о покое и священной безопасности тех избранных, кто все же чуточку равнее… Это Невский понимал, поскольку по иронии судьбы сам оказался как бы приобщенным к этой категории людей. И был обязан до седьмого пота отрабатывать такую приобщенность…

И приятно вроде – и паскудно в то же время. Тут уж поневоле в чем угодно будешь находить отдушину и утешение, лишь бы крыша не поехала совсем… Он мог бы спиться, мог стать наркоманом, мог в конечном счете превратиться в убежденную злопамятную гниду, у которой не осталось ничего святого за душой, – такое на работе наблюдалось сплошь и рядом… Мог, удачно делая карьеру, окончательно утратить свое «Я», да бог сберег – направил на иное…

Целых девять лет он постигал премудрости восточных стилей боя и немало преуспел на этом поприще. Как утверждал его сокурсник, раньше времени лишившийся ума: «В человеке с Лубянки должно быть все прекрасно – и лампасы, и сноровка убивать одним щелчком». До позументов и больших лампасов Невский не дорос, тогда как в остальном…

Вот разве что курить не бросил, хоть и знал: искусство рукопашной схватки с этой напастью несовместимо. Ну да он в наставники не метил, утешаясь тем, что хватит для него и ремесла, а не высокого искусства.

Главным было несколько иное: понять и испытать на своей шкуре, что это такое – необыкновенное умение и вправду убивать одним щелчком…

Он даже не чурался выпивки в кругу друзей, которым в голову не приходило, кто он и чем занят. Полагали, и вполне резонно: если получает неплохой оклад, здоров, красив и диссертацию недавно защитил, то, значит, человек при деле, хорошо и с пользою сумел устроить свою жизнь, чего недурно пожелать и остальным.

Да, диссертация…

И тема-то нашлась не самая пустая: «К вопросу о психологическом обосновании вариативной восприимчивости руководителей среднего звена».

Название, естественно, дурацкое, но ежели копнуть по существу…

Высокое начальство тему утвердило без малейших проволочек – ведь оно давно уже избавилось от всевозможных комплексов означенного «среднего звена», которое теперь считало нужным контролировать особо, дабы умственная смута пресекалась сразу, на корню и лишь проверенные кадры шли со временем «наверх».

Защита, как положено, была закрытой, оппоненты отмечали новизну и актуальность диссертации, а после был банкет в кругу понятливых коллег. Короче, внешне – очень мило, скромно и со вкусом.

Верные друзья пытались даже Михаила обженить – неоднократно, но без всякого успеха.

Так он и остался для других в какой-то степени загадкой: вроде бы рубаха-парень, свой, как говорится, в доску, а вот все же – с заковыкой…

Что ж, секретные восточные единоборства очень пригодились. Они скрашивали нервные и зачастую удручающие будни и привносили в его жизнь то здравое разнообразие, которое не в силах были дать ни театр, ни кино, ни книги.

А в конечном счете взятое все вместе, это позволяло ему бодро и не без кокетства заявлять: «Ничто человеческое мне не чуждо». И такою «человечностью» он очень дорожил.

Новую попытку завязать с курением он предпринял много позже – через десять лет после того, как стал служить в лаборатории.

К тому моменту новые идеи поиссякли, и работа сделалась совсем рутинной. Даже докторская – дань ученому тщеславию и повод утвердиться лишний раз в глазах коллег и всяческих больших функционеров – как-то не высвечивала в обозримой перспективе.

Это понимало и начальство. Именно оно и предложило Невскому сменить немножко профиль и попробовать себя на телевидении – благо и эфир всегда нуждался в знающих, проверенных, толковых кадрах.

И вот здесь-то Невский наконец почувствовал себя в своей стихии.

Хотя «недреманное око Лубянки» продолжало пристально следить за каждым его шагом и за каждым его словом, все-таки, с формальной стороны, начальство как бы поменялось, и Невский поневоле это ощутил.

Поначалу осторожно, а затем все с большим увлечением и свойственной ему основательностью он начал разрабатывать познавательные программы по психологии, социологические передачи-диспуты и разные «круглые столы», куда приглашал нетривиально мыслящих специалистов и где сам частенько выступал в роли ведущего. Одновременно стал пописывать в газеты и журналы, и оказалось вдруг, что у него это недурно получается. Во всяком случае насчет того, как выглядит статья, ни у кого не возникало нареканий. Спорили по поводу идей, изрядно смелых и во многом непривычных, да по поводу иных пассажей, чересчур двусмысленных или, напротив, слишком откровенных. Впрочем, смелость эта, что, естественно, не принималось во внимание оппонентами, была, по сути, напускной и двадцать раз перепроверенной и утвержденной – там, наверху… Ему как человеку неофициально очень государственному дозволялось говорить такие вещи, за которые другой бы журналист или писатель тотчас поимел бы массу неприятностей. Зато почти немедленно за ним заглазно утвердилась репутация отчаянно отважного ведущего и публициста, едва ли не борца с режимом, знаменосца оппозиции…

Правда в отмеренных дозах – это та же неправда, только в иной упаковке. И зовется она очень просто: «деза».

А уж по этой части Невский был большой специалист.

Но он считал, что лучше так, чем вообще никак. Крупицы правды можно подобрать, соединить, и дело новых поколений социологов, историков, юристов – собранное вместе заново осмыслить, дать ему разумную оценку.

Грустно, разумеется, что современникам такое не дано.

Отчасти они сами виноваты, а отчасти – как бороться с хорошо отлаженной машиной государства?!

Тут ведь даже не известно, с чего надо начинать, где самый корень зла…

Вот потому-то Невский на рожон не лез, а просто выполнял свою работу, как психолог точно зная, где в умах начальства – вне зависимости от его масштаба – есть слабинка… Да, что-то ему дозволяли, а что-то, естественно, нет, но дозволяли то, что требовалось именно ему – в конкретной ситуации, в конкретный момент и в конкретных пределах, разумеется. Ибо он знал не только, как правду превратить в неправду, но и как в дезинформацию, дав в нужном месте скрытый ключ, вложить существенное содержание, которое впоследствии умелый, знающий исследователь сможет точно распознать. А дальше уж – его научные проблемы… И проблемы его совести.

Так или иначе, все у Невского пока шло хорошо. На взгляд сторонних наблюдателей – жизнь удалась.

А базой в этой жизни, сколь бы нелепо и смешно такое ни звучало, были три огромных «не».

Он не женился, не охладел к восточным боевым искусствам и не бросил навсегда курить.

Обретенная известность ничего, по сути, не переменила, разве что последние пять лет выкуривал он, словно и не замечая, две-три пачки в день… Причем – кубинских сигарет!

Теперь он вознамерился покончить хоть с последним «не». А там уж – как судьба распорядится… Да и место нынче подходящее: ведь санаторий же, сам бог велел!..

Немного поглядев на воду, он вернулся к главному корпусу и чинно обошел его по круговой аллее.

Кажется, я тут действительно неплохо отдохну, решил Невский, и ну их к черту, все эти московские дела, незавершенные визиты, нудные переговоры, телефонные звонки… Я нагуляюсь, накупаюсь, надышусь хорошим воздухом, позагораю, соблюду диету, отосплюсь – короче, почти месяц праведной и непорочной жизни.

Тут он вспомнил недавнюю поездку в автобусе, и вновь какая-то сладкая волна подкатила к груди.

Он испытал внезапно чувство странного, неизъяснимого удовлетворения, как будто и это отныне становилось неотъемлемой частью его отдыха, беспечного, бездельного, доброго, – вот, вот чего он ждал теперь от всех грядущих дней, неважно, солнечных или дождливых: они будут добрыми, как и этот день, который только начинался…