Восхождение язычника

Пролог

Я прислонился к дереву и пытался отдышаться.

Чертовы четыреста метров, дались тяжело. Даже смешно, раньше бы и не обратил внимания. А сейчас запыхался, и идти тяжело, не то что бежать. Приклад ружья впился в бок, напоминая о том, что хватит отдыхать, время не ждет.

Раздался лай собаки, а после звук выстрела и уже визг, полный боли, а после еще один – и тишина.

– Вот суки, Тоньку-то за что?

Она безобидная, только лаять и может, «Гринписа» на вас нет, живодеры. До лагеря, значит, добрались, скоро и здесь будут. Интересно, сколько народа там, четверо или двое, если двое, есть шансы. Разделятся: один в одну сторону, другой в другую. И шансы повысятся, что следы пропустят. Из лагеря четыре пути, назад вы не пойдете, вы оттуда пришли, слева река, где как раз я и мыл золотишко, берега крутые, хоть и пологий спуск рядом, но глубина большая, да и течение сильное, должны понять, что я туда не сунусь. Правда, и следов моих там много, натоптал, но они все в лагерь ведут.

Откинувшись от дерева, я захромал, аккуратно ставя негнущуюся ногу, стараясь оглядываться и подмечать любые изменения.

Да, бегун я так себе, а точнее, и вовсе не бегун. Полтора километра – и выйти к реке, там каменистые пляжи, да и дно такое же. Течение слабое, и глубина небольшая, доковыляю и все, я ушел. Потом из тайги надо будет выбраться, но это позже.

– Вон он, – услышал я крик, и рядом в дерево ударила пуля, в меня же прилетела только щепа.

Вот засранец!

Я нырнул за дерево. Ты сначала стреляй, потом ори, дурак громкий. Тихонько выглянув, я увидел, что один опустил ружье вниз, а рядом второй схватил его за руки и что-то выговаривал, показывая в мою сторону, причем весьма зло и экспрессивно.

О, точно живым взять задумали. А что, я явно что-то да намыл, и они это хотят получить, и если получится взять меня живым, я парень добрый, обязательно поделюсь, особенно если начать пластать меня на куски. Почему бы и нет, деньги лишними не бывают. Откуда только вы, охотнички, взялись-то на мою голову? Я же все проверял, нет тут рядом ничего, единственное…

А, сука, вы, наверно, по реке на технике идете, выворачивая все русло. А вас отправляют вперед все проверить.

Тихонько я поднял ружье и прицелился в того, что по мне стрелял.

Бах! Раздался крик, и мужик, держась за ногу, рухнул, другой же ушел в сторону.

– Мда уж, – попал, правда, не туда. Целился в пузо, угодил в ногу. Но и так сойдет. Прицел, что ли, сбился, надо будет учитывать. Пора поторапливаться.

– Ах ты ж, я тебе глаз на жопу натяну! Сволочь! Урод! – раздавались крики раненого.

Какой ты голосистый, все не заткнешься, будь потише, думать мешаешь, хотя, если бы не ты, черта с два я бы от речки смог уйти. Я издалека услышал твой голос, так что ладно, кричи сколько влезет.

Их все-таки четверо, иначе бы по двое не ходили, хреново. Сейчас еще двойка подойдет, один будет меня держать на мушке, иногда шугая, а двое пойдут в обход, может, с одного бока, может, с другого, а какая разница. Меня прижмут и задавят. Надо сейчас пытаться вырваться, пока есть шанс.

Выглянув из-за дерева, я прицелился в сторону, откуда шли крики и ругань в мой адрес, и нажал спусковой крючок, грянул выстрел – и, не дожидаясь ответной реакции, я шмыгнул за другое дерево, стараясь пригнуться.

Твою мать, как неудобно-то с негнущейся ногой. Заработал на операцию, ага, а начиналось-то все красиво и легко. Сколько там у меня в тайничке золота, килограмма три, и всего за два месяца. Эх, три-четыре года – и я собрал бы сумму, может быть, и раньше, только сезоны короткие, да и не выдержишь все время в холодной воде. Всего-то двадцать миллионов, тьфу, семечки.

О, впереди речку слышно.

– Бах! – стеганул выстрел по моим ушам. Удар в поясницу, боль – и я кубарем лечу на землю.

И скатываюсь на самое дно оврага, корни обдирают тело, больно шевелиться.

Вкус крови во рту, все, добегался. Накопил на операцию с целителями.

Ля, какая прелесть.

Из-под крон зеленых деревьев я вижу голубое небо с белыми воздушными облаками, какое оно красивое.

– Куда он делся, он не мог уйти, я же видел, что попал.

– Заглохни, баклан! Вон кровь, здесь где-то шухарится бажбан, аккуратно, не хватало еще маслину поймать.

– Вон он, в овраге валяется. – указал один из голосов.

Я голову не могу повернуть, хорошо хоть, правая рука работает, плохо, хреново, но работает.

– Что же ты от нас бегаешь, а бажбан, нет чтобы проявить уважение? Много золотишка-то намыл, давай делись с честными людьми, тебе оно уже не надо, а нам пригодится, – раздался веселый смех.

Перед глазами все плывет, только силуэты вижу. Вот и все, вот и все!

– Ну, где? Только сказки нам не рассказывай, видели мы твой лагерь, сколько ты здесь, три-четыре месяца. Где золото, тварь? – И меня пнули, прострелила боль. Еле сдержал крик. Твари, какие же вы твари, нелюди.

Раз.

– От… отс… – не могу говорить, только какой-то сип, боль, все как в тумане.

– Что он там базлает, ни хрена не слышно.

Два.

Один из силуэтов нагнулся.

Три.

– Ну, говори, где золотишко-то?

– От… Отс… Отсоси, – я наконец-то смог ответить.

Четыре.

– Да он издевается, черт помойный, над нами.

Рука уже почти не слушается, но я все-таки смог разжать пальцы и немного вперед катнуть предмет с ребристой поверхностью, именуемый в народе лимонка или граната Ф1.

Пять.

– Черт! А-а-а.

Бах, боль, темнота.

Глава 1

Сидя на поваленной березе, я размышлял о случившемся и пытался собрать мысли в кучу, которые до этого раскидал.

– Ну что же, Александр Кащапов, он же Кащей, что делать будем? Или лучше поинтересоваться у Яромира сына Велерада, внука Деяна, правнука Рознега и еще раз пять или шесть своих пра-прародителей?

И это все один и тот же человек, как замечательно.

Воздев к очам, длани свои.

– Тьфу, твою же душу. Какие очи, какие длани. Что я несу? Главное, трястись эти длани перестали, и то хорошо.

Хотя, когда только пришел в себя, озноб был жуткий, и колотило меня нещадно.

А перед взором силуэт сокола сквозь деревья виднелся. Когда зрение пришло в норму, понял, что это не сокола полет, а прыжки глухаря с ветки на ветку, да еще и толстого такого, я бы даже сказал, откормленного. Да и, оглядевшись, подумал, что странность сплошная вокруг, а не лес. Чувствовалось лето, а трава рядом желтая, сухая была, местами осыпавшаяся прахом, да и деревья такие же с порыжевшими и опавшими листьями, а ближние и вовсе без них. Черные и сухие стволы деревьев вокруг, словно высушенные, а вот на земле недалеко парочка трупиков животинок лежала. Только глухарь беззаботно прыгал с ветки на ветку.

Явно не в доброе место занесло, хотя для Кащея, может быть, самое оно.

Когда выбрался из оврага, пару десятков метров прошел по такому же лесу, а потом вдруг как будто граница была между жизнью и смертью. Один шаг – и я в абсолютно живом и нормальном лесу. Оглянувшись, видел пятно мертвого леса вокруг оврага, из которого выбрался, словно кто-то обвёл его огромным циркулем, и все, что было в этом круге, умерло. Лишь несколько пичуг, не обращая внимания, пролетели это пятно насквозь, уносясь дальше в лес.

Я же постарался отойти и место получше найти, вот и сижу на поваленной березе, возле ручейка, думу думаю.

И вот, с одной стороны, я мертвец, так как умер как Александр Кащапов, он же Кащей, это я прекрасно помню. А с другой – я глупый несмышленыш, грамоте не обученный, да и со всех сторон мужчиной еще не считаюсь. И вообще, о мире мало знающий, вот о соседях в ближнем городище – это пожалуйста, это да, это ценная информация. А вот мысль, какая година, так и начинаются всякие воспоминания, что вот совсем недавно, вот прям вчера, лет так пятнадцать назад, схлестнулись али бучу устроили наши соседи то ли с германцами, то ли с саксами, то ли с маркграфом каким.

Это я еще в себя пришел, и голова не болит, даже мыслю вроде адекватно.

Воздев к очам, длани свои.

– Тьфу, привязалось.

Жив и хорошо, руки и ноги на месте. Остальное наладиться.

Хотя, когда в себя пришел, знатно испужался.

Вот только ощущения весьма странные, интересно, шизофреники себя так же чувствуют? Вот я Александр и я же Яромир, и ко мне как к Яромиру пришли воспоминания о былом, об Александре. Вот только нахожусь явно в далеком прошлом.

Я, конечно, слышал, да и читал о случаях, когда люди вспоминали свои прошлые жизни или реинкарнации, но там было вперед во времени, из прошлого в будущее, а не наоборот. А здесь из времени, которое еще не наступило, реинкарнация в прошлое. Однако. Из прошлого в будущее, из будущего в прошлое, машина времени какая-то. Что же получается, что для души не существует понятия времени и можно переродиться в совершенно любом отрезке времени. Странно, даже таких теорий не слышал. Несмотря на всю странность, оставим эту теорию, это теория и только. По крайней мере, я помню ту свою жизнь и эту одновременно, и это факт.

Вот только у Яромира отец владеет даром. Даром повелевать силой ветра.

Хотя это слишком громко сказано, что владеет ветром. Да, может им повелевать несильно и немного, паруса ветром надуть и гнать корабль, да человека порывом оттолкнуть. Прадед может лекарем считаться, прикосновением руки раны заживлять, небольшие, но может ускорить лечение. Да и я кой-чего могу, не как прадед – раны заживлять, слабоват для этого, если пару царапин только. Да и как отец не могу порывом ветра человека с ног сбить, но уж в жаркую пору освежающим ветерком себя обдать способен. Какая прелесть. Это я и у себя мог, угли для шашлыков в мангале раздувать, например. Вот только это ко мне пришло уже после двадцати, а точнее, даже позже, но точно будучи ребенком я не был на это способен.

Способности у нас явились где-то в конце двенадцатого года, вроде почти под самый новый год, хотя и до этого какие-то слухи ходили. Но официально признали именно в том году, а вот до этого ничего такого не было. И самым ценными считались способности лекаря, как у прадедушки Рознега, полноценно лечить не могли, а вот способствовать выздоровлению и скорейшему заживлению – это да, это пожалуйста, иногда и раны небольшие затворять. Всего лишь направляя свою силу, даже стабилизировать тяжелого пациента могли. Статей и передач, как и различных роликов на эту тему, много было. Вот уж кому повезло, раз – и в дамках. И за работу свою денег хороших просили. Помню, ценник какой мне озвучили за операции с их участием и почти гарантировали успех восстановления ноги. Бизнес, и ничего лично, а они даже не медики и никаких клятв не давали, да и немного их было, на всех не хватало.

Хотя мне-Яромиру сейчас годков четырнадцать, и думаю, способности еще усилятся.

Огляделся еще раз на окружающий лесок:

– Разгар липеня^[1], душновато, а местный экзамен на зрелость и инициация как взрослого мужа будет в назменовати ревуна^[2].

Я же задумался над только что произнесенным, вроде слова получились смешанными, но думал-то я как обычно на своем родном, в привычном ритме, и о месяцах июле и сентябре, а вышел липень да ревун.

– Ярило, свети присно.

Однако, у меня что, переводчик, или думаю на одном, а изъясняюсь, как принято здесь, как привык Яромир. Надо попробовать нормально сказать.

– Солнце светит всегда, – немного напрягшись, сумел. Попробуем еще раз.

– Сыроядец, – варвар. Понимаю, однако.

Соответственно, изъясняться и понимать я вполне смогу, здесь проблемы нет. Это же просто прекрасно и замечательно.

Ощущение весьма двоякие, конечно. Зато отторжения никакого, я – это я, я Яромир и я Саша. Это хорошо, это еще не клиника.

А ситуация следующая складывается:

Жил юный Яромир, готовился перейти из статуса юнец в статус полноценного взрослого мужа и воя. А тут бац, и вспомнил, что он уже жил когда-то и долго жил, намного дольше, чем Яромиром. И сейчас смотрит на все со злым оскалом и опытом прожитой жизни вокруг себя и фактически уже не просто Яромир, а в большей степени Александр, он же Кащей.

Вот только не попасться бы мне в руки к не хорошим людям и не выдать себя чем-нибудь. Ведь разговоров, наверно, со мной вести не будут, посчитают злым духом, вселившимся в тело молодого парня и все! Вон речка близко, да и море варяжское, утоп парень почти случайно, а главное, сам. Как утоп, спросят мои родичи? Совсем утоп, совсем намертво. Конечно, если эти самые родичи раньше не прикопают, один прадед у меня его стоит.

Это я утрирую, конечно, но чем меньше ко мне вопросов будет, тем лучше.

И мой ответ «я вас не помню, совсем не помню, камнем по голове прилетело» здесь не пройдет. В миру живем, в обществе то есть, все и везде на виду у соседа у родича, у друга. И очень сильно надо будет учитывать мой опыт Яромира и так же в большинстве случаев реагировать. Вот только вопрос, смогу ли я?

А исходя из того, что я сейчас обитаю в лагере, где готовят тех самых юнцов к прохождению инициации и к экзамену на зрелость, парочка дружков у меня есть. Как и наоборот. Этакими отрядами мы живем, и конфликты есть как в самом отряде, так и между ними. Вот у меня и вышел конфликт. Но там история еще от родичей длится. Вот и подрался как-то с одним, а потом уже меня выловили и втроем пинали, сильно больно и остервенело. Убежал, могли забить, те еще зверята.

И, соответственно, меня в ближайшее время не ждут, уходить в лес на пару дней – это нормально, а может, и ждут, наоборот, чтобы продолжить душевный разговор.

Вот только мне придётся драться за свое место под солнцем – и жестоко драться. А после еще и разборки с наставником будут. А точнее, меня будут бить еще больнее. Если драку устрою лютую, не устрою, так этот шакал мне жизни не даст, да и дальнейшее скажется на моей жизни в здешних краях. Молва, она такая молва. Так что на место придётся ставить жестко, очень жестко и больно, дабы потом у него и его даже мысли не возникло, с неприличными предложениями ко мне подкатывать. Типа: «А давай мы тебя толпой ногами попинаем, это же так весело, смешно и забавно». И как здесь не выделяться и не привлекать к себе внимание? А никак, выхода нет, или я его в данный момент попросту не вижу. Хотя драки и разборки в таких отрядах норма, ничего страшного, главное, без большого членовредительства, но тут как пойдет, а пойдет жестко.

В животе заурчало, и голод вновь дал о себе знать, воды из ручейка надолго не хватило.

Надо будет до ближайшего поселения прогуляться, есть там один домик, где меня иногда подкармливают или за работу, или просто так, из расположения к моей семье.

Оглядев себя, рубаха грязная, как и портки, подпоясан кожаным ремешком, на настоящий ремень еще права не имею, не мужчина, а на ногах у меня лапти с онучами, обмотанные кожаными шнурками. И я умею делать лапти, да вот это бонус, мне этого так не хватало.

Умывшись в ручейке да оттерев грязь, а где-то и размазав, я напился студёной водицы, чтобы голод совсем не одолел и направился в селение, авось по снедаю Маруша болагая^[3].

Пройдя кромку леса, я вышел к селению, огороженному плетнем с небольшой калиткой. Местечко небольшое, порядка семи семей живут, многим из нас здесь давали работу, в том числе и мне. Но вот с Марушей у меня сложились какие-то свои особые отношения. Она одна живет, мужа-то нет, на охоте погиб. А она за детьми присмотрит, то готовкой иной раз на всех занимается, и свой огородик имеет, где разное выращивает, в том числе и травы, в коих разбирается. Не бежать же чуть что к моему прадеду или знахарке, далековато будет, да и не всегда дешево.

Возле плетня бегала сука, а за ней носилась пара щенят. Увидев меня, она подала голос, пару раз пролаяв, оглашая всю улицу, а щенята начали озорничать, прыгая вокруг. Если бы пришел кто чужой, она бы изошлась лаем, а так меня уже знает. И как бы сказала, вроде знакомые пришли, но чужие. Да, собачку выдрессировали на такие моменты.

Пройдясь к дому Маруши, я учуял запах свежеиспеченного хлеба. И, обойдя её дом, увидел, как она возится возле уличного очага. Не в доме же готовить, есть здесь у всех этакая уличная кухня. Навес иногда огороженный, с очагом, сложенным из камней и обмазанным глиной, с заслонками, все как надо, да с парой столов рядышком, на которых и располагался различная утварь для приготовления пищи.

– Здравствуйте, кормилица Маруша, – и поклонился ей немного, проявить почтение нелишне, все-таки она работу мне давала и подкармливала изрядно.

– И тебе здравствуй, Яромир, – слова, произнесенные ей, звучали по-другому, но понял я их именно так. Отвлекшись от своих дел, она меня осмотрела.

– Словно шиша^[4], а не добрый юнец, да и весь какой-то пришибленный, эх, гоняют вас наставники, а может, и к лучшему будет.

– Учимся всему, матушка Маруша.

– Это правильно, это не во вред, а ты, небось, потрудиться пришел, – и снова она произнесла другие слова, которые я услышал, но понял именно так. Можно напрячься и услышать именно то, что она говорит, но и так нормально. Встроенный автопереводчик с корректировкой услышанного и сказанного, не плохо. Хотя для Яромира эти слова естественны и нормальны, это для меня, Александра, они странны и чудны, через раз понимаю.

– Истинно, – я важно кивнул.

– Только сегодня работы нет, многие на промысел ушли, ты через пару деньков приходи, да парочку ребят своих позови, с промысла вернутся, работы хватит. И ты будь осторожен и своим передай, волков поблизости видели, а то встретите в лесу, погрызут еще.

Мда, работы нет, это плохо, а вот волки еще хуже.

– Хорошо, – эх, не покормят, видать, а надежды были, – прощевайте, кормилица Маруша.

– Ты погоди прощаться, иди возле плетня посиди.

Устроившись возле выхода, я поглаживал щенят, которые так и липли ко мне, а вот их мамашу трогать поостерегся, может цапнуть, были случаи с ребятами.

А спустя пару минут я увидел, как Маруша идет ко мне и в корзине что-то съестное несет. Я же поднялся, здесь уважение к старшим не просто звук. Так что легче и проще проявить, да и Маруша мне добро делает, хоть и не обязана.

– Вот, держи по снедай.

– Благодарю, – я принял у нее плетеную корзинку. – Маруша, а у вас найдётся отрез кожи? – я примерно показал руками размер носового платка. – И кожаный шнурок, был бы признателен.

На что она только хмыкнула и развернулась.

Я же присел и смотрел ей вслед, на ее сгорбленные плечи и висящие руки. Да, тяжела нынче жизнь. Сколько ей лет? Сорок может быть, а может, и чутка постарше, а уже, считай, старуха.

Сколько детей-то родила, явно не меньше пяти, а в живых двое осталось, дочь, что живет в соседнем доме, да и сын, что у дядьки моего на ладье обретается.

Я же заглянул в корзинку, да, расщедрилась нынче Маруша. Крынка молока козьего, я пригубил сразу, миска ячменной каши с кусочками репки и рыбы.

Ммм свежий хлеб, а что это у нас тут завернуто?

Я развернул тряпицу, что была почти на самом дне, пять вяленых рыбешек.

Люди на промысел ушли, вот и освобождает сусеки, видать, через пару дней с уловом вернутся, а там и работа будет, и помощь наша пригодится, как она и сказала.

Рыбку, пожалуй, трогать не буду, хоть и хочется, а с собой заберу, не зря же она в тряпицу завернула, могла и так положить. А завтра что с едой будет, неизвестно. А так можно будет похлебку какую сварить, кореньев накидал – да и ешь. Есть у меня в лагере парочка дружков, вот и поделиться смогу. Интересно, а им любви и ласки перепало, или только я такой везучий?

А вон и Маруша возвращается. Сложив аккуратно все в плетенку, я передал ей в руки, а после поклонился:

– Благодарю.

– Вот, держи, нашла, – и она мне протянула то, что я просил.

– Спасибо, Маруша, за милость твою, до свидания.

– И ты прощай, Яромир, и про волков не забудь, – вновь напомнила она мне.

Выйдя за околицу, я взглянул на солнце: оно недавно прошло зенит. К вечерне, думаю, приду в лагерь.

Глава 2

Дойти до лагеря удалось вполне спокойно: никто не трогал и не беспокоил, а главное, с волками или другой хищной живностью не повстречался. Приблизившись и не выходя из-за деревьев, начал приглядываться.

Большая поляна, окруженная со всех сторон лесом, и вот на той стороне на разном удалении располагались четыре учебных лагеря. В них проживали и проходили обучение юноши, которым предстояло сдавать экзамен на мужество.

На сельскую пастораль совсем не тянет, скорей бичи на выпасе. Да и запах специфический идет, а что я хотел? Люди живут на обособленной территории, едят и испражняются. Все обыденно, мусорные ямы присутствуют, и есть, куда скидывать отходы, то вот с туалетами явно проблема. И думается мне, что ни одного лопуха в ближайшей округе я не найду. Так себе ощущения, в воспоминаниях Яромира казалось, что не так страшно. А вот через призму жизни Кощея все не так и хорошо, есть с чем сравнить.

Наш лагерь представлял собой сборище шалашей: от маленьких, на одного человека, до больших, с навесами и стенами, где могли проживать около пяти людей. Рядом с моим лагерем стоял шатер, в котором и обитал наш наставник, приглядывающий за нами и обучающий различным вещам. Проживал он там не постоянно и мог свободно отлучиться по своим делам на неопределенное время. К каждому лагерю был прикреплен свой наставник.

Переехали мы в этот лесок где-то в середине июня, до того же наша практика проходила у берегов Варяжского моря, где нас обучали ходить на ладьях, как на веслах, так и под парусом вдоль берега, рыбалке и многим другим вещам, связанным с мореходством.

Теперь же у нас лесная практика, и то чему учат, известно многим, но не все, есть нюансы. Да и собраны мы из разных поселений, кто-то из прибрежных, им больше знакомо мореходство, а вот лес уже не так понятен, и наоборот.

А вообще, все это действие можно разбить на три этапа. Первый – проживание в лагере, где и проходит наше обучение. Мальчишки начинают проявлять свой характер и наклонности: кто смел, кто глуп, а кто трусоват и гниловат. Весьма важный этап, да и взаимодействие парней тоже многое показывает, весьма неглупо все организовано.

Второй этап, сам экзамен, можно охарактеризовать как переход мальчика в мужи или проявление мужества, как ни назови, смысл один. А вот здесь полное проявление фантазии и креативности наших наставников при согласовании с волхвом. Это может выглядеть как охота на дикого зверя или поединок со взрослым воем, а может быть и вовсе чем-то иным. После этого мальчик фактически считается взрослым.

Однако есть третий этап, тоже весьма важный, приобщение к таинствам бога-покровителя под взглядом волхва. А вот про это не сильно много известно, хотя разговоров и слухов хватает. Так как каждый волхв может проводить таинство немного иначе, и это носит весьма личный характер для каждого прошедшего.

Хотя, опять же, этапы могут отличаться в зависимости от места проживания. В больших городах, например, близ Щецина или Волина, от первого этапа отказались, и юношам приходится проходить только второй и третий, а обучение производится в рамках семьи, и, соответственно, навыки у многих разняться, кто-то умеет больше, кто-то меньше. А в не которых местах и вовсе от подобной практики отказались.

Со своим географическим положением я смог определиться по воспоминаниям Яромира. Мы живем на берегах Варяжского моря, оно же в моей реальности имеет название Балтийское, Европа во всей красе. А рядом с нами проживают другие племена, хотя полноценно племенами это уже не назвать. Скорее этакие союзы славянских племен, где многое перемешалось, как и сами племена, так и места их жительства.

Близким и недружественным соседом для нас являются германцы, полноправные христиане, как и саксонцы, но они скорее серединка на половинку – вроде христиане, но еще далеко не полноценно. Вот как с германцами, так и саксонцами, у наших соседей постоянно происходят конфликты. А вот за землями германца лежит империя франков, вот уж кто является истинными христианами, в чем тоже мало приятного. С другой стороны лежат земли полян, хотя уже, наверно, можно сказать, поляков, которые вроде как тоже приняли христианство, вот здесь уж я точно вспомнить ничего не смог. За их землями располагались осколки государства Великая Моравия, в моем времени которая прозывалась Чехия. За землями полян вроде еще кто-то живет, но кто, Яромир не знал, слышал только, что там располагается Русь, там лежат Новгород и Киев, а там уже дальше Царьград, куда его дядя ходит ради торговли. Все это весьма условно, так как основано на рассказах, которые слышал Яромир, и от реальности может отличаться..

А с моря Балтики к нам любят на огонек заглядывать любопытные и мирные европейцы в виде всяких норманнов. Кто поторговать, а кто и пограбить. В общем, отличные условия для жизни, точнее, для того, чтобы быстро и качественно умереть.

Веселое окружение. Как в старом анекдоте: командир, мы окружены. Хорошая новость, теперь мы можем нападать в любом направлении. Вот и у нас так.

Да и с христианством тоже не все просто, заглядывают к нам проповедники, кто-то даже принял новую веру. Вот и к нам пару лет назад, в город, где прадедушка Рознег, являвшийся нашим волхвом держит капище нашего бога, пришел такой проповедник.

В общем, ходил, что-то рассказывал и бубнил, достал всех своими бреднями. И на очередной проповеди о силе и могуществе своего бога, о том, что Христос мог обращать воду в вино, о том, что мог ходить по воде и оживлять мертвых. При одном упоминании о вине народ отвлекся от своих дел и начал прислушиваться с интересом, даже прадедушка Рознег подошел полюбопытствовать, а, собственно, что такое здесь происходит?

Хождение по воде людей тоже заинтересовало, правда, когда пошел сказ об оживлении мертвых, прадедушка смеялся, держась за свою бороду. А после кто-то притащил пару бочек с водой, и начали мужи всячески принуждать проповедника явить силу бога и сделать воду вином, ой, как они уговаривали, но тот почему-то не смог. Подумав над этим, народ под пристальным взглядом прадедушки и решил, что всякое бывает. И надо проверить силу бога в хождении по воде, дело-то нужное, на море живем, то торгуем, то воюем, всяко пригодится, и скинули этого проповедника с утеса в самое море. В общем, не выплыл христианин и хождения по воде не продемонстрировал всему честному люду, как и оживление себя. Подумали и решили, что христианство – хорошая религия, но их бог явно находится далеко и мольбы своих людей с этих земель услышать, не способен. А раз не способен продемонстрировать те чудеса, о которых рек проповедник, то и говорить не о чем. Как по мне, весьма показательный момент.

Прогулка в лесу и в тишине благотворно повлияла на мои мыслительные процессы.

Поправил самодельный кистень, обвязанный вокруг пояса, а то из-за камешка штаны немного спадают и ходить неудобно. Хотя до кистеня, который я смастерил в детстве, ему далеко, ни свинцового грузика, ни стального троса.

Хотя и этим можно зарядить в лоб неплохо: камень, обернутый кожей и на шнурке. Были мысли, как только увижу шакаленка, без лишних разговоров сразу в лоб дать. Однако, поразмыслив, отказался от этого желания: кистень все же оружие, так вот применение оного, да еще и первым, чревато будет. Да и не только это, есть и другие нюансы, а именно, если убью на глазах у всех или полноценно покалечу, вступят в дело традиции. Так как я еще не являюсь полноценно мужем, ответственность за меня понесет род. И мои действия могут повлиять на отношения семей, хотя они и так весьма напряженные, но все же до смертоубийств не доходило.

Моя семья может смело считаться местной элитой, прадед является весьма уважаемым и авторитетным человеком, к тому же волхвом, что само по себе весьма сильно. Отец и дядя являются храмовыми стражами, причем отец еще и десятником, что тоже весьма уважаемо по местным меркам, у нас при капище их всего пять, до того же Щецина нам далеко, там тридцать десятков храмовых стражей. Родичи не находятся постоянно у храма, а осуществляют свою деятельность, так сказать, вахтовым методом, заодно и за порядком в городе смотрят. Живет наша семья отдельно не в городе, с прадедушкой и другими родичами, а в большом селе: не любит отец подолгу в городе находиться, хоть и приходится.

А вот в остальное время отец занимается фермерством, небольшой торговлей, рыбалкой и совсем чутка разбоем, у нас даже ладья есть. А вот двоюродный дядя промышляет международной торговлей: и в Персию ходил, и в Царьград, вот отсюда и проистекает конфликт с семьей моего не совсем друга. Есть и другие семьи, которые занимаются торговлей, но основной конфликт идет с родичами шакаленка. Его родной отец – прямой конкурент моего двоюродного дяди. Сначала была просто конкуренция, а сейчас дело движется к конфликту. В прямое столкновение лезть ему силенок не хватит, в особенности при поддержке прадеда и отца с дядей, так как за ними подтянется и вся храмовая дружина, а это семьдесят два неслабых аргумента в любом споре, вооружённых и очень опасных. Да пять десятков храмовой дружины, это семьдесят два бойца, так как десяток не означает, что в нем ровно десять бойцов. Просто наименование такое, количество людей, состоящих в одном десятке, может разниться.

– А почему же я не могу поступить как шакал? – Ведь будучи весьма молодым и горячим, Яромир, улучив момент, просто бросился бы в драку, несмотря на последствия. А сейчас, можно сказать, у меня две субличности с разной памятью, разной жизнью и с разным отношением к этой жизни.

Может быть, это не совсем правильно, вести диалоги с самим собой, но рассуждать так легче и смотреть на тот или иной вопрос с двух точек зрения, от Яромира и от Кощея, полезнее.

– Сейчас тебе дядюшка Кощей все популярно объяснит, фактически на пальцах.

– Законов в нашем обществе нет как таковых, но есть традиции, что иной раз посильней любых законов будут. Так почему я не могу поступить как шакалёнок? А здесь все просто, я ведь не малолетний дебил.

– Предположим, если бы этот мордофиля^[5] кого-нибудь другого покалечил или убил, что было бы?

– А было бы то, что его семья просто отделалась бы вирой, и все, вероятно, на этом бы и закончилось. Так что деньгою заплатила бы семья шакаленка, обидно, но ничего страшного, выпороли бы шакала и все. Все равны, но есть равнее.

– Кому-то можно больше, кому-то меньше, а кому-то совсем ничего. Весьма острая социальная тема, не правда ли?

– Только есть еще одна традиция, Яромир, и ты о ней знаешь, а дядюшка Кощей тебе о ней напомнит. Традиция кровной мести. Если ты не согласен с вирой и тебя гнетет обида, можешь взять топорик и надавать своему обидчику по голове, ты в своем праве, например, за убийство сына или отца. Неизвестно, получится ли, но попытаться можно.

– И дядюшка Кощей думает, если бы со мной случилось что-то такое, семья малолетнего дебила вирой бы не отделалась. Устроили бы наши родичи ночь тысячи кинжалов, а что – повод есть, и в своем праве. Мне, конечно же, приятно осознавать, что за меня отомстят, но мертвому будет все равно.