Катастрофа Московского царства

– Хум, хм, меня не заботят Большие Войны, – сказал Фангорн. – Они касаются эльфов и людей. Пусть этим занимаются мудрецы: они думают о будущем. Чего мне лезть в это дело? Я не придерживаюсь никакой стороны, потому что никто не придерживается моей, если вы меня понимаете…

Дж. Р. Р. Толкин. Две крепости (перевод Н. Григорьевой, В. Грушецкого)

© С. Шокарев, 2023

© Е. Тюльпин, иллюстрации, 2023

© Д. Черногаев, дизайн серии, 2023

© ООО «Новое литературное обозрение», 2023

Введение

Смутным временем в исторической науке называют события, происходившие в России в начале XVII века.

Хронология этого периода является предметом научных дискуссий. Предлагаются разные варианты датировки его начала (1598 и 1604 год) и окончания (1612, 1613 и 1618 год). При этом сущность происходившего не вызывает споров. Смуту определяют как гражданскую войну, тяжесть которой усугублялась вмешательством во внутренний конфликт соседних государств – Речи Посполитой и Швеции – и захватом ими русских территорий.

Термины «Смута», «Смутное время», подобно многим другим, употребляющимся по отношению к явлениям русского Средневековья, являются в определенной мере искусственными. Современники чаще называли эти события «разорением Московского государства». Однако слово «смута» как синоним мятежа впервые зафиксировано в документах уже в мае – июне 1605 года при описании вторжения Лжедмитрия I.

Как и другие междоусобицы, Смута – популярный период для художественного изображения: она изобилует драматическими событиями, резкими поворотами, авантюрными личностями. Это создает трудности при осмыслении и анализе, и потому популярное описание Смутного времени чаще всего ограничивается сокращенным пересказом перипетий этой бурной эпохи. В результате нашим современникам события Смуты известны слабо. Она представляется упрощенно как некий хаос, итогом которого стали польская оккупация и освободительная война князя Пожарского и гражданина Минина. За последнее им спасибо и государственный праздник 4 ноября.

Как будто в противовес слабой образованности общества научное изучение Смуты развивается активным образом. Его основы были положены в XIX столетии Николаем Михайловичем Карамзиным, Дмитрием Петровичем Бутурлиным, Николаем Ивановичем Костомаровым и Иваном Егоровичем Забелиным, а главные свершения ожидаемо пришлись на XX – начало XXI века. Ожидаемо, потому что тематика Смутного времени оказалась крайне актуальна в это столетие, богатое на социальные потрясения (хотя свое эпохальное исследование главный корифей «смутоведения» С. Ф. Платонов начал еще в 1880‐е годы). Трудами Сергея Федоровича Платонова, Павла Григорьевича Любомирова, Ивана Ивановича Смирнова, Ивана Степановича Шепелева, Александра Александровича Зимина, Вадима Ивановича Корецкого, Руслана Григорьевича Скрынникова, Владимира Борисовича Кобрина, Александра Лазаревича Станиславского, Светланы Петровны Мордовиной, Бориса Андреевича Успенского, Бориса Николаевича Флори, Владислава Дмитриевича Назарова, Андрея Павловича Павлова, Иеронима Грали, Василия Иринарховича Ульяновского, Вячеслава Николаевича Козлякова, Юрия Моисеевича Эскина, Игоря Олеговича Тюменцева, Янкеля Гутмановича Солодкина, Антона Владиславовича Антонова, Адриана Александровича Селина, Ярослава Викторовича Леонтьева, Андрея Юрьевича Кабанова, Олега Александровича Курбатова, Дмитрия Владимировича Лисейцева и других ученых Смутное время раскрылось в самых разнообразных гранях и подробностях. Концептуальные положения, дискуссии и споры специалистов представляют этот период ярко и отчетливо, хотя многие вопросы остаются еще не решенными.

Среди других исследовательских проблем важное место занимает оценка роли и места Смуты в отечественной истории, ее предопределенность или случайность. Это – один из ключевых вопросов изучения переходного периода от Средних веков к Новому времени. О его хронологии, как и о хронологии Смуты, также ведутся споры. Но как ни определять ее границы, Смута располагается на перекрестке путей, ведущих из Московской Руси в Российскую империю. Она пролегает между двумя столетиями истории Московского царства^[1]: XVI веком Ивана Грозного и Бориса Годунова и XVII веком первых Романовых.

Рубежное место Смуты в хронологии отечественной истории столь твердо и уверенно, что возникает вопрос: насколько случайным был этот глубокий кризис российской государственности, едва не закончившийся крахом? Являлась ли Смута итогом развития Московского государства (его своеобразным внутренним пороком) либо к ней привели случайные факторы, опрокинувшие административную систему, расшатанную опричниной Ивана Грозного? В какой мере Смуту вызвали объективные факторы, унаследованные от предыдущего этапа развития страны, и субъективные, совпавшие во времени в данный период. От решения этих вопросов зависит не только осмысление Смутного времени, но и понимание других «смут»: революций 1917 года и последовавшей Гражданской войны, постсоветских конфликтов. Вариант ответа будет предложен на страницах книги.

Повествуя о Смутном времени, легко увлечься внешней канвой событий – настолько разнообразны и интересны повороты исторического процесса на этом коротком промежутке времени. Пестрота, свойственная эпохе конфликта, накладывается в Смутное время на средневековое разнообразие социальных типов и ситуаций, еще не причесанных регулярным государством. События разворачиваются по всей глубине социальной лестницы и по всей ширине пространства Московского царства – от степных шляхов до поморских погостов. Смешиваются народы и племена, вспахивается войной крестьянство, а социально-географическая панорама событий завораживает. Однако за всем этим мощно проступает человеческое измерение страшной войны, тем более ужасной, что столетием ранее прекратились внутренние усобицы, и русский человек ждал беды от врага-иноземца, но никак не ожидал лютой смерти от руки православного собрата. Вопрос о механизмах, запускающих гражданское кровопролитие, представляется отнюдь не утратившим значение, окончательно не исследованным и до некоторой степени открытым.

Анатомия Московского царства

Царь и великий князь, господарь всея Руси

Рассмотрение Смуты необходимо начинать с обзора внутренней структуры Московского царства, чтобы понимать, как выглядел государственный организм, пораженный кризисом. Так возникает возможность проследить болевые точки и линии разломов, скрытые конфликты, вырвавшиеся наружу в гражданской войне.

На первый взгляд, российское общество XVI – начала XVII века представляется иерархичным с четкими границами между социальными группами и почти без возможностей переходов между ними (социальных лифтов).

Наверху властной пирамиды находилась монументальная фигура самодержца – царя и великого князя всея Руси, – полный титул которого включал в эпоху Федора Ивановича 22 географических наименования. Священное происхождение, обоснование власти царя и ее неограниченный характер не были закреплены законодательно, но идеологически обоснованы книжностью той эпохи. Царский титул, принятый Иваном IV в 1547 году, поднимал русского государя над соседними монархами и указывал на преемственность от императоров Рима и Византии. Эта преемственность являлась не только политической, но и мессианской («все христианские царства пришли к концу и сошлись в едином царстве нашего государя»). Царь земной уподоблялся Царю Небесному, чему способствовал обряд миропомазания во время коронации. Царь отождествлялся с самим православием. Радение за царя было защитой христианской веры, а измена государю воспринималась как измена православию и погибель души. (Последнее было сравнительным новшеством, так как в XV веке военные слуги обладали правом перехода от одного сюзерена к другому.) Верность монарху скреплялась крестным целованием, которое приносили в XVI веке служилые люди разных рангов. Этот обряд придавал конкретную значимость эфемерным рассуждениям о связи измены с погибелью души.

В XV веке термин «самодержавие» («самодержавство») понимался как политическая самостоятельность, независимость правителя. В эпоху Ивана Грозного он стал применяться в привычном значении – как обозначение неограниченной власти монарха.

Но на практике полноценным самодержавием власть московских государей на протяжении большей части XVI столетия не являлась. Царь считался и был источником законодательной, главой исполнительной и судебной властей, верховным вождем армии. Его легитимность покоилась на принадлежности к правящему роду и была закреплена обрядом коронации («венчания на царство»), подчеркивающим священную природу царского сана. Но при этом власть монарха (за исключением периода с 1565 по 1584 год) традиционно ограничивалась различными политическими силами, занимавшими определенные позиции в управлении и приобретавшими от этого привилегии и материальные блага. Помимо этого, существовали административные структуры (бюрократический аппарат), без которых не может обойтись ни один правитель.

В законодательной и судебной сферах, текущем управлении гражданскими и военными делами государь делил власть с Боярской думой и верхушкой служилого сословия – Государевым двором. Совещательная роль принадлежала высшим иерархам Русской церкви. Механизм управления осуществлялся силами приказной бюрократии. В отличие от бояр и церковных владык она не претендовала на самостоятельную роль, однако нельзя было не считаться с ее выдающимися представителями (И. М. Висковатовым, братьями Щелкаловыми) и с ролью дьяков и подьячих как корпорации исполнителей.

С середины XVI века встречаются упоминания о соборах, которые в литературе принято именовать земскими соборами. Некогда этим временным органам власти в историографии придавалось большое значение. В них стремились видеть институты общественного представительства, характеризующие политический строй России XVI–XVII веков как сословно-представительную монархию. В действительности вплоть до собора 1598 года, вынужденного решать коренной для российской государственности вопрос о престолонаследии, все предшествовавшие ему соборы политической роли не играли. Это были совещания монарха с представителями разных социальных групп («чинов»), служившие в основном для одобрения принятых верховной властью решений.

Помимо того что царская власть встречала ограничения «наверху», в элите, в силу слабости административного аппарата она не могла контролировать и основную массу населения, располагавшуюся «внизу». Поэтому многие функции управления были переданы самому населению. Следствие, суд (частично), сбор налогов и пошлин, организация несения повинностей находились со второй половины XVI века в ведении губных, земских и слободских старост и целовальников, избираемых местным населением. Земское самоуправление представляло одно из латентных ограничений самодержавной власти. Оно не претендовало на самостоятельность, действуя в соответствии с монаршей волей. «Государево» и «земское» дело существовали нераздельно и параллельно, подчиняя интересы «мира» задачам государственной политики. При этом жалобы земских старост на обнищание являлись средством коммуникации в отношениях между монархом и основной массой населения и приводили к принятию решений. Иной формой взаимодействия можно считать саботаж, вызывавший угрозу наказаний и их применение по отношению к лицам, отвечавшим за сбор налогов и пошлин.

Таким образом, самодержавие ограничивалось традицией соправительства с монархом разных политических сил, наличием административного аппарата и механизмов самоуправления, являвшихся следствием неразвитости этого аппарата. Исключением является период опричнины и послеопричные годы правления Ивана Грозного, совершившего политическую реформу, направленную на укрепление личной власти. Эта реформа, опиравшаяся на массовые расправы, оказалась успешной, однако ее результаты не были закреплены, и при преемниках Грозного к единодержавию уже не возвращались.

Аристократия

Как и многие другие исторические термины, обозначающие русские средневековые реалии, понятие «Боярская дума» представляет собой искусственную конструкцию, образованную от слов «бояре», «з бояре», «приговорил с бояры» и «дума», «в думе», «царская дума». Однако сама Дума – явление вполне реальное, составлявшее важнейшую часть государственного механизма.

Боярские советы существовали на Руси еще при первых князьях. При Иване III Дума пополнилась удельными княжатами-Рюриковичами, перешедшими на службу великому князю, и их собратьями из Великого княжества Литовского. Численный состав Думы возрос, а ее генеалогический характер усложнился. Одним из средств установления порядка в аристократической среде стало местничество. Этот обычай принято было считать едва ли не привилегией русской знати, однако выдающийся историк Сигурд Оттович Шмидт установил, что верховная власть получала от местничества значительные выгоды, ведь на первое место ставилась не знатность, а заслуженность рода и его представителей. Вместе с тем контролировать местничество было трудно, оно играло роль дестабилизирующего фактора, и потому в критические моменты издавался указ «быть без мест» или считать конкретное назначение «не в образец». Это, впрочем, не всегда помогало, и бывали случаи, когда из‐за местнических споров проигрывались сражения и гибли воеводы, увлеченные защитой родовой чести.

Дума состояла в конце XVI века из четырех «чинов»: бояр, окольничих, думных дворян и думных дьяков. В правление Ивана IV максимальное число бояр составляло 44 человека, а окольничих – 19 (подсчеты А. А. Зимина). Наибольших размеров Дума достигала в середине XVI века, а опричные репрессии сильно уменьшили ее состав.

Категории думных дворян и думных дьяков по численности уступали первым двум чинам Думы. В царствование Ивана Грозного известны 24 человека из числа «дворян, которые в Думе живут». Думных дьяков, руководителей центральных учреждений – приказов, было меньше. В 1584 году Боярская дума состояла из 11 бояр, 7 окольничих, 10 думных дворян и 4 думных дьяков. При этом Дума была примерно пополам поделена между земской и дворовой частями, что являлось наследием опричных времен.

Родовитая Дума, таким образом, была немногочисленной. Должности занимали в ней около 70 фамилий, связанных между собой общим происхождением или родством.

Первые места в Думе принадлежали Гедиминовичам, потомкам литовских удельных князей, перешедшим на московскую службу при Иване III и Василии III. Они несколько раз породнились с великокняжеским родом. Это – князья Мстиславские, Бельские, Голицыны, Куракины, Трубецкие.

Соседние места занимали потомки удельных Рюриковичей, стремившиеся «пересидеть» (занять более высокое место согласно местническому обычаю) Гедиминовичей, что им иногда удавалось, – Горбатые-Суздальские, Шуйские, Скопины-Шуйские, Ногтевы, Воротынские, Одоевские, Оболенские, Кашины, Репнины, Долгоруковы, Пронские, Телятевские, Катыревы-Ростовские, Лобановы-Ростовские, Темкины, Сицкие, Троекуровы, Шестуновы, Хворостинины, Ромодановские, Татевы, Хилковы, Звенигородские и другие.

Наконец, третью крупную группу составляли роды бояр, служивших еще первым московским князьям. Когда-то Гедиминовичи и Рюриковичи оттеснили этих старомосковских вельмож с высоких постов, однако некоторые фамилии сохранили лидерские позиции. Таков, например, был род Федора Кошки – Кошкины, Захарьины, Юрьевы, Романовы, Яковлевы. Они состояли в родстве с великими князьями и удельными князьями, а в 1546 году Анастасия Романовна Захарьина стала женой великого князя Ивана IV, что еще более укрепило позиции этого могущественного рода. Другой крупный клан – Годуновы и Сабуровы. Им удалось трижды породниться с семьей монархов: Василий III женился первым браком на Соломонии Сабуровой, царевич Иван Иванович – на Евдокии Сабуровой, а царевич Федор Иванович – на Ирине Годуновой. К старомосковскому боярству принадлежали Шереметевы, Колычевы, Беззубцевы (все три рода – родня Кошкиных), Плещеевы, Басмановы, Морозовы, Салтыковы, Бутурлины, Головины и другие.

Входили в Думу князья Глинские и князья Черкасские – знатные выходцы из‐за рубежа, родня государей. Князья Глинские вели свой род от знаменитого ордынского правителя Мамая. В начале XVI века они перебежали в Московское государство, где Василий III с радостью принял знатных выходцев. В 1526 году он женился на княжне Елене Глинской, которая стала матерью Ивана Грозного. По родству с царем эта фамилия занимала одно из первых мест. Князья Черкасские, выходцы из Кабарды, вошли в Думу и также заняли первые места по родству с другой государыней – второй супругой Ивана Грозного, княжной Марией Темрюковной.

Третим чином Думы являлись думные дворяне. Во второй половине XVI века это были, в основном, малознатные любимцы Ивана Грозного. Таковы опричный палач Малюта Скуратов (прозвище Григория Лукьяновича Бельского) и его племянник Богдан Яковлевич Бельский, фаворит последних лет царствования Ивана, впоследствии окольничий и боярин. Известны и другие птенцы этого гнезда: печатник Роман Алферьев, казначей Игнатий Татищев, Василий Зюзин, Михаил Безнин, Деменша Черемисинов и другие. Они не могли тягаться по родовитости ни со старомосковскими боярами, ни с князьями, однако принадлежали к служилым родам, а некоторые из них – к весьма древним (так, Татищев был потомком смоленских Рюриковичей, утративших свой титул).

Боярская дума являлась одновременно главным распорядительным органом и законосовещательным учреждением. Часто встречающаяся формула «царь указал, а бояре приговорили» обозначает совместное государственное творчество государя и членов Думы. Однако роль бояр и окольничих не ограничивалась заседаниями. Для решения конкретных вопросов создавались особые боярские комиссии (такова, например, комиссия боярина князя В. И. Шуйского, расследовавшая обстоятельства смерти царевича Дмитрия и восстания горожан в Угличе в 1591 году). Бояре вели дипломатические переговоры, участвовали в приемах послов, ездили с посольскими миссиями. Из членов Боярской думы назначались командующие полками в походах. Думцев посылали наместниками и воеводами в крупнейшие города или на окраины (Великий Новгород, Смоленск, Казань, Астрахань, Тобольск и др.).

При этом участие в управлении Думы и ее членов было текущим, оно определялось необходимостью и решениями царя и бояр, находившихся у руля управления страной. Регламента работы Боярской думы, графика и протоколов ее заседаний не существовало.

Итак, бояре являлись крупнейшими администраторами, трудившимися во всех сферах государственной жизни. Энергичные не только в исполнении государевой воли, но и в достижениях собственных целей, готовые локтями толкаться у царского стола и трона, были ли московские аристократы способны на что-то большее, нежели драка за чины, награды и вотчины?

Волки или овцы?

Вопрос о политических амбициях боярства имеет долгую историю и большое значение.

По мнению корифеев российской исторической науки Василия Осиповича Ключевского и Сергея Федоровича Платонова, княжеско-боярская аристократия такие амбиции имела. Их основанием были старинные владельческие права потомков Гедимина и Рюрика.

Объединение Великороссии, сообщив великому князю московскому значение всеземского национального государя, и собранным под его рукой местным правителям внушило идею всеземского правительственного класса, —

писал Ключевский. По мысли С. Ф. Платонова, на борьбу с политическими притязаниями бояр на власть была направлена опричнина, результатом которой стал «полный разгром удельной аристократии».

Советские ученые, работавшие во времена Сталина, логично вывели из этих размышлений положение о боярах-изменниках, сопротивлявшихся прогрессивной централизации и стремившихся вернуть страну к временам феодальной раздробленности.

Против такого взгляда на боярство резко выступил выдающийся специалист по истории средневековой России академик Степан Борисович Веселовский. Его точку зрения поддержали А. А. Зимин и В. Б. Кобрин. Было установлено, что бояре не могли быть заинтересованы в раздроблении страны, так как их земельные владения находились в разных уездах, далеко за пределами бывших родовых княжеств. Более того, в границах этих княжеств многие сильно разросшиеся семьи уже не могли уместиться. Владели бояре не только вотчинами (наследственными владениями), но и крупными поместьями (землями, полученными от государя за службу и при условии службы). Активное участие бояр в деятельности, направленной на централизацию, заставляет подозревать в них коллектив самоубийц – иначе зачем боярам действовать против своих интересов? Следовательно, бояре не стремились вернуться к временам удельной Руси и отменить объединительные процессы.

Но вопрос о политической роли боярства этим не ограничивается. Было ли участие бояр и других приближенных Ивана IV в правительственной деятельности 1540–1550‐х годов («реформы Избранной рады») узурпацией власти либо все оставалось в рамках традиций? Какова роль царского окружения в правительственной политике тех лет? Насколько достоверны сообщения о заговорах против Ивана Грозного? К сожалению, на эти вопросы нет ответа из‐за специфики исторических источников. Они все в той или иной степени ангажированы. О конфликтах, мятежах и крамоле бояр, властных притязаниях элиты сообщают летописи, описи царского архива, сочинения Ивана Грозного. Они передают взгляд царя. Сведения о заговорах сообщают иностранцы, однако их свидетельствам полностью доверять нельзя. Резко отрицал вину боярства князь Андрей Курбский. Представитель и идеолог правящей верхушки, он изобразил бояр невинными жертвами тирана. Даже если Курбский и знал о заговорах (или сам в чем-то подобном участвовал), вряд ли он написал бы о них, противореча собственной концепции.

Таким образом, вопрос о политической активности боярства, ее направленности и пределах не решен. Придется прибегнуть к общим рассуждениям. Известно о столкновениях внутри правящей элиты и конфликтах ее представителей с монархом, результатом чего были случаи бегства за границу (успешного и не очень) или опалы. Такие прецеденты не раз случались до Ивана Грозного, при его деде, отце и в эпоху боярского правления. Представляется, что эти случаи являются частью борьбы придворных кланов (партий), связанных общими интересами и родством, а не противостоянием боярства монарху. Эта борьба не носила идеологический характер, а являлась столкновением за власть и проистекавшие от нее блага. Объектом притязаний был не трон, а место у трона; не прерогативы монарха, а властные привилегии. На этом пути пострадавшие лишались глаз, голов и свободы, а в лучшем случае – мирского имени и интересов.

Московские бояре – это не волки и не овцы, а, по определению А. А. Зимина, «свора голодных псов с крепкими зубами». Царь Иван топором и кнутом сумел привести «свору» к покорности. В иные времена «голодных псов» удавалось накормить досыта. Однако, как мы увидим в дальнейшем, без крепкой руки и в неспокойную пору они оживились и полезли в драку.