Буква на снегу

Писательство – это труд, который накладывает свой отпечаток на мировоззрение и формирование жизни человека, и конечно же писатель может рассказать о писателе что-то такое, что другому и не придет в голову. Чем и занялся Михаил Шишкин – он выбрал троих писателей не очень популярных среди читателей. Хотя двое из них «на слуху», читают и обсуждают их очень редко. Шишкин рассказывает о их жизни, чтобы привлечь к ним внимание.До этого сборника эссе о Роберте Вальзере, швейцарском поэте и прозаике я ничего никогда не слышала. Основная особенность ореола писателей в том, что люди придают им некое божественное существование, отрицая тот факт, что писатели такие же обычные люди как и все остальные, они также сталкиваются с трудностями, жизненными неурядицами, и делают многое обыденное, помимо написания шедевров. Именно на этом разбивании ореола и придания человечности и сконцентрированы истории. Про ирландского писателя Джеймса Джойса я слышала чуть больше, но не на много, как и про российского современного писателя, которому посвящена третья история – Владимира Шарова. Таким образом, нам рассказывают истории трех веков: девятнадцатый (Роберт Вальзер), двадцатый (Джеймс Джойс) и двадцать первый (Владимир Шаров). Все трое не имели славы при жизни, но не оставляли попыток полюбиться публике. Если первые две иностранные биографии выглядят как подытоживание относительно грустной жизни, то про Шарова Шишкин поет дифирамбы. Он рассказывает как тесно писатели общались, дружили, как много у них было общего, как они постоянно держали контакт и как Шишкин переживал о незаслуженной неизвестности Шарова. Конечно же мы чувствует как Шишкин переживал утрату друга, все третье эссе это по сути прощание с другом, пожелание успехов его творчеству.Первые два эссе были скучноваты, я пишу отзыв спустя три недели и уже практически ничего не помню. Это было очень сухо, безэмоционально, интересно, но незапоминающиеся. А вот про Шарова наоборот, было очень эмоционально, ярко и до сих пор в голове звучит его фамилия.Видела отзыв, что первое эссе являло собой предисловие к переводу работы Роберта Вальзера. Да, наверное в купе с небольшой переведенной прозой иностранного автора, про которого написано эссе вышла бы настоящая «химия», которая получилась с третьей историей, а не такие безжизненные тексты.

Автор рассказывает о трех писателях – Роберте Вальзере, Джеймсе Джойсе и Владимире Шарове.Эти авторы из разных стран, из разного времени. Что же их объединяет? Они все не имели успеха… Они писали, но их не читали. Их имена не на слуху… Возможно, автор просто хочет привлечь внимание к их произведениям.Меня очень заинтересовал Роберт Вальзер. Очень уж у него тяжелая судьба. Кем только ему не приходилось работать, чтобы выжить. Ведь своим писательством он заработать не мог, его не хотели печатать… а тем, кто все-таки печатал, разгневанные подписчики писали, чтобы прекратили это публиковать.Были проблемы и у Джеймся Джойса. История его дочери не может оставить равнодушным. Рассказы о первых двух писателях – мрачные, беспросветные.А вот самое яркое эссе о Шарове. Ну а как же иначе писать о друге. Шишкин сильно сокрушается по поводу незаслуженного невнимания к произведениям друга.Есть еще одно сходство у этих троих писателей – к своему стыду, я ни об одном из них не слышала. Для себя отметила пока двух – Вальзера и Джойса. Пора восполнять пробелы.

Часто говорят, в нашу эпоху стриминговых сервисов, социальных сетей и всеобщей грамотности писателю живется худо. Сложно найти издателя, сложно продвигать свои книги, сложно заработать на книгах.Забывают, что писателям всегда было непросто. В серии «Культурный разговор» РЕШа вышел сборник Михаила Шишкина «Буква на снегу». В него вошли три биографических эссе: о швейцарском писателе Роберте Вальзере, о Джойсе и о Владимире Шарове (последнее эссе – скорее письмо ушедшему другу). Эссе публиковались в разное время, но их объединяют две основные темы.Первая – это писательство как протест против правил, против навязываемых личности границ, шаг в сторону от местечковой грызни и раздачи наград от своих своим. Подобное я встречал раньше в эссе Поляринова, но у Поляринова отступить от правил значит заняться продвижением искусства вперед, предлагать и создавать новое вместо бесконечного воспроизводства символов. У Шишкина тональность более экзистенциальная: настоящий писатель обречен на непонимание, на внутреннее одиночество, потому что его мастерство работает не по законам рынка достижений, а по законам чего-то невидимого, что так или иначе над любым художником довлеет.Особенно выпукло эта тема проявилась в эссе о Вальзере. Смотреть на него было больно. Этот писатель, издавший десять книг, <…> страдает от нужды, носит лохмотья бродяги, хотя работает как одержимый. Этот писатель (король нашей литературы), которого потомки признают если не великим, то мастером высочайшей пробы, испытывает лишения горького одиночества и терпит боль мещанского презрения, все для того, чтобы отстоять свое право быть писателем.Вальзер меняет кучу профессий, чтобы осознать, что кроме писательской работы он не просто не может делать ничего другого. Его собственное существование зависит от письма, ведь, пока Вальзер не пишет, на горизонте хмуро нависает Томцак – что-то вроде есенинского черного человека, овеществленное безумие мира людей-заведенных автоматов, который окружает Вальзера. Этот мир в конце концов побеждает, швыряя Вальзера между психиатрическими клиниками и домами престарелых, но его страсть к письму победить не может. Письмо для него – состояние деятельного труда, о котором пишет Фромм, когда говорит, что человек созерцающий делает гораздо больше работы, чем человек, автоматически совершающий некую деятельность ради заработка.Настоящим сообщаю, что одним прекрасным утром, не упомню уже в котором точно часу, охваченный внезапным желанием прогуляться, я надел шляпу и, оставив писательскую каморку, полную призраков, слетел вниз по лестнице, чтобы поскорее очутиться на улице”.Невозможно такое писать в разгар Первой мировой, но Вальзер – может. В его реальности нет места войне, он настойчиво ее исключает. Получается самое живое описание прогулки в истории, вместившее множество ненужных деталей, лишних образов, которые «не работают», событий, которые ни на что не влияют, – и, по мнению Шишкина, абсолютно гениальное. Написанное человеком, который 12 часов в сутки сидел на чердаке и писал. В итоге – безвестность при жизни и – влияние на Кафку, Гессе, Манна, посмертная слава и сотни научных работ, посвященных творчеству Вальзера. Потому что писателя, опережающего время, нагнать трудно.В эссе о Джойсе больше жизнеописания: поздние годы, страдающая шизофренией дочь, внук, который оказался не нужен собственным родителям, но очень дорог Джойсу и его жене Норе – здесь Шишкину удается создать образ писателя, который пытается совладать с накатывающим на него девятым валом. Джойс по-прежнему автор «Улисса» и «Поминок по Финнегану», этой «последней книги», как пишет Шишкин, но когда говорят пушки, музы молчат, и теперь Джойс – обычный человепк, пытающийся вывезти семью из вишистской Франции. Здесь меньше размышлений о писательстве как миссии и образе жизни, зато более плотная атмосфера, конфликт человека и окружения, которое вечно подкидывает неприятные сюрпризы. С каждым днем мировой войны «Поминки по Финнегану», главный труд его жизни, становится все ненужнее. Что ж, он не первый писатель, потративший себя на писание никому не нужных книг, и не последний. И с каждым днем все сильнее боли в желудке, он не может ни есть, ни спать – принимает обезболивающее, снотворное, пьет – ничего не помогает.Он боится собак. Когда-то в детстве на него набросилась собака и испугала навсегда. Он бродит по полям с карманами, набитыми камнями.Он швыряет камни в лающую пустоту."Бегун и корабль" – эссе-письмо Владимиру Шарову – самое эмоциональное и самое сумбурное. Но «сумбур» здесь скорее не отрицательная характеристика; из воспоминаний, из анализа текстов Шарова возникает образ писателя-визионера, который сторонился мейнстрима культурного и политического и как будто всегда знал больше, чем остальные. Писатель оказывается современным провидцем, который от настоящего бежит к вечности, туда, где формируются смыслы и откуда взгляд на историю очищен от ненужного и сиюминутного. Ты считал, что все большие слова – упрощения, поэтому они ложны. История полна повторяющихся попыток человека упростить мир, в котором он живет. Беда людей в том, что они убеждены: главное – не познание, а спасение. И чем меньше на этом пути будет лишних вопросов, сомнений, уверены они, тем лучше. Для большинства мир чересчур, неоправданно сложен.И провидчество оказывается пропуском в будущее для писателя, которого никакие пропуски в будущее никогда не заботили.В этих эссе есть все темы, интересующие Шишкина: отверженность, одиночество, язык как инструмент провидения. Его герои сильно напоминают учителя каллиграфии из шишкинского рассказа – того самого, который, побродив по полям русской классики, раскрывал преступление. И еще одна тема – тема смерти, которая дала название всему сборнику. Вальзер умирает на снегу, похожий на огромную букву посреди страницы. Джойс умирает в заснеженном Цюрихе, чем-то напоминающем его Дублин, а Шаров умирает за работой. Но все это за скобками для Шишкина, для него смерти нет; подлинный художник застывает в своей прозе навечно, а значит, умереть не способен. Поэтому нет смерти и в эссе: Джойс обретает бессмертие, Шаров улыбается на прощание (и Шишкин уверен – они обязательно встретятся), а Вальзер сам собой как бы пишет последнюю букву – побеждает своего черного человека решительным «Вот я».Шишкин – писатель сильный, с мощным внутренним стержнем и непримиримой позицией: он чуть ли не единственный бойкотировал ЧМ-2018. Впору внутренней силе и сила его стиля.Единственный недостаток книжки – небольшой объем, который, на взгляд «Книги жарь», с лихвой искупается тематической емкостью и плотностью смыслов. Писатель знает все про свое будущее, потому что видит его не из настоящего, а со стороны, сделав шаг туда, где смерть – это только слово.