Фатальное колесо. Шестое чувство

Почти все персонажи романа являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или когда-либо жившими людьми случайно. Ключевое слово – почти.

Глава 1
Что такое осень? Это…

Ноябрь.

Хмарь, слякоть и депресняк.

Да уж… лучше и не придумаешь. В общем, не люблю я конец осени. Почему? Ну, во-первых, это… некрасиво. В смысле – холодно, для начала. К тому же и само название этого месяца звучит как-то промозгло: ноя-бырь. Брр… как мокрое и осклизлое чудовище из глубин сознания. Со всепроникающими щупальцами, само собой.

«Бырь»! Рыба моей мечты.

Вот сколько ни пытался найти хоть что-нибудь позитивное в ноябре – тщетно. Дно года: дождь, ветер, холодина. Плюс сопли, горло и кашель. «Унылая пора»… но очей почему-то не очаровывает: листвы уже нет, снега еще нет – даже если ты живешь в средней полосе, любишь кататься на лыжах и уже недели как две привез эти деревяшки из гаража. В квартиру, между прочим! Где и так не протолкнуться. Ну и чего? Мебельные колесики теперь к лыжам привинчивать? То, что белеет в полях, снегом назвать язык не поворачивается, да и совесть не позволяет: это скорее старый и обнаглевший иней, чем благородный снежный покров.

Но страсть по лыжам, отягощенная депрессионной составляющей заката года, – это пока еще в далеком будущем. Когда окажусь на дембеле и сдуру уеду жить не в родной Крым, а куда-нибудь… под Нижний Новгород. Э-эх! Какого-то годика перед пенсией не хватит до «Крымской весны». Родиться бы чуть позже! Обидно.

Но это потом.

В будущем. И… еще не факт, что в этом варианте реальности вообще понадобится «Крымская весна». Так сказать, для торжества здравого смысла и справедливости. Все исходники еще могут поменяться. И я даже не исключаю, что и не без моего участия. Возможно. Есть, знаете ли, косвенные предпосылки.

Пока же мне всего восемнадцать, и я, на свое счастье, все ж таки в Крыму!

Хоть и в ноябре. Пусть даже и тысяча девятьсот восемьдесят четвертого незабвенного года.

А еще я студент четвертого курса «мазутного» техникума. В том смысле, что… «мазуту» изучаю: судовые двигатели внутреннего сгорания и всякие прочие чумазые силовые установки, которые в прежней своей жизни уже изучал целых четыре года. Причем тут же, в этом самом технаре. Потому как живу в своей юности, в этом чудесном и распрекрасном советском мире, беспечном и беззаботном… второй раз. Да-да! Дубль-версия. Жизненный забег, что называется, пошел на второй круг – по фатальному кольцу необъяснимых явлений взбесившейся Природы.

Собственно, внешне, да и физиологически, я – подросток призывного возраста. Нескладный, худой и долговязый. А вот внутренне… по опыту или, если так можно выразиться, эмпирически, то бишь с учетом внутреннего содержания того самого многострадального сосуда, коим является мозг человеческий, – ихь бин мужчина пожилой и солидный. Военный пенсионер к тому же, на исходе шестого десятка. Так-то! Хотя, напомню, визуально – «юноша бледный со взором горящим». И как же тут этому «взору» не пригореть, коли у молодого парня в башке чудом оказались и память, и опыт, и самосознание взрослого человека. Сильно взрослого!

И даже не спрашивайте, как это произошло.

Сам без понятия. Кто бы знал?

Лично меня в известность не поставили. Сотворили немыслимое с ни в чем не повинным гражданином, и… разбирайся как хочешь. Катись, мол, колечко фатальное самостоятельно по рытвинам и ухабам советского реализма! Прыгай по кочкам марксистско-ленинских стереотипов да по виражам государственного мифотворчества. Глядишь, чего и полезного накатаешь на этом замысловатом маршруте. Благо и опыта теперь не занимать, да и шестое чувство обострено до безобразия. А как же иначе? В одной голове – и старый, и малый. Трудновообразимый симбиоз, о котором Тургенев со своими Базаровыми да Кирсановыми и мечтать не мог. Два в одном: «отцы», понимаешь, и «дети» в одном носителе. А ежели они, к примеру, передерутся в общей черепной коробке?

По крайней мере, ссорятся они часто…

Тем не менее относительно благополучно, но все же докатился я по этой крутой беговой дорожке аж до студента судостроительного техникума. Выпускного, божьей милостью, четвертого курса. Особо подчеркну – именно «студента», а не какого-нибудь беспонтового «учащегося», как норовят нас морально унизить некоторые малоделикатные преподы. Сами вы… «учителя»! Что, не нравится? Вот и мы тогда… вовсе и не учащиеся, а студенты! Это потому как минимум, что учеба в судостроительном проходит по напряженке, что называется, на грани реального экстрима. И ничуть не проще «вышки»!

Сами посудите – бо́льшую часть материала для курсовых работ ты добываешь самостоятельно, с болью отгоняя сладкие грезы об Интернете, который проклюнется первыми робкими сайтами лет эдак через десять. И то не в нашей стране. А сейчас – не успеешь что-то законспектировать, значит, потеряешь свое молодое цветущее здоровье в пыльных запасниках технической библиотеки. И не факт, что с трудом добытые знания удовлетворят капризного преподавателя: не любят они, понимаешь, когда их священные лекции прогуливают, независимо от степени «уважительности» причин – человеческий фактор, знаете ли! Начнется потом на экзамене: «не та структура материала», «не та подача знаний», «не тот принцип классификации механизма», или даже – «неверный подход к обоснованию технического решения конструктивной схемы с точки зрения передовой инженерной мысли (… барабанная дробь…) советского судостроения (!!!)».

Съели? Студиозусы. И здесь пролетарский подход в литературе!

И не только в ней…

Советская школа! Суровая и беспощадная, как… русский бунт. Зато «подача знаний» – хоть с лекции, хоть с библиотеки – впечатывается в многострадальную головушку на всю оставшуюся жизнь! Под кожу уходит, куда-то ближе к лимфоузлам. Потому что верхняя, так сказать, оперативная память организма забита уже под завязку. Хотя бы… правилами построения эпюр изгибающих моментов, где бы там ни произошло варварское защемление терпеливой и многострадальной опоры. Сдал сопромат – можешь жениться! Приступай к воспроизводству очередных сумасшедших специалистов для любимой социалистической страны.

А вы говорите – «учащиеся».

Сейчас уже так не учат, ЕГЭ вам в помощь: поставил крестик и забыл. В советском техникуме такое вряд ли прокатило бы!

Чего только стоит курсовая по машиностроительному черчению: проектирование судового двигателя внутреннего сгорания с графическим исполнением фронтального разреза оного в натуральную величину.

Повторюсь – «в натуральную величину». Судового двигателя внутреннего сгорания!

Вы слышите?

«В» – японского городового – «натуральную» – растудыть ее морским якорем – «ве-ли-чи-ну» – шатун-н-но-кривошипного впечатления ей по всему ватману! Да это, на секундочку, изографический шедевр в полтора человеческого роста! На двух нулевых форматах – для тех, кто понимает, о чем это я сейчас брежу. Посредством простенького карандашика. Лучше тверденького. Да при содействии школьной линеечки в тридцать сэмэ, той, что из дешевенькой пластмассы класса «пороховуха».

Плачь, Ван Гог. Рыдай, Эль Греко!

Ужо грядет изощреннейший «портрэт» железного монстра во всей его красе – от воздухозаборника на блоке цилиндров до самой распоследней шайбы Гровера! И ведь не судьба срисовать откуда-нибудь этот грустный натюрморт, распластав чудом добытую кальку на снятой оконной раме. Извольте сами все рассчитать, сударь. Иными словами – лично «изобресть» всю эту злобную железяку, да по заданным критериям. И чтоб «картина» была без помарочки! И толщина линий – ни на микрон в сторону. И шрифты желательно чтоб все по нормоконтролю, а это тот еще «зверь» – рискни только загнуть хвостик у какой-нибудь буквы «Д» не в ту сторону, куда положено: сразу же начнется – «не учил, не читал, не знаешь, не владеешь» и… пересдача в конце сессии! С новыми исходными.

О-о… страшный сон и мураши по коже. Размером с кулак.

А сдать эту боль нужно… в ноябре. (Рыба «бырь», помните? Та, что с щупальцами). Чтобы – вслушайтесь только в цинизм посыла – «освободить декабрь месяц для предварительных зачетов по более серьезным дисциплинам перед основной сессией в январе». Которая обещает состояться величиной аж в четыре полноценных экзамена и пять уже не предварительных, а самых что ни на есть настоящих, кусачих и смертоубийственных зачетов. Десятым номером – как раз та самая зубодробильная курсовая с чертежом дизелюхи. Которая якобы «полегче» всего остального будет.

Каково?

Беспросвет, хоть волком вой.

…Ненавижу ноябрь!

Впрочем… будучи рабом на технарских «галерах», ты этот месяц практически и не замечаешь. Ровно как и все остальное, что мешает напряженному учебному процессу – девчонок, музыку, пьянки-гулянки, для которых ты давеча уже отметил свое восемнадцатилетие и даже получил годовую отсрочку от армии.

Точно! Меня же как раз в ноябре и призовут… через год.

О, ноябрь! А что еще от тебя хорошего ожидать? Братец ты наш, одиннадцатый. «Блохин»^[1] года. Даже с армией, и то накосячил. Ждут меня где-то на армейских складах мои первые кирзачи! Пылятся, скучают. Ну… ладно, поскучайте еще годик.

– Сколько-сколько у тебя лошадей? Триста? – Вовка Микоян, вытянув шею, оценивал мои техусловия, что выдала чертежница. – Тебе повезло, друг. Знаю, где можно готовый чертеж содрать.

Мы всей группой сидим в чертильне, как шаловливое студенчество окрестило кабинет черчения, и получаем персональные приговоры – исходники для курсовой по дизелям. Можно сказать, программу развлекательных мероприятий на весь пресловутый ноябрь. Чертильня у нас на третьем этаже и окнами выходит на причал рейсовых катеров, что челноками бегают на Северную сторону и обратно.

Я, если честно, загляделся на них.

Море – восхитительно мрачное! Роковое: стылое, свинцовое, ультрадепрессионное. Как судьбинушка моя студенческая. Тучи над водой – еще мрачнее моря. Нависают над волнами, что Дамоклов меч над фаворитом тирана! Того и гляди рухнут на ни в чем не повинные кораблики, что скучают на рейде.

Под нашими технарскими окнами, ежели направо и наискосок, – виднеется брусчатка площади Нахимова и Графская пристань. Сердце города. Даже… душа, наверное. Хоть что-то в этом унылом ноябрьском мире греет и радует – красоты наши местные! Когда особо тошно – можно, взгрустнув, поглазеть на достопримечательности, за которыми иные туристы едут сюда за тридевять земель.

Ясно вам, туристы? Вы едете, а я тут живу! И учусь… в любимом техникуме. Боже, кого я обманываю?

– Нереально, – в сердцах отмахнулся я от Вовки, закончив любоваться колоннадой парадного прохода и остатками листьев на платане у причальных касс, – чертилка свое дело знает. Неоткуда содрать. Все каналы контрабанды давно перекрыты, и все совпадения чуду подобны.

Если кабинет – чертильня, понятно, как мы называем ее хозяйку.

– Твое дело, – флегматично сказал Вовка. – Я просто видел этот двигун. Своими глазами.

– В смысле двигун… Чертеж?

– Нет, блин. Автопортрет! Работы Айвазовского. Конечно, чертеж!

– Где, Вовка? Душу продам!

– Обойдусь без твоей продажной души. А видел – в Камышах. На «Югрыбе». Я там на практике ерундой страдал, в архиве. И движок этот даже описывал в отчете – ровно три сотни кобыл. Габарит у него до метра в ширину. Так же у тебя в задании?

Я зашуршал калькой.

– Ну. Верно!

– Четырехтактный, обороты полторы тысячи…

– Правильно! О боже…

– Вот видишь. Везет же… людям. И не надо тебе ничего изобретать, метнешься в архив, стащишь чертеж – и готово. Кстати, филиал архива есть тут, неподалеку. В центре почти. А вот у меня, смотри, – он перебросил на мой стол подшивку техзадания, – какая-то мелкашка. Дырчик! «Мал клоп, да вонюч». Это, скорей всего, для бота спасательного движок. Их только у военных искать… да кто ж там мне чего даст?

– Сама-сама-сама, Верунчик, лапушка! Самообслуживание.

– Сам ты… Верунчик.

– Лови!

Я, не заглядывая внутрь, метнул Вовке на доску его толстенный фолиант, где пошагово был расписан весь алгоритм рождения железного монстра – пытка на внимательность. И усидчивость. Попробуй профукать хоть один расчетный коэффициент, коим имя легион, и все труды прахом! Куда проще содрать, если чудом найден готовый прототип. Останется только отдельные параметры в пояснительной записке просчитать в обратную сторону – от результата к вилкам погрешности, где ты, якобы совершенно непреднамеренно, и выбрал нужную цифру. Короче… тоже геморрой, но не наружу, а вовнутрь, что на порядок безболезненней. Кто-то, наверное, содрогнулся…

Ну а Вовка – человечище!

– Я тебе помогу с цифрами, – заявил я великодушно. – У меня сейчас голова – что компьютер!.. В смысле… ЭВМ.

– Скажешь тоже. Нет… покажешь лучше.

– Чего покажу?

– Куда перфокарты засовываешь! Гы-гы-гы!

– Оборжаться.

– Ой, не могу! Повернись, ширинки сзади нет?

Очень смешно.

Хотя… прав Вовчик, подловил хвастуна. А так ему и надо! Голова у него как ЭВМ… это ведь все моя молодая половина отжигает! Пока старикан ворочает в голове свои мудро́ты, юность как ляпнет, так ляпнет чего-нибудь отпадное. Глаз да глаз нужен за этим отморозком. Как же все-таки тяжко уживаться двоим в одном сознании!

И тут же:

– А хочешь, песню новую покажу? – Это вырвалось у меня практически неконтролируемо. – Обалдеешь от темы!

Ну что ты с этим молодняком делать будешь? Неадекват.

– Какую песню? – Вовка явно заинтересовался.

По крайней мере, ржать перестал. Музыка – наше все!

– Группы «Воскресенье». Неизданную!

– Как так?

– Вот так. «Не торопясь упасть» называется. Реально офигеешь!

Не только неизданную, но даже и не написанную… пока. Ох уж эта хвастливая и болтливая молодость! Спалить нас хочешь?

– Мы ж до каникул не играем, – хмуро напомнил мне Вовка, – договорились же.

– Да-да, точно. Это я на радостях. Тогда после сессии покажу. И с аккордами, и с готовым рисунком на басе.

Вовка – басист в нашей группе. Должен заинтересоваться. Что касается меня, то в зоне моей ответственности – соло-гитара. Барабанит и поет в нашей «банде» – Андрюха Лысенко с параллельного курса. Человек-оркестр. Уникум. «Ритмует» Ромик Некрасов. Вон он – сидит за нашими спинами и с тоской рассматривает ноябрьское небо за окном. Прям как я только что. Ромка – известный «лажомет» и мальчик для битья в музыкальном плане. Зато девочкам нравится. Им вообще без разницы – кто и как играет. «Главное, чтобы костюмчик сидел». На Ромке все сидит как на топ-модели. А с гитарой в руках он вообще – бог эллинский. Лицо фирмы!

– Кто ж тебе рисунок-то на басе показал? – ревниво бурчит Вовка, царапая что-то шариковой ручкой на отполированной древесине чертежной доски. – Леша Романов? Или Маргулис? Лично.

– Тебя чертилка убьет, – не стал я вдаваться в полемику. – Чего ты там пачкаешь?

– Макаревича рисую. Похож?

Теперь я тяну шею в сторону Вовкиного стола.

Вовкин «Макаревич» вызывающе похож… на Вовку. Ну и чуть-чуть на Кутикова.

Легкая путаница происходит из-за того, что отечественная пресса в этом времени нас трагически мало балует публикациями о кумирах андеграунда. А на вырезке из какого-то журнала, что Вовка преданно таскает в кармане у сердца, состав группы «Машина времени» не сфотографирован, а… нарисован. Причем очень вольно и приблизительно. У нас чуть до драки не дошло – кто тут Макаревич. Известно кто – тот, кто больше похож на Вовку. Чувак с волосами до плеч и роскошными усами.

Вот сейчас Вовка и рисует Кутикова где ни попадя, искренне считая его Макаревичем. Кстати, сей «портрет» очень легко воспроизводится – очки-капельки, усы и битловская прическа с прямым пробором. Как у Вовки.

Ох, грядут еще разочарования у моего друга!

– Прикрой мазню свою, – прошипел я сквозь зубы. – Чертилка идет.

На пол с грохотом полетело Вовкино техзадание. Басист-истеричка!

– У тебя все в порядке, Микоян?

– Э-э… что вы говорите, Рит-Санна?

Вовка лихорадочно пытается ногой нащупать подшивку на полу, не отрывая локтя от своего «произведения» во славу любимого музыканта.

Нет. Не дотянется. Растяжки не хватит.

Я вздохнул, спрыгнул с табурета-вертушки и поднял папку.

– Держи! – хлопнул техзаданием по столешнице. – У него шок, Маргарита Александровна. Трудное сочетание исходных данных. Видите? Лихорадит человека.

– А у тебя, Караваев, ничего не лихорадит?

– У меня – ничего. Я старше… на полгода. И выдержаннее.

«На полгода». Смешно. Вообще-то на полвека. Без малого…

– Понятно. Это хорошо, что выдержаннее. Значит, спокойно отнесешься к тому, что нужно помочь Егорочкину.

– Чем это?

– У вас одно задание на двоих.

– А… почему?

– Потому что Саша болел и кое-что пропустил. А ты ему поможешь разобраться.

Невиданно! Нашего брата-студента жалеют?..

– Ну-у… В принципе я не против.

– Я знала, что не откажешь.

Ага, попробовал бы только.

Чертилка величаво вернулась на свою кафедру, около которой шумно колготилась стайка под названием «а мне вот тут непонятно». А ко мне, улыбаясь и вихлясто пританцовывая, направился мой нечаянный напарник.

Егорочкин. Саня. Кличка – План.

«План» – потому что чувак рьяно косит под матерого наркомана. До смешного. Думаю, травку он действительно когда-то пробовал, вот и возомнил о себе невесть что. Вообще, в нашей среде всех наркоманов считают… дебилами. Только конченый идиот станет гробить свое молодое здоровье в перспективе непонятного и не совсем оправданного кайфа. Вот бухнуть – это круто. О! Пардон, не «круто» – «ништяк»! «Круто» в этом времени не говорят, разве что… да никто пока не говорит! Я вот только иногда, ловя при этом на себе недоуменные взгляды.

Так вот, «трава» – это не «ништяк». Не говоря уже о «ге́рыче». Это тупо и по-крестьянски. Это… голимо. Лажово, бермудно. Или… что прокатывает во все времена – фигово.

Разумеется, все мы о наркоте чего-то там знаем. «Чего-нибудь и как-нибудь». В частности, благодаря таким вот экземплярам, как Саня План. Они, можно сказать, этакие «популяризаторы зла». Но их беда в том, что серьезно это популяризаторство никто не воспринимает. Так… считают за пустой треп городских сумасшедших. Точнее… деревенских. Психов.

– Ну че, малыши? Мазнем ганджой по бумаге?

Санька чуть выше меня, худощав и белобрыс. Осанку держит по-взрослому, чуть иногда содрогаясь при артикуляции особо выразительных, по его мнению, словечек. Вот так: «Риса-а-а-нём!» и… короткая судорога по позвоночнику на последнем слоге. Ему кажется, что так он выглядит «блатняком». А вообще он веселый и смешной. И часто забывает, что нужно быть «наркошей» и «зэчарой». Тогда он выглядит обыкновенным парнем из южного приморского городка.

– Саш, а что такое «ганджа»?

Я – сама заинтересованность.

К тому, что после двадцати лет службы в стройбате могу лекции читать о наркосодержащих веществах и особенностях околонаркотического сленга.

– Мальки-и! – План снисходительно хлопает меня по плечу. – Лучше вам этого не знать.

– Ну, пожа-а-алстя, – не удержался я от вызывающего кривляния. – Ну, дя-а-аденька. Ну, расскажи!

Опять молодой в голове беспредельничает.

– Перебьешься, – нахмурился Сашка, смутно ощущая мою неискренность. – Хватит тебе и… одеколона.

– Ну и ладно, – быстро согласился я, перестав кривляться. – Тут тебе передать просили.

Двинул ему по столу техзадание.

Справа через проход многозначительно хохотнул Вовчик, продолжая разрисовывать усы своему кумиру. План чуть заметно поежился. Ковырнул обложку указательным пальцем.

– Тут это… болел я. Типа… ломка у меня была.

Ага. Надо думать – целый месяц его ломало. От «травы», скорей всего. Причем в пульмонологическом отделении горбольницы, где лечат воспаление легких. Я вообще-то – староста группы, на секундочку. Чувак информированный.

– Да-да. Понимаю. Ремиссия?

– Чего?

– Говорю, завязал дозняк в каличной? Или вообще соскочил?

– Ага, сейчас! Обломятся.

Я вздохнул.

– Саш, ты бы поберег себя. Побухай, что ли, для разнообразия.

Опять Вовкино хмыканье.

– Дети пусть бухают! Печень сажать…

Эпичненько прозвучало. Хоть в «статус» ставь!

– Ладно. Я понял.

Вновь придвинул к себе чертежный фолиант. Открыл и кулаком от души затер загиб обложки.

– Значится, делаем так, Саша. Я работаю цифровую часть. Верх погрешностей – себе, низ – тебе…

– Почему это тебе верх?

Ожидаемо.

– Ладно. Тебе верх.

«Верх погрешностей» – значит, чертеж по размерам будет чуть крупнее. Чистая арифметика с геометрией. План сам выбрал свою судьбу, я лишь коварно расставил капканы.

– То-то же.

– То есть числа значений гоню в два столбика, тебе и мне. Ты только в свою поясниловку тупо вставляешь циферки.

– А объяснить?

– Бог подаст.

– Ладно.

Можно подумать, нужны ему мои объяснения.

– А чертеж?

Я расплылся в улыбке.

– Правильный вопрос, Саша. А по поводу чертежа у меня есть… план!

– Ха! План для Плана.

– Ага. Каламбурчик. Тоже обратил внимание? Миру – мир, войне – война!

– Что за план? – нахмурился Сашка, кожей чувствуя, что его снова троллят.

– Обсудим после. Сейчас берешь эту книжищу, под шумок линяешь из аудитории и дуешь в библиотеку. Выгребай все, что найдешь по перечню. Пока толпа здесь дурные вопросы задает – затариваешься технической макулатурой по полной. Понял?

Просто помню по прежней жизни, какая битва сейчас начнется под стеллажами в библиотеке.

– Ага!

– Стой! С особой страстью и фанатизмом выгребай «самиздат» – брошюрки, подшивки, старые курсовые. Там самая соль. «Соль земли»!

– Откуда ты все это знаешь?

– От… нарковерблюда. Двигай давай. Чертилка, гляди – в подсобку зашла. Пошел!

Саньку сдуло.

И от него, значит, польза будет. Шерсти клок. Правильное применение можно найти к любому, пусть даже и к такому сильно никчемному организму, как Саша План.

А мы пока поразмыслим, как диверсионной группе проникнуть на «Югрыбу».

Задачка!