Венерин волос

Подношу мышку к звездочкам: на мгновение зависает между "6" и "7" – и кликаю на шестерку. Даже неуютно оттого, что хорошо написанный текст недооценила. Чувствую, нужно объясниться.Если меня спросят, о чем книга – я буду долго думать, а потом не отвечу. Потому что как объяснить, что там несколько (сотен?) историй, рассказанных вперемешку. Сначала автор накручивает на палец локон одной истории, потом берет другой локон – и крутит поверх первого. А дальше начинаются такая путанница и колтуны, что хоть бери ножницы и вырезай. Ведь уже и не прочешешь…"Венерин волос" вызывает двойственные чувства: на вкус – это Настоящая Литература с живым и трепещущим художественным языком. Только успевай удивляться тому, как «камни размножаются крошением», как «яблоки в траве спят голова к голове» и что «в каждом подъезде заготовили по лестнице, но нет Иакова».А на ощупь «Венерин волос» – это топкий и липкий лонгрид, который не дает тебе вынырнуть, так и болтаешься между незаконечнными историями. Понятно, постмодернизм предполагает именно такие ощущения: будто читателя бросают в граненый стакан с остывшим чаем и методично размешивают ложечкой – и вот ты уже не понимаешь, где верх, а где низ. Никогда не любила граненые стаканы.

Странная книга. Хорошая, но чужая. Это как с обувью – возьмешь в руки хрустальную туфельку, полюбуешься, да и отложишь – не для наших дорог, нам бы что попроще. Давно такого не читала. Да и то, все больше у зарубежных авторов. Она серьезно озадачивает, потому что в ней столько мелких интересных деталей, что непонятно, куда их пристроить. Спору нет, красиво, добротно сделано. Быть может, даже «на совесть», но мне-то на что все эти сокровища. Все эти сказки о спрятанной в яйце игле и звере, о считалочке с негритятами и пытке двумя корытами, о гнилых бананах и завязанных под столом шнурках, о сброшенных с балкона вещах и ведре для щенков, о горошинке и записке, приклеенной на спину. О том, что каждому считалочкой назначено, как и когда умереть. Как назначено, так и случится. И никакой герой считалочку ту не остановит, шерстинка он в шкуре зверя или не шерстинка. Сказки перетекают одна с другую. Собеседование в женевском центре для беженцев становится вдруг то перепиской с любезным Навуходонозавром, то дневниками женщины, прожившей долгую жизнь, то списком пословиц на любой случай. А потом остается только беседа вне пространства и времени, вне личностей, стран и имен. И снова вопрос-ответ, вопрос-ответ. Будто разговариваешь сам с собой. Сам себе задаешь вопросы. Сам себе отвечаешь.География мест и эпох обширнейшая – только что гуляли по музеям Вечного города в поисках подлинников и вот уже кружат героев в танце улочки Парижа, чтобы спустя несколько ударов сердца обернутся Элладой или Персией, Швейцарией или Россией. Мелькают года и века, а мир все также покоится на трех китах – смерть, любовь и вера. Мелькают воспоминания о разных мелочах, словно идет репетиция показаний для Страшного суда. Показания самые что ни на есть подробные, длиною в жизнь. И занять они должны целую жизнь. А, быть может, они и есть жизнь. В самый напряженный момент вдруг накатит лирическое отступление. И замаячит перед глазами непонятное слово «постмодерн». За что мне все это? С собственным хаосом в голове разобраться бы, а тут чужой добавляется. Только я брошу якорь на страницах дневника Изабеллы, прорасту корнями в российскую истории, как невесть откуда налетает ураган и бросает меня в открытое море, где нет грани между водой и небом, между прошлым и настоящим, между Толмачем и певицей.Ну и где теперь родной берег? Зачем мне сейчас Париж, дайте побыть еще немного в Ростове или Питере. Как вернуться в тихую гавань? Бесполезно. Что толку кричать в этой пустыне, просить пронести в багаже хоть немного логики в это царство эмоций. Никто твоим желаниям здесь потакать не стане. И правильно, между прочим. Нечего указывать автору, как писать. Но как же мне не растерять все, что хочется сохранить в памяти из этой книги. Тут столько всего. Абсолютно каждая мелочь важна и наполнена смыслом. Из этих мелочей, что выхватывает память и хранит до конца дней и складывается жизнь. Из новостей, что не исчезают, лишь разрастаются со временем, как вырезанные слова в дереве. Из попыток жить так, чтобы было не стыдно смотреть в глаза. Из слова создающего и слова воскрешающего. Из времени, которое гораздо проще, чем кажется. Все всегда происходит одновременно. Вот ты сейчас пишешь эту строчку, а я ее как раз читаю. Ты вот сейчас поставишь в конце этого предложения точку, а я до нее как раз в то же самое время доберусь. Многоголосие судеб, воспевающих любовь, отрицающих смерть, стремящихся в рай. Сколько же всего в этой книге. Читать ее лучше маленькими фрагментами, чтобы не путались мысли, чтобы не терялись истории, чтобы любовь и слово преодолели смерть.

Корни травы живут себе и не знают, что кто-то уже ее сжевалМихаил Шишкин ''Венерин волос''А из корней снова вырастет новая трава, новая жизнь, новые побеги, а отросшие побеги вновь сжуют, или опалят огнем, или скосят и вновь останутся только корни, там в глубине земли останутся корни, из которых вновь и вновь будет пробиваться новая жизнь, новые побеги, новые ветви, новые витки истории, наши дети и внуки, их потомки будут жить, когда уже нас не будет. За рождением следует смерть, за смертью вновь рождение, а между двумя точками – начало и конец – вместилась вся наша жизнь. В-с-я н-а-ш-а ж-и-з-н-ь. А до наших жизней были другие жизни, а после будут иные и мир продолжит свое существование уже без нас. И так сложно понять кто же на самом деле Тристан и Изольда? Те, кто жил много веков назад – герои рыцарского романа 12 века, – или же это герои наших дней, ищущие в каждом знакомце любимые черты, узнающие их по биению сердца. Как они сейчас изменились современные Тристан и Изольда? Мальчик, прошедший ужасы Чечни или девочка, выросшая в грязи? Или может быть переводчик, работающий в миграционной службе Швейцарии, в раю, то есть? Кто они? Какие они? Какие побеги пустили те самые корни давней любовной истории, какими новыми подробностями в наше время заветвилась стародавняя история? Где подлинная история человека – в античных статуях и лив дореволюционном Ростове, а может быть в современной тюрьме или в чеченском сарае? Где? Где? Где? Где найти место, чтобы успокоилась душа и нахлынуло счастье. В швейцарском раю его тоже нет. Наверное оно внутри, но нас так часто пинают как старые трухлявые мячи и мы сами пинаем других, что выбиваем это счастье изнутри, заполняя место счастья, болью и кровавыми подтеками душевных ран. Мы чаще всего не знаем жалости. Ни наши с-л-о-в-а, ни наши д-е-й-с-т-в-и-я. Только к-а-п-л-и дождя слезами стекают по окнам. А за ними мы – одинокие, счастливые или несчастные. Мы в одиночестве приходим и в одиночестве уходим. Но мы продолжимся в наших детях, а история продолжится в новых войнах, открытиях, революциях, новых гениях. Меняются времена, сменяются эпохи, только человеческая жизнь остается такой же хрупкой и болезненно одинокой, только душа болит не меньше, а так же, только так же слаб и силен одновременно дух человека. От воспоминаний знаменитой певицы начала прошлого века, о ее взрослении и любви, о ее боли и потерях, к рассказам о Чечне и нашей действительности. Где точки соприкосновения тогда и теперь? Неужели большая, полная любви, потерь и обретений, боли и счастья, вот эта вся жизнь сводится к смерти в собственном дерьме? Или это мы ее так видим, а на самом деле там внутри этой женщины вновь появился смысл жизни – ее горошинка, ее кровиночка, потерянная и утраченная, оставшаяся только в памяти да на пожелтевших страницах старого дневника. Но нам и здесь важно пнуть мяч и снова выбить счастье изнутри, снова надо посплетничать, снова запустить внутрь себя грязь. Это удивительный текст, связавший в единое целое эпохи, страны, события, перемешавший всё в блендере литературы, соединивший слова в предложения, предложения в текст, текст с жизнью, жизнь с литературой, литературу с историей, историю с жизнью, жизнь со словами, слова с чувствами, чувства с пожелтевшими страницами дневника, дневник с эпохой, эпоху с литературой, литературу со смертью, смерть с жизнью, жизнь с корнями, корни с побегами. Весь мир – одно целое, сообщающиеся сосуды. Чем сильнее где-то несчастье одних, тем сильнее и острее должны быть счастливы другие. И любить сильнее. Чтобы уравновесить этот мир, чтобы он не перевернулся, как лодка.