Мария Степанова. Предисловие
Под этой обложкой – все и сразу – живут три книги стихов очень разных и очень любимых мною авторов – Арсения Ровинского, Федора Сваровского и Леонида Шваба; но говорить я буду о том, что у этих стихов общего. В конце концов, их прекрасную разность читатель сможет оценить сам.
Во-первых, мне кажется, что эти тексты разными словами и способами описывают одну, единую реальность – притом эта реальность существует под некоторым углом к, скажем так, общепринятой: нашей. Угол совсем небольшой, и о его присутствии можно догадаться лишь по легкому головокружению.
Во-вторых, уже через несколько шагов приходится усомниться в том, что именно нашу реальность следует принимать за точку отсчета – то, что происходит в этих стихах, парадоксальным образом имеет больше отношения к настоящему, правильному порядку вещей, чем события нашего сегодня и языки, способные их описать.
В-третьих, эта новая реальность почти не стеснена законами физики – зато имеет прямое отношение к тому, что Бродский для краткости называл метафизикой. Эти стихи пишутся в присутствии вертикали (более властной, чем знакомые нам), в ведении добра и зла, и более того – со стороны (или на стороне) добра. А это большая редкость и еще бóльшая радость. Но лучше всего то, что плотную метафизическую подкладку этих стихов можно не заметить – и не замечать сколько душе угодно. Просто читать себе и читать, получать удовольствие.
Возможно, дело в том, что эти (смешные, легкие, неожиданные, удивительные и удивляющие) стихи написаны очень всерьез – в полном сознании силы собственной тяжести. Там, где они написаны, наверняка слышали о Смерти Автора – но твердо знают, что за любой смертью следует воскресение – даже если речь идет всего лишь о буквах, расставленных в правильном порядке.
Мария Степанова
Ровинский
«она вошла и сказала степану…»
она вошла и сказала степану
степан это надо не для меня
но для пения надобно дай от опеля ключ степан
потому что верхнее ля сказала терпение
навсегда степан эти вольты сопротивления
эта опель чёрный опель во всём виноват земля
тополя стены степан весь этот вопель
«апельсины: маленьких штучек семь…»
апельсины: маленьких штучек семь
черешни 400 грамм завесьте взвесьте
и вот представьте пустили по проводам вместо тока
причём действительно клешни действительно режут
напополам
ну что бы делали вы на их месте
поможет только напалм но где же его возьмёшь
вставай дежурный по комнате что же ты не встаёшь
«Гавриил Степанович встал и покачнулся…»
Гавриил Степанович встал и покачнулся
не ожидал от тебя Ираклий мне казалось мы были
друзьями
помнишь вашу квартиру на Леселидзе превратили
в фотолабораторию
ты забыл Ираклий кто помогал тебе все эти годы
у кого ты одалживал деньги на поездки в Луганск
и Великие Луки
славу как бублик тебе подносил я в тёплых ладонях
теперь из-за двух сожжённых киосков подводишь меня
под статью
«кинжал мне одолжили иноверцы…»
кинжал мне одолжили иноверцы
зане любые открывал я дверцы
солёных дев мадерой угощал
на белой стрекозе летал в Форосе
теперь вокруг Савёловский вокзал
в долине дикой средь медведь и скал
под снегом я фиалку отыскал
«по именам людей которых нет…»
по именам людей которых нет
по их немногочисленным заявкам
мы посылаем пламенный привет
летучею ракетой-томагавком
нам с высоты доступен каждый злак
и ваши отвратительные слёзы
вы слушаете радио «Маяк»
«это други песня лебединая исполняется лишь раз…»
это други песня лебединая исполняется лишь раз
завещаю Ростов славянам взамен Стамбула
неделимый огонь драгоценный газ
и последний залп почётного караула
пьяный лекарь припрётся откроет беззубый рот
зимний воздух в трубочку соберёт
и тихонько любимого гоголя заиграет
«вах, как они провожают…»
вах, как они провожают —
они провожают как
навсегда
невесомые, неземные
бабочки, разношёрстные странницы,
все они ненормальные, даже капустницы,
где хоровод водить им без разницы
«последний тренер умрёт…»
последний тренер умрёт
последний кто знает эту игру и кто хорошо с детьми
и скажут – «давай, Резо!»
как облака провожают небесную значит тучку
быстренько но и с достоинством под первой и третьей
росой прорастаем
вдох и немедленный выдох
какие же вы неумёхи
«Там, за горами, за реками, есть…»
Там, за горами, за реками, есть —
должны быть – равнины, степь,
далее Лодзь, Европа,
в океане движутся айсберги, пароходы.
Слышал, что всё это шар и что
можно вернуться. Здесь
начинается ночь. Говорит Кавказ.
«никого не видно и практически ничего не видно…»
никого не видно и практически ничего не видно
ни земли ни неба и это вдвойне обидно
здания превращаются в классические окурки
но хуже всего эти звуки – пила, юла
пепел падает с неба и детвора
выбегает на улицы в пёстрых куртках
и кричит по-арабски ялла ялла
«чего же ты хочешь чего хочу…»
чего же ты хочешь чего хочу
по флотским простым делам
домой говорит лечу
легчайший зависший над головой
дымок довоенных стран
когда барабанщик выходит косой
и бьёт не в тот барабан
«вчера смотрели кино сегодня с утра…»
вчера смотрели кино сегодня с утра
на горячих камнях хорошо
лежишь сам себе мавзолей курган видишь что
было трещиной на скале никакая не
трещина вон часть лица волосы голова вот
переносица наконец очень плавно нажимаешь
курок
«жаль что нельзя повторяться а то бы он повторял…»
жаль что нельзя повторяться а то бы он повторял
небольшая деревня лежащая между скал
еле-еле слышится смех ребёнка
место вроде знакомое место вроде
прочих весёлых мест где он уже побывал
и скворец задержавшийся на свободе
по привычке поёт чего нет в природе
«кто любит ножки любит ручки…»
кто любит ножки любит ручки
а также родину грибы
гробы родные плавуны
ночное пение лангуста
всё замечает видит вот
здесь были сад и огород
красивые теперь здесь пусто
«извольте видеть – кружевной платок…»
извольте видеть – кружевной платок
в крови, но партизаны не сдаются
возможно что-то можно изменить
возможно есть возможность увернуться
то встретятся то снова разойдутся
но если специально попросить
они могли бы даже улыбнуться
«очнулся мужик и увидел как всё изменилось…»
очнулся мужик и увидел как всё изменилось
обыкновенно стоял сразу за речкою бор где огромные
сосны гудели
зяблики-детки отцу подносили гранёный и мутный
на диво
далее вниз за плотиной был плёс
золотых голавлей с пацанами ловили всего не
припомнишь
вот ведь когда пригодится что грамоте не обучался
да где ж это батюшки всё
«вот говорят „поезда“ а куда нам спешить поездами…»
вот говорят «поезда» а куда нам спешить поездами
в лучший карман уберут и увозят на дембель гулять
не пора ли и нам распрощаться
лётчик о чём тебе небо свистит улетая
качнёмся бесценным смычком станут и нас привечать
пыль собралась на гашетке сотри эту пыль а под нами
город как воин лежит себя разрешивший убить
«кто хочет может это знать а я не буду знать…»
кто хочет может это знать а я не буду знать
как знает таня букву ять и ваня букву ять
зольдаттен должен умирать красиво умирать
победа тем кто победил хорошим пацанам
они не станут нас удить мозги не станут нам
займётся ветер их лечить любимый с детства газ
кто хочет может подождать а я скажу сейчас
«истлели во что превратились старинные вязы деревья…»
истлели во что превратились старинные вязы деревья
совсем как растения мрут если холодно в комнате нужно
держать
только бабочки мушки бессмертны пчела паучки
дрозофилы
нетерпеливый иду через лес золотистую воду хлебать
вовремя спал я
увидел весёлые сны и проснулся тяжёлой монетой
в воздух подбрось и готова опять в оборот
«друг мой узбек Пахлавон когда мы служили во флоте…»
друг мой узбек Пахлавон когда мы служили во флоте
так говорил иногда вот говорил например
двое матросов представь вместе выходят на берег
встретят красавиц бывалых в утехах весь день проведут
а потом золотая пучина и поросль льда и бугульма
впереди!
вот как великий Хафиз всё о том же писал незабвенно
ворон клюёт анашу что вдоль роз твоих я посадил
«в старом грузовике путешествуя по…»
в старом грузовике путешествуя по
Италии слушать радио например Масканьи
«Сельская честь»
смотреть в зеркальце заднего вида тот
кто искал это место нашёл это место здесь
сан бенедетто дель тронто что-нибудь в этом роде
в поворотном ряду шестисотый со джипом столкнулись
и вот
медленно вылезают