Гордиев узел

© Р. С. Эйвадис, перевод, 2012

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2019

Издательство Иностранка®

Часть первая

1

Георг возвращался домой. В Эксе он съехал с автомагистрали и продолжил путь по обычному шоссе. За проезд по автомагистрали от Марселя до Экса платить не надо, а дальше, от Экса до Пертюи, это удовольствие стоит пять франков. Пачка «Голуаз».

Георг прикурил сигарету. Поездка в Марсель оказалась пустой тратой времени. Шеф бюро переводов, в котором ему иногда перепадала кое-какая работа, на этот раз ничем не мог его порадовать.

– Я же вам говорил: если что-нибудь будет, я позвоню. Пока мне нечего вам предложить.

Вид у мсье Морена был озабоченный. Может, он говорил правду? Бюро принадлежало ему, но держалось на плаву за счет заказов авиационного завода «Мермоз» в Тулоне. Если совместный европейский проект нового боевого вертолета, в котором Мермоз представляет французскую сторону, и действительно забуксовал, значит и Морену нечего переводить. А может, Морен опять попытался выторговать более выгодные условия и Мермоз в наказание посадил его на голодный паек? Или исполнил наконец свою давнишнюю угрозу и открыл собственное бюро переводов?

На подъеме за Эксом мотор вдруг сбился с ритма, и машина конвульсивно задергалась. Георга бросило в пот. О боже! Ему сейчас только этого и не хватало для полного счастья. Он купил машину всего три недели назад. Его родители приезжали из Гейдельберга навестить сына и дали ему денег на этот старенький «пежо».

– Тебе же при твоей работе без машины никак, сынок, – сказал отец, кладя две тысячи марок в коробку на кухонном шкафу, в которой Георг держал свои деньги. – Ты знаешь, мы с матерью всегда рады тебе помочь. Но сейчас, когда я на пенсии, а у твоей сестры ребенок…

Дальше пошли причитания, которые Георг слышал уже сто раз: неужели он не может найти другую работу, поближе и получше? И зачем он бросил свою профессию адвоката и уехал из Карлсруэ? И может, теперь, когда он расстался с Ханной, он все же вернется в Германию? Неужели у него не болит душа за своих стариков-родителей? В конце концов, в жизни есть еще кое-что, кроме самореализации и т. п.

– Неужели твоей матери так и придется умереть в одиночестве?

Георгу стало стыдно оттого, что его обрадовали две тысячи, а слова отца оставили равнодушным.

Бак был почти полный, масло он недавно доливал, фильтр заменил. Так что никаких технических проблем быть не должно. Он слушал шум мотора, как мать слушает дыхание больного ребенка. Машина больше не дергалась. Но что-то где-то стучало. Или ему показалось? А теперь какой-то скрип или скрежет! Три недели Георг наслаждался непривычным состоянием – когда ездишь, не боясь ни маленьких, ни больших поломок. И вот все начинается сначала!

В Пертюи Георг остановился, купил на рынке кое-какие продукты и выпил пива в баре. Было начало марта, туристский сезон еще не начался. Палатку с прованскими травами, медом, горчицей и лавандой во всех видах, летом обычно с утра до вечера облепленную немцами и американцами, уже свернули, в других палатках тоже убирали товар. Воздух под низкими тяжелыми тучами был теплым. Поднялся ветер и захлопал маркизами на окнах. Запахло дождем.

Георг с бокалом в руке стоял у входа в бар, прислонившись спиной к стене. На нем были джинсы, синий пуловер, потертая коричневая кожаная куртка и темная кепка. По виду и непринужденной позе его можно было бы принять за молодого фермера, который, закончив свои дела на рынке, решил совместить полезное с приятным. Если бы не суровые морщины на лбу и у губ, глубокая ямка на подбородке и нервная усталость в глазах. Волосы его поредели. Он заметно постарел за последние годы. Раньше, когда он носил бороду, ему можно было дать сколько угодно лет, от двадцати пяти до сорока. Сейчас его тридцать восемь и даже чуть больше были написаны у него на лбу.

Упали первые капли. Георг вошел внутрь и подсел к Морису, Иву, Надин, Жерару и Катрин. Они тоже кое-как сводили концы с концами, жили случайными заработками, но больше за счет близких – жены или подружки или соответственно мужа или друга. Жерару с Катрин еще повезло: у него был маленький ресторанчик в Кюкюроне, а она служила бухгалтером в Эксе.

Когда за окнами зашумел дождь и они по очереди заказали на всех по стаканчику пастиса, Георгу стало легче на душе. Ничего, он пробьется! Они все пробьются. Сумел же он продержаться эти два года, что прошли с момента его отъезда из Карлсруэ. И разлуку с Ханной он тоже как-то пережил.

Когда он доехал до гор, ограничивающих с севера долину Дюранса^[1], солнце пробилось сквозь тучи. С высоты открывался широкий вид на низину, в которую с юга спускаются отроги горного массива Люберон, – виноградники, фруктовые сады и овощные плантации, пруд, отдельные крестьянские усадьбы, несколько маленьких городишек, не намного больше деревни, но каждый с замком, собором или развалинами древней крепости. Крохотный, игрушечный мир из далеких детских грез. Георг любил этот мир даже осенью и зимой, когда над бурой землей тянется дым с полей и курятся печные трубы. Сейчас Георг радовался зелени весны и сиянию приближающегося лета. Солнце сверкало на поверхности пруда и на крышах теплиц.

Впереди показался Ансуи, маленький гордый городишко на одинокой скале. Окаймленный кипарисами пандус и высокий каменный мост вели к замку. Георг проехал под мостом, повернул направо, потом еще раз направо, на утопающую в зелени гравийную дорогу. Его дом находился в полях перед Кюкюроном.

2

Они с Ханной въехали в этот дом два года назад. Прощание с Карлсруэ было омрачено разными обстоятельствами. Ссора с адвокатом, вместе с которым Георг работал, слезы и упреки бывшего дружка Ханны, скандал с родителями, страх, охвативший их после сожжения всех мостов. То, что должно было стать радостным исходом из родного болота и освобождением от добровольной каторги профессиональной деятельности, превратилось почти в бегство. В Париже, где они собирались осесть, работы для них не нашлось; им приходилось жить чуть ли не в притонах, и их роман дал мощную трещину. Кюкюрон стал новым этапом. Георг знал этот городишко – он отдыхал здесь когда-то во время отпуска – и теперь надеялся найти работу в Эксе или Авиньоне. В первый месяц им опять пришлось туго. Но потом Георгу подвернулось место помощника киномеханика в Авиньоне, и они нашли этот дом.

Им нравилось, что он стоял на отшибе, на солнечном склоне холма, в окружении вишневых и сливовых деревьев, посреди грядок с помидорами и дынями. Что на балконе и в саду с утра до вечера было солнце, а под балконом – во всю ширину второго этажа – тень и прохлада. Что внизу было две, а наверху три огромные комнаты. Что дом имел пристройку, где Ханна могла устроить мастерскую. Она занималась графикой и живописью.

Они привезли из Карлсруэ свою мебель и мольберт Ханны. Георг насадил огород с разными травами, Ханна оборудовала мастерскую. Когда карьера Георга в качестве киномеханика неожиданно закончилась, Ханна нашла временную работу в типографии. Потом они оба смогли немного подработать на сборе урожая. Зимой Георг получил первые переводы от Морена. Но как они ни крутились, денег катастрофически не хватало, и Ханна уехала на два месяца к своим родителям в Карлсруэ. Те были богаты и не раз изъявляли готовность помогать дочери материально, но только не в Париже, не в Кюкюроне и не с Георгом. Два месяца растянулись на четыре. Ханна приехала только к Рождеству, на несколько дней, а потом еще раз – за вещами. Мебельным фургоном, в который она загрузила шкаф, кровать, стол, кресло, четырнадцать картонных коробок и мольберт, управлял ее новый друг. Георгу она оставила двух кошек.

В двадцать пять лет Георг женился на своей школьной подруге Штеффи, в тридцать развелся, имел еще несколько более или менее продолжительных романов, пока не встретил Ханну. «Вот та женщина, которую я искал», – подумал он.

Он любил разрабатывать теории. О женитьбе на школьных подругах, о сотрудничестве адвокатов, о курящих и некурящих, о мечтателях и прагматиках, о естественном и искусственном интеллекте, о приспособлении к обстоятельствам и нежелании мириться с ними, о настоящей жизни. Особенно об отношениях между мужчиной женщиной. О том, чтó лучше – если оба мгновенно, с полуоборота, влюбляются друг в друга или если любовь растет и крепнет постепенно. Если отношения развиваются в строгом соответствии с теми законами, по которым они возникают, или если возможны глубокие метаморфозы. Определяется ли их качество долговечностью, или они, наоборот, должны рано или поздно исчерпать себя и закончиться. Существует ли на самом деле то, что называется «женщина на всю жизнь» (соответственно «мужчина на всю жизнь»), или с разными партнерами ты просто проживаешь разные жизни. Должен ли партнер быть похож на тебя или, наоборот, ни в коем случае.

Теоретически Ханна была «женщиной на всю жизнь». Она была совершенно другой, непохожей на него – не интеллектуалка, склонная к дискурсивному мышлению, а импульсивная и прямая, потрясающая любовница и в то же время инициативная и самостоятельная партнерша по планированию совместных проектов. «Она поможет мне совершить то, что я всегда хотел, но не решался совершить», – подумал он.

Оставшись один с двумя кошками, проектом книги, которую должен был написать он, а иллюстрировать она и который так и остался проектом, в слишком большом доме со слишком высокой платой за коммунальные услуги, Георг быстро забыл про все свои теории. Ханна бросила его в феврале, и соседки говорили, что не припомнят такого холодного февраля. Тогда одной из главных забот Георга было – где взять денег на жидкое топливо? Иногда ему хотелось обсудить с Ханной причины, по которым их союз потерпел крушение, но на его письма она не отвечала, а телефон ему отключили.

Он продержался остаток зимы и весь следующий год. Возможно, он и смог бы худо-бедно жить на гонорары за переводы для Морена, но каждый раз гадать, когда поступит следующий заказ и поступит ли он вообще, – это не жизнь. Он без устали рассылал письма по городам и весям, предлагал свои услуги в качестве литературного переводчика, технического переводчика, какого угодно переводчика, пытался соблазнить французских адвокатов своей немецкой юридической квалификацией, а немецкие газеты – заметками и репортажами из Прованса. То, что при этом у него оставалась масса свободного времени, было слабым утешением. Правда, голова его была переполнена репортажами, рассказами и детективами, которые ему хотелось написать. Но все это заглушал страх в виде неотступного вопроса: когда позвонит Морен? Или (если телефон в очередной раз был отключен): когда лучше позвонить ему? «Он сказал, послезавтра. Но вдруг он получит заказы завтра и не сможет до меня дозвониться?.. Станет ли он держать их для меня до послезавтра или отдаст кому-нибудь другому? Может, все-таки позвонить завтра?»

Как все несчастливые люди, он стал неудобоварим для окружающих. Словно мир был перед ним в долгу и он решил дать ему это почувствовать. Его вражда к миру то разгоралась, то утихала. Иногда он сменял гнев на милость. Например, написав и отправив три письма потенциальным работодателям, три особенно красноречивых и убедительных письма; или сидя вечером у Жерара в его «Старых временах» и ощущая в кармане приятную тяжесть монет, полученных за сданную работу; или пообщавшись с кем-нибудь из друзей, которые, как и он, отчаянно боролись за существование и не теряли надежду; или работая в своем огороде; или сидя перед горящим камином в доме, благоухающем лавандой, пучок которой он повесил в отдушине; или принимая гостей из Германии – настоящих гостей, а не тех, которые рассматривали его дом всего лишь как бесплатный мотель на пути в Испанию; или найдя удачный сюжет для рассказа. Нет, он далеко не всегда был несчастлив и неудобоварим.

Осенью окотилась соседская кошка, и Георг взял себе маленького черного котика с белыми лапками. Допи. Двух других звали Белоснежка и Снизи^[2]. Белоснежка тоже был кот, совершенно белый.

Когда Георг приехал из Марселя домой и вылез из машины, его встретили все три кошки и принялись тереться о ноги. Мышей в полях было предостаточно. И они их ловили. Но приносили ему. И требовали взамен корма из банок.

– Привет, хвостатые. Вот и я. С работой опять облом. Сегодня ничего не было, и завтра ничего не будет. Вам на это, конечно, наплевать. Вас это не волнует. Белоснежка, ты же такой большой и взрослый, ты-то должен понимать, что если нет работы, значит нет и еды. Допи, тебе, конечно, простительно не понимать этого, ты еще маленький, глупый и ничего не знаешь.

Георг взял котенка на руки и пошел к почтовому ящику:

– Смотри-ка, Допи, какое шикарное письмо нам с тобой прислали! Толстое-претолстое! И это толстое-претолстое письмо нам прислал толстый-претолстый издатель. И в этом толстом-претолстом письме обязательно должно быть какое-нибудь хорошее известие.

Он открыл входную дверь, которая была одновременно и дверью в кухню, достал из холодильника полбанки кошачьего корма и полбутылки белого вина, выложил корм кошкам, себе налил вина, включил музыку, открыл дверь из каминной комнаты на террасу и направился с бокалом и письмом к креслу-качалке. При этом он продолжал монолог, обращенный к кошкам и к себе самому. Привычка говорить с самим собой и с кошками появилась у него недавно, в этом году.

– Письмо может подождать. Оно никуда не убежит. Вы когда-нибудь видели письмо, которое умеет бегать? Которое раздражается, когда его заставляют ждать? Если в нем хорошая новость, вино будет кстати, чтобы отпраздновать это событие, а если плохая – тоже пригодится, для утешения.

Георг недавно прочел французский роман, еще не переведенный на немецкий, который ему понравился. Роман, обещавший стать «культовым бестселлером» и хорошо вписывавшийся в профиль данного издательства. Георг послал им оригинал и «образец рукописи» перевода.

Многоуважаемый г-н Польгер!

Благодарим Вас за присланные Вами… Мы с интересом прочли… идея показалась нам заманчивой… в самом деле удачно вписывается в упомянутую серию… переговоры с Флавиньи… Что же касается Вашего предложения выполнить перевод романа, то мы, к сожалению, вынуждены огорчить Вас… уже много лет сотрудничаем с переводчиком, который… просим отнестись с пониманием… возвращаем Вам любезно предоставленный…

«Скоты! Спокойно берут мою идею, а мне показывают шиш! И даже не думают в благодарность заплатить за „образец рукописи“, предложить другой заказ или хотя бы пообещать в будущем иметь меня в виду. Две недели я угробил на этот перевод! Две недели коту под хвост! Скоты!»

Георг вскочил и пнул лейку.

3

С долгами дело обстоит так же, как с погодой, думал Георг. Ты едешь в Марсель, выезжаешь из дома при ярком солнце и прибываешь в ливень; в промежутке – отдельные облачка над Пертюи, черные тучи над Эксом, а в Кабриесе падают первые капли. Или ты сидишь на террасе и сначала светит солнце и сияют голубые небеса, потом набегают отдельные тучки, потом еще и еще, потом начинает накрапывать дождь и наконец льет как из ведра. И в том и в другом случае проходит час – час в машине или час на террасе. И какая разница – приезжаешь ты из хорошей погоды в плохую или никуда не едешь и погода сама портится на месте. Тучи что здесь, что там выглядят одинаково, и промокаешь ты и в том и в другом случае. «Им хорошо говорить, родителям и друзьям: не делай долгов! Да, иногда я влезаю в долги. Но чаще всего они растут сами по себе как снежный ком. А как именно они получаются – мне плевать. Результат все равно тот же самый».

Он вернулся домой от Жерара и Катрин. Ему частенько приходилось есть и пить у них в кредит. Но он же периодически возвращал им долги! Сдав какой-нибудь перевод и получив деньги, он оставлял на столе даже больше суммы, указанной в счете. До чего же люди бывают мелочными, злился Георг. Когда он после своей неудачной поездки пришел в «Старые времена», Жерар принес ему феттучине с лососем, вино, а потом кофе и кальвадос. Положив перед ним счет, он хотя и не отказался приплюсовать это к его долгу, но сделал недовольную мину и даже позволил себе какие-то прозрачные намеки. Георг не стерпел и выложил всю сумму и еще пару франков сверх того. Это были деньги, которыми он собирался заплатить за телефон.

На следующий день он принялся наводить порядок в мастерской. Он решил сложить здесь дрова, которые заказал для камина. Заказал и, к счастью, уже оплатил. Их должны были привезти после обеда. Как его угораздило заказать эти дурацкие дрова, он уже не помнил. Чего-чего, а валежника в лесах вокруг Кюкюрона хватало.

Георг не любил заходить в мастерскую. Здесь воспоминания о Ханне были особенно острыми и болезненными. Огромный рабочий стол Ханны у окна, который они смастерили вместе и который тут же обновили и проверили на прочность, занявшись на нем любовью. Эскизы к последней большой картине маслом на стене. Забытый Ханной рабочий халат на крючке. Поскольку в мастерской стоял отопительный котел и хранились картонные коробки, Георгу все же время от времени приходилось сюда заглядывать. Но делал он это так редко, что все здесь заросло грязью.

И он решил наконец покончить с этим. Вскоре коробки были аккуратно сложены в штабель, место для дров расчищено, а рабочий халат Ханны лежал в мусорном ведре.

Пришла машина. Но не с дровами и не с почтой. Это был Герберт, еще один немец, живший в Пертюи, который вообще-то собирался заниматься живописью, но никак не мог ею заняться, потому что ему то и дело мешали какие-то новые обстоятельства. Они выпили бутылку вина, поговорили о том о сем. Но больше о «новых обстоятельствах».

– Да, кстати, – сказал Герберт уже на пороге, – ты не одолжишь мне пятьсот франков? Понимаешь, эта галерея в Эксе…

– Пятьсот франков? Извини, но я сам на мели. – Георг беспомощно поднял плечи и показал пустые руки.

– Я думал, мы друзья… – обиженно произнес Герберт.

– Даже если бы ты был моим братом – я ничего не могу тебе дать, у меня просто ничего нет.

– Ну, за жилье, за следующий месяц, я думаю, у тебя уже денежки отложены, да и на вино, наверное, тоже хватит. Сказал бы прямо, что не хочешь давать мне в долг!

Подъехала машина с дровами. Обшарпанный, побитый грузовик с открытым кузовом и кабиной без дверей. Из кабины вылезли мужчина и женщина, оба преклонного возраста; у мужчины не было одной руки.

– Куда мсье прикажет сложить дрова? Дрова отличные, сухие, душистые! Мы их во-он там собирали. – Мужчина показал рукой на склоны Люберонских гор.

– Ну ты и скотина! Хоть бы врать научился!

Герберт сел в машину и уехал.

Стоять сложа руки и смотреть, как старики работают, Георг не мог. Как и запретить женщине подтаскивать дрова к борту, а ее мужу таскать их в мастерскую. Поэтому он метался с охапкой дров от одного к другому.

После обеда он поехал в Кюкюрон. Городишко раскинулся на двух холмах, один из которых был увенчан церковью, другой – развалинами старинного замка. Полгорода опоясывала древняя стена, на которую опирались, а местами даже взгромоздились дома. Каждый раз, подъезжая к Кюкюрону по ухабистой дороге, а особенно после получасового марш-броска пешком по полям, Георг при виде этого «человейника», сияющего желтизной на солнце или придавленного к земле серыми тучами, но всегда уютного, аппетитного, надежного, чувствовал приятное тепло в груди, как много лет назад, когда он впервые оказался в этих местах.

Перед городскими воротами располагался большой четырехугольный пруд, обнесенный каменной оградой и окаймленный старыми платанами. С торцевой стороны его, обращенной к городу, находился рынок, а рядом с весны до осени стояли столики бара «У пруда». Летом здесь всегда было прохладно, а осенью, когда платаны сбрасывают листву, приятно было посидеть, наслаждаясь последним теплом уходящего лета. Это место тоже излучало домашний уют. В баре, где было бочковое пиво и подавались сэндвичи, встречались все, кого знал Георг.

На этот раз приятное чувство примирения с жизнью не наступило даже после третьего бокала пива. Георг все еще злился на Жерара и на Герберта. И вообще, как ему осточертело это проклятое безденежье!

Он поехал домой и с тяжелой головой лег, чтобы отдать дань сиесте. «Неужели я тоже стану таким, как Герберт? – подумал он. – Или я уже такой, как он?»

В четыре часа его разбудил телефонный звонок:

– «Булнаков традюксьон». Я говорю с мсье Польгером?

– Да.

– Мсье Польгер, мы здесь в Кадене пару недель назад открыли бюро переводов, и заказов, слава богу, оказалось гораздо больше, чем мы ожидали, так что мы ищем сотрудников. Нам посоветовали обратиться к вам. Вас интересуют переводы?

Георг снял трубку, еще не проснувшись как следует. Теперь сон его как рукой сняло. Только голос пока плохо его слушался.

– Вы хотите сказать… то есть вы предлагаете мне… Интересуют ли меня в данный момент переводы? Думаю… да.

– Очень хорошо. Наш адрес: рю Д’Амазон, сразу же за площадью с «Барабанщиком»^[3]. Вы увидите табличку на доме. Загляните к нам как-нибудь на днях.