Черный крест. 13 страшных медицинских историй

 
Портрет готов. Карандаши бросая,
Прошу за грубость мне не делать сцен:
Когда свинью рисуешь у сарая —
На полотне не выйдет belle Helene.
 

Саша Черный, «Пошлость»

Исключения не только подтверждают правило, но и прекрасно его иллюстрируют.

Андрей Шляхов

Знающие не должны молчать вечно.

Лао Цзы, из неопубликованного, лежавшего на четвертой телеге

История первая
Маленькая ночная серенада

Гамлет:

 
Мне этого и враг ваш не сказал бы,
И слух мой не насилуйте и вы,
Чтоб он поверил вашему извету
На самого себя.
 

Уильям Шекспир, «Гамлет, принц Датский»^[1]

– На сегодня все, – объявил старший врач. – Отработавшим счастливо отдохнуть, заступившим – счастливо отработать. Маркел Викторович, зайдите ко мне.

Из новой смены к концу «пятиминутки», по обыкновению растянувшейся на полчаса, уже никого не осталось – разъехались по вызовам.

– Уже иду, – буркнул Маркел, привычно не ожидавший от «персональной аудиенции» ничего хорошего.

По выражению лица старшего врача (если круглую самодовольную, вечно лоснящуюся рожу можно назвать лицом) было заметно, что предстоящий разговор не сулит ему ничего приятного. «Волнуешься, – не без гордой радости подумал Маркел. – Оно и верно – к опытным сотрудникам придираться – это не Сонечку по коленкам гладить».

Маркел работал на подстанции уже семнадцатый год. Пережил нескольких заведующих и старших врачей, а одного из заведующих даже выжил – не выдержав постоянной (и обоснованной, заметьте – обоснованной, ведь все знают, что Дисов зря языком трепать не станет) критики, тот свалил на Центр.

– Что, опять какой-то халдей жалобу накатал? – спросил с порога Маркел.

Дверь кабинета намеренно не закрыл – пусть вся подстанция слышит, как Дисов и без свидетелей держит себя с начальством.

«Запомни, сынок, мало уметь себя поставить, надо еще и других постоянно ставить на место», – учил отец. Маркел запомнил.

– Закройте дверь и присаживайтесь. – Старший врач сдвинул на переносице белесые брови и слегка раздул щеки, имитируя начальственный гнев. За привычку раздувать щеки старший врач получил прозвище «Пузырь», и вся подстанция за глаза называла его только так.

Маркел неторопливо закрыл дверь и так же неторопливо сел на стул, всем своим видом выражая презрение к собеседнику. Презрение, на взгляд Маркела, было обоснованным: когда-то, лет семь тому назад, именно под его началом нынешний старший врач делал свои первые шаги на «скорой». И звали его тогда не Константин Павлович, а Костя, и бровки он не хмурил, и щечки раздувать еще не умел. Он тогда вообще ничего не умел, кроме как кардиограф за Маркелом таскать и преданно заглядывать в его глаза. А теперь вот – человеком стал, категорию получил и в старшие врачи выбился. Холуй хренов…

– Насколько мне известно, халдеи давно вымерли и вряд ли способны написать на вас жалобу, Маркел Викторович, – «блеснул» своей эрудицией старший врач. – А вот наши сограждане нередко на вас жалуются. Да и иностранцы тоже…

– А на кого им еще жаловаться? – вызывающе прищурился Маркел. – На вас? Так вы же по вызовам не ездите, в кабинетике сидите, повышенный оклад вырабатываете…

Хорошо, когда позиции твои крепки и ты можешь позволить себе не лебезить перед начальством, а резать ему в глаза правду-матку и вообще – держаться независимо. Такими сотрудниками, как доктор Дисов, не бросаются. Грамотный врач, учился в Москве, а не в какой-то там Тьмутаракани. Почти двадцать лет «колесного» стажа, и ни одного прогула, да что там прогула – ни одного опоздания за все это время! К тому же Маркел никогда не позволял себе работать, будучи «под мухой» – нелепая гибель отца, утонувшего пьяным во время рыбалки, вызвала у Маркела стойкую неприязнь к спиртному. Даже в летнюю жару он предпочитал пиву квас или зеленый чай. Другого такого толкового, организованного, непьющего и согласного неделями работать в одиночку, без фельдшера, врача-скоропомощника не найти! Уж в чем-чем, а в этом Маркел был уверен твердо.

Старший врач предпочел не развивать тему жалоб. Молча порылся в стопке ксерокопий «спорных» карт вызова, лежащих перед ним, и, вытащив одну, перешел к делу.

– Семнадцатого числа в час сорок две вы выехали на вызов к больной Бутурлиной Вере Васильевне по адресу Актюбинская семнадцать…

– Семьдесят два года, плохо с сердцем, – перебил Маркел, давая понять, что прекрасно помнит гражданку Бутурлину. Еще бы не помнить… Занятная была старушенция.

– Жалобы на приступообразную жгучую боль за грудиной, иррадирующую в левую руку и левую лопатку. – Почерк у Маркела был четкий, совсем не «врачебный» и потому читался легко. – Приступы участились в течение недели. Ухудшение состояния связывает со стрессом, вызванным ссорой с племянницей…

Племянница, как сообщила Маркелу сама Вера Васильевна, не стеснялась заявлять во всеуслышание о том, что «старая кошелка слишком уж зажилась». Еще одно подтверждение того, что все зло на этом свете в первую очередь проистекает от родственников. Маркел давно в этом убедился на собственной шкуре.

– Осмотр… Кожные покровы бледные, холодные на ощупь…

– Константин Павлович, – снова перебил Маркел, – карту мне зачитывать не надо, я прекрасно помню этот вызов. Скажите, что там не так, или я пошел. У вас сейчас рабочее время, а у меня личное.

– Вы предлагали ей госпитализацию?

– Предлагал, в карте об этом написано, там же и роспись в отказе.

– А почему она отказалась? Ей же было плохо.

– Ну, почему… – Маркел пожал плечами. – В наши кузницы здоровья людям и днем ехать не охота, а тут ночь. Собраться надо, морально подготовиться, соседке ключи оставить, чтобы цветы поливала, и вообще…

– А об инфаркте вы подумали?

– На пленке не было острых изменений. По сравнению с теми, что лежали у больной дома, – без динамики.

– Но тем не менее вы предложили госпитализацию, так?

– Предложил. А разве мы госпитализируем «сердечников» только в случае острого инфаркта? Пожилая женщина, хроник, живет одна, состояние ухудшилось, – как не предложить ей госпитализацию?

– Вы разъяснили ей?..

– Костя, – Маркел подался вперед, – ты что, забыл, кто учил тебя правильно предлагать госпитализацию и правильно брать письменные отказы? А?

– Сейчас речь не об этом, – уши старшего врача по цвету стали похожи на кремлевские звезды, – и давайте-ка без фамильярности, Маркел Викторович. Мы с вами детей не крестили…

– Да я бы с вами в одном поле… как говорится! – вскипел Маркел, но тут же взял себя в руки: – Ладно, не будем отвлекаться. Что, по вашему мнению, Константин Павлович, – ах, сколько неприкрытой иронии и откровенного сарказма было в этих словах! – я сделал не так?

– Формально все так. – Старший врач посмотрел в окно, затянутое пеленой дождя, словно надеясь увидеть там ответы на все вопросы. – Диагноз соответствует жалобам и статусу, терапия и вообще вся тактика соответствуют диагнозу. Но! Есть одно маленькое «но», Маркел Викторович. Был повторный вызов к Бутурлиной в семь утра, поскольку у нас не было ни одной свободной бригады, к Бутурлиной поехали наши коллеги с шестьдесят пятой подстанции. И угодили на констатацию смерти.

– А кто вызывал? – поинтересовался Маркел.

– Родственница. Наверное та самая племянница…

– Вернулась под утро домой и добила старуху.

– Не совсем. Судя по карте, – старший врач выудил из стопки копий еще одну и положил ее ближе к Маркелу, – умерла она еще до прихода племянницы.

– Все там будем – Маркел произнес эти слова совершенно бесстрастно. – Я все никак не пойму – какие ко мне есть вопросы?

– Главный вопрос – почему вы передали «актив»^[2] в поликлинику, а не записали его себе? Приехали бы через два часа, оценили бы состояние, глядишь и госпитализировали…

– Почему? – Всплеск негодования заставил Маркела вскочить со стула; старший врач вздрогнул. – Да потому что я не собираюсь грузить самого себя туфтовыми «активами»! И так работаем, не вылезая из машин! Население все увеличивается, а машин больше не становится. Наоборот – их становится меньше! И при таких раскладах я должен брать «активы» на старух со стенокардией?! Вот если бы на пленке был инфаркт и она отказалась от госпитализации, тогда бы я непременно навестил ее спустя два часа! Я могу идти?

– Пожалуйста сядьте и успокойтесь…

– Я спокоен как никогда. – Маркел сел и позволил себе закинуть ногу на ногу. – В отличие от вас…

– Давайте не будем… – поморщился старший врач.

– Не будем, – легко согласился Маркел. – Зачем зря нервы портить? Трудно ведь работать, когда тебя твои же подчиненные не уважают, верно?

– После вас слишком много смертей. – Старший врач счел за благо проигнорировать вопрос Маркела и вернуть беседу в деловое русло. – Если быть точным, то четырнадцать за последние полгода.

– Что ж тут удивительного? – Маркел развел руками. – Людям свойственно умирать, а больным тем более.

Разговор всколыхнул воспоминания. Где-то внутри Маркела, словно насмехаясь над старшим врачом, тихо зазвучала «Маленькая ночная серенада» Моцарта, любимое музыкальное произведение его матери. Матери Маркела, а не Моцарта, разумеется.

Мать была родом с Алтая, из города с чудным названием Камень-на-Оби. Страстная любовь к музыке привела ее в Москву. Девочка из провинции трижды пыталась взять штурмом консерваторию, но все попытки оказались неудачными. Отчаявшись, но по-прежнему не желая расставаться с музыкой, она поступила на хореографический факультет Института культуры и окончила его с отличием. Для чего? Чтобы руководить кружками при гарнизонном Доме офицеров? Хорошая карьера, ничего не скажешь…

– Мечты не сбываются никогда! – часто вздыхала мать.

– А если они сбываются – то никакой радости не приносят, – непременно вставлял свое слово отец. – Я вот с детства мечтал о кругосветном плавании, оттого и в моряки пошел. Так мечта сбылась – трижды проплыл вокруг шарика! Трижды! И что я видел?..

Действительно – что можно увидеть с подводной лодки? Разве что красоты морского дна.

Редкое имя сыну выбрал отец.

– Я – Виктор, победитель, а ты – Маркел, что в переводе с древнеитальянского означает «воинственный», – говорил он, гладя сына по голове шершавой и тяжелой рукой. – Звучит, а? Воин, сын победителя! Это тебе не Иван Иванович Иванов!

Сам бы Маркел предпочел бы имя попроще – Игорь там, или, к примеру, Олег. А то в комплекте с диковинной фамилией редкое имя вечно вызывало у окружающих один и тот же давно набивший оскомину вопрос: «Вы что, болгарин?» И не станешь же объяснять каждому встречному и поперечному, что Маркел – в честь бога войны Марса, а фамилию Дисов, от ДИС – Дорогой Иосиф Сталин, получил в саратовском детдоме подкинутый туда дед. «Я югослав!» – иронизировал Маркел. Любопытные удовлетворялись ответом, хотя такой нации на свете не существовало. Тупой народ, чего с них взять…

– Создается впечатление, что вы то ли несколько оптимистично оцениваете состояние больных, то ли слишком самоуверенны. – Бесцветный, напрочь лишенный интонаций и модуляций (так, наверное разговаривают большие начальники) голос Пузыря совершенно не мешал наслаждаться музыкой. Скорее всего потому, что голос звучал в ушах, а музыка – где-то в душе.

– Вот как? – Маркел изобразил лицом удивление. – А у вас не создается впечатления, что у сотрудника, который работает сутки через двое, да еще и не раз при том выходит на полусутки по просьбе администрации, будет больше смертей, чем у того, кто работает на ставку?

Спорить тут было нечего – Маркел всегда был готов добавить к своим ежемесячным десяти суткам так называемые «полусуточные» дежурства (с восьми до двадцати двух или с девяти до двадцати трех), чтобы как можно меньше бывать дома и как можно реже видеть свою жену, женщину отвратительную во всех отношениях. Давно уже пора было расстаться с ней, но по уму следовало избавиться только от жены, но не от ее двухкомнатной квартиры. Хороший план требовал времени как на разработку, так и на осуществление. Поспешишь – и людей насмешишь, и ни с чем останешься.

На подстанции Маркел объяснял свою безотказность чувством солидарности и корпоративной взаимовыручки. «Да и деньги никогда не бывают лишними», – скромно признавался он…

– Конечно, кто больше работает, у того чаще все случается, – старший врач покивал лысой головой, – но тем не менее ваш показатель существенно отличается от средних данных по подстанции…

Маркел смотрел на старшего врача и молчал, прикидывая, стоит ли доводить Пузыря до истерики или же лучше поскорее уйти. Немного поколебавшись, выбрал второй вариант – сильно хотелось поскорее принять душ, выпить стакан крепчайшего чая и завалиться спать.

– Для начала напишите мне объяснительную по поводу Бутурлиной и впредь будьте осторожны.

Старший врач – должность бумажная, кабинетная. И душа для этого нужна бумажная. Константин Павлович как нельзя лучше подходил для своей должности.

– Повод для объяснительной?

– Недооценка состояния больной, приведшая к ее смерти.

– Но ведь…

– Был? Был. Осматривал? Осматривал. Лечил? Лечил. – Незаметно для себя самого старший врач перешел на «ты». – Умерла? Умерла. Значит – нужна объяснительная.

– Гад ты, оказывается, Костя Федотов! – с чувством сказал Маркел, доставая из нагрудного кармана синей спецодежды ручку.

– Что?! – попробовал возмутиться Пузырь.

Фамилия у него была Филатов, а не Федотов, но это обстоятельство ничего не меняло.

– Позавчера смотрел «Республику „ШКИД“, – дружелюбно пояснил Маркел. – Обожаю этот фильм. Вот и вспомнилось чего-то про Федотова. Не смотрели? Был там такой одноглазый персонаж…

– Пишите, Дисов, и идите отдыхать. – Старший врач положил перед Маркелом чистый лист бумаги и вздохнул, демонстрируя, как ему все это надоело.

«Тяжело? – подумал Маркел. – А тебя сюда за уши никто не тянул!»

Во дворе Маркела поджидал Олег Власов, один из тех немногих сотрудников, с которыми у Маркела сложились хорошие, можно сказать – почти дружеские отношения. Олег приехал в Москву из Вышнего Волочка три года назад, рассудив, что если и выпала такая планида – быть врачом «скорой помощи», то лучше всего быть им там, где за работу хорошо платят. Представляя Олега коллективу, старший врач (тогда еще не Пузырь, а другой), поинтересовался, почему при десятилетнем скоропомощном стаже Олег не имеет врачебной категории.

– Я же не мяса кусок, чтобы непременно иметь категорию, – с ходу отбрил Олег. – Да и потом не собираюсь я унижаться перед всякими уродами ради категории.

«Наш человек!» – решил Маркел и не ошибся. Сам он тоже не имел категории. Не имел по тем же самым причинам, что и Олег, – не хотел ни перед кем унижаться. В первую очередь перед собственным начальством, у которого следовало утвердить аттестационную работу – отчет о работе за последние три года, представляемую на рассмотрение комиссии. И ради чего? Ради каких-то двухсот рублей в месяц? Маркел бы и за четыре тысячи прибавки аттестоваться не стал. И за пять – тоже. Гордость на деньги не разменяешь и радость на них не купишь. Такую, как Маленькая ночная серенада.

Чтобы скоротать время, Олег кокетничал с диспетчером Соней Шейнфельд, обладательницей не только самых красивых коленок на подстанции, но и самого большого бюста. Соня ждала, пока за ней приедет муж, и развлечения ради дразнила Олега.

– Долго тебя Пузырь пузырил, – оживился Олег, завидев Маркела.

– Что ты, Пузыря не знаешь? – махнул рукой Маркел. – Это он с виду пузырь, а астральная его сущность – дятел.

– А у меня какая астральная сущность? – встряла в разговор Соня.

– Телка ты, – ответил Маркел и проследовал мимо онемевшей от возмущения красавицы к своей «девятке».

Соня, как две капли воды похожая на жену Тамару («вымя есть – ума не надо», – квалифицировал таких женщин Маркел), раздражала Маркела немерено. Можно даже сказать – просто бесила. Особенно когда принималась рассуждать о жизни с апломбом гуру или какого-нибудь другого мудреца.

– Слушай, Марк, ты сейчас свободен? – Олег заторопился за Маркелом, оставив Соню ждать мужа в одиночестве. Соня обиженно надула губки и отвернулась.

– А что надо?

– В «Техэнерговидео» съездить.

– Зачем?

– Да вот надумал музыку обновить, – широко улыбнулся Олег и с тихой гордостью добавил: – Что-нибудь приличное взять хочу.

– Бабла срубил? – ощерился Маркел.

Ему не нравились собственные кривые зубы, портящие его суровую мужскую красоту – высокий лоб, прямой нос, чеканный подбородок, и оттого он лишь изредка позволял себе улыбаться.

– Скопил, – вздохнул Олег. – Последний месяц вообще никакой выдался. Да еще за кардиограф вычли.

Кардиограф у Олега украли, пока он с фельдшером сдавал больного в приемное отделение девяносто четвертой больницы. Водитель запер машину и отошел на минуточку в туалет. За время его отсутствия кардиограф исчез. Стоявший в салоне ящик с медикаментами неизвестных воров не соблазнил, видимо, они знали, что все самое ценное врачи фельдшера носят «на себе».

– Лучше бы ты на машину скопил, – поддел Маркел, но, увидев, как на лицо приятеля ложится тень несбывшихся надежд, поспешил сказать: – Садись, отвезу, только с условием – в магазине за все про все не больше получаса. Спать хочется дико.

– Да там с утра за все про все десять минут! – заверил Олег. – А потом до подъезда добросишь – а подниму я сам.

Олег снимал комнату в трешке недалеко от дома, в котором жил Маркел. Крюк получался совсем небольшим – километра в два-три. Опять же, пока Олег будет оформлять свою «музыку», можно затариться продуктами в супермаркете напротив. Тогда вечер можно будет провести дома в тишине и спокойствии – Тамара уехала на пять дней. Сказала, что на дачу к одной из подруг. Какая, впрочем, разница, где она сейчас, главное, что дома ее не будет еще два дня. А там Маркелу выходить на сутки…

Олег не наврал – действительно управился минут за пятнадцать, и совсем скоро Маркел припарковал «девятку» напротив своего подъезда.

Как ни устань, а стоит только добраться до дома, как сил сразу же прибавляется. Пусть и не намного, но прибавляется. Вполне достаточно для того, чтобы не спеша смыть с себя всю грязь (как материальную, так и нематериальную), так же не спеша позавтракать, выпить под второй концерт Гайдна два стакана чаю (виолончель была вторым любимым инструментом Маркела после фортепиано), а затем растянуться на матрасе, укрыться легким, почти невесомым, но очень теплым и уютным пуховым одеялом и заснуть под музыку. Ради таких минут и стоит жить. Ради таких и еще кое-каких. Тех самых моментов, в которых скрыт если не потаенный смысл жизни, то ее сокровенный смак.

Было так приятно проснуться в пустой квартире и знать, что до послезавтра никто не потревожит твоего уединения. Грех было упускать такую возможность расслабиться как следует. Маркел начал готовить вечер грез.

Долго стоял перед стеллажом с дисками, выбирая музыку, пока не отдал предпочтение Фортепианному концерту Грига, которого очень ценил за искренность и за своеобразное изящество, заметное далеко не всем.

После музыки настал черед меню. Что-нибудь легкое и в то же время возбуждающее. Ревизия припасов подсказала верное решение – треска в гранатовом соусе. Готовится несложно, а вкус – тарелку съесть можно. Правда, под рукой не оказалось зерен граната, которыми полагалось украшать готовое блюдо, но этим можно было спокойно пренебречь. Гораздо хуже, если бы не было гранатового сока, филе трески или же пряностей.

Теперь пора было позаботиться о главном – о гвозде программы. Из кладовочки, искусно устроенной в углу коридора еще Тамариным отцом, мастером с завода «Калибр», Маркел достал низенькую двухступенчатую стремянку – при высоте потолков в два метра двадцать сантиметров человеку с ростом метр восемьдесят большей и не требуется. Расставил стремянку в кухне возле мойки, убедился, что занавески полностью закрывают его от взоров любопытных жильцов из дома напротив (если таковые имеются), и влез на нее со столовым ножом в правой руке. Нож был нужен для того, чтобы снять с его помощью решетку, закрывающую вентиляционное отверстие. Дальше просто – сунул в отверстие руку, нащупал справа петлю из лески, потянул за нее и вытащил из щели-кармашка (поистине ювелирная работа, на которую ушло полтора дня кропотливого труда) плоскую черную флэшку. Свое сокровище.

По заведенному ритуалу флэшку полагалось внимательно осмотреть – не подменили ли, хотя кто ее тут может найти, и обнюхать – не оставили ли на ней свой запах чужие руки (обоняние у Маркела было очень острым). Нет, вроде как все нормально. Можно возвращать решетку на место и спускаться.

Пока готовил – держал флэшку в кармане джинсов. Время от времени, словно невзначай, опускал левую руку вниз и через плотную ткань чувствовал тепло, исходящее от сокровища. Душа в предвкушении наслаждения пела так, что никакой музыки не требовалось.

К половине десятого все было готово, осталось только отключить телефоны – обычный и мобильный, выкурить на лестничной площадке сигарету (Маркел хоть и курил, но совершенно не переносил атмосферы «прокуренных» помещений; он и на подстанции никогда не заходил в курилку, предпочитая даже зимой предаваться пороку на улице) и по возвращении в квартиру переодеться в длинный махровый халат чудесного василькового цвета.

– Та-да-да-дам! – возвестил Маркел, входя в большую комнату, служившую одновременно и гостиной, и апартаментами жены Тамары. Девятиметровая спальня считалась комнатой Маркела.

– Та-да-да-дам! – Маркел включил DVD-плеер и вставил в него флэшку.

– Та-да-да-дам! – Он уселся в кресло и взял в каждую руку по пульту.

Раз – и на экране телевизора появилось изображение.

Два – из развешанных по стенам колонок зазвучала любимая серенада. Черед Грига наступит позже, когда от самого свежего впечатления можно будет перейти к предыдущим.

– Ой, лихо мне! – простонала с экрана гражданка Бутурлина Вера Васильевна, пытаясь донести непослушную руку до груди.

Не вышло – секундой позже рука обмякла и упала куда-то вниз. Бутурлина повернула голову набок и протяжно захрипела.

Глаза закатились, и в узкие щелочки были видны только мутно-сероватые белки, очень похожие на бельма. Из угла рта потянулась толстая нить слюны, снятая крупным планом. Качество изображения оставляло желать лучшего, но от «телефонной» камеры требовать большего нельзя. Точно так же, как нельзя возить с собой по вызовам свою «соньку» – сразу же пойдут расспросы, а там и до выводов недалеко. Ну ничего, полупрофессиональная «сонька», даже в бэушном состоянии стоившая Маркелу бешеных денег, непременно дождется своего часа. Уж Тамаркину серенаду он точно будет снимать по высшему классу. Жена как-никак заслужила…

К смерти Маркел относился по-разному. Одно дело – плохая смерть. Гибель отца, медленное угасание матери, убийство на вызове доктора Сальникова, институтского однокашника. Совсем другое дело – смерть хорошая, радостная, это и не смерть вовсе, а серенада, песня освобожденной души.

Впервые Маркел получил удовольствие от чужой кончины на пятом курсе, когда во время операции на желчном пузыре пациентка внезапно скончалась прямо на столе. Забилась в конвульсиях, издала неясный горловой стон (более членораздельным звукам мешала трубка, вставленная в трахею), обмочилась и ушла в мир иной.

За какие-то две минуты студент Дисов совершенно неожиданно для себя испытал небывалое доселе возбуждение и столь же небывалую по силе разрядку.

– Тебе плохо? – участливо поинтересовался кто-то из одногруппников, обернувшись на стон Маркела.

– Живот схватило, – прошептал Маркел и медленно, изо всех сил стараясь удержать ускользающее равновесие, направился к выходу из операционной.

– Чтоб я еще раз взял кого-нибудь на операцию в понедельник! – заорал доцент Абашкин, потрясая в воздухе одетыми в перчатки кулаками. – Черт бы их всех побрал! У-у-у!

Продолжения Маркел уже не слышал. Заперся в туалете и минут пять умывался холодной водой, чтобы прийти в себя. Трусы пришлось выбросить (они промокли настолько, будто в воду упали) и надеть «форменные» хирургические штаны прямо на голое тело. Произошедшее списал на полуторамесячное воздержание и пообещал себе прямо сегодня вечером положить ему конец. Так и сделал. Однако тиская руками обвислые груди очередной безымянной медсестры, охочей до молодого мужского тела, Маркел все вспоминал и вспоминал, как дергалась на столе пациентка с разрезанным чревом (по каким-то показаниям операция была полостной, с разрезом «от бока до бока», а не лапароскопической), пытаясь освободиться от стягивающих ее ремней.

Довспоминался настолько, что довел себя до разрядки в самом начале процесса.

– Учись контролировать себя, – посоветовала разочарованная партнерша, отталкивая от себя Маркела. – А лучше сходи на прижигания.

– Прижигания чего? – пролепетал покрасневший Маркел.

– Семенного бугорка, – снисходительно объяснила медсестра. – Ты же на доктора учишься – должен знать. Эх…

В этом «эх…» было столько презрения, что Маркела передернуло словно от удара током.

– А ты плохо пахнешь и разъелась как свинья, – огрызнулся он. – Весь живот в складках.

– То-то ты только дотронулся и сразу кончил! – парировала медсестра.

Натянув на себя халат, она из любовницы превратилась в официальное лицо.

– Давай вали отсюда! – Грубый тон совсем не походил на недавнее кошачье мурлыканье. – Это, вообще-то, процедурный кабинет, а не бордель!

Маркел вдруг представил, как он берет лежащий на одном из столов резиновый жгут, подходит к хамке, накидывает жгут ей на шею и медленно, с чувством, толком, расстановкой, затягивает его все туже и туже. Жгут, растягиваясь, становится все тоньше и тоньше, впивается в короткую и толстую шею все глубже и глубже, хамка хрипит, размахивает руками…

Додумывать пришлось уже в коридоре, куда его выпихнула медсестра, совершенно не догадывавшаяся о том, какой страшной смертью умирает она сейчас в мыслях своего незадачливого любовника.

Неделю Маркел пытался разобраться в новых ощущениях, даже и не разобраться, а убедить себя в том, что все это пустяки. Детские комплексы плюс нерегулярная половая жизнь, помноженное на богатое воображение. Через неделю устроился на работу в реанимационное отделение «скоропомощной» окраинной больницы.

– Вы же на пятом курсе… – удивилась заведующая реанимацией Ирина Ивановна, плечистая, коротко стриженная дама лет сорока. – Можете работать фельдшером. Зачем вам идти в медсестры, то есть – в медбратья? Да еще в такое тяжелое отделение, как наше.

– Опыта набраться хочу, – пояснил Маркел.

– Правильно мыслите, – похвалила заведующая. Помялась немного и спросила: – Скажите… а вы, наверное, болгарин?

– Русский я, – улыбнулся Маркел. – Из Мурманска.

Традиционная отговорка про югослава здесь была бы не к месту.

Двух месяцев в реанимации хватило для того, чтобы окончательно разобраться в своей сущности. Главное – что? Не врать самому себе, как учил отец. «Всем остальным врать можно и нужно, – говорил он, – но только не ври себе, потому что это приводит к принятию неправильных решений, а неправильные решения, в свою очередь, приводят к неправильным поступкам. Вот я в свое время убедил себя, что быть военным моряком куда лучше, чем торговым, и что же?»

«Чему бывать – того не миновать», – рассудил Маркел и начал осторожно, не торопясь, изучать себя нового. Процесс был захватывающим и крайне интересным, жаль только, что его результатами нельзя было ни с кем поделиться. А так хотелось иметь под рукой хоть одного единомышленника, с которым можно было бы разговаривать обо всем не таясь.

Постепенно определялись предпочтения. Так, например, агонизирующие мужчины сильно Маркела не впечатляли. Разве что интересно – но не более того. Как-то некрасиво умирали мужчины. А вот с женщинами дело обстояло иначе, причем ни возраст, ни внешность существенной роли не играли. Женщины уходили красиво – любо-дорого смотреть! Маркел ощущал импульсы их агонии, ловил, впитывал и наслаждался, наслаждался, наслаждался… Чем короче агония, тем сильнее импульс, тем острее радость. Если агония затягивалась более получаса – весь интерес пропадал, становилось скучно и даже как-то не по себе. Словно обещали большую вкусную шоколадку, а подсунули вместо нее окаменевший леденец, который невозможно ни грызть, ни сосать. Краткость – она не только таланту сестра, но и удовольствию.

В один из дней, когда молодая еще женщина с трансмуральным^[3] инфарктом на фоне сахарного диабета вдруг зафибриллировала^[4] и никак не хотела откликаться на реанимационные мероприятия, Маркел понял, что о чем-то похожем пытался рассказать великий Моцарт в своей Маленькой ночной серенаде. Догадка была такой восхитительной, что Маркел чуть не задохнулся от счастья. Стоило соединить в себе чарующее зрелище с не менее чарующей мелодией, как исчезли последние сомнения в своей… ненормальности, что ли. И на место никчемным страхам и опасениям пришла уверенность в своей исключительности.

Отныне все радостные события он про себя называл «серенадами».

Набираясь опыта, Маркел научился владеть собой. Владеть настолько, чтобы не приходилось менять нижнее белье после каждой серенады. Разумеется, самоконтроль в определенной мере мешал наслаждению, но зато он способствовал сохранению тайны. Расслабиться можно было позже, уединиться, закрыть глаза – и услужливая память сразу же вытаскивала из своих глубин нужную картину – пожалуйста, наслаждайся сколько влезет.

Пойти дальше и вступить с кем-то из «уходящих» в физический контакт совершенно не тянуло. Разве что хотелось иногда взять умирающую за руку, не более того. Жест этот выглядел совершенно естественным и никакой опасности не представлял. Главное для Маркела было – присутствовать, быть рядом, чтобы уловить ту часть жизненной силы, которая, не будучи востребованной, изливалась в пространство и навсегда растворялась в нем. Ну и конечно же смотреть, даже не смотреть, а наблюдать, подмечая особенности и смакуя их с большим удовольствием.

Отношения с женщинами не шли ни в какое сравнение с серенадами. Не тот интерес, совсем не те впечатления, абсолютно не та радость. Ничего особенного – оно ничего особенного и есть. Однажды Маркел набрался храбрости и предложил одной из своих немногочисленных девиц «внести разнообразие» в их любовные игры.

– Никакого анального секса! – сразу же ответила недалекая дура.

Маркел объяснил, что о подобном он и не помышлял, а хотел просто слегка, самую чуточку придушить, нет – всего лишь изобразить удушение своей партнерши при помощи пояска от ее псевдошелкового и псевдояпонского халатика.

– Будет щекотно – и все, – пообещал он. – Ты только закатывай глаза и хрипи…

Конечно же ничего не вышло. Мало того что она отказалась, так еще и растрепала по всему общежитию, что Маркел пытался трахнуть ее в попу, а когда она гордо отказалась, хотел придушить, чтобы все-таки добиться своего. Сука, настоящая сука, и ничего, кроме суки. Чем больше Маркел узнавал женщин, тем больше он их ненавидел, а чем больше он их ненавидел, тем радостнее было ему смотреть на то, как они уходят в небытие. Если бы не обстоятельства (отсутствие московской прописки и московской квартиры), то он к своей жене Тамаре и близко бы не подошел. Но нужда заставит – и кукарекать начнешь. Для того, чтобы иметь прописку и свой угол в столице, пришлось во время интернатуры приударить за Тамарой и довольно скоро сделать ей предложение. После пяти лет некоего подобия семейной жизни их брак перешел в «полумирное» сосуществование, в котором пребывал до сих пор. Подобная форма бытия устраивала обоих – двухкомнатная квартирка в панельном доме без доплаты разменивалась на две самые паршивые комнаты в каких-нибудь самых неказистых коммуналках. Чем жить бок о бок с посторонними людьми, лучше уж соседствовать со своей законной половиной. Правда, в последнее время Тамара начала сильно раздражать Маркела, вынуждая к активным действиям. Изящный и совершенно безопасный план составился скоро. Оставалось дождаться зимних морозов, когда станет возможно подержать ее несколько дней на балконе в «разобранном на запчасти» и упакованном в пакеты виде. Маркел придерживался мнения, что от трупа лучше избавляться частями и без спешки.