Оправдание капитализма в западноевропейской философии (от Декарта до Маха)

Посвящается А. М.^[1]

«Das Geschäft hat sein eigenes Leben. Der Jnhaber oder Prinzipal ist häufig und mitunter nicht einmal das, nur der Kopf oder die Seele des geschäfts. Das Geschäft hat seinen eigenen Charakter und Gang…»

Endemann: Das deutsche Sandeisrecht, I.

«Das Geschäft ist keine geschlossene Einheit, sondern während der Dauer des Gewerbebetriebes einer beständigen Veriinelerung durch Ab-und Zugang einzelner Bestandteile unterworfen».

Behrend: Lehrbuch des Handelsrechtes.

В интеллигентских кругах установилось традиционное отношение к философии: на последнюю смотрят, как на своего рода Privatsache, как на нечто такое, что составляет область индивидуального благоусмотрения, индивидуальных оценок, индивидуального творчества. Утверждают, что расхождение, даже самое коренное, в философских вопросах, отнюдь не должно свидетельствовать о наличности социальных разногласий. Философские идеи представляются слишком мало и слишком слабо связанными с какой бы то ни было классовой подпочвой. И защита определенной классовой позиции не обуславливает поэтому, согласно общераспространенному взгляду, симпатий к определенной философской школе. Напротив, в данном случае, допускается широкая свобода выбора.

Того же взгляда придерживаются весьма и весьма многие марксисты. Они убеждены, что в рядах пролетарского авангарда допустимо пестрое разнообразие философских воззрений, что не имеет большого значения, исповедуют ли идеологи пролетариата материализм или энергетику, неокантианство или махизм. Предполагается, что философия – вещь очень невинная. Пусть та или иная философская система сложилась в лоне буржуазии: из этого не следует, что надо относиться к ней отрицательно, видеть в ней оружие, выкованное против рабочего класса. Нет! поднимаясь на высоты отвлеченной мысли, представители буржуазии становятся очень далеки от всего материального, почти, а зачастую совсем, забывают о своих классовых интересах. Если же это верно, то, говорят нам, можно и должно использовать означенные плоды буржуазного творчества, использовать наиболее полно и широко; само собою, разумеется, при этом нужно выполнить некоторую критическую работу, очистить систему от буржуазного налета: задача, не требующая много времени и усилий, ибо элементы, которые приходится удалять, имеются в незначительных дозах.

Придерживаться изложенного взгляда значит впадать в наивную, прискорбнейшую ошибку. Философия не составляет счастливого исключения: на умозрительных «высотах» буржуазия остается, верна себе. Она говорит не о чем ином, как о своих ближайших, классовых выгодах и стремлениях, но говорит очень своеобразным, трудно понимаемым языком. Все без остатка философские термины, с которыми она оперирует, все эти «понятия», «идеи», «воззрения», «представления», «чувства», все эти «абсолюты», «вещи в себе», «ноумены», «феномены», «субстанции», «модусы», «атрибуты», «субъекты», «объекты», все эти «духи», «материальные элементы», «силы», «энергии» служат ей для обозначения общественных классов, групп, ячеек и их взаимоотношений. Имея дело с философской системой того или другого буржуазного мыслителя, мы имеем дело с картиной классового строения общества, нарисованной с помощью условных знаков и воспроизводящей социальное profession de foi известной группы.

Вопрос поэтому должен быть поставлен решительно.

Не к переделке деталей на подобного рода картинах должна свестись задача философии марксизма. Нельзя принимать эти картины за нечто такое, что можно было бы утилизировать и согласовать с пролетарским мировоззрением. Это значило бы впадать в оппортунизм, пытаться сочетать несочетаемое. Задача философа марксизма, на наш взгляд, совершенно иная. Требуется, прежде чем заняться философскими построениями, произвести переоценку философских понятий и систем, отправляясь от выше намеченной нами точки зрения.

К сожалению, приходится признать, что в данном отношении сделано очень мало. Между тем, первый, блестящий опыт подобной переоценки имеет место еще несколько лет тому назад. Статья тов. А. Богданова^[2] «Авторитарное мышление»^[3] открывает, несомненно, новую эру в истории философии: после появления этой статьи, спекулятивная философия потеряла право оперировать со своими двумя основными понятиями «духа» и «тела»; было установлено, что последние сложились на фоне авторитарных отношений, и антитеза между ними отразила социальную антитезу – антитезу организующих верхов и исполнительских низов. С изумительной последовательностью буржуазная критика замалчивала работу русского марксиста…

Сейчас мы переживаем период реакции, как всегда и как везде, усиленным тяготением к умозрительным высотам. Правда, наша буржуазия уже с давних пор одержима такого рода тяготением. Не в пример английской буржуазии XVII в. или французской – XVIII в., выступавших в эпохи революции под знаменем материализма, российское «третье сословие», в дни, когда развертывалось революционное движение, увлекалось «проблемами идеализма» и идеалистической «культуры». Но теперь, вместе с ним, увлечению философией отдаются самые широкие слои интеллигенции, не исключая и таких, которые выделяли и продолжают еще выделять из своей среды защитников пролетарских интересов. Этим «философское развитие нации» не ограничивается: в самом пролетариате начинают раздаваться отдельные голоса, выражающие симпатии философским веяниям. Буржуазия спешит прийти на помощь новым «духовным запросам» и наводняет книжный рынок «руководствами», долженствующими облегчить процесс познания «общечеловеческих», «абсолютных», «вечных» «истин».

При таких условиях социально-генетический анализ философских понятий и систем является не только желательным, но прямо-таки необходимым. Задача из весьма и весьма нелегких и сложных. Тем более, что начинать исследование приходится с первых страниц летописи новой философии. Современные модные системы, например неокантианство или махизм, исходят из предпосылок, выдвинутых еще классиками умозрительного мышления^[4]. И социальная оценка воззрений этих классиков поможет лучше и отчетливее выяснит социальный облик новейших представителей философский литературы. Последние выражают взгляды буржуазии, воспитанной в обстановке, которую создала высоко развитая в техническом отношении новая фабрика. «Классики» истолковывали мировоззрение буржуазии мануфактурного периода. Между организацией новой фабрики и организацией мануфактуры существуют некоторые черты сходства. Отсюда, как мы увидим впоследствии, – воскрешение некоторых принципов, провозглашенных мануфактурной философией, – воскрешение, происходящее на наших глазах.

Довольно почтенная старина представляет, таким образом, большой непосредственный интерес для современности. И работа, посвященная критике понятий и систем буржуазной философии, необходимо получает форму исторического исследования.

Такой именно формой воспользовались мы, задавшись целью выяснить некоторые звенья, связующие умозрительные «высоты» с материальными «низами». При этом мы должны заметить следующее.

Наш очерк предназначается не для ограниченного круга специалистов. Изучение философии перестало, как мы указали выше, быть монополией немногих. К философии обнаруживает интерес демос, споры о ней ведутся далеко за порогом кабинетов присяжных ученых, буржуазных салонов и академических аудиторий. Мы имеем в виду более широкие круги читающей и мыслящей публики. И в соответствии с этим наше изложение носит несколько элементарный характер. Мы берем лишь основные моменты истории философии, лишь наиболее яркие примеры, а при рассмотрении отдельных систем останавливаемся на их общих предпосылках, избегая деталей, которые, несомненно, очень интересны, но в очерках, подобных нашему, играют роль излишнего балласта. К тому же, защищаемая нами точка зрения для многих может показаться не совсем обычной и, нам кажется, она может быть легче усвоена, если будет иллюстрирована не громоздкими, а экономно подобранным материалом, дающей, хотя и общее, но зато более отчетливое представление о ней.

I
Организующие и организуемые «начала»

Вождь-организатор и рядовой общинник-исполнитель его приказаний – такова первая социальная антитеза, которую знает история. В начале она сводилась к простой противоположности ролей. С течением времени она стала знаменовать нечто большее. Явилось экономическое неравенство: организаторы постепенно превратились в собственников орудия производства^[5], принадлежавших некогда обществу. И параллельно с этим, как отзвук совершающегося общественного расслоения, складывалось понятие о духовном и телесном началах, противостоящих друг другу.

Производственные отношения «авторитарного» общества продиктовали «определенный способ представления фактов, определенный тип их соединения в психике, такой, какой выражается в непрерывной связи идеи акта организаторского с идеей акта исполнительского»^[6]. Этот способ представления становится всеобщим. Первобытный дикарь всюду начинает усматривать проявление организаторской воли. Он видит ее во внешних предметах: вещам приписывается «душа». Точно также «одухотворяется» и тело. «В силу стремления представить все в одних и тех же формах, происходит медленное разложение человека на организатора и исполнителя, на активное и пассивное начало; исполнитель доступен внешним чувствам – это физиологический организм, тело; организатор им недоступен, он предполагается внутри тела; это – духовная личность» (ibid).

Выяснить шаг за шагом развитие понятия о «духе» – тема интересная, но мы не можем здесь ею заняться. Ограничимся немногими указаниями общего характера^[7]. Процесс развития названного понятия был процессом его последовательного абстрагирования. Первоначально каждый отдельный предмет, каждое отдельное животное, каждая отдельная часть тела имели своих особых духов. Постепенно число духов сокращается. Видовые понятия уступают место родовым. Если раньше существовали, напр., духи отдельных пород деревьев, то теперь возникает понятие о духе дерева вообще. Это объясняется поступательным развитием техники и связанным с ним дальнейшим обособлением организаторов от организуемых. Первобытные орудия производства, в силу своего несовершенства, требовали специальных приемов и специальной ловкости при обработке с их помощью различных материалов, при добывании различных плодов, при охоте за различными животными. Усовершенствование орудий влечет за собой нивелировку трудовых процессов. Прежде сбор плодов с одного дерева и сбор плодов с другого дерева, охота за одним животным и охота за другим животным представлялись операциями, не допускавшими сравнения друг с другом. Соответственно с этим чем-то глубоко отличным считались функции организаторов при выполнении названных предприятий. И эти функции поручались различным лицам. Вот почему порода дерева или животного, к которым имел отношение организатор, индивидуализировалась, получала индивидуальный «дух». Усовершенствование орудий, нивелируя трудовые операции, вместе с тем упрощало задачи руководства производственной деятельностью общества. Организаторские функции постепенно централизовались. Отсюда – появление родовых понятий. Понятие о духе приобретает все более и более отвлеченный характер.

При дальнейшем увеличении расстояния между организаторами и организуемыми мы встречаемся с еще более решительным противопоставлением «духа» и «тела».

Централизация организаторских функций не знаменует собой замены многих организаторов одним. Нет, она говорит лишь о торжестве одного или немногих над многими. Часть организаторов попадает в подчиненное положение. Образуется пирамида, число ярусов которой последовательно растет. Главные организаторы стоят на недосягаемой высоте. Старые «индивидуальные» духи, как никак, входили в близкое соприкосновение с «телесным» миром, постоянно и всюду проявляя себя. Теперь непосредственно сносится с названным миром лишь категория «низших» духов, лишенных почти всякой самостоятельности. Главные же организаторы, дирижирующие теперь производственной деятельностью общества не иначе, как через длинный ряд посредствующих звеньев, слишком далеки от всего «низменного», «материального». Они теперь – чистая духовная субстанция.

Когда в истории греческой философии был поставлен знаменитый вопрос: как возможно, чтобы из чистой, неизменной, нематериальной субстанции вытекало многообразие преходящих явлений материального мира? в каком отношении «бытие» находится к «становлению»?» – это не было, вопреки уверениям всевозможных историографов философии, высшим полетом благородной человеческой мысли, наибескорыстнейшим усилием, направленным к тому, чтобы разгадать величайшую тайну мироздания, и тем на вечные времена осчастливить род человеческий. Дело обстояло куда проще! Подобная постановка вопроса говорила ни о чем ином, как о том, что в греческих городах процесс общественного расслоения зашел далеко, что пропасть между социальными «верхами» и «низами» сделалась более глубокой и старая идеология организаторов, отвечавшая менее дифференцированным общественным отношением, потеряла свое право на существование. Прежде, при всем различии субстанции и мира явления, непосредственная связь между ними не возбуждала сомнений. Теперь наличность этой связи отрицается. Субстанция и мир явлений объявляются несоизмеримыми величинами, сношение между ними возможно лишь через ряд промежуточных звеньев. Или, выражаясь более философским языком, их взаимоотношения мы не можем установить ни с помощью чувств, ни с помощью обычного мышления: для этого требуется содействие какой-нибудь осой «идеи», особой интуиции.