Время теряет смысл, когда его невозможно измерить по знакомым правилам.
Андрэ Нортон. "Неизвестный фактор"
Пролог
Мелисса ежилась от холодного пронизывающего ветра, с тоской глядя на зеленый узор бесконечного леса внизу.
К сожалению, более активные движения были ей недоступны. Воздушный корабль, на котором они бежали с земли, доживал последние часы: амортизирующая подушка сдохла, и корзина раскачивалась от любого неосторожного движения.
Джон спал, чутко приподняв свои длинные ушки и подергивая крысиным хвостиком с пушистой кисточкой на конце. Мелисса ему завидовала: пусть шерстка у зверька была не очень густой, но от холода и сырости – вечных спутников высоты – спасала чуть лучше, чем шелковое платье для прогулок, пусть и многослойное.
Они летели уже почти двенадцать часов, и если Патруль в скором времени не появится, у них есть шанс выполнить главное условие: умереть правильно.
«Убить себя нельзя. Умолять убить – нельзя. Смерть должна быть правильной. И только познав правильную смерть, вы обретете свободу».
Мелисса передернула плечами от озноба, с радостью отметила, что у нее, кажется, начинается лихорадка, и повернула голову к западу, там, где расцветал оранжево-фиолетовый закат.
– Вот черт!
Их все-таки догнали. И Мелисса, прислушавшись к себе, поняла, что чувствует облегчение (у них с Джоном есть еще один шанс!) и раздражение (как же надоело ходить кругами!) одновременно.
Странный зверек, больше всего напоминающий толстого тушканчика с огромными ушами, открыл свои ярко-красные глаза и посмотрел на Мелиссу.
– Патруль, – виновато сказала она. – Пора вставать.
Джон на миг взъерошил серо-зеленую шерстку и, прыгнув на подол ее платья, быстро взобрался к ней на плечо. Издав звук, похожий на мурлыканье, он ласково боднул своей маленькой головкой ее щеку в утешающем жесте.
Мелисса погладила его и вновь уставилась на пару летунов, быстро приближающихся к ним. Летуны очень напоминали воздушных змеев ее родного мира, за ними даже хвосты волочились, напоминая разноцветный новогодний серпантин.
– Как ты думаешь, кто из нас в следующем измерении будет человеком? – отстраненно наблюдая за приближением Патруля, отлавливающего путешественников между мирами, спросила Мелисса. – А, может, мы уже доказали, что достойны называться людьми оба?
Джон сунул мокрый нос ей в ухо и оглушительно чихнул.
– Ты прав, – передернув плечами, согласилась Мелисса. – Я тоже в это уже не верю. Но бороться мы не перестанем, ведь так?
Джон медленно закрыл свои красные глаза и кивнул.
Они никогда не перестанут бороться.
Мелисса обвязала вокруг себя страховочный трос, а конец его положила рядом с крепежным кольцом, внушая себе и высшей силе, что она хорошенько его закрепила. Подобное внушение никогда не срабатывало: тот, кто обрек их на это вечное путешествие, всегда внимательно следил за их очередным исходом. Следил, чтобы они умирали «правильно». И возрождались там, где он захочет.
Но попытаться никогда лишним не будет.
Откинув люк аварийного выхода, Мелисса склонилась над ним, во все глаза рассматривая зеленый лес внизу.
Умирать будет больно, чего уж там. Наверняка она вся переломается, ухнув с высоты на вековые деревья. А уж сколько поломает веток…
Джон спрыгнул с ее плеча и тоже сунул мордочку в открытый люк. Потом вопросительно посмотрел на Мелиссу, будто предлагая ей сыграть в «камень-ножницы-бумага» чтобы выяснить, кто же будет прыгать первым.
– До встречи в следующем мире? – несмотря на все попытки сдержать эмоции, Мелисса почувствовала, что по ее щекам текут слезы. – Пусть там нам повезет больше, – выдавливая из себя улыбку, прошептала она.
Джон вновь чихнул и, больше не раздумывая, прыгнул в люк.
– Э-ге-гей! – поддержав себя залихватским криком, Мелисса прыгнула следом. Раскинув руки, она пыталась представить себя птицей, которая вот-вот взмахнет крыльями и полетит. Но она ведь и так летит, правда? Да, она летит вниз, но все равно: это ли не свобода? Это ли не вечность? Краем глаза она видела летящего рядом Джона.
У них еще будет шанс, главное в это верить.
… умирать действительно было опять очень больно.
***
– Знаешь, я думаю, что эта цыганка просто решила над нами поиздеваться! Потому что, в общей сложности, мы с тобой отбываем свой срок уже около сотни лет. Мы сменили больше сорока обличий каждый, а это значит – прожили, как минимум, сорок жизней. Мы все еще вместе, Мел, и все еще хотим быть рядом. По-моему, мы уже давно доказали друг другу истинность нашей любви. Тогда почему мы до сих не можем быть просто счастливы?
Мелисса открыла глаза и встряхнулась. Подняв голову, она обнаружила Джона – мужчину, которого она любила, и с которым когда-то захотела прожить всю жизнь.
– Из тебя получилась прелестная пантера! – Джон улыбался, но в его глазах застыло отчаяние. Застарелое чувство безнадежности: они обречены вечность скитаться по мирам и жизням, сохраняя верность друг другу и не имея возможности быть вместе как мужчина и женщина.
И все потому, что в день своей свадьбы, изрядно выпив и отправившись на прогулку, обидели старую цыганку. На самом деле, Мелисса уже толком и не помнила, что они сделали. Кажется, толкнули ее в лужу или типа того. Кажется, они смеялись над тем, как она барахтается в грязи, кажется, кричали, что сегодня – в день, когда они стали единым целым – им можно все.
Обиженная старуха поднялась, толкнула их обоих в ответ и сказала: «Да будете вы будете обречены на скитания. Вам не удастся более насладиться объятиями друг друга. Пока вы не докажете себе самим, что ваша любовь – истинна. Через смерть вы найдете выход. Но есть одно условие: убить себя нельзя. Умолять убить – нельзя. Смерть должна быть правильной. И только познав правильную смерть, вы обретете свободу. И обретете свое счастье вновь».
Мелисса почесала ухо задней лапой, повела ушами и шутливо цапнула Джона за бежевую штанину.
Было жарко.
– Пошли, посмотрим на новый мир? Надеюсь, здесь принято заводить себе домашних пантер, иначе придется хорошенько встряхнуть это общество! А с Патрулем я в этот раз разберусь. Обещаю, Мел. Мы должны умереть правильно.
Мелисса взмахнула хвостом и согласно мурлыкнула.
Она любила Джона, а он любил ее.
И то, что они все еще хотели бороться, являлось тому несомненным доказательством.
***
Летуны, что напомнили Мелиссе воздушных змеев, снижались медленно: очевидно искали место для посадки. В итоге, на небольшую полянку, залитую солнечным светом, приземлиться смог только один. Издалека напоминающий бумажный самолетик, летун был выполнен из прочнейшего металла, который встречается в мире Энова – шаранга. Матово-белый, он действительно казался хрупким… вот только поставить вмятину на выполненном из шаранга механизме было практически невозможно.
Размером летун был с пассажирский омнибус, но из-за большого количества содержимого отсека двигателя, места там было немного: из приземлившегося летуна вышло всего пять человек: красноволосая женщина лет двадцати – двадцати-пяти, одетая в облегающую блузу, кожаные штаны и высокие сапоги, сжимающая в руках револьвер; три парня, облаченные в местные армейские мундиры, и еще один. Некто в длинном черном плаще с капюшоном, нетипичном ни для установившейся погоды, ни для мира Энова вообще. Разглядеть его лицо было невозможно: единственное, что можно было о нем сказать – его волосы белые, словно снег – спутанные космы свисали почти до пояса.
Трое в мундирах вытащили оружие, напоминающее штык-ножи и, переглянувшись, углубились в лес. Красноволосая и еще один застыли, не решаясь последовать их примеру.
Не промолвив ни слова, не обменявшись ни взглядом, они одновременно двинулись на восток. Лес порадовал их кочками, корягами и чавкающей грязью, но спутники будто не замечали этого. Они просто шли сквозь чащу, не обращая внимания ни на падающие на них сухие ветки, ни на препятствия в виде упавших деревьев или разросшегося подлеска.
Что-то неведомое вело их, и через пару четвертей часа они нашли то, что искали. Изломанные трупы. Молодой женщины и зверька с хвостом, украшенным кисточкой.
Красноволосая склонилась над изломанной и на всякий случай пощупала пульс. Конечно, его не было! Ее беловолосый спутник поднял зверка за хвост и с силой бросил прямо в ствол векового дуба. Послышался противный хруст.
– Они ушли… они опять удрали, Сокол! – лицо красноволосой скривилось в гримасе отчаяния.
Ее спутник подошел к дереву, вновь поднял зверька… и начал колотить им по стволу, превращая безжизненную тушку в кровавое месиво.
– Ты понимаешь, что это значит?
Шмяк… шмяк… чавк…
– Сокол! – ее голос, несмотря на отчаяние, звучал мелодично. Пожалуй, она могла бы петь в Опере, если бы хотела.
– Понимаю, Мышка, – голос еще одного, напротив, звучал скрежетом металла по стеклу. – Я все понимаю… мы пропали – вот, что это значит.
Глава 1
Хорошие мысли нужно превращать в действия.
Андрэ Нортон. "Неизвестный фактор"
Нити Паутины междумирья сверкали, словно покрытые бриллиантовой крошкой, переливаясь всеми цветами радуги. Некоторые нити были ослепительными, некоторые – более тусклыми, но общая картина всегда завораживала. Мышка, возвращаясь с рейдов, всегда любила замереть на несколько минут, любуясь этим великолепием, но только не сегодня. Потому что, судя по всему, сегодня ее уволят. А досрочное увольнение из Патруля – это страшно. Это лишение всех лицензий (как минимум на убийство и перемещения между мирами), никакой пенсии, и самое ужасное – удаление из памяти всех событий, которые связаны с Патрулем.
Сокол шагал с ней плечом к плечу, и смотреть на него было откровенно страшно: белые волосы спутаны, на губах играет злая улыбка, а глаза, которые по прибытию в междумирье он больше не скрывал, внушали некоторый страх даже привычной к его облику Мышке. Покрытые многочисленными мелкими шрамами, напоминающими прожилки вен, веки и отсутствие зрачков заставляли многих подумать, что Сокол – слепец, но это было совсем не так. Лучшего зрения, чем у этого человека, еще надо было поискать. Сокол мог разглядеть пылинку на плече мундира Первого, увидеть отблеск объектива винтовки на расстоянии трехсот метров и различить черты лица человека, идущего по улице, стоя на крыше двадцатиэтажки.
Шептались, что глаза Сокола стали такими после того, как он попал в плен к эльфирцам – жуткой расе паукообразных существ в мире Ширано. Шептались, что у Сокола нет сердца, и он не в силах испытывать нежность или привязанность. Шептались, что под его вечными черными одеяниями скрываются еще более жуткие шрамы.
Мышка, проработавшая с Соколом в паре полтора века, знала, что все это неправда. Хотя, насчет шрамов она была не уверена – никогда не видела напарника без одежды.
Они шли по Радужному Мосту – одному из ответвлений Паутины, ведущему из Черной Комнаты к базе Патруля, в угрюмом молчании – говорить было не о чем, да и не имело смысла сотрясать воздух тогда, когда все было ясно без слов: в этот раз они попали по полной. Два штурмовых отряда для подкрепления и полный провал. Снова. Сорок второй по счету.
Последнее дело оказалось с большим подвохом.
Мышка почувствовала злость. Это ведь Первый во всем виноват! Ведь изначально это дело было поручено другим людям: Горе и Цапле – самой «веселой» парочке патрульных, предпочитающих клиентов развоплощать, а не отправлять обратно в родной мир. Вот «эти» и предпочитали покончить с жизнью, едва увидев Патруль, не зная, что именно Мышка и Сокол – их единственная надежда вернуться домой.
А то, что «эти» хотят вернуться у Мышки сомнений не было.
«Эти» – было единственным приличным словом, которое приходило в голову Мышке, когда она думала о фигурантах ее последнего дела, растянувшегося почти на сотню лет. Попаданцы поневоле – таких полно, но отнюдь не каждого при этом еще и проклинают. И вместо того, чтобы обратиться к тем, кто может им помочь, «эти» предпочитали сдохнуть и перевоплотиться в новом мире. Не будь «эти» такими упрямыми – Мышка и Сокол давно бы уже были на пенсии, почив на лаврах.
Именно что почив, потому как уход из Патруля предполагал освобождение от бессмертия. И Мышка уже давно мечтала избавиться от вечной молодости – ей было будто тесно в своем теле. Иногда, в те минуты, когда на нее накатывала безмятежность, она шутила, что частые головные боли у нее от того, что ее мозг стал слишком большим и черепная коробка молоденькой девушки его больше не вмещает. Сокол лишь грустно улыбался и ничего на это не отвечал, но Мышка была абсолютно уверена, что он тоже устал от бессмертия. Патруль – это отказ от жизни, и, как выяснилось, вечная молодость при этом не сильно радует.
По правилам Патруля перед уходом на пенсию все порученные дела должны быть закрыты. Дело «этих» растянулось для Мышки и Сокола на девяносто лет. И все еще было не завершено.
Радужный Мост кончился, и перед Мышкой и Соколом предстала стеклянная гладь Патрульного Острова – сверкающие самоцветы зеленых кустарников, кроваво-красные розы многочисленных цветников и сверкающая бриллиантами дорожка, ведущая к скучному серому шестиэтажному зданию – базе Патруля, единственным украшением которого был покрытый зеленоватым налетом колокольчик над обшарпанной деревянной дверью. Провалы окон зияли чернотой, заставив Мышку поежиться в ожидании неминуемой взбучки от Первого.
– Не отставай, – проскрипел Сокол, первым ступая на искристую тропу, сотканную из бликов света. – Все равно выволочки не миновать.
Мышка шмыгнула носом, повела головой, бросив взгляд на Веселый Остров, паривший вдалеке, и потопала следом за напарником. Он прав: быстрее получат тумаков, быстрее оправятся. И вновь примутся за работу… опять надо вычислить в сотнях миров Паутины «этих», создать портал и… нет, если они провалятся в сорок третий раз это будет уже не смешно!
Стоило им пересечь порог базы, как личины, надетые ими в мире Энова, сползли с них, словно плохо закрепленные занавески. Сокол перестал казаться мускулистым великаном и превратился в долговязого седого дистрофика со страшными шрамами на лице, а Мышка стала… мышкой: непонятного цвета волосы, дипломатично называемые русыми, серые глаза и нос картошкой. Когда она все-таки уйдет на пенсию – попросит оставить ей красные волосы, которые она всегда «надевает» на дело. Это не так уж и важно, но проводя годы в разных мирах, она привыкла к красной шевелюре. И прозвище «Мышка» воспринимала как шутку, а не констатацию факта.
Впрочем, сейчас Мышке было точно наплевать, как она выглядит: форменные штаны и китель обезличивали всех. Всех, кроме идущего чуть впереди Сокола, потому что его страшные шрамы были настоящими и бельма глаз пугали многих.
Первый сидел в своем кабинете в самой непринужденной позе, и Мышка на миг понадеялась, что сорок второй провал последнего дела сойдет им с рук. Но не тут-то было.
– И как это понимать? – Первый был представителем расы норнов из мира Горры, а это значило, что он на полголовы возвышался над Соколом, которому в свою очередь, Мышка доставала едва ли до плеча. Бледная кожа начальника в неровном свете оранжевых ламп казалась перламутровой, а глаза горели зеленым огнем. В прямом смысле этого слова. – Сколько людей я должен вам дать, чтобы вы поймали двух несчастных попаданцев, один из которых всегда зверь неразумный?
– Разумный… – буркнула Мышка.
– ЧЕГО? – прогремел Первый, вскакивая со своего шикарного кресла, в котором Мышка всегда мечтала посидеть – хотя и признавала, что скорее всего в нем утонет.
– Я сказала, что зверь разумный. А не это… – под горящим взглядом Первого Мышка быстренько заткнулась и втянула голову в плечи. Сильно захотелось спрятаться за спиной напарника, но, судя по прищуренным глазам Сокола, тот был ею очень недоволен.
Он прав, конечно. С начальством не спорят, особенно после того, как напортачили. В сорок второй раз.
– Виола, – Первый снизил тон, – ты понимаешь, что сейчас тебе лучше просто молчать и всеми силами показывать мне, до какой же степени ты раскаиваешься в своем провале.
Мышка еще сильнее съежилась. Когда Первый называет тебя по имени – жди беды. Неужели, их все-таки разжалуют?
Обидно: полтора века отпахать в Патруле и вылететь из него без права на пенсию!
– Она раскаивается, господин Первый, – подал голос Сокол и сделал шаг в сторону, закрыв ее собой.
Мышка почувствовала, как внутри разливается бесконечная благодарность к напарнику, потому что смотреть в зеленый огонь глаз Первого она больше не могла. Вместе с благодарностью, она почувствовала острый укол комплекса неполноценности: она чувствовала себя не очень уютно, находясь в небольшом помещении с двумя огромными мужчинами.
Маленький рост для женщины не помеха? Возможно, только не в такие моменты, когда ты чувствуешь себя букашкой, которую никто не хочет воспринимать всерьез. А на фоне череды неудач… Сокол очень вовремя прикрыл ее, это точно.
– В общем, так, – Первый снова уселся в кресло, и Мышке стало немного легче. – Вы в очередной раз провалились. Я не буду долго распинаться, и скажу, как есть: больше подкрепления не ждите. Разбирайтесь с этим делом сами. У вас есть на это два местных месяца, а потом я буду вынужден от вас избавиться. Вы сами понимаете, каким образом. Вы оба слишком задержались в Патруле.
Мышка вытаращила глаза. И это все? А где же ругань, долгие нотации и угрозы развоплощения? Что-то Первый слишком добр. Только потом до нее дошло, что он сказал. Подкрепления больше не будет сколько не запрашивай, а это значит, что теперь они с Соколом остались вдвоем. Ни засаду организовать, ни окружить «этих» уже не получится.
С другой стороны – с подкреплением тоже толку никакого не было…
Осторожно выглянув из-за спины напарника, Мышка посмотрела на Первого. Тот развалился в кресле, держа в руках ярко-желтый лист бумаги, и делал вид, что его полностью поглотило чтение. Глаза его горели уже не зеленым, а голубым огнем, что вроде как означало, что он спокоен. Только желтые искорки выдавали его. Что-то тревожило начальника Патруля, и оставалось только надеяться, что это не связано с последним делом Мышки и Сокола.
Ушли не прощаясь, как и было заведено, а когда они миновали порог унылой базы, Мышка вновь надела на себя красную шевелюру и легкое струящееся платье из алого шелка. Здесь, в Паутине междумирья, сверкающей самыми невероятными цветами, хотелось быть такой же красивой, как и пространство вокруг. Сокол тоже сменил китель на привычный глазу черный плащ с капюшоном – пусть в Паутине его давно уже знали, он все равно предпочитал прятать свою отталкивающую внешность.
Остановившись посреди бриллиантовой дорожки, напарник повернулся к ней.
– Ну что, пошли отметим очередную неудачу и по домам? – хрипло предложил он.
Мышка пожала плечами. После мира Энова действительно хотелось посидеть в каком-нибудь уютном местечке – за два месяца, которые заняли поиски «этих» она чуть не взвыла от тоски – религия тамошних жителей предполагала полный отказ от мирских радостей типа посиделок с друзьями в таверне или пабе, прогулок в парке под луной и прочих радостей жизни. Непонятно, как «эти» не самоубились еще до того, как их нашли.
– За неудачу определенно надо выпить, – решила Мышка. – Кто будет платить в этот раз?
– Разберемся, – скрипнул Сокол, и Мышка поняла, что платить будет он. Ну что ж, Энтони Пол, которого здесь все знали, как патрульного по кличке Сокол, в своем репертуаре.
Свернув по одному из ответвлений бриллиантовой тропы, они дошли до края Патрульного Острова и ступили на сотканную из тьмы поверхность Обсидианового Моста, ведущего на Веселый Остров, на котором располагались лучшие увеселительные заведения Паутины. Всего Островов, доступных для посещения патрульным было пять: собственно Патрульный, Веселый, Остров Порталов который все называли Черной Комнатой, Вьющийся Остров, где располагались служебные квартирки Мышки и Сокола, и Остров Знаний – по сути огромная библиотека, состоящая из коридоров, заваленных древними свитками, фолиантами, справочниками, дисками, флэш-накопителями, голографическими проигрывателями и прочими средствами сохранения знаний, придуманных в сотнях миров, которые и соединяла между собой Паутина.
Сама же Паутина была настолько огромна, что Мышка за полтора века так и не познала ее размеров, остановившись на том, что она не имеет границ. И это утверждение, наверняка, было правильным.
Обсидиановый Мост был широк, но Мышка, как всегда, шла ближе к краю, любуясь на несчетное количество нитей: белых и синих, красных и голубых, зеленых и желтых, багровых и фиолетовых. Серых и почти прозрачно-тусклых. Каждая из них была целым миром, пронизывающим время и пространство, которые здесь, в Паутине, не подчинялись никаким законам. Вспомнив про данные им два месяц на закрытие дела «этих», Мышка хмыкнула. Местные два месяца могли растянуться на миллионы лет или стать мигом, поэтому срок Первый им дал не маленький. Конечно, если правильно использовать этот срок.
– Мышка…
Скрипучий голос Сокола вывел ее из раздумий, и она обнаружила себя стоящей на краю Обсидианового Моста. Носки ее удобных туфелек на небольшом каблучке свисали над разноцветной бездной междумирья, в которой сверкали мириады звезд. Вот это ее заворожило! Так и упасть недолго! Мышка почувствовала, как сильные пальцы напарника сжали ее предплечье. Они были холодными, и Мышку передернуло от озноба. Заставив ее отступить от края Моста, Сокол отпустил ее и отвернулся.
– Осторожней надо быть, – буркнул он. – Пошли.
Мышка благодарно кивнула, забыв, что на спине у напарника глаз нет, и послушно пошла вслед за ним, больше не пытаясь разглядывать раскинувшееся вокруг великолепие Паутины.
Вот уже полтора века она служила в Патруле, но междумирье все еще восхищало ее, и каждый раз, оказавшись здесь, она вела себя, так, будто попала сюда впервые.
Обсидиановый Мост кончился, и напарники ступили на изъеденную порами землю Веселого Острова. От даже небольших каблучков пришлось отказаться: они проваливались в многочисленные дыры, напоминающей расплавленный песок поверхности, и Мышка преобразовала туфли в удобные ботинки. Платье же укоротила, добавив к облику ярко-красные чулки в крупную сетку и превратив широкие рукава в тонкие бретельки. При этом она не боялась выглядеть вульгарно – на Веселом Острове все одевались кто во что горазд. Пожалуй, ее облик даже недостаточно вызывающий, а Соколу, чтобы выделиться, достаточно снять капюшон.
Даже завидно немного – патрульные при желании могли менять цвет волос и одежду, но лицо… лицо всегда оставалось одним и тем же, а Мышка никогда не была довольна своей внешностью. Слишком простая – ни тебе длинных ресниц прям до бровей, ни ярко-очерченных скул, ни губ бантиком.
Зато есть нос-картошка (маленькая, аккуратная, но – картошка), невыразительные глаза и безвольный подбородок.
Мышка не зря носила свое прозвище.
По крайней мере, она так думала.
ХЛОП! БАХ!
Мышка вздрогнула и подняла голову. На небе расцветал великолепный цветок из искр. Неподалеку кто-то запускал фейерверк.
БАХ!
Еще один, уже не цветок, а зеленая ящерица, рассыпавшаяся через мгновение на сотни тысяч звезд. Мышке даже показалось, что искры не гасли, а превращались в мерцание Паутины.
Что ж, для Веселого Острова подобное – совершенно нормально.
– «Карнавал» тебя устроит? – услышала она скрипучий голос Сокола.
«Карнавал»… почему бы и нет? Несмотря на помпезное название, этот бар – один из самых тихих на Веселом Острове – то, что нужно для уставшего патрульного, вернувшегося с задания и получившего выволочку от начальства. С другой стороны – больше шансов встретить знакомых.
Представив, как она вновь будет рассказывать кому-то об очередной неудаче, Мышка мысленно застонала. Будь они прокляты, эти «эти»!
Но Сокол не виноват – Мышка ни разу не подумала, что во всем виноват устрашающий вид или непрофессионализм напарника. Нет. Они виноваты оба – и Мышка очень надеялась, что стоящий рядом с ней беловолосый патрульный думает так же.
– Конечно, устроит! – выдавила улыбку Мышка. Получилось, очевидно, плохо потому что Сокол, глянув на то место ее лица, что у нее было вместо улыбки, нахмурился (под натянутым капюшоном видно не было, но за полтора века Мышка замечала такие вещи по степени сжатости губ).
– Если хочешь, мы можем разойтись по домам, – сказал он.
– Нет! – воскликнула Мышка. – «Карнавал» – это прекрасно! Пойдем!
Еще не хватало ей домой отправиться… это же надо вновь по Мостам пробираться… а сейчас Мышка очень хотела просто отдохнуть. Дома из приличных вещей только кровать, а спать не хотелось совсем. Что странно, если вспомнить, что они сутки провели в рубке летуна, а потом, после того, как в очередной раз провалились, сразу отправились в междумирье.
Какое это дыхание? Третье? Пятое?
Мышке было все равно.
Сейчас она хотела выпить черного эля, который в «Карнавале» был просто невероятно вкусным, посмотреть на красиво одетых людей вокруг и хорошо провести время с напарником. Молчаливым, потому что его скрипучий голос, кажется, раздражал его самого, что только возвышало его в глазах Мышки. В те времена, когда она еще знать не знала о Патруле и о том, что существует бесконечное множество вселенных, она весьма сильно устала от пустых слов.
Теперь она научилась ценить молчание. И это было прекрасно.
«Карнавал» встретил их веселым гомоном разношерстной публики, гремящей музыкой в стиле «я убью твои уши басами» и умопомрачительным запахом специй, которые здесь щедро добавляли во все блюда и напитки. Оглядевшись, Сокол и Мышка даже не глядя друг на друга, синхронно шагнули к столику возле сцены. За полтора века сотрудничества они провели за ним столько часов, что выбор был очевиден.
Сегодня владелец «Карнавала» решил включить голографическую запись выступления какого-то танцевального коллектива. Судя по одежде – из мира Курон, где плавные движения рук были призывом к любовному акту. Судя по обилию таких плавных движений – ребята танцевали то, что в некоторых мирах называлось «брачные танцы». Танец совершенно не соответствовал ритмичной музыке, которая играла в зале.
Мышка с сожалением посмотрела на разодетых в яркие перья женщин и села спиной к сцене. Ей больше нравилась живая музыка, и сейчас она с большей охотой посмотрела бы на какого-нибудь менестреля из захолустного мира, где технологии не шагнули дальше бороны и пороха. Сокол же, наоборот, сел напротив и, откинув капюшон, с удовольствием разглядывал танцующих на сцене. Мышка вспомнила, что он – выходец из мира Курон, и понимающе усмехнулась.
– Чего желаете? – возле столика материализовался официант. – Сегодня в меню…
– Принеси бутылку рогабаля и кружку черного эля, – прохрипел Сокол. – И на закуску чего-нибудь.
– Соленые орехи и мясные чипсы на закуску нас вполне устроят! – вмешалась Мышка.
Официант повернул к ней голову, и давно не смазанные шарниры, соединяющие его голову и плечи, противно заскрипели. Мышка поморщилась – в штате «Карнавала» кого только не было, но им почему-то всегда доставался уродливый человекоподобный механизм, из ушей которого валил пар.
– Счет принести сразу, госпожа? – осведомился механизм… то есть, официант.
– Не стоит, – буркнул Сокол. – Возможно, мы захотим чего-нибудь покрепче. Потом.
Официант сделал попытку поклониться, отчего послышался еще более противный скрип, столь явственный, что даже несмотря на грохочущую вокруг музыку, у Мышки свело зубы.
– Покрепче? – осведомилась она, когда полуразвалившийся механизм удалился. – Что может быть крепче рогабаля? И зачем ты заказал целую бутылку?
Рогабаль – напиток ее родного мира, а Мышка ненавидела все, что было с ним связано. С миром, конечно, а не с напитком. Вкуса у рогабаля не было. Единственный раз, когда по-настоящему молодая Виола Жармин попробовала этот напиток, он показался ей жидким огнем, который чуть не выжег ей горло. Больше Виола Жармин, ставшая впоследствии Мышкой, не пробовала пробовать рогабаль.
– Бутылку! – повторила она, закатив глаза.
– Абсент, – ответил Сокол, глядя на нее.
– Что?
– Абсент. Есть такая зеленая вода в одном из миров. Он крепче рогабаля. Говорят, после него появляются зеленые феи.
– Еще зеленых фей нам с тобой не хватало, – пробурчала Мышка. – Мы вроде хотели отдохнуть, а не напиться.
– Одно другому не мешает, – он вновь уставился на сцену. – По-моему, отмечать неудачу нужно именно так, а не кружкой кваса.
– Черного эля!
– А есть разница?
Мышка сердито посмотрела на напарника, мысленно усмехаясь. Ворчливый Сокол ей нравился определенно больше Сокола молчаливого. Но то, что напарник собирался напиться в хлам, не радовало. Нет, она не боялась, что он будет буянить или типа того, но по устоявшейся за полтора века традиции они не уходили из заведений Веселого Острова поодиночке. Представив, сколько времени понадобится напарнику, чтобы оприходовать целую бутылку напитка, который пьют маленькими стопочками, Мышка мысленно застонала.
А потом подумала, что это даже хорошо – все равно в квартирке на Вьющемся Острове ее никто не ждет.
По сути, ее уже давно никто не ждет.
Нигде.
И никогда.
Когда скрипящий на весь «Карнавал» официант принес им заказ, Мышка успела даже созреть для того, чтобы помочь напарнику расправиться с его бутылкой. В конце концов, с тех пор, как она в последний раз пила эту дрянь, прошло много времени. Виола Жармин была смертной, а вот Мышка – нет. Может, ей тоже понравится?
Но сначала – черный эль. Молча чокнувшись огромной кружкой с маленькой хрустальной стопочкой напарника, она с наслаждением сделала первый глоток. Первый глоток – он всегда самый вкусный. Потом язык привыкает, и аромат становится не таким ярким, а вот сначала… Почувствовав терпкий привкус специй, Мышка с наслаждением зажмурилась.
Жизнь перестала казаться чем-то совсем уж плохим. Облизав губы, она буквально уткнулась носом в кружку.
– Не утони, – услышала она скрипучий голос Сокола.
Открыв глаза, Мышка обнаружила, что у напарника все с точностью, да наоборот: после выпитой стопки рогабаля он стал еще мрачней. Льющийся с потолка синеватый свет отражался в бельмах его глаз, а шрамы вокруг век стали казаться вздутыми венами. Но не это заставило Мышку напрячься: поджатые бескровные губы Сокола говорили о том, что он очень сердит.
– Что не так? – осторожно поинтересовалась Мышка.
А потом поняла, что.
– Ну надо же, какие лю-у-уди-и-и! – противно растягивающий слова голос заставил поежиться. – Сокол и Мышка собственными персонами пожаловали! Судя по вашим лицам, ребята, вы опять провалились?
– Голубка! – с трудом растянув губы в якобы приветливой улыбке, Мышка повернула голову и уставилась на подсевшую к ним девушку. Облаченная в мини-юбку из ярко-желтой кожи, малиновую полупрозрачную кофточку, под которой угадывался голубой бюстгальтер, и нежно-зеленые ботфорты, девушка производила неизгладимое впечатление. Особенно на представителей противоположного пола. Возможно, дело было в ярких синих глазах, черных волосах и идеальной фигуре. А возможно – в чем-то ином, что пониманию Мышки было недоступно. – Рада тебя видеть, дорогая