Глава 1
“Я хочу увидеться с тобой. Ты один меня понимаешь…”
Я набрала сообщение, стерла, а потом снова набрала и нажала “отправить”. С замирающим сердцем я отложила телефон в сторону и зажмурилась. Ответа не было. Я выждала пять, десять минут, а потом к горлу подкатила паника. Задыхаясь от волнения, я снова схватила телефон и напечатала дрожащими пальцами:
“Я не шучу. Мне очень плохо! Ты мне нужен!”
Через минуту я снова написала:
“Ответь хоть что-нибудь!”
Бросив телефон на диван, я встала, подошла к зеркалу, обклеенному по краям фотографиями рок-исполнителей. Вытерев под глазами темные разводы от туши, я взяла из косметички карандаш, по новой подвела глаза черным цветом и снова бросила взгляд исподлобья на молчащий телефон. Над ухом прожужжало. Я обернулась – возле меня кружила черная стрекоза. Я стала нервно размахивать руками, но она тут же исчезла, как будто растворилась в воздухе.
– Бесит! Все бесит! – сквозь зубы процедила я.
А потом услышала стук в дверь своей комнаты.
– Дана, я дома! – прокричал из прихожей отец, – убавь громкость, дорогая, иначе сейчас к нашей квартире снова сбегутся все престарелые дамы нашего подъезда.
Я закатила глаза, подошла к музыкальному центру и выключила музыку. После того, как хэви-метал, разрывающий колонки, стих, комнату заполнила странная, неприятная тишина. Я в последнее время совсем не выносила тишины, мне сразу же становилось страшно, слышались голоса, хотелось бежать как можно дальше из этой тихой квартиры. Меня спасала лишь музыка, но, как выяснилось, старушки нашего многоквартирного дома, ее на дух не переносят. Они постоянно жаловались отцу на то, что у нас слишком шумно, и музыка мешает им спать. А спали они, судя по всему, круглые сутки.
Я накинула на плечи кожаную косуху и вышла из комнаты.
– Ты куда, солнышко? Я принес нам вкусный ужин – забежал по пути домой в ресторанчик и взял еды на вынос, как ты любишь.
Голос отца прозвучал неестественно ласково. Он внимательно осмотрел мое ярко-накрашенное лицо, бросил взгляд на короткую юбку, но ничего не сказал вслух по поводу макияжа и вызывающей одежды. Психолог, к которому мы ходили вместе с отцом, попросила его меньше придираться к моему внешнему виду. Отец очень старался соблюдать рекомендации специалиста, но ему это сложно давалось. Например, сейчас он весь покраснел от напряжения. Было видно, что он еле сдерживается, чтобы не высказать свое мнение по поводу моего вульгарного макияжа.
– Я гулять, – угрюмо сказала я, завязывая шнурки на грязных кроссовках.
– А как же ужин? – спросил отец, помахав перед моим лицом бумажным пакетом, от которого исходил мясной аромат.
– Я не голодна, – безразлично ответила я и вышла из квартиры.
– Будь дома не позднее десяти! – прокричал мне вслед отец.
– Ага, щас! – огрызнулась я себе под нос, заходя в лифт, – чтобы ты мне весь вечер промывал мозги?
Отец не слышал этих злых фраз. Он улыбнулся мне из дверного проема и закрыл дверь, а я нажала на кнопку, и лифт, натужно скрипя, поехал вниз. Внезапно на потолке моргнула лампочка, я взглянула в заляпанное зеркало и вздрогнула от неожиданности – рядом с моим ярко-накрашенным лицом в воздухе повисло еще одно лицо – бледное, неживое. Это было мамино лицо. Глаза сначала были закрыты, а когда резко открылись, передо мной будто разверзлись две черные пропасти. Я напряглась, сжала кулаки, зажмурилась. Лицо исчезло, и я судорожно выдохнула. Лампочка в лифте снова моргнула и затрещала. Не хватало еще застрять тут! С моей удачливостью, это легко могло произойти. Но в этот раз обошлось. Выйдя из подъезда, я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, потом достала из кармана телефон и набрала на ходу новое сообщение:
“Мне казалось, что ты нормальный парень, а ты мудак. Когда мне плохо, тебя нет! Вот пойду и сброшусь с крыши!”
Поставив телефон на беззвучный режим, я сунула его обратно в карман, натянула на голову капюшон и бесцельно побрела вперед. На улице был премерзкий ноябрьский вечер. Я не знала, куда идти, и просто шла – не важно куда, главное, подальше от дома, в котором я всегда вижу ее – мою умершую маму…
***
Мою маму звали Алена, или Айли, как ее называл отец. Откуда взялось такое странное прозвище, я не знаю, но отец говорил, что оно появилось еще до того, как они с ним поженились. Она мне часто снится – стройная, высокая, красивая, с длинными, темными, идеально-гладкими волосами. Во сне она всегда ласково смотрит на меня – так же, как при жизни. Мне до сих пор кажется, что я во сто крат хуже, чем мама обо мне думала. Неопрятная, с короткой, вечно растрепанной стрижкой, в мешковатой одежде – я совсем другая, во мне нет ни толики маминой утонченности. Но мама никогда не пыталась меня изменить или переделать.
– Пусть Дана носит то, что ей нравится, – говорила она папе, когда я вновь вместо платья надевала в школу черный балахон и джинсы с разрезами на коленях.
– Айли, а если завтра она придет с проколотым пупком, ты будешь так же добра к ней?
Мама ничего не отвечала на это, лишь звонко целовала папу в губы. Это ее оружие всегда работало. Папа прекращал бубнить и подставлял лицо для маминых поцелуев. А я, как любой подросток, вздыхала, закатывала глаза, делая вид, что мне до ужаса противно смотреть на это, и уходила в свою комнату. Но на самом деле, мне нравилось, что мои родители любят друг друга. Любому ребенку теплее жить, когда родители любят друг друга.
Несмотря на то, что мы с мамой были совсем разные, окружающие часто говорили, что мы похожи. Наверное, потому что у нас обеих были черные волосы, бледная кожа и темно-карие, большие, слегка раскосые глаза. Ну и ещё мы обе с ней были своенравны, упрямы и остры на язык. Мама шутила, что мы с ней особенные, как редкий вид черных стрекоз.
– Почему чёрные стрекозы? Таких не бывает! – смеялась я.
– Еще как бывают! У них самые острые зубы и самые сильные крылья. За нашей женской хрупкостью тоже скрываются острые зубы! В самых сложных ситуациях, даже когда выхода нет, помни, что у тебя есть зубы и крылья, Дана! Поняла?
– Поняла! Я зубастая стрекоза! Я лечууу! – смеялась я и, раскинув руки, бегала по комнате, ловила маму в объятия.
Сейчас, когда мамы больше нет рядом, я не ощущаю той легкости, о которой она говорила. Я не стрекоза, я тяжелая, неповоротливая черепаха. Невыносимая тяжесть горя живет внутри меня. Тяжесть и злость на мир за его несправедливость. Эти чувства накрыли меня панцирем в тот момент, когда я узнала, что мама погибла, и с тех пор я не могу из него выбраться. Иногда мне кажется, что она бросила меня, оставила одну-одинешеньку на произвол судьбы. Это было не столько больно, сколько обидно. Может, из-за этой обиды я постоянно вижу ее?
Отец поначалу говорил, что я не могу ее "отпустить", что мне нужно научиться относиться к смерти, как к неизбежности. Ведь это то, чего нельзя изменить. Еще отец говорил о судьбе, о предназначении, о том, что у каждого свой путь и свое, отведенное на земле, время. Меня раздражали эти разговоры. В юности сложно смириться с неизбежностью и предопределением, думается, что все всегда все должно идти так, как хочется. Поэтому мне хотелось делать все наперекор отцу, менять мир и судьбу своими руками. Чтобы отец понял, что я сильнее какого-то там предопределения.
Я не смирилась со смертью мамы и не собиралась мириться с тем, что отец называет судьбой. Поэтому я изменила свой внешний облик, поведение и даже музыкальные вкусы. Замкнутая, молчаливая девочка в вечно мятом школьном пиджаке превратилась в отвязную рокершу в короткой кожаной юбке, с синими прядями в волосах. Я хотела бунтовать, хотела, чтобы окружающие видели и слышали меня, поэтому стала вести себя дерзко и вызывающе, а подчас шокирующе. Какая-то внутренняя сила, словно морская волна, заставляла меня терять голову от бешеной жажды жизни.
Отец не смог найти подход к той девушке, в которую я переродилась, я стала неудобна ему, поэтому два раза в неделю мы с ним стали ходить к психологу – приятной женщине, которая разрешала мне лежать на кожаном диване, не снимая кроссовок. Закинув ногу на ногу, я болтала с ней о всякой ерунде, и при этом даже близко не подпускала к своей истинной боли, которая была похожа на спутанный клубок ниток, из которых мама вязала теплые свитера отцу на зиму. Женщина-психолог изо всех сил пыталась подергать то за одну, торчащую из клубка, ниточку, то за другую, но все было без толку. Я либо замолкала, либо начинала врать. Не могла же я рассказать чужой, незнакомой женщине о том, что вижу свою умершую маму так же отчетливо, как ее саму, и что возле меня постоянно вьются ее черные стрекозы, которых на самом деле не существует?
Сеансы с психологом не приносили облегчения. Мне становилось спокойнее только после душевного разговора с Ником. Ник был моим лучшим другом. Да нет, кому я лгу? За несколько месяцев нашей смс-переписки, я так привыкла к нему, что это стало похоже на зависимость. Ник очаровал меня искренним участием в моей жизни, вниманием и заботой, и вскоре я по-настоящему влюбилась в него.
Да, я влюбилась в человека, которого ни разу не видела, но при этом мне казалось, что я знакома с ним всю жизнь. Я была счастлива от того, что у меня есть мой Ник. Вот только было одно "но" – мы общались лишь по телефону. Ник был моим виртуальным другом. Мы познакомились, когда он по ошибке отправил мне сообщение с грустным смайликом. Как выяснилось позже, у Ника в жизни тоже случилась потеря – его бросила девушка, и он остро переживал расставание. Мой номер телефона отличался от номера этой девушки всего одной цифрой. Я все время думала о том, что случайная ошибка оказалась вовсе не случайностью для нас двоих.
Мы начали общаться – утешали друг друга, смешили, отвлекали от грустных мыслей. Мы быстро научились распознавать по смайликам и даже знакам препинания, какое у нас обоих настроение. Постепенно, мы становились все более откровенными друг с другом, точнее сказать, я стала откровеннее.
Я даже не заметила, как стала делиться с ним такими личными вещами, о которых бы никогда не рассказала ни отцу, ни подругам. С Ником было легко и просто – он ничему не удивлялся, на все реагировал спокойно и с пониманием. Это всегда располагает. Ник знал все и о моих стрекозах, и о том, что я вижу призрак своей матери. Он знал, что я чокнутая, не такая, как все, но не удивлялся этому. Это располагало вдвойне. Человек, который принимает и уважает не только тебя, но и всех твоих “тараканов” – это не человек, это человечище, за которого нужно держаться обеими руками. Так я и делала, только держалась не за самого Ника, а за телефон, благодаря которому мы общались.
Я отправила Нику много своих фотографий. В основном, это были дурацкие селфи, которые его веселили. Признаюсь, несколько из отправленных фото были слишком откровенными для ученицы выпускного класса. Просто захотелось в какой-то момент его шокировать, и у меня это получилось. Но сама я при этом видела только одно его фото – до одури красивое, улыбающееся лицо на фоне природы на аватарке мессенджера. Он не любил фотографироваться, несмотря на то, что был очень фотогеничным, на мой взгляд. Я увеличила это единственное фото, распечатала и все время носила с собой в рюкзаке. Перед сном я смотрела на Ника и мечтала о том, что когда-нибудь мы с ним встретимся и… Я не знала, что будет потом. Возможно, мы поймем, что жить друг без друга не можем. Или это слишком детский вариант?
В определенный момент Ник стал для меня очень важным человеком в жизни, несмотря на то, что отец даже не знал о нем. Я писала Нику "доброе утро", едва открывала глаза. А убирала телефон под подушку поздней ночью, предварительно отправив ему пожелание доброй ночи. Ник, обычно, отвечал сразу же. Я привыкла к этому и начинала нервничать и злиться, если он вдруг молчал. Позже он объяснял свое молчание занятостью или неполадками с сетью, и мне тут же становилось стыдно за свои детские обиды. Однажды я не выдержала и написала:
"Не могу больше скрывать. Хочу, чтобы ты знал. Я люблю тебя."
Спустя минуту длительного ожидания я получила ответное сообщение. Открыв его с отчаянно бьющимся в груди сердцем, я прочитала:
"Я тоже тебя люблю! И не только потому, что видел твои голые фото, но и по другим причинам!"
Я прочитала сообщение еще раз, а потом ещё и еще. Наверное, миллион раз я прочитала в тот день эту строчку. Мне стало так легко от осознания того, что мои чувства взаимны, что, казалось, даже боль, которая была со мной, взяла и отступила, перестала душить. После этого наше общение с Ником почти не поменялось, но мне было тепло от того, что он, такой умный, веселый и заботливый, меня любит.
Когда я предложила ему встретиться, Ник радостно поддержал мою идею, но мы решили отложить встречу до того момента, пока нам обоим не исполнится восемнадцать. Я терпеливо ждала, но сегодня, в один из самых хмурых и холодных дней поздней осени, на меня вдруг накатила странная тоска по этому поводу. Одиночество показалось невыносимым, еще и эти видения!
Нет, психолог не поможет. Со мной что-то конкретно не так, но я боялась признаться в этом отцу. Лежа на ковре в своей комнате, которая уже давно нуждалась в уборке, я слушала тяжелую, разрывающую мозг, музыку на полную катушку, а потом написала Нику сообщение, что хочу встретиться. Не получив ответа, я пошла по городу, куда глаза глядят, лишь бы не оставаться там, где все по-прежнему напоминало о маме.
Даже отец напоминал мне о ней. Я ненавидела его за это. Они с мамой были красивой парой, поэтому, его лицо сразу же вызывало во мне массу воспоминаний. Как ему самому не хочется умереть от того, что ее больше нет? Как он может вообще пытаться жить дальше, общаться с людьми и даже подвозить до дома свою молоденькую практикантку? Я ненавидела отца за это ещё сильнее. Он мог жить без мамы, он видел свое будущее без нее, хоть и говорил все время о том, что понимает мою боль. Он ничего не понимал.
Я быстро шагала по серому лабиринту города, глядя себе под ноги, ежась от пронизывающего ветра, а когда дошла до нового района, состоящего из кучки цветных высоток с яркими детскими площадками, остановилась и села на качель. Мамаши, выгуливающие своих жутких, вредных, орущих отпрысков, косо посмотрели на меня. Одна из них подошла ко мне и сказала строго:
– Девушка, уступите качели ребенку!
Я уставилась на нее тяжелым взглядом и ответила:
– Я еще сама не накачалась.
Она сначала отошла в сторону, но потом снова подошла ко мне, бубня монотонным голосом:
– Это детская качель, а вы же уже взрослая девушка.
– Мне пока ещё нет восемнадцати, так что, уважаемая мамаша, я тоже ребенок. По крайней мере, так мне говорят кассиры, когда я хочу купить ром и сигареты! Они говорят мне, что я еще маленькая! – воскликнула я, – Так что перестаньте наезжать на меня, а то сейчас сюда придет моя мама и покажет вам, как орать на меня! Ой нет… Не придет. Я снова забыла, что моя мама умерла!
Я выпучила глаза и захохотала, как ненормальная. Испуганные мамаши отпрянули от меня, разбежались в разные стороны, утягивая за собой упирающихся отпрысков. У меня никогда не будет детей, я никогда не стану такой приставучей и нудной, как они. Так подумала я, раскачиваясь на качели.
Когда качели остановились, я взглянула на серое небо. Казалось, плоские крыши домов касаются низких туч, повисших над городом. Захотелось тоже дотронуться до тучи рукой. Я вошла в первый попавшийся дом и поднялась на лифте на последний этаж. Удивившись тому, что дверь на крышу открыта, я залезла сначала на чердак, пропахший кошачьей мочой, а оттуда – на крышу. Вид на город, искрящийся в темноте огнями, был прекрасен, но до туч рука, к сожалению, не доставала.
Запиликал телефон, сердце мое затрепетало от волнения. Неужели, Ник? Я схватила телефон и прочитала на дисплее сообщение от отца:
"Дана, ужин в холодильнике. Я очень устал, ложусь спать, ждать не буду. Прошу, не задерживайся!"
Сжав зубы от подступающей к горлу злобы, я сунула телефон обратно в карман и встала на самый край карниза, разведя руки в стороны. Ветер шумел в крупных серьгах-кольцах, оглушал, бросал волосы в разные стороны.
О чем я тогда думала? О том, что, шагнув вперед, несколько секунд смогу почувствовать себя птицей, о том, что, возможно, окажусь рядом с мамой, о том, что Ник сильно пожалеет, что не ответил на мои сообщения. Я не смотрела вниз, я не собиралась прыгать, просто хотела почувствовать, каково это – быть в шаге от…
Телефон снова пиликнул. Я не хотела доставать его, но любопытство все же взяло верх.
"Если бы я знал тебя не так хорошо, я бы повелся на твои слова и испугался бы. Но ты совсем не так глупа, как иногда кажется!"
Так написал мне Ник. Я рассмеялась, запрокинув голову, потом села на карниз, сложив ноги по-турецки и зачесала пальцами растрепавшиеся волосы назад.
"Ты знаешь меня, как никто," – ответила я.
"Давай, рассказывай, где ты."
"Где-то на окраине города, на крыше одной из многоэтажек."
"И как вид?"
"Впечатляет."
Я вновь посмотрела перед собой – туда, где кончались дома и начиналось небо. Это и вправду было красиво.
“Я больше люблю природные пейзажи. Бескрайние леса, глубокие озера, величественные скалы – это, по-моему, лучшие виды!” – написал Ник.
“Да ты романтик! Я тоже люблю природу!” – моментально ответила я, хотя почти никогда не бывала на природе.
Для меня дикой природой был даже лесопарк за нашим спальным районом.
“Тогда тебе нужно побывать там, где я живу, в Карелии. Здесь виды просто нереальные! Будем с тобой любоваться красотой природы, лазать по скалам, собирать чернику и морошку и готовить грибной суп на костре,” – отправил мне Ник спустя пару минут.
“Вау! Я согласна! А когда?”
Я улыбнулась, взглянула в небо с замирающим от предвкушения сердцем, и ветер тут же снова растрепал мои волосы.
Сердце мое замерло, а потом выпрыгнуло из груди, бросилось вниз – туда, где по земле ходили люди, ездили машины и автобусы. Но оно не коснулось земли, а воспарило к небу. И мне хотелось полететь за ним – к серым тучам. Я раскинула руки в стороны и закричала от счастья. Неужели скоро мы увидимся с Ником? Телефон пиликнул. С замирающим сердцем я посмотрела на дисплей.
“Потерпи. Мы непременно увидимся, но позже. Еще не время.”
Не время? Он что, в такой форме вежливо отшил меня? Я поменялась в лице. И тут вдруг произошло неожиданное.
– Девушка, милая, я не позволю, не позволю. Не шевелись, главное, не шевелись. Сейчас я помогу тебе.
Я вздрогнула от неожиданности, обернулась. Голос, внезапно раздавшийся за моей спиной, принадлежал крупному мужчине.
– Кто вы такой? – возмутилась я, поднимаясь на ноги и от страха пятясь к самому краю карниза.
– Я Дима. А тебя как зовут? Прошу, только не прыгай! Давай руку, – мужчина протянул мне широкую мозолистую ладонь.
– Уходите отсюда! Что вам от меня надо? – закричала я, испугавшись дикого блеска его глаз.
Мужчина растерянно вытер пот со лба той самой рукой, которую тянул ко мне секунду назад, а потом мощным прыжком преодолел разделяющее нас с ним расстояние. Схватив мои ноги, он взвалил меня на свое крепкое плечо и крепко прижал к себе.
– Отпусти меня, маньяк! Помогите! – закричала я, пытаясь высвободиться.
– Я тебя отпущу только когда придут медики и поставят тебе успокоительное! Я их уже вызвал, пока ехал в лифте, – яростно проговорил мужчина и прижал мои ноги к себе еще крепче.
– Ты что, думаешь, я самоубийца? – воскликнула я, – да я просто любуюсь видом! Я не собираюсь бросаться головой вниз с этой крыши, я же не дура!
Мужчина тяжело вздохнул и проговорил:
– Я уже один раз ошибся – поверил словам, отпустил, а она взяла и прыгнула.
– Кто она? – непонимающе спросила я.
– Сестра моя… Наташей звали. Такая же была чокнутая на вид, как ты. Даже красилась так же, – с тоской в голосе проговорил мужчина.
– Да ты все не так понял… – начала я, но он не дал сказать.
– Уже десять лет я хожу по улицам, и смотрю на крыши высоток – вдруг кто прыгать соберется. Привычка выработалась. Я когда тебя с земли увидел – на самом краю со светящимся телефоном в руке, сразу все понял и кинулся в подъезд. Почему-то решил, что если успею тебя спасти, то мне полегче станет. Может, себя винить, наконец, перестану за Наташкину смерть. Так что, не проси даже, не отпущу.
– О, друг, прости, но, похоже, единственный чокнутый из нас – это ты, – сказала я, но мужчина лишь хмыкнул в ответ.
Вскоре из люка, ведущего на крышу, и вправду, показались люди в медицинских костюмах.
– Черт! – воскликнула я и от негодования укусила моего “спасителя” за плечо.
Тот вскрикнул, и тут же два санитара схватили меня за руки и за ноги, прижали к носилкам, умело и быстро пристегнули ремни.
– Суицидница? – строго спросила женщина-врач, тонкая и хрупкая по сравнению с крепкими, здоровыми мужчинами.
Она проверила мои зрачки, пощупала пульс, а затем распахнула свой чемодан с лекарствами и стала наполнять шприц прозрачной жидкостью. Я страшно разозлилась.
– Нет, вы чего? Я часто сюда прихожу полюбоваться видом, – как ненормальная заорала я.
– Девчонка явно не в себе. Едва не сбросилась с крыши. Я ее с самого края снял. С самого края! Еще бы несколько сантиметров и… все! Лежала бы лепешкой на тротуаре, как моя сестра, – торопливо проговорил мужчина, потирая прокушенное плечо.
Боль от укола пронзила меня насквозь. Я вскрикнула и громко выругалась. А потом мне стало так обидно от того, что в очередной раз все в моей жизни идет не так, как я хочу, что я сморщилась и разревелась. Горячие слезы текли по лицу и скатывались в ушные раковины.
– Молодая ведь еще, а дома-то, наверняка, родители ждут, нервничают!
Голос мужчины звучал трагично. Мне хотелось, чтобы этот дурак заткнулся. Но он все бубнил и бубнил. Молодые, крепкие санитары с равнодушными лицами взяли носилки и понесли меня вниз по лестницам, перед моими глазами медленно плыл грязно-белый потолок, и время от времени мелькали тусклые лампочки. Я ревела, но вскоре, под действием сильного снотворного, уснула – резко, словно провалилась не в сон, а в серую яму, наполненную пустотой…
***
Проведя несколько недель в психиатрической клинике, я вернулась домой. Поначалу я вела себя идеально, училась дистанционно, готовилась к экзаменам, не включала больше музыку на полную катушку, не наносила на лицо боевой раскрас, но отец все равно относился ко мне так, будто я невменяемая. Последней каплей стало то, что он нанял сиделку – строгую, неприступную тетку, которая контролировала каждый мой шаг и не выпускала на улицу. Отец больше не доверял мне и боялся оставлять дома одну, как будто я тут же сигану из окна или надышусь газом. Самое ужасное, что могут делать родители – не верить детям. Очень скоро я не выдержала гнета и постоянного недоверия со стороны отца, сорвалась и убежала из дома. Какое-то время я скиталась по улицам в одиночестве.
В те дни я написала Нику сотни сообщений, мне некуда было идти, и я рвалась приехать к нему, но он не отвечал мне. А потом я познакомилась с какой-то компанией, которую встретила в подворотне, и неделю тусовалась с ними по чердакам, подвалам и каким-то вонючим бомжатникам. Большинство из этих ребят были наркоманами и вели аморальный образ жизни, но с ними, такими же одинокими и непонятыми, мне было лучше, чем дома. В алкогольном дурмане стрекозы летали вокруг меня еще чаще, но мне уже не было до них дела.
В этой сомнительной компании у меня появился парень – наркоман Савелий с печальными глазами. Он был со мной нежен и ласков, воровал мне шоколад и жвачки в супермаркетах. Сначала мне было стыдно от того, что я как бы предаю Ника, но телефона у меня не было – Савелий продал его, чтобы купить себе очередную дозу, поэтому постепенно мои угрызения совести сошли на нет.
Потом Савелия сменил Артур, главарь нашей группировки. Но он был слишком необузданным и злым. Я его не любила, просто дико боялась вспышек его бешеного гнева. Мне даже казалось, что он может убить меня. Однажды мы повздорили, подрались, Артур выхватил нож и замахнулся на меня. И тут я почувствовала, что со мной творится что-то неладное. У меня как будто выросли огромные зубы. Я скалилась и не могла закрыть рот. Артур испуганно отпрянул от меня и схватился за голову, вероятно, думая, что у него глюки от алкоголя, перемешанного с чем-то еще более сильным. Он, кстати, бросил меня из-за этого случая.
Кончились мои приключения тем, что отец все-таки разыскал меня с помощью своих знакомых. Меня вытащили из какого-то бомжатника в одной майке и трусах и увезли домой. Отец посадил меня под замок, я в ответ закатила ему истерику, разбила окна в своей комнате и порезала вены стеклом. Отец снова вызвал врачей. Меня увезли в больницу и стали лечить от нервного срыва и от психического расстройства.
Так повторялось несколько раз: Я сбегала, пряталась, связывалась с непонятными компаниями. А отец искал меня и находил. Своим недоверием он сам доводил меня до новых срывов, а потом сам же вызывал врачей. Может, ему стало удобно – сдавать меня в психушку, и несколько недель жить спокойно?
***
Честно признаюсь, я не заметила, как пролетело два года. Кажется, я проспала большую часть этого времени. А потом я друг поняла, что скоро мне исполнится двадцать. Уже двадцать! У моей мамы в двадцать лет уже была я, а я все еще считала себя сложным подростком. Конечно, эти два года принесли мне немало перемен. Я не слушала больше тяжелый рок, не носила вызывающую одежду, не встречалась с плохими парнями. Я отрастила длинные волосы и даже кольцо из носа, и то давным-давно вынула и выкинула в унитаз.
Стало ли мне лучше? Не знаю. Сама я изменилась, стала спокойнее от лекарств, но стрекозы продолжали летать у моего лица, мама иногда садилась на край моей постели и грустно смотрела на меня. Так что, можно сказать, ни одно лечение мне до конца не помогло. И вот, недавно, когда я вернулась домой из клиники, где пробыла последние шесть недель, отец торжественно сказал, что хочет отвезти меня туда, где мне, по его словам, точно помогут.
– Это похоже на пансионат, только находится он не в городе, а на лоне природы, – с горящими глазами сказал отец, – там гарантируют излечение не только души, но и тела. Представь, что ты, как в детстве, поедешь в пионерский лагерь! К осени вернешься домой, как новенькая.
Наученная горьким опытом, я ничего не ответила, лишь отвернулась и тяжело вздохнула. Мне не хотелось никуда ехать, я хотела пожить дома, ощутить себя человеком, а не пациентом с психическим расстройством. Мне хотелось лишь одного – чтобы отец ушел из моей комнаты, оставил меня хоть ненадолго одну. Но он все говорил и говорил, избегая смотреть мне в глаза, глядя куда-то в потолок.
– А расположен этот пансионат в Карелии! – воскликнул отец, – Я однажды был там. Мне кажется, там сама природа лечит!
– Где? В Карелии? – удивленно переспросила я.
– Да-да! Место называется Лай…Лаайниккен, – еле выговорил название отец.
Мои глаза округлились от удивления. Я тут же вспомнила о том, как мы с Ником когда-то договаривались сбежать в Карельские леса, жить там дикарями, ловить рыбу в чистейших озерах и варить грибной суп на костре… Точно уже не помню, но было что-то в этом духе. Как же давно это было! Казалось, что не два года прошло с тех пор, а целая жизнь.
– Только представь, Дана! Природа, лес и озеро, которое с древних времен известно своей чудодейственной целительной силой, – не умолкал отец, – У хозяйки этого места, шаманки Анны, есть особый метод лечения душевнобольных. Она называет своих пациенток «сестрами Някке». Звучит странно и необычно, правда? Някке – это дух-хранитель одного из карельских озер, в которого там все поголовно верят. Он-то и дарует таким, как ты, исцеление. Так написано на их сайте.
– Някке? – переспросила я, широко улыбнувшись.
– Някке, – вполне серьезно ответил отец.
– Пап, вот скажи мне! Ты, взрослый, умный человек, веришь в то, что в озере живет дух по имени Някке?
– Бывают ситуации, когда человек готов поверить во что угодно.
Отец насупился, помолчал, потом встал, взъерошил свои волосы и снова заговорил::
– Это ведь не бесплатно, Дана Цены у них там, надо сказать, заоблачные. Но зато, наверняка, есть гарантия.Современные духи тоже требуют денег. В нашем мире за все платить, вот так-то…
Мы оба рассмеялись, и отец подошел ко мне и обнял меня за плечи.
– Не знаю, пап, – сказала я, заглянув отцу в глаза, – звучит так, будто это секта. Мутно все как-то. Меня там не расчленят?
Отец взял меня за руки и крепко сжал их, как будто через рукопожатие хотел передать мне свое воодушевление.
– Метод работает, это главное, Дана! Я читал отзывы реальных людей. У одного мужчины сестра была больна шизофренией. Так вот, недавно она вернулась оттуда полностью здоровой. На сайте даже интервью с ней есть.
– Пап, шизофрения не лечится. Ни один дух не способен избавить человека от неизлечимого недуга, – безразлично произнесла я.
– Ты сейчас говоришь нудно, как врач, Дана, – вздохнул отец, – мне тоже было сложно в это поверить, но та девушка сейчас живет обычной жизнью.
После этого отец приволок из кладовки большой чемодан и радостно проговорил:
– Завтра с утра выезжаем. Ехать туда часов семь, если не больше, поэтому будь готова отправиться в путь рано утром. Собери вещи сегодня, а лучше прямо сейчас.
– Хорошо, как скажешь, – послушно ответила я, а про себя подумала, – Ты же все равно от меня не отстанешь!
Когда отец ушел на кухню, я задумчиво уставилась в потолок. Возле переливающейся люстры летали черные стрекозы. Я зажмурилась, помассировала виски, потом достала из кармана телефон, задумчиво покрутила его в руках, нашла давно позабытый номер Ника и набрала сообщение:
«Привет! Не знаю, зачем пишу. Скорее всего, ты давным-давно удалил мой номер… Это Дана. Завтра я еду в Карелию. Отец везет меня на лечение к какой-то шаманке. Я сразу вспомнила о тебе…»
Через пару минут телефон завибрировал, и я вздрогнула.
“Я рад, что ты объявилась, Дана! Может быть, увидимся!”
Я вздохнула, подошла к книжной полке и достала из “Трех мушкетеров” потрепанное фото Ника. Улыбнувшись, я на пару секунд прижала фото к губам. Весенний ветер рвался в открытое окно, трепал мои волосы. Я открыла чемодан и начала небрежно кидать в него первую попавшуюся одежду из шкафа. Тогда я еще не знала, что там, куда я еду, одежда мне не понадобится…