Доктор Данилов в сельской больнице

 
Вальс (по-видимому, венский)
Зоотехник деревенский
Со свинаркой танцевал.
В целом – это был провал,
Но местами очень мило
И забавно это было…
 

Александр Вишнёв

«Вся деятельность врача сплошь заполнена моментами страшно нервными, которые почти без перерыва бьют по сердцу. Неожиданное ухудшение в состоянии поправляющегося больного, неизлечимый больной, требующий от тебя помощи, грозящая смерть больного, всегдашняя возможность несчастного случая или ошибки, наконец, сама атмосфера страдания и горя, окружающая тебя, – все это непрерывно держит душу в состоянии какой-то смутной, неуспокаивающейся тревоги. Состояние это не всегда сознается. Но вот выдается редкий день, когда у тебя все благополучно: умерших нет, больные все поправляются, отношение к тебе хорошее, и тогда по неожиданно охватившему тебя чувству глубокого облегчения и спокойствия вдруг поймешь, в каком нервно-приподнятом состоянии живешь все время. Бывает, что совершенно падают силы нести такую жизнь; охватит такая тоска, что хочется бежать, бежать подальше, всех сбыть с рук, хотя на время почувствовать себя свободным и спокойным. Так жить всегда – невозможно. И вот кое к чему у меня уж начинает вырабатываться спасительная привычка. Я уж не так, как прежде, страдаю от ненависти и несправедливости больных; меня не так уж режут по сердцу их страдания и беспомощность».

Викентий Вересаев, «Записки врача»

От автора

Населенных пунктов под названием Монаково в России несколько, и раскиданы они по разным областям – Московской, Белгородской, Владимирской, Нижегородской, Новгородской, Тамбовской, Тверской… Ни к одному из этих населенных пунктов вымышленный автором районный центр Монаково Тверской области не имеет никакого отношения. Просто автору очень понравилось название. С одной стороны, оно русское, собирательное, исконное, с другой стороны – созвучно названию одного европейского княжества, что делает Монаково названием мирового значения, в какой-то мере – сакральным. Где же еще работать доктору Данилову, как не в Монаково? В вымышленном, разумеется, чтобы не было обидно ни одному из реальных. Все имена и названия, встречающиеся в этой книге, вымышлены или взяты с потолка, на который прилеплена большая и очень подробная карта России. Ничто так не вдохновляет русских писателей, как созерцание необозримых просторов любимой Отчизны.

Глава первая
Сельская больница

Жопа!

Именно это слово, по мнению Данилова, как нельзя лучше подходило для описания положения с кадрами в Монаковской ЦРБ (ЦРБ – центральная районная больница). Полная кадровая жопа или полная жопа с кадрами – кому как нравится.

В некоторых медицинских учреждениях Москвы некоторые сотрудники считают, что у них полная жопа с кадрами. Подежурят сутки в одиночку на двенадцать реанимационных коек, поведут неделю сорок больных или побегают на вызовы по трем участкам и начинают возмущаться: «Куда смотрит администрация?! Довели родную больницу (поликлинику) до ручки: полная жопа с кадрами».

В районном центре Тверской губернии, в Монаково, они бы поняли, что такое полная жопа с кадрами и как далеко до этого печального состояния любому московскому медицинскому учреждению городского или ведомственного подчинения…

Еще в электричке Москва – Монаково Данилов прокручивал в уме возможные варианты беседы с будущим начальством – главным врачом и заведующим отделением. Ему казалось (а как же могло быть иначе?), что его встретят удивленно, недоуменно, станут долго допытываться, каким ветром столичного жителя занесло в Монаково, затем непременно объяснят, что здесь, в провинции, свои порядки, и ему, московскому врачу, не следует лезть в чужой монастырь со своим уставом… Данилов не исключал, что в реанимацию его могут взять не сразу, отправив на время в приемное отделение для прохождения «курса молодого бойца». Данилов был морально готов к тому, что ему могут отказать. Подумают: «Зачем нам тут москвич? Жили без него сто лет и еще триста проживем!»

Данилов приехал в Монаково не совсем на пустое место: отсюда была родом Маша, нынешняя девушка старого институтского друга Игоря Полянского, тут жили Машины родители, врачи-пенсионеры. Они уже передали через Полянского, что вакансии в местной ЦРБ имеются, с трудоустройством проблем не будет, но Данилов все же слегка волновался, как, наверное, волнуется каждый человек, переезжающий на новое место.

Переночевав на съемной квартире (в гнусной дыре, достойной названия трущоба), Данилов решил прямо с утра отправиться в больницу на разведку, а потом, если возьмут на работу, идти знакомиться с Машиными родителями, заводить связи среди местной интеллигенции. Был понедельник, традиционно благоприятный день для любых начинаний. В случае отказа Данилов уехал бы в Москву на ближайшей же электричке и начал искать другое место в другом городе, недалеко от Москвы.

Заручаться какой-то протекцией от Машиных родителей Данилов не хотел. С одной стороны, неизвестно, как все обернется в больнице, зачем зря людей подставлять? С другой стороны, непонятно, сколько продлятся отношения у Полянского с Машей и чем закончатся. Скорее всего ничем, как и все предыдущие романы Полянского, закоренелого убежденного холостяка, искусно притворяющегося человеком, который ищет свою половинку, но никак не найдет. Скорее всего, Маша обидится и Данилов в глазах ее родителей из категории как близкий родственник перейдет в разряд иродов проклятых. Друг несостоявшегося мужа дочери по определению не может считаться хорошим человеком. Да и делать все самому проще и безболезненнее.

Строгий на вид пожилой охранник, стоявший на воротах, узнав, что Данилов врач, интересующийся перспективами трудоустройства, расплылся в приветливой улыбке (внутренняя система распознавания переключилась с чужой на свой) и зачастил:

– Доктор, значит! Это хорошо, что доктор, доктора нам нужны, ой как нужны, да еще в реанимацию! Вы сумку свою у меня оставьте (Данилов явился в больницу с дорожной сумкой, потому что оставаться там, где ночевал, не собирался, а камеры хранения на местной станции не было), а сами идите вон туда, в административный корпус…

– Туда? – уточнил Данилов, поскольку жест охранника относился сразу к двум зданиям.

– Нет, что вы, туда вам рано, – улыбка охранника стала еще шире, – одноэтажное здание – морг, а вам надо в соседнее, двухэтажное. Там на втором этаже кабинет Юрия Игоревича. Вы к нему прямо и идите, врачей он лично набирает.

– А он на месте?

– Конечно, доктор! Разве ж я вас посылал в другом случае? И главный врач на месте, и заведующий реанимацией Олег Денисович. Денисович уже вторую неделю из больницы не вылезает…

– Болеет? – предположил Данилов.

– Нет, просто работает. – Охранник явно был рад возможности поговорить с новым человеком и ввести его в курс местных дел. – Доктор Цапникова на больничном, поясницу у нее прихватило, так Денисович с доктором Дударем несут в отделении вахту – один спит, другой работает. Ставок у нас до хрена, а работать некому, такие дела. С завтрашнего дня и вас запрягут, готовьтесь. Вас, кстати, как зовут, доктор?

– Владимир Александрович, – представился Данилов, протягивая охраннику руку. – Можно просто Владимир.

– Докторов без отчества не полагается, – покачал лысой головой охранник, вежливо пожав руку Данилова своей заскорузлой ладонью. – Владимир Александрович, значит. А я Максим Максимович, совсем как у Лермонтова…

«Три врача на отделение анестезиологии и реанимации ЦРБ? – удивился Данилов, окидывая взглядом четырехэтажное здание больницы и прикидывая, что в отделении должно быть не менее десяти врачебных ставок. – Ничего себе расклад, аховый…»

На первый взгляд Монаковская районная больница производила довольно неплохое впечатление. В целом бедновато (кое-где на стенах штукатурка облупилась, на асфальте были трещины и небольшие колдобины, по забору можно было бы пройтись кистью), но чистенько и ухожено. Ничто так не свидетельствует о требовательности администрации, как отсутствие мусора на территории, это Данилов знал еще со «Скорой». Если во дворе подстанции валяются лысые покрышки, щедро пересыпанные окурками разной степени свежести, то даже не заходя в здание, можно сказать, что заведующий никуда не годится.

Возле двухэтажного административного комплекса обнаружилась жемчужина в навозной куче – у входа на площадке, огороженной выкрашенными в темно-зеленый цвет столбиками и цепями («Ну, прямо как в музее!» – восхитился Данилов), стояла сверкающая серебристым металликом «Тойота Хайлендер». Если бы не ограждение, то можно было бы предположить, что на крутой тачке приехал кто-то посторонний, но обрамление явно указывало на ее принадлежность главному врачу.

– Слухи о бедственном положении отечественной медицины и ее служителей явно преувеличены, – негромко сказал самому себе Данилов.

Покой административного корпуса охранял молодой парень, то ли флегматичный по характеру, то ли просто невыспавшийся. Документов не спросил, зачем нужен главный врач, не поинтересовался, просто махнул рукой и пробурчал нечто: «Втортажкцеридора», что Данилов расшифровал, как «Кабинет главного врача на втором этаже в конце коридора» – и не ошибся.

Пол вестибюля, где сидел охранник, был покрыт видавшим виды линолеумом, но на лестнице и в коридоре второго этажа лежала классическая ковровая дорожка, в народе именуемая «кремлевкой». Дорожка тоже была старой, но не такой, как линолеум.

На стене у двери приемной главного врача висела большая латунная табличка с надписью:

«Главный врач,

заслуженный работник здравоохранения РФ,

 

кандидат медицинских наук, врач – организатор

здравоохранения высшей категории

Сухарчик Юрий Игоревич».

Изящный наклонный шрифт с завитушками превосходно сочетался с благородной латунью, выглядела табличка очень респектабельно, под стать автомобилю, стоящему у входа. Только избыток регалий смотрелся смешно, обычно указывают рядом с должностью только ученую степень. «Театр начинается с вывески, – иронично подумал Данилов, – еще бы добавить отличник здравоохранения, и был бы полный комплект!»

К подобной вывеске полагалась гламурно-утонченная секретарша, томная дева с пустым взглядом, мелированной челкой и инкрустированными коготками, но в приемной сидела суровая пожилая дама из категории коня на скаку остановит, в горящую избу войдет – гибрид Цербера с горгоной Медузой. Она взглянула недружелюбно на вошедшего Данилова, сурово поинтересовалась, зачем он явился, и с видимой неохотой («ходют тут всякие», – так и читалось в ее выпуклых водянистых глазах) разрешила пройти, добавив:

– Сумку можете здесь оставить.

«При такой секретарше охранник у входа на фиг не нужен, – подумал Данилов, доставая из сумки пластиковый конверт с документами, и тут же поправился: – Нет, нужен, чтобы за машиной приглядывать, воробьев и голубей от нее отгонять».

Внешность у главного врача Монаковской ЦРБ была представительной, с претензией на аристократичность: седая шевелюра, тонкие черты лица, волевой подбородок в сочетании в выпуклыми надбровными дугами свидетельствовавал о твердокаменном упрямстве. Стекла очков немного смягчали начальственный взгляд.

Данилов думал, что разговор будет долгим, но не пробыл в кабинете главного врача и пяти минут.

Выслушав краткую автобиографию (о причинах, приведших его из Москвы в Монаково, Данилов предпочел умолчать), главный врач бегло просмотрел документы, уделив основное внимание трудовой книжке, в которой за последние годы накопилось много записей, и спросил:

– Деньги вымогаете?

– Нет, – ответил Данилов.

– Сейчас это чревато. В Новозагладинской поликлинике в канун Восьмого марта нашу старейшую сотрудницу с поличным взяли – оформила медкнижку без обследования, за пятьсот рублей. Восемьдесят пять лет, стаж такой, сколько другие и не живут, и на тебе – статья за взяточничество! Дело завели, суд скоро будет. Вот такие дела. А жить вам есть где?

– Если устроюсь к вам на работу, то сегодня же решу этот вопрос.

– У нас есть общежитие, – с оттенком гордости сказал главный врач. – И комнаты свободные тоже есть. Жилье, можно сказать, дармовое – всего семьсот рублей в месяц, но приличное. От больницы, правда, далековато – с четверть часа ходу.

Данилов улыбнулся.

– Ну да, – кивнул главный врач. – По вашим московским меркам это рядом. Значит, напишете два заявления. Одно: «прошу принять на должность врача анестезиолога-реаниматолога», а другое: «прошу выделить комнату в общежитии ввиду отсутствия жилья…». Отдел кадров – вторая дверь от лестницы.

На этом аудиенция закончилась. Можно было подумать, что в Монаковскую ЦРБ ежедневно просятся на работу столичные врачи.

– При желании зарабатывать у нас можно не меньше, чем в Москве, – сказала начальник отдела кадров, как две капли воды похожая на секретаршу главного врача, только та красила волосы в рыжину (не иначе как хной), а эта обесцвечивала пергидролем. – Это я вам как главная по кадрам говорю.

– Неужели? – не поверил Данилов, представлявший, пусть и не с точностью до рубля, разницу между московскими и провинциальными врачебными заработками.

– Если, конечно, работать на три ставки! – Главная по кадрам растянула губы в улыбке. – Трудовой кодекс мы чтим, как и все прочие кодексы, поэтому больше чем на полторы ставки никого не оформляем, но реальную разницу выплачиваем в виде премии… Некоторые врачи, можно сказать, живут в своих отделениях не в переносном, а в прямом смысле. Что поделать, раз ситуация требует? Взять, к примеру, ваше отделение анестезиологии и реанимации: там на одиннадцати ставках работают трое врачей, к тому же одна сейчас на больничном. А в следующем месяце другой врач в отпуск собирается. «Если не отпустите, – говорит, – то уволюсь, отдохну и снова приду устраиваться». Шантажист!

– И возьмете? – спросил Данилов. – Снова?

– Да тут черта лысого возьмешь, – вздохнула главная по кадрам, колыхнув мощным бюстом. – Кто наше штатное расписание увидит – испугается. Решето, дыра на дыре, некому работать. Если так дальше пойдет, то через пять лет не будет в Монаковском районе медицины, за любым рецептом, не говоря уже о операциях, будут в Тверь ездить! А к вам, доктор, жена приедет, или вы бобылем жить будете?

– Совсем не приедет, – сухо сказал Данилов, давая понять как тоном голоса, так и выражением лица, что личная жизнь сотрудников ее не касается.

– Я не из-за бытового любопытства интересуюсь, – обиделась тетка, – а чтобы знать, на какую комнату вам ордер выписать. А то выпишу на «одиночку», а завтра придется переписывать.

– Пишите на «одиночку», – заверил Данилов и, вспомнив свой последний ночлег, спросил: – А как там у вас в общежитии в смысле чистоты, мебели и прочих удобств?

– С чистотой все в порядке, свои медики, не рыночная гопота. – Слово «медики» главная по кадрам произнесла с придыханием. – Мебель хоть и не новая, но приличная, кровати, шкафы, столы, стулья, только вот холодильников и телевизоров нет…

На это Данилов и не надеялся.

– …а удобства на этаже. Дом старый, его немцы после войны строили. – Главная по кадрам поиграла выщипанными в ниточку бровями, демонстрируя сочувствие, но закончила на оптимистичной ноте: – Зато горячая вода есть постоянно!

«Какая разница, – подумал Данилов, – все равно, судя по всему, жить я буду в ординаторской. Чем тут еще заниматься, кроме работы?»

Главная по кадрам недолго повозилась с бумажками, выписала ордер, вклеила в пропуск фотографию, припечатала ее, старательно подышав на печать, затем встала, протянула Данилову руку и гаркнула:

– Поздравляю вас, Владимир Александрович, со вступлением в дружную семью медиков Монаковского района!

Нигде и никогда Данилова не принимали на работу столь торжественно. Если бы сейчас под окнами оркестр заиграл «Прощание славянки» или что-то другое в том же стиле, Данилов нисколько бы не удивился. Он осторожно пожал протянутую руку. Женщинам, сколь бы мощно и брутально они ни выглядели, крепкие рукопожатия противопоказаны.

– На первом этаже, прямо подо мной, сидит Иван Валерьевич, заместитель главного врача по хозяйственным вопросам. Отдайте ему ордер и получите ключ…

Ивана Валерьевича Данилов отвлек от дела. На столе завхоза была разложена на газете нехитрая, но весьма аппетитная снедь: розовое, с прожилками, сало, несколько очищенных зубчиков чеснока, толстая и хрусткая на вид горбушка ржаного хлеба, два соленых огурца. Венчал композицию граненый стопарик, стоявший по центру. Бутылку Иван Валерьевич то ли еще не достал, то ли успел спрятать, едва только скрипнула дверь. Скрипевшие петли свидетельствовали (да какое там «свидетельствовали» – вопили!) о том, что завхоз из Ивана Валерьевича никакой, он без внутренней хозяйственной сущности. У хорошего хозяина дверным петлям скрипеть не положено.

Иван Валерьевич молча кивнул в ответ на даниловское «Добрый день», молча взял ордер, покивал плешивой головой и начал рыться в верхнем ящике своего стола.

Поиски затянулись, и Ивану Валерьевичу пришлось нарушить молчание для того, чтобы произнести заклинание привлечения утерянных вещей:

– Куда ж ты, б…, делся, ё…ая кочерга, мать твою по рогам да за ногу!

Повинуясь магии, нужный ключ с номером 12-а на большой белой бирке тут же нашелся и был передан Данилову со словами:

– Вообще-то это тринадцатый номер, но медики народ суеверный, вот и перенумеровали в 12 «а».

– Спасибо, – поблагодарил Данилов и ушел знакомиться с новым местом работы.

В первую очередь Данилов изучил план больницы. Корпусов было пять. Номер один – главный корпус, номер два – роддом, номер три – патологоанатомическое отделение, номер четыре – поликлиника и номер пять – административный корпус. Также имелись отдельно стоящие, но номеров и звания «корпус» не имеющие пищеблок, аптека, гараж и котельная. Данилов с минуту постоял около плана, соотнося его с местностью, после чего перекинул ремень своей тяжелой сумки с правого плеча на левое и направился к первому корпусу, на первом этаже которого находилось отделение анестезиологии и реанимации.

В стационар просто так не войдешь, это не административный корпус. Повсеместно за проход в отделение во внеурочное, не предназначенное для посещений время охранники взимают скромную, посильную возможностям посетителей плату. В Москве она составляет не меньше ста рублей, здесь, в Монаково, по мнению Данилова, могло хватить и пятидесяти, если не тридцати. Меньше тридцати – это уже не по-божески, какое-то подаяние, оскорбительное для любого человека, находящегося в форменной одежде при должности.

На входе в первый корпус Данилову пришлось объяснить, кто он и что ему здесь надо. Новенький, только что выписанный пропуск никакого впечатления на охранника не произвел, кажется, только усилил подозрительность. Не удовлетворившись расспросами, охранник буркнул: «Обождите минутку», – и по стоящему на столе перед ним внутреннему телефону связался с отделом кадров.

– Обострение бдительности? – поддел Данилов, стоило только охраннику положить трубку.

– У меня инструкция: незнакомых пускать только после подтверждения личности, – пояснил охранник. – А то мало ли кто пропуск подделает и захочет сюда бомбу пронести.

– Вы каждого посетителя подтверждаете?

– Посетитель должен иметь на руках правильно оформленный пропуск с подписью заведующего отделением, также правильно назвать фамилию больного и палату, – отчеканил охранник.

– …которые написаны на пропуске, – улыбнулся Данилов.

Улыбка задела охранника за живое.

– Откуда вы к нам пришли, такой умный? – спросил он, сдвигая брови на переносице.

– Из Федерального клинического госпиталя МВД. – Нет ничего проще, чем говорить правду. – Слыхали о таком?

– Видел по телевизору.

Упоминание госпиталя произвело впечатление на охранника: складка на переносице разгладилась, голос смягчился.

– Реанимация направо, – почти дружелюбно сказал он.

– Спасибо, – поблагодарил Данилов, в который уже раз дивясь многообразию окружающего мира. Три охранника в одной больнице, и какие все они разные! Чехов, наверное, о каждом бы из них по рассказу написал, колоритные люди.

Кому-кому а уж заведующему отделением анестезиологии и реанимации Смолову полагалось долго расспрашивать Данилова, чтобы оценить его профессионализм и личностные качества. Хотя бы минут десять – пятнадцать пообщаться, рассказать про местные порядки и свои требования. Это в усредненном идеале.

В реальности же навстречу Данилову вышел небритый мужик лет сорока с красными от бессонницы глазами, назвался Олегом Денисовичем, сказал: «Опаньки! Вот так нечаянная радость!» – и повел знакомить со старшей сестрой Ксенией Викторовной («для своих я просто Ксюша»). Спустя десять минут Данилов получил четыре комплекта хирургической формы, четыре халата, ключ от ординаторской («раньше не запирали никогда, а теперь жизнь заставила – подворовывают втихаря в больнице»), ключ от раздевалки для сотрудников, находившейся в подвале, и совет идти домой в общежитие, как следует выспаться напоследок.

– Пока наркотический допуск на вас не оформим, работать будете под прикрытием, – сказал Олег Денисович, имея в виду, что сделанные Даниловым назначения наркотиков и психотропов будет подписывать другой врач, – но это ничего не меняет – запряжем мы вас по полной, сразу предупреждаю…

И кто только придумал оформлять допуск к работе с наркотическими средствами и психотропными веществами на каждом новом месте? Можно подумать, что, переходя с работы на работу, человек сильно меняется. По уму, выдавали бы этот допуск врачу сроком на пять лет (или на три года), но всякий раз при смене работы нужно долго ждать разрешения. Только в госпитале МВД Данилову сделали этот допуск быстро, в считаные дни – сработали межведомственные связи. Здесь, в Монаково, на быстроту надеяться не приходилось. Наоборот, с учетом того, что Данилов постоянно проживал в Москве, запросы будут идти дольше – другой регион.

– Запрягайте, – ответил Данилов.

По крайней мере, скучать на первых порах не придется.

В общежитие можно было пройти напрямик дворами («Тут наискосок всего ничего, только в одном месте канаву по досочке перейти надо», – объяснил Максим Максимович) или кружным путем по улице. Данилов выбрал более длинный путь. Ему не хотелось с тяжелой сумкой на плече балансировать на «досочке» (отдых в травматологическом отделении – дело малопривлекательное, а в местном и подавно), а погода стояла приятная – разгар бабьего лета.

«Если в общаге хоть немного пахнет цивилизацией – там и останусь», – пообещал себе Данилов, идя по улице. Хотелось сбросить с плеча сумку, принять душ, потом растянуться на чистой постели и начать устаканивать впечатления, привыкать к новому месту. Вечером можно будет выйти на прогулку, ознакомиться поближе с местными достопримечательностями, изучить город, и вообще… Понятие «вообще» неожиданно превратилось в видение запотевшей кружки холодного пива. Данилов попытался превратить воображаемое пиво в квас, но на это не хватило ментальных сил. Вышло наоборот: рядом с пивом появился из небытия большой и янтарно-жирный копченый лещ. Его нельзя было потрогать, но соблазнительный аромат ощущался явственно. Данилов остановился посреди тротуара, крепко зажмурился и потряс головой, отгоняя наваждение. Оно исчезло, но не совсем – рыбный дух продолжал щекотать ноздри.

«Why not?» – на чистейшем английском языке (подсознание непостижимо) подумал Данилов, удивляясь как неожиданному наваждению, так и внезапному переходу на иностранный язык. Он продолжил думать уже на родном: «В конце концов, это всего лишь пиво, а ситуация у меня сейчас далеко не такая, чтобы… увлекаться спиртным. Да и сам я не тот уже, что раньше, могу держать себя в руках. Пропустить пару кружек пива в честь приезда в Монаково и закусить их вкусной рыбкой – что в этом плохого? Но сначала надо устроиться…»

В солнечный день любой город производит хорошее впечатление, особенно если ты настроен на получение позитива и не склонен обращать внимание на негатив. Данилов присвоил Монакову статус места, вполне подходящего для временного проживания.

Двухэтажное общежитие Монаковской ЦРБ снаружи выглядело не самым лучшим образом: оштукатурить не мешало бы по новой, рамы сменить бы не мешало, но впечатления разрухи и упадка не было, и это внушало надежду. В общежитии во весь голос шел диалог двух культур. Из одного распахнутого окна доносилось не то двух-, не то трехголосое нестройное хоровое пение:

 
И снова луна озарила
Тот старый кладбищенский двор,
А там над могилою сына
Повесился сам прокурор.
 

Из другого надрывались «Йе-йе-йес», явно не вживую (что могло привести американскую рок-троицу в общежитие медиков города Монаково?):

 
I'll kiss you once yeah I'll kiss you twice
I'll kiss you once yeah I'll kiss you twice
I'll kiss you once yeah I'll kiss you twice
And I get the shivers 'cause you're cold as ice…
«Yeah Yeah Yeahs» – «Graveyard:
 
 
Я поцелую тебя, я поцелую тебя еще раз.
Я поцелую тебя, я поцелую тебя еще раз.
Я поцелую тебя, я поцелую тебя еще раз.
Меня кидает в дрожь, потому что ты холодна, как лед…
 

«Отдежурили – и культурно отдыхаем, – констатировал Данилов. – Ну-ну…»

В общежитии охранника не полагалось. Оно и верно: что тут охранять? Данилов вошел внутрь и удовлетворенно отметил, что ничем таким (ароматами сырости и отхожих мест) здесь не пахнет.

Лестница привела Данилова на середину второго этажа. Комната 12-а оказалась последней в правом крыле. Расположение было удачным – и место непроходное, и от туалета далеко. Туалет и душевые комнаты, находившиеся в конце левого крыла, подверглись осмотру в первую очередь и получили твердую четверку по гигиене. Не так чисто, как в домашнем санузле, конечно, но дома они тоже ведь разные бывают.

– Что ж, теперь осмотрим апартаменты! – скомандовал Данилов себе на выходе из туалета.

Апартаменты оказались вполне достойными: примерно четырнадцать-пятнадцать квадратных метров, на потолке – плафон (две лампы дневного света без крышки), плотные шторы на окне, шкаф, дверки которого свободно закрывались и открывались, стол, который не шатался, два стула, кресло, простецкое, но не продавленное, и кровать. Кровать стала самой неожиданной – не какое-нибудь музыкальное чудо на пружинах, а медицинская кровать с ложем металлической решетки. Она была заслуженной, со следами ремонтно-сварочных работ на каркасе, но крепкой. И матрац, не имевший ни запаха, ни пятен, порадовал Данилова. Огорчило только одно обстоятельство: отсутствие подушки, одеяла и постельного белья. Елена обещала привезти Данилову из дома все необходимое для обустройства, но она могла приехать только в субботу… Данилов достал из большой сумки маленькую, убрал в нее документы, решив, что завтра положит их в сейф в отделении, а до тех пор будет носить при себе, и ушел обзаводиться постельным бельем.

Сразу по выходу на улицу зазвонил мобильный. То, что звонит Елена, было ясно и без взгляда на дисплей. Данилову давно уже следовало отзвониться и рассказать о своих достижениях.

– У меня все нормально, устроился на работу, получил комнату в общежитии, сейчас иду покупать постельное белье и подушку с одеялом, – кратко, но в то же время обстоятельно доложил Данилов.

– Если ты устроился на работу, то все это можешь получить у своей сестры-хозяйки, – проявила практичность Елена.

– С меня хватит медицинской кровати в апартаментах, – ответил Данилов. – И как ты вообще представляешь эту картину: «Здрасьте, нельзя ли мне разжиться казенными постельными причиндалами?» Как-то не очень…

– Ты не приватизатор, Данилов, – констатировала Елена. – Другие заводами казенными разживаются, а то и рудниками…

– Это упрек? – удивился Данилов.

– Это похвала, замаскированная под упрек. Ладно, подробности я у тебя выпытаю вечером…

– Да, к тому времени я успею провести ревизию местных дам и…

– За дам я тебе так дам – не обрадуешься! – пригрозила Елена и отсоединилась.

«Да – я не приватизатор, – подумал Данилов. – Видел бы меня сейчас дядя Гоша – перестал бы уважать». В Москве в Карачарове был у Данилова сосед, дядя Гоша, отставной прапорщик и талантливый, идейный приватизатор. Дома у него многое было приватизированным – и посуда, и постельное белье, и кое-что из мебели. «Когда в отставку вышел, так непривычно было покупать лампочки, мыло, зубную пасту и прочую хрень за живые кровные деньги, – вздыхал дядя Гоша и с видом мученика добавлял: – Такое уж существо человек – ко всему привыкает».

Идти без вещей было приятно. Не спрашивая ни у кого дороги, Данилов вышел к станции и порадовался тому, что уже начал ориентироваться в Монаково. Голод уже напоминал о себе бурчанием в животе, но правильнее было сначала обжиться на новом месте, а потом уже отпраздновать новоселье. Купить каких-нибудь вкусных пирожков (откуда-то взялась у Данилова уверенность в том, что в Монаково должны быть вкусные пирожки), приличного чаю (кипятильник и кружка имелись)… Мысли о чае сменились мыслями о пиве. «Однако какая навязчивость, – удивился Данилов. – Это природа местная, что ли, так действует, или удаленность от родных московских мест?» Времени на дальнейшие рассуждения не осталось, потому что Данилов уже шел по пристанционному рынку, и уже попалась на его пути женщина с лотком, на котором аккуратными стопочками было разложено постельное белье.

Белый, без затей, полуторный комплект обошелся Данилову в пятьсот рублей.

– Лучше цены, чем у меня, не найдете, – гордо сказала торговка. – За пятьсот рублей такое качество да две наволочки!

Данилов открыл пакет с угла и двумя пальцами пощупал материю, оказавшуюся довольно плотной на ощупь.

– Не марля, – ударение почему-то было сделано на последней букве, – и сшито хорошо, без перекоса.

– А где тут у вас можно подушку и одеяло купить? – поинтересовался Данилов.

– Пух-перо или синтепон какой?

– Синтепон, – пуховых и перьевых спальных принадлежностей Данилов не любил за тяжесть и за то, что в них с удовольствием размножалась всякая мелкая живность.

– Двести пятьдесят – подушка, пятьсот пятьдесят – одеяло.

Данилов оглядел торговое место, но никаких одеял не увидел.

– Семьсот за все! – скинула торговка, истолковав замешательство Данилова как недовольство ценой. – Ниже – только если подарить.

– А где? – спросил Данилов.

– Сейчас принесу! – сверкнула золотыми зубами торговка и попросила соседку, продававшую носки: – Вер, пригляди за моим товаром! У молодого человека комплект оплачен. Может, вам еще чего, так вы разом скажите.

– Спасибо, больше ничего не надо, – ответил Данилов, думая о том, в каком возрасте его перестанут называть молодым человеком.