Доктор Данилов и медицина будущего

Соблюдая установленные традиции, автор сообщает своим уважаемым читателям и вообще всему человечеству, что все события, о которых рассказывается в этой книге, являются продуктом его буйного неукротимого воображения, точно так же, как и имена действующих лиц, которые выдуманы от первой буквы до последней. Короче говоря, все совпадения случайны, а за их количество автор никакой ответственности не несет… Но мы-то с вами хорошо знаем, что ничего случайного в этом мире нет и быть не может.

«Нет двух путей добра и зла,

Есть два пути добра…»

Николай Минский, «Два пути»

«В медицину будущего нужно верить!»

Гиппократ, из неопубликованного

Глава первая. Казус-фигазус

Под утро Данилову приснился идиотский сон. Родная шестьдесят вторая подстанция. Суточное дежурство. Нужно ехать на вызов, а кардиографа нет. Данилов пытается получить у старшего фельдшера Надьки Казначеевой другой кардиограф, но вредная Надька говорит, что, согласно новому приказу главного врача, аппаратура теперь выдается только под денежный залог и называет какую-то астрономическую сумму (точная цифра в памяти не отложилась, помнилось лишь то, что была она невероятной). Данилов мечется по подстанции, пытаясь перехватить у народа денег, но никто не может его выручить, а вызов тем временем «стоит». И вдруг диспетчер Сиротина объявляет по громкой связи: «Срочно наведите порядок на кухне!». Эта кодовая фраза означает, что на подстанции находится линейный контроль. Выхода нет – Данилов выхватывает из Надькиных рук кардиограф и бежит с ним по длинному бесконечному коридору. Спотыкается, падает, просыпается и удивляется тому, откуда что берется – подстанцию давно не вспоминал, с кардиографами в последнее время дела не имел, деньги ни у кого не одалживал, с линейными контролерами не общался, Казначееву с Сиротиной не вспоминал, а ведь всплыло же из глубин бессознательного и оформилось вот в такую кафкианскую хрень.

– Я всегда подозревала, что ты неравнодушен к Казначеевой, – поддела жена, когда Данилов за завтраком рассказал ей сон.

От неожиданности Данилов чуть не подавился куском сардельки.

– Я же видела, как ты на нее смотрел, – продолжала ерничать жена. – Прямо глаза горели…

– Горели, – кивнул Данилов. – Ненавистью. А уж как руки чесались, кто бы знал…

– От ненависти до любви один шаг!

Прав был Ходжа Насреддин, сказавший, что тот, кто спорит с женой сокращает свое долголетие. На протяжении всей семейной жизни последнее слово всегда оставалось за Еленой, хотя далеко не всегда выходило так, как ей хотелось. Во время ужина Данилов с удовольствием бы порассуждал о том, что ненависть бывает разной и вообще эмоциям свойственно иногда менять вектор, но завтрак к философствованию не располагает. Поел наскоро, залпом выпил кофе – и беги навстречу новым трудовым свершениям.

Сегодняшний день обещал быть приятным – предстояла спокойная аналитическая работа вдали от родной кафедры и связанной с ней суеты. По средам Данилов работал в больнице имени Буракова, бывшей медсанчасти автомобильного завода имени Ленинского комсомола, где в сентябре 2022 года открылся скоропомощной стационарный комплекс. В департаменте эти комплексы пафосно называли «островками медицины будущего» или же скромно «приемными отделениями нового типа», но официальное название лучше всего отражало суть. Действительно – комплекс. Скоропомощной. Стационарный. На первом этаже – приемное отделение, в котором пациентов распределяют по трем потокам, в зависимости от тяжести состояния. Второй этаж – реанимационный, на третьем – тридцатикоечное диагностическое отделение и лаборатория, на четвертом – семь разнопрофильных операционных, а на крыше – вертолетная площадка для санитарной авиации.

Смысл комплекса состоит в том, чтобы обследовать поступивших в минимальные сроки и быстро оказать им необходимую помощь, в том числе и высокотехнологичную. Если в бизнесе время – деньги, то в медицине время – это жизнь. Все специалисты под рукой и нужные обследования делаются на месте. Лечащий врач стационарного отделения получает полностью обследованного пациента с подтвержденным диагнозом – бери и лечи.

Первый из шести столичных комплексов открылся в больнице имени Буракова в сентябре прошлого года. Три с половиной месяца – срок небольшой, но и не совсем маленький, уже позволяющий делать определенные выводы. Заведующий кафедрой решил, что доцент Данилов справится с этой задачей лучше других и теперь по средам Данилов работал на выезде с отчетами и историями болезни. Если бы больница перешла «в цифру», то есть – начала вести медицинскую документацию в электронной форме, то можно было бы управиться быстрее, но администрация считала такой шаг преждевременным, несмотря на то что в комплексах изначально предусматривался электронный документооборот. Но скоропомощной комплекс – это часть стационара, а не отдельное структурное подразделение, и должен жить по стационарным правилам. Врачи привычно ворчали по поводу объемов писанины, но многие, в глубине души, к «цифре» не рвались, поскольку электронный документооборот не только избавляет от бумажек, но и усиливает контроль со стороны администрации. А усиление контроля, согласно закону вселенской несправедливости, гораздо чаще влечет за собой нагоняи да выговоры, нежели поощрения.

Сегодня Данилов планировал заняться окончательным «сведением концов» и написанием черновика, которому в воскресенье предстояло превратиться в готовую статью, в очередной плюс в научную карму доцента, готовящегося стать профессором. «Профессор Данилов… Уж со мной ли это происходит?» – думал Данилов, когда-то собиравшийся проработать всю жизнь выездным врачом скорой помощи. Tempora mutantur, et nos mutamur in illis.^[1]

На выходе из станции «Текстильщики» левый рукав даниловской куртки пометил какой-то особо наглый голубь. С недавних пор Мария Владимировна увлеклась гаданиями, предсказаниями, нумерологией и прочей мистической фигней, столь милой девичьему сердцу. Проявлять насмешливый скептицизм было бы неуместно. Подростки – они такие ранимые, обижаются на любые, даже самые невинные шутки и надолго замыкаются в себе. Поэтому Данилов с серьезным видом выслушивал сообщения дочери о знаках судьбы и даже участвовал в толкованиях. «А черная кошка бежала слева направо или справа налево? Справа налево, так-так… А на тебя она посмотрела? Нет? Ну тогда это хороший знак! Вот если бы бежала слева направо, да еще бы и посмотрела на тебя, тогда другое дело – кранты и финиш. Так что спи спокойно, контрольную завтра напишешь на отлично!».

Очищая рукав влажной салфеткой, Данилов машинально прокачал ситуацию. Птичья отметина на левом рукаве – к неожиданному событию. Среда – день хороший, особенно если на нее выпадает восьмое число месяца. Восемь плюс два, поскольку сейчас февраль, дает десятку – четное число, да еще и кратное пяти. Голубь прислал «сообщение» по дороге в больницу имени Буракова, следовательно там Владимира Александровича Данилова ждет какое-то приятное событие.

Внутренняя Кассандра ошиблась только в одном – событие было неприятным. Войдя в кабинет коллеги с кафедры госпитальной терапии, у которого по средам был неприсутственный день, Данилов не увидел на шкафу картонной коробки со своими бумагами. В шкафу коробки тоже не оказалось. Сестра-хозяйка терапевтического отделения, к которой Данилов обратился со своей бедой, сообщила, что кабинет доцента Гусева она убирает лично, в рамках санитарского совмещения, и никогда ничего никуда не перекладывает, поскольку «Анатолий Самсонович сильно нервничает, если что-то не на своем месте». Ну а коробку из кабинета вынести – это вообще за рамками возможного. Видела ее в пятницу, когда пыль со шкафа вытирала, а вчера и позавчера не обращала внимания (добрая женщина явно убиралась в кабинете один-два раза на неделе)…

Анатолий Самсонович, с которым Данилов связался по телефону, предположил, что коробку мог украсть какой-нибудь «озлобленный буратина» из числа студентов пятого курса, но Данилов эту версию отверг сразу же. Во-первых, доцент Гусев был известным добряком – пропусков не отмечал, на зачетах и экзаменах не валил и вообще ниже «хорошо» никому не ставил, а также не заводил романтических отношений со студентками. За что такому мстить? Во-вторых, никто из студентов не рискнет тащить по оживленным больничным коридорам громоздкую коробку. Это же стопудовое палево – как только поднимется шухер, так все сразу же вспомнят, кого они видели с коробкой. Студент скорее органайзер со стола под халатом унесет, а то и вообще ничего уносить не станет – напишет маркером на стене какую-нибудь гадость или в корзину для мусора помочится. Нет, это явно не студенты…

А кто же тогда? Кому могут понадобиться ксерокопии из историй болезни и рабочие записи, сделанные беглым неразборчивым почерком? Ладно бы то были записи о каком-то революционном клиническом исследовании, за которым охотились бы конкуренты, но статистика? Кому интересны данные, позволяющие оценить эффективность комплексного подхода к приему пациентов, может сам их получить, ведь они не засекречены. Однако, тем не менее, коробку украли. Корысть, как мотив, отпадает, вся эта макулатура представляет ценность только для одного человека – доцента Данилова, месть тоже можно сбрасывать со счетов, потому что здесь никаких конфликтов, к счастью, не происходило… Страсть? Кто-то из местных дам воспылал к нему такой любовью, что решил сделать из рукописных бумажек фетиш? Это вообще уже ни в какие ворота не лезет – чушь полная. Но, тем не менее, коробки на месте нет и рисунок пыли на шкафу свидетельствовал о том, что украли ее вчера или позавчера – на том месте, где она стояла, пыли было меньше, чем вокруг.

Если все логичные варианты отпадают, то остается один – чей-то дурацкий розыгрыш. В больнице явно работает какой-то шутник из прошлой жизни, который явится с минуты на минуту для того, чтобы насладиться произведенным эффектом…

Данилов проскучал в кабинете до половины одиннадцатого, но никто к нему не явился. Таинственный шутник явно ждал проявления инициативы от жертвы своего идиотизма. Эмоционально выразившись по адресу шутника, Данилов отправился к заведующему терапевтическим отделением Дудышеву. Повезло – тот еще не ушел на обход, да, вдобавок, был в кабинете один. Дело несекретное, но неловко же вламываться посреди разговора.

Реакция на совершенно невинную просьбу была совершенно неожиданной.

– А зачем вам список сотрудников? – нахмурился Дудышев. – Вы же у нас не работаете, а это, в некотором роде, конфиденциальная информация.

– Почему конфиденциальная? – удивился Данилов.

– Потому что там указаны номера мобильных телефонов, – менторским тоном пояснил Дудышев. – Станут потом звонить непонятно кто, беспокоить… Да и вообще у меня нет такого списка, все нужные номера в телефонную книжку вбиты, так удобнее. А в чем, собственно, дело?

– Просто хотел узнать, не работает ли здесь кто-то из знакомых, – ответил Данилов, не желая вдаваться в подробности. – Любопытство одолело, Сергей Станиславович, люблю, знаете ли, встречи со старыми знакомыми. Посидели, повспоминали – словно бы заново прожили.

Дудышев иронично хмыкнул, явно намекая на то, любопытство одолевает тех, кому нечего делать и пододвинул к себе лежавший на столе номер журнала «Терапия» за сентябрь 2019 года. Данилов сухо кивнул и вышел, в который уже раз удивляясь тому, насколько противными могут быть люди.

Желаемое он получил в приемном отделении, без каких-либо вопросов. Недаром же старик Конфуций говорил, что близко не означает просто – надо было сразу идти сюда, а не тратить время на напыщенного индюка.

Кандидатов в шутники среди сотрудников не нашлось, попалось несколько знакомых имен, без этого никак, но все они были адекватными людьми, не склонными к дурацким розыгрышам, и знакомство с ними было не настолько близким, чтобы разыгрывать друг друга.

– Нашли кого хотели? – поинтересовался дежурный врач приемного покоя, получив список сотрудников обратно.

Данилов отрицательно покачал головой.

– У нас еще и совместителей до хрена, – сказал коллега, – а здесь они не все, только дежуранты.

Недежурящие совместители, которые прибегают для того, чтобы провести консультации или исследования, а затем сразу же убегают, Данилова не интересовали, потому что у них нет ни времени, ни возможности для того, чтобы разыгрывать коллег.

Мысли зашли в тупик. Вернувшись в кабинет, Данилов не обнаружил пропажи. Часы показывали одиннадцать минут второго – шутнику давно пора было объявиться… А что, если это не шутка?

Настрой был не рабочим, а каким-то нервно-дерганым, но Данилов заставил себя сосредоточиться, чтобы восстановить по памяти хотя бы часть утраченной информации. Кое-что припомнилось, но особо обольщаться не стоило – для полного восстановления нужно было начинать все заново. Не такой уж и большой объем работы, но делать ее заново было немного обидно. «Что не успею сегодня – доделаю в пятницу, – подумал Данилов. – Студентов в эту пятницу нет, шеф меня отпустит. А куда приткнуться – разберусь, в крайнем случае попрошусь в ординаторскую «приемника», там всегда свободный стол найдется».

В архиве Данилова ждал очередной неприятный сюрприз (не иначе как сегодняшний голубь был посланником злых сил мироздания). Заведующая архивом, милейшая Елена Денисовна, в прошлые разы порывавшаяся напоить его чаем, сегодня смотрела сурово и цедила слова сквозь плотно сжатые губы. Нужные истории болезни выдать отказалась, сославшись на распоряжение заместителя главного врача по медицинской части Колбиной.

– Что-то случилось, Елена Денисовна? – удивился Данилов.

– Мне не докладывают о том, что случается! – отрезала Елена Денисовна. – Все вопросы к Евгении Юрьевне!

«Тут явно что-то не так! – констатировал Данилов, поднимаясь из подвала, в котором находился архив, на второй этаж административного корпуса. – Что-то произошло. Но что именно?».

Евгения Юрьевна в прошлую встречу, при знакомстве, ничем угощать Данилова не порывалась, но держалась приветливо и поведала, что в юности тоже мечтала осесть на кафедре, но жизнь распорядилась иначе. Сегодня от былого расположения не осталось и следа – строгий взгляд, металлическая сухость в голосе, да еще и пухлые губы кривились неприязненно.

– Да – было такое распоряжение! И не на пустом месте! Вот вы брали историю Бульбича, а после мне из газеты «Московский пустословец» какой-то прохиндей звонил, интересовался его делами. А кто ему информацию слил? Явно кто-то со стороны! В своих сотрудниках я уверена, ведь каждого сама на работу принимала… А вот в вас, извините, нет!

Щеки грозно раздуваются, необъятный бюст колышется, глаза грозно сверкают, того и гляди волосы дыбом встанут… Ну прямо гибрид Медузы Горгоны с мадам Грицацуевой.

– Вы подозреваете меня в том, что я слил конфиденциальную медицинскую информацию налево? – спросил Данилов, когда Медуза Грицацуева умолкла для того, чтобы перевести дух. – В «Московский пустословец»? А в убийстве Ларисы Груздевой вы меня случайно не подозреваете?

– Убийствами я не занимаюсь! – с гордостью ответила собеседница, обнаруживая вопиющее незнание классики. – Я за порядком в больнице слежу! И вы этот порядок нарушаете! Мы пошли вам навстречу, как научному работнику, а вы начали делать гадости за нашей спиной…

«Я тобой искренне восхищаюсь, Вова! – сказал внутренний голос. – Продолжай сохранять спокойствие и ни в коем случае не опускайся до экспрессивной лексики и простонародных выражений. Лучше спроси – не она ли скоммуниздила твою шкатулку с сокровищами? Глядишь и признается сгоряча…».

– Так это вы забрали коробку с моими материалами? – спросил Данилов, дождавшись очередной вентиляционной паузы.

– Коробку? – Евгения Юрьевна сложила небрежно выщипанные брови домиком. – Какую коробку?

– Мою! – Данилов, незаметно для себя, перешел на телеграфный тон. – С материалами. Из кабинета Гусева. Вчера. Или позавчера? Зачем? Что? Вообще? Происходит?

– Так у вас еще и материалы пропали?! – Евгения Юрьевна перешла с басовитого контральто на визг. – Хорошее дело! Да что вы вообще творите?! Мало ли в чьих руках окажется конфиденциальная медицинская информация?! Вы вообще отдаете себе отчет в своих действиях?!

– Я – отдаю! – сказал Данилов, сделав упор на первом слове.

Прощаться он не стал – не та сложилась обстановка, чтобы приличия соблюдать. Пусть Колбина спасибо скажет, что ее по известному адресу не послали… Да – чем ближе к старости, тем сдержаннее становится Вовка Данилов… Хорошо ли это? А хрен его знает! Наверное – хорошо… Но сейчас главное – разобраться во всей этой кафкианской ситуации…

Шерлоку Холмсу везло – у него были трубка, скрипка, камин, у которого так хорошо размышлять, и доктор Ватсон, на котором так удобно было оттачивать мысли. Из всего этого набора у Данилова была только скрипка и не под рукой, а дома. Пока доедешь – вконец изведешься от всех этих непоняток. Поэтому Данилов выбрал более оптимальный путь – завернул в подвальчик недалеко от больничных ворот, где уже однажды пил кофе, заказал чашечку «по-восточному» плюс рюмку коньяка и попытался отрешиться от всего сущего, глядя на огромную, во всю стену, картину с изображением библейской горы Арарат.

Озарение пришло после того, как опрокинутый залпом коньяк был запит глотком обжигающе горячего кофе. «Ты идиот, Вова! – сказал себе Данилов. – Мог бы и сразу догадаться, а не выдумывать истории с розыгрышами. Сказано же: «cui prodest» – «ищи того, кому выгодно». А выгодно это может быть только одному человеку, который, в силу своего гнусного характера, способен на любые подлости».

С одной стороны, было немного обидно из-за своего тугодумства – мог бы и сразу догадаться, а не городить огороды. С другой стороны, внутри теплой, уютной волной разлилось спокойствие, вызванное определенностью. Дело было за малым – вывести негодяя на чистую воду. Доказательств у Данилова не было, но тому же Шерлоку Холмсу железная логика позволяла разоблачать преступников и без доказательств – сами признавались, как миленькие. Того же Кэлвертона Смита, убившего своего племянника, Холмс разоблачил при помощи элементарной провокации, свидетелем которой был Ватсон. У Данилова казус-фигазус попроще, поэтому можно обойтись и без ассистента. Завтра он прижмет нехорошего человека к стенке, заставит его признаться в содеянном, а затем… А затем во всем мире воцарится справедливость, зло будет наказано, добро восторжествует и поможет своему посланнику в сжатые сроки восстановить утраченные материалы. Нельзя исключить и того, что нехороший человек сам все вернет, желая загасить скандал в зародыше. Нехорошие люди не любят скандалов, они им что шило в одном месте, ущерб для и без того подмоченной репутации. Что там говорил шекспировский Яго? «Good name in man and woman, dear my lord, is the immediate jewel of their souls» – «Доброе имя есть истинная жемчужина души». У нехороших людей нет никаких жемчужин, но им очень хочется, чтобы окружающие верили в их наличие.

За ужином Данилов поделился своими соображениями с женой.

– Однако у вас тот еще клубок змей, – сказала Елена. – Еще почище нашего…

– Чего удивляться? – усмехнулся Данилов. – Люди кругом одинаковые, что у вас, что у нас, что везде… Хочется, чтобы они были лучше, но от наших желаний мало что зависит. Но ты мне скажи, как сторонний эксперт – я прав в своих домыслах или не прав?

– Мой муж всегда во всем прав! – Елена широко улыбнулась. – Он может быть только прав, потому что умнее него нет человека на Земле!

– Повтори, пожалуйста, под запись, – Данилов взял лежавший на кухонном столе телефон. – А то память с годами слабеет, вдруг забуду, а слова такие хорошие, прямо бальзам на душу…

– Ты только постарайся обойтись без рукоприкладства! – посуровела Елена. – А то знаю я тебя – чуть что, так в зубы.

– Давай еще что-нибудь вспомни, – посоветовал Данилов. – Например, как Сафонов назвал тебя «некомпетентной выскочкой и самодуркой».^[2] Или как я на третьем курсе на свидание опоздал, потому что деда на «Китай-городе» откачивал… На мне грехов много, одним меньше или одним больше – без разницы. Но из уважения к тебе я постараюсь обойтись без рукоприкладства. Честное медицинское!

Глава вторая. Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется, когда никто не признается…

Определяющее значение в разговоре имеют первая и последняя фразы. Первая задает разговору тон, в последняя формирует послевкусие, которое, собственно, и запоминается. Нехороших людей надо брать за жабры резко и сжимать крепко, поэтому в качестве первой фразы Данилов выбрал: «Я все знаю, можешь не отпираться!», а последней должно было стать суровое предупреждение: «Больше так никогда не делай!», страхующее от повторения неприятностей. Сработает ли? Данилов был уверен, что сработает. Угодяй – далеко не Штирлиц и не герой-подпольщик. Твердости в нем ровно столько же, сколько и в той субстанции, с которой он ассоциируется. Нажми – и поплывет.

Когда шеф поручил Данилову проанализировать работу скоропомощного стационарного комплекса, доцент Савельев сначала сказал, что три месяца – это крайне малый срок, а затем прозрачно намекнул на то, что сам он гораздо лучше справился бы с этой задачей, поскольку аналитическая работа является его коньком. Понимать эти слова следовало так – я здесь один умный, а остальные годятся только на то, чтобы занятия со студентами проводить. Шеф, конечно же, осадил дурака, причем в довольно резкой форме. Савельев заткнулся, но затаил зло и решил отомстить. И неплохо так отомстил – двойным ударом. Мало того, что организовал кражу рабочих материалов, так вдобавок еще и больничную администрацию настроил против Данилова. Как научный работник, врач и преподаватель Савельев был полный ноль, но пакостить умел виртуозно и изощренно. Напакостит и первым же посочувствует – ай-яй-яй, какая жалость… Прозвище Угодяй (сокращение от «угодливый негодяй») подходило ему как нельзя лучше, и Данилову приходилось делать над собой усилие для того, чтобы не называть так коллегу в глаза.

На ловца, как известно, и зверь бежит – Данилов столкнулся с Савельевым у входа в корпус.

– Надо поговорить, – сказал Данилов, беря Угодяя под локоть.

– Я вообще-то тороплюсь! – затрепыхался Савельев. – У меня запланирован важный созвон…

Он попытался высвободить руку, но не смог – привычка разминать резиновое кольцо во время просмотра фильмов придала даниловским пальцам крепость железа. «Знает кошка, чье мясо съела», подумал Данилов, окончательно убеждаясь в правоте своих догадок.

В закутке за гардеробом Данилов многозначительно посмотрел Савельеву в глаза. Тот сразу же отвел взгляд в сторону и поторопил:

– Говорите скорее! Я же сказал, что спешу!

– Я не люблю, когда мне пакостят, – тихо, но строго, начал Данилов. – А еще больше не люблю, когда меня поливают грязью. Не нарывайтесь, Родион Николаевич! Верните мои материалы, если вы их не выбросили, и скажите, кому следует, что вы меня оговорили…

– Какие материалы?! – Савельев широко распахнул свои бесстыжие глаза и отрицательно затряс головой. – Вы о чем?!

Недоумение он разыгрывал замечательно, Станиславский оценил бы, но на Данилова притворство не подействовало.

– Вы прекрасно знаете какие! – сказал он. – Они лежали в коробке, которая стояла на шкафу в кабинете Гусева…

– Какого Гусева? – не сдавался Савельев. – Не знаю я никакого Гусева и материалов ваших в глаза не видел! Вы что – пьяны? – он шумно втянул воздух костистым носом, похожим на птичий клюв. – Или закинулись с утра пораньше? – последовал пристальный взгляд в глаза. – Что вы вообще себе нафантазировали? Пустите, я спешу!

Тычок был настолько сильным, что Данилов едва устоял на ногах. До последней фразы дело не дошло, да и вообще разговор пошел не так, как планировал Данилов – наглости у Савельева оказалось не меньше, чем подлости. Как говорил водитель Николай Петрович, работавший с Даниловым на шестьдесят второй подстанции: «такого без утюга на чистую воду не выведешь». Раньше был действенный способ борьбы с такими подонками. Пощечина – и к барьеру! Впрочем, это тоже не метод, потому что подонок может стрелять лучше…

«Сам виноват! – упрекнул внутренний голос. – Нечего было оставлять материалы в больнице. Дома им было бы спокойнее». «Может тогда и с кафедры все бумаги домой унести? – огрызнулся Данилов. – Купить сейф, размером со шкаф, сигнализацию к нему подвести…».

Подумав, Данилов решил не рассказывать шефу о своих подозрениях в адрес Савельева, а то это будет выглядеть как ябедничанье. Достаточно будет сказать о пропаже материалов и попросить повлиять на больничную администрацию, а напрашивающиеся выводы шеф сделает самостоятельно. Но оказалось, что Угодяй считает атаку лучшим способом защиты. В двенадцатом часу шеф пригласил Данилова к себе и дал прочесть докладную записку, в которой Савельев требовал принять необходимые меры к доценту Данилову В. А., поведение которого несовместимо с высоким званием научного работника. «Испытывая ко мне стойкую личную неприязнь, причины которой мне неизвестны, Данилов В. А. обвинил меня в похищении его рабочих материалов и в распространении порочащих его слухов. Я попытался объяснить, что не делал ни того, ни другого, но Данилов В. А. не стал меня слушать, а перешел к угрозам в мой адрес. Угрозы были высказаны в завуалированной форме, но смысл их сводился к тому, что в случае невозвращения материалов меня ждут крупные неприятности. К месту хочу заметить, что еще во время работы выездным врачом на шестьдесят второй подстанции Данилов В. А. получил выговор за избиение одного из своих коллег…».

– Откуда он знает про выговор? – вслух удивился Данилов.

– Было такое дело? – поинтересовался шеф.

– Избиения не было, Владислав Петрович, – уточнил Данилов. – Просто дал по морде, один раз. Поверьте, было за что, но это меня не оправдывает, конечно. А Савельеву я просто посоветовал не нарываться, только и всего. Я надеялся, что до него дойдет, но не дошло.

– Рассказывайте подробно, что там произошло с материалами! – потребовал шеф, устраиваясь поудобнее в своем огромном кресле. – А потом объяснительную напишете…

Данилов изложил голые факты, без своих соображений. Коробка исчезла неизвестно куда, а начмеда^[3] словно подменили. Раньше была адекватной теткой, а теперь обвиняет в разглашении медицинской информации и на этом основании закрыла доступ в архив.

– Для меня эта работа – не вопрос жизни и смерти, но чисто из принципа хотелось бы довести начатое до конца, – сказал в завершение Данилов. – Да и интересно же…

– Интересно, – согласился шеф. – Что ж – если энтузиазм не улетучился, то доводите. Думаю, что мне удастся договориться с больничной администрацией. Только вот что, Владимир Александрович… – шеф многозначительно поиграл бровями. – Перед Савельевым вам придется извиниться.

– Даже и не подумаю! – вскинулся Данилов. – Он сподличал, а я должен перед ним извиняться? Простите, Владислав Петрович, но при всем уважении…

– Я уверен, что Савельев здесь не при чем! – шеф пристукнул по столу кулаком, давая понять, что споры излишни. – Я знаю его, как облупленного. Да – он пакостник, но при том еще и мандражист, пакости делает таким образом, чтобы не подставляться. Невозможно представить, чтобы Савельев тайком проник бы в чужой кабинет и вынес оттуда коробку с вашими бумагами. Там же, небось, камеры кругом. Кстати, а записями с камер вы не поинтересовались, а?

– Кто же мне их покажет, если мне даже в архив допуск перекрыли? – усмехнулся Данилов. – Да и нет у гусевского кабинета камер, они только в холле у лифта и на сестринском посту. Из кабинета можно выйти на лестницу незамеченным. К тому же коробка стандартная, мне ее в архиве выдали, пока были между нами любовь и приязнь. С такими много кто по больнице ходит. А по части Савельева я с вами полностью согласен – сам он коробку красть ни за что бы не стал. Но ведь можно попросить кого-то из студентов. Там же три наши кафедры – госпитальной терапии, неврологии и урологии…

Шеф отрицательно покачал головой.

– Почему бы и не украсть коробку за плату или ответную услугу? – продолжал Данилов. – За экзамен или зачет? Савельев умеет поддерживать связи, у него повсюду свои люди есть…

– Ну я ж вам сказал, что он не станет подставляться! – в голосе шефа зазвучало раздражение. – Вы никогда не задумывались над тем, почему я от него не избавляюсь?

Данилов пожал плечами – не мое это дело.

– Потому что мне спокойнее держать его под контролем. Лучше пусть сидит здесь, чем где-то там, – шеф махнул рукой в сторону окна, – вне пределов досягаемости… Савельев никогда не станет связываться со студентами или с кем-то еще. Это опасно. Его же могут потом шантажировать и он, будучи человеком осторожным, обязательно должен учитывать такую возможность…

– У коробки выросли ножки, она встала на них и убежала, – невесело пошутил Данилов, намекая на то, что он не согласен с доводами шефа.

– Разумеется – нет! – в голосе шефа ощутимо прибавилось раздражения. – Если коробки нет на месте, то ее кто-то украл! Но не Родион Николаевич. Не его стиль!

– Ну а кому еще это надо? – Данилов пытливо посмотрел в глаза шефу. – Больничной администрации? Зачем? Мое исследование не могло нанести никакого ущерба репутации больницы – я же брал сведения из официальных отчетов и из сданных в архив историй, работал с документами, которые прошли, так сказать, апробацию у руководства. Да и вырисовывалось все хорошо…

– Про администрацию – разговор отдельный, – нахмурился шеф. – Как можно обвинять врача с большим стажем, доцента кафедры, в разглашении конфиденциальной информации, не имея доказательств? Это за версту отдает идиотизмом, но, тем не менее, это имело место…

– Потому что больше им нечего было мне предъявить! – вставил Данилов.

– Давайте посмотрим на ситуацию с другой стороны, – шеф выдержал небольшую интригующую паузу. – Неужели ради Савельева начмед крупной столичной больницы станет выставлять себя дурой, рискуя при этом испортить отношения со мной?

Давняя, еще со студенческой скамьи, дружба шефа с директором департамента здравоохранения Соловьем не была ни для кого секретом.

– Чем он ее купил? – продолжал шеф. – Денег предложил? Или в главврачи продвинуть пообещал? Вы меня простите, Владимир Александрович, но как-то вот не верится… Нет, Савельев явно не при чем. Поговорите с ним и напишите мне, – шеф дважды стукнул указательным пальцем по столу, – покаянную объяснительную. Если инцидент будет исперчен, я ограничусь устным замечанием – сначала подумайте хорошо, а потом уже предъявляйте претензии.